Анатолий ГОЛОВАТЕНКО ©
Про изморось и слякоть
Я.Ю.
1.
Дождь в ноябре приносит не погоду,
А полное отсутствие пути.
Эклога с третьей строчки прётся в оду,
И в нонпарель кукожится петит.
Пусти, не тронь. Есть лаз, но нету ходу.
Приход, похмелье — наизусть. Прости.
Понтон в стихах не заменяет брода.
А кость болит — пускай хоть не хрустит.
Но не грусти — пристойно ноябрём
Терпеть веселье, предаваясь страсти.
Мы сами — позже — способ изберём
К зиме избыть осенние напасти.
А если кто здесь климат вдруг обрёл —
Так это просто бред, а не ненастье.
2.
Не веришь, знаю. Просто давний след
Навязчиво отмечен на паркете.
А путь был прост. И пройден много лет
Тому назад. И те прошли, и эти.
А этой осенью вполне уместен плед —
Приятнее, чем ком дерьма в брикете,
Чем славный отблеск лестных эполет…
Ещё три шага — звон стекла в брегете.
Кто отзвонил — тому и колокольня.
А вот и башня. Может, Вавилон?
Тебе поклон. Пускай пути окольны —
Не больно знать, что осень завело
В смешенье всех сезонов. Все — невольны.
Пол подмести — сойдёт и помело.
3.
Пустое. Веришь — будут снова сутки?
И хоть бы осень. Осень нам не враг.
И будут промежутки до побудки,
И соль морей в протрёпанных вихрах.
Не всё здесь прах. Ну, вохра, вышки, будки.
Нечутко спишь, но не пропустишь крах
Того, что кажется — и есть. Нет, дудки —
В ушах звенит на первых лишь порах.
Пускай мы пленники. Пускай, пусти.
Окстись, перекрестись. В сезоне — осень.
Мы всё ж не в зоне. Мы совсем не просим,
А тихо молимся. Бог даст-скостит
Нам срок, который в слякоти-морозе
До света и тепла нести-скрести.
4.
Перестали верить — видно, время херить,
Что нечаянно легло лежать в строку.
Если это ересь — чем ее измерить?
К счастью, некому пощёлкать по курку.
Если это осень — то дана по мере
Избывания трёх слов на ветерку.
Слушали-смотрели: трели на фанере.
Хочешь — так послушай, можешь — истолкуй.
Будет осень мирной, камерно-чванливой
И прохлынет ливнем — дождь хоть не ко лжи.
Будет, верно, время трелей-переливов.
Сможешь — стань пристрастной. Всяко одолжи:
Если ты прекрасна, будь же и болтливой.
А молчать захочешь — спи себе лежи.
Ноябрь 2002 г.
Присоциаленная ретроспекция
Читая Чарльза Буковски и Бориса Рыжего
Предуведомление о…
Вспомним всё, что помним и забыли,
всё, чем одарил нас детский бог.
Б.Рыжий
долгая дорога обратно
обратно куда?
Ч.Буковски
Если в прошлое — лучше трамваем…
Б.Рыжий
Контур — приглядись-ка — повседневен,
явен фон, и явлен силуэт.
Осборн зря смотрел назад во гневе
и считал по пальцам тени лет.
Путь наверх — из гусеницы в кокон,
мимо тёмных окон в тень дверей.
Ржавой бритвой пилит-режет Оккам,
всем окольным мыслям брадобрей.
Будет толк — померяемся прошлым,
даже если видно лишь херню.
Будет тошно — смехом скоморошьим
вырубим былое на корню.
А покатит — значит, всё же было.
Было, будет — лишь бы не скучать.
Было-сплыло, прямо с жару-пылу…
Рано шлёпать синюю печать.
Поздно сетовать на жухлые пейзажи,
не ко времени вчинять эпохам иск.
Был — так есть, запомнил — значит, зажил,
выжил — ладно. Посеревшей сажей
метит сноску жирный астериск.
Школа в серых кляксах
Не забывай, не забывай
игру в очко на задней парте,
последний ряд в кинотеатре,
ночной светящийся трамвай.
Б.Рыжий
когда я учился в школе
учитель рассказал нам историю
про моряка
который заявил капитану:
— флаг? глаза б мои этого вашего флага
не видели
Ч.Буковски
Пора? Или забьём на школу?
Б.Рыжий
Невыводимые пятна на серых брюках,
парты откинули крышки — стучат,
почти непохожие на дорогие гробы,
которых тогда ещё не было. Бруклин —
что это? Город пока не почат,
диссиденты — кто в тюрьмах, кто в нетях,
Америка — на другой планете.
Мы, конечно, ничуть не рабы,
но ещё, чай, не баре. Карий
взгляд одноклассницы мимо тетради.
Тебя, Неизвестный, ради
мы порадуемся Ниагаре
на картинке в школьном учебнике.
Мне мечтается стать рантье,
можно и просто в нахлебники.
Пусть считают, что я чудо-юдище.
Сосед же по парте — взахлёб о будущем,
о жуирском житье, о капризном нытье,
рестораны, такси, холуи —
рты раззявят от зависти тюхи,
поступившие в МИСИ да МАИ.
И за сотню рублей шлюхи.
И ворчливый телохранитель:
ну куда мог деться ствол?
Так оно видится из детства. Пол
определяет убранство стен.
И по фигу приписное свидетельство —
это вам не офицерский патент
из потёртого тома Дюма.
Макаревич скоро споёт, что в сказке обман,
и ещё не прочитаны “Хроники Нарнии”.
Будем жить и косить от армии.
“После нас — хоть потоп”, —
Зануда-училка цитирует очередного Луи,
не зная, что эти слова королю приписали
просветители да обиженные холуи,
из тех, что ссали в дворцовой зале,
а потом учинили всефранцузский гоп-стоп.
Но учительница не слышала о карме.
Лучше бы рассказала, как Постник бил морду Барме.
А то ведь — урок, да истории.
Что ни путь — так уже проторенный.
На дорожном знаке — большая клякса,
кляксы поменьше — на знаках различия.
Это урок НВП. И куда уж комичнее:
подполковник запаса да в противогазе.
Видно, прячет под ним фиксу.
Всё равно не похож на Аякса,
нарисованного на музейной вазе.
Из употребления вышла вакса,
сохранилась лишь в детской дразнилке.
Мы старательно пишем иксы —
очень похоже на букву хер
.В столовой — завязанные узлом вилки:
на спор приобретается вздорный опыт.
На задней парте — доверительный девичий шёпот:
“Мама вчера достала мохер”,
а чуть позже — прыскать в кулак.
Меня достали мои авторучки.
Вёл бы урок отставной поручик —
рассказал бы про долг и флаг
И вообще что-нибудь объяснил.
А так — мы знаем, где протекает Нил
и как соревнуются две системы,
и про то, что “Мцыри” и “Демон”
написаны прямо в дворянский
период чего-то там.
Учебник подёрнулся ряской.
Маята, скукота, мутота.
Что обидно: чернила уныло пятнают штаны,
драчуны большей частью слегка болтуны,
все мы в маленьких дур влюблены…
Неизвестный, предстань же за ны!
Атеизм в эпизодах
— Не ангелы, а кто ещё там?
Б.Рыжий
Я посмотрел, нет ли вокруг Бога
Ч.Буковски
1
“Дарвин доказал, что Бога нет”, —
объявила учительница биологии.
Посадили соседа — за пристрастие к йоге
и религиозную пропаганду.
Другой сосед, гунявый брюнет,
всё ворчал: “Надо съёбывать, хоть в Уганду”.
2
Поручение комитета комсомола:
стоять на паперти и записывать имена богомолов
,но не жуков, а зашедших во храм учеников школы.
Некоторые соглашались — ради прикола,
кто-то мысленно делал карьеру,
кто-то думал искоренить веру.
Было противно.
Зато одному атеисту подали пятак — по ошибке.
Надеюсь, надолго ему не хватило.
Такому полтинника мало — уж больно ретивый,
хоть и умён, что понятно, не шибко.
3
Благородный дурдом. В нём десяток-другой
узников власти и совести.
Есть печальнее повести,
но и эта не радует слух.
Иногда разрешают свидания.
Мама кормит с руки курагой
восемнадцатилетнего сына,
шевелящего в тапках ногами босыми.
Он немного баптист, не хотел подписать бумаги:
“Все мы сиры и наги
и в долгу перед мирозданием,
но, страдая, приблизим Царство”, —
а теперь этот юноша глух —
накололи медбратья лекарством.
А сосед по палате, Ефимыч,
легкомысленно взялся печатать
на доверенном властью копире
текст крамольный какого-то Марка.
Им, конечно, виднее, врачам-то,
да и впрямь ведь слышны серафимы.
Запретили прогулки по парку,
но медсёстры поллитру купили.
4
Клином клин, Пугачёва на Пасху
в телевизоре — и допоздна.
Пастырь добрый, наверное, в клинике,
поклоняться остались подпаски.
В Рождество, знать, покажут Феллини.
Не хотите? Пошли вы на…
Права человека в созвучиях
Они впутались в тёмное дело, называемое конституцией и их основными правами.
Ч.Буковски
разговор зашёл
о загробной жизни
абортах и русских
Ч.Буковски
Вот красный флаг с серпом висит над ЖЭКом,
а небо голубое.
Как запросто родиться человеком,
особенно собою.
Б.Рыжий
Михаил Доримедонтович Быковский
основал Архитектурное общество
и построил усадьбу Марфино,
чтобы было где Солженицыну
наблюдать, как живёт шарашка
в окружении ложной готики.
Теперь вертухаи читают
роман “В круге первом”.
Космонавт Валерий Быковский
не читал таких книг,
но на первом же витке
попытался поговорить
с разлетавшейся поблизости
Валентиной Терешковой.
Владимир Буковский невзлюбил психиатров,
начитавшись Абрама Терца.
Так Буковский понял,
когда возвращается ветер,
и не заботился знать, откуда тот дует.
Хотелось бы спеть дуэтом
с Луисом, бля, Корваланом.
Не получилось.
Тем временем Чарльз Буковски
купил упаковку пива
и поставил первую банку
на каретку печатной машинки.
Это его право.
Правопорядок в мундирах и сновидениях
Слышу рёв милицейской сирены,
нарезая по пустырям.
Б.Рыжий
… чтобы эти милиционеры
стали не наяву, а во сне.
Б.Рыжий
Ещё ни один умирающий с голоду никогда не просил монетку у полицейского.
Ч.Буковски
Законопослушание как будто не в чести
у подданных неправовой державы.
Поставлен постовой — блюсти престиж,
с плаката смотрит — строгий, моложавый.
Плакат хорош, но всё же не икона.
Мент неизбывен. Вечен обезьянник.
Там пара пьяниц, юный хулиган,
две пожилых — в семье не без изъяна —
почтенных шлюхи. Торжество закона.
Дежурный капитан листает протоколы.
Ему бы в руки дедушкин наган,
стрелять бандитов — не было б прокола.
Сержант скучает. Скоро в ПМГ —
кататься, бдить, стращать, тащить.
Из будней сшит правопорядка щит,
и будь ты нищий на одной ноге,
хоть спекулянт — бутылка в две цены,
хоть злостный тунеядец — не уйдёшь
от неусыпных прозорливых стражей.
Пускай недобро смотрят пацаны,
когда проходит, молодой и ражий,
сотрудник ОВД. Не нравится? Ну что ж.
Вот попадись на магазинной краже.
Сержант вздремнул. Приснился анекдот.
Фольклор во сне перетекает в сагу
о тех, кто помнит долг и чтит присягу.
Не Сименон тут нужен — Геродот,
и чтоб смотрел в глаза, да поумильнее.
А то Гомер — такая, что ль, фамилия?
Чтоб, сука, описал всё чередой,
чин-чинарём, пусть приукрасит даже.
Коль угодит — историка отмажем.
А то: потомство, суд да с бородой
глумливый анекдот. И несмешной.
Какой, народ, однако, шебуршной.
Мент просыпается — всё тем же персонажем.
Эмиграция в поучительных майсах
Погиб за границей Амальрик,
загнулся в неведомых США.
Б.Рыжий
Ну и что мне теперь
делать? — кричит он. — ехать в Нью-Йорк?
Ч.Буковски
1
“А уезжать, конечно, надо”, —
слюнявый шёпот на углу дороги,
которая ведёт в ОВИР,
а дальше в Вену, Рим,
в любые Палестины и Канады.
Запретен плод и высоки пороги,
и неизвестно, пьют ли там кефир,
кому оставить книги и клавир,
и нужно ли везти с собою чайник,
учить язык… “Давай, брат, воспарим”.
2
Эмиграция — всего лишь путешествие,
часто вспять, уместно босиком,
можно и со скарбом. Глупо пестовать
не-разлей-тоску. Над вычурными жестами
не пари, не парься: высоко.
Лишний пафос — упражнение для нервов,
смесь банальностей про проводы-поминки.
Стань последним — может, выйдешь первым
и успеешь разносить ботинки
прежде, чем придётся шнуровать
ностальгию в пресные корсеты.
Что тут сетовать — запишем на кассету
норовистое сипенье в микрофон.
И не важно, пятой ли графой
или вяло-утомительной цензурой
вытолкнет привычная страна.
Жми на паузу. Получится цезура.
Сеешь — жни. Но прежде борона
по полю пройдётся цепким зубом.
Попадёшь в зазор — вернёшься как-нибудь
восполнять зияющую убыль.
Эмиграция — не цель, всего лишь путь.
День победы в обрывках
И вроде не было войны…
Б.Рыжий
мне нет дела до танков
пылавших под Сталинградом
мне нет дела до того, что Гитлер
был вегетарианцем
Ч.Буковски
1
Враг устал, перетерпел победу.
Друг заснул за праздничным столом.
Недруг зван к остывшему обеду.
Сраму имут, едучи не едут,
только машут — кто дубиной, кто колом —
те, что были самой верной ратью, —
кому впадло, кто хитрит, кому-то влом.
Время побеждать, болота гатить,
наводить понтоны, страх и лоск.
Друг пьян вдрызг. Врагам сегодня катит.
Брызгами — мазут, соплями — воск.
2
Танки знают истину — одну, другую,
и обчёлся ротами стратег,
но радист упорно пеленгует
позывные тех библиотек,
что сгорели в нынешнем походе.
Шифр утрачен, а о новом коде
слыхом не слыхать.
Притоплен лес,
чавкает корнями, но листвой
высвистел побудку и атаку.
Звон в ушах, в наушниках же — вой.
Запах плохо вымытых телес —
светоносной, но взопрелой плоти.
Часовой на дерево залез:
видится зазор, а может быть, конвой,
или танки хлюпают в болоте.
Так огонь же, так их и растак их.
Танки помнят истину — победа
выгорела вдрызг под Сталинградом.
Если знаешь код, имей и кредо:
не вернуться, не закрыв наряда
и замёрзшим телом амбразуру.
Пир победы? Это где-то рядом.
Мёртвые? Проверены цензурой.
3
Щурится снайпер, ощерился лес,
город дымится, как в студии Грекова.
Любит батальные сцены, подлец,
ценит банальности, ест и морковку.
Пусть его — нам петухи кукарекали.
Пир на весь мир поднесён в упаковке.
Ковкая сталь, тугоплавкие каски,
есть атрибутика, нечего жрать.
Только хватило бы красной краски —
всею палитрой насытится рать.
4
После победы уже нет выбора.
Обвисает конец войны.
Остаётся растерянность — вместо чувства вины.
Обвиняемых хочется выпороть.
Хочется выкроить мир из фрагментов,
сшить и надеть рывком.
Китель в медалях, мундир в позументах.
Мир просто станет запавшим моментом
или спичечным коробком.
Робкие лихо зайдутся в смехе,
в усы ухмыльнётся сеймирный князь.
Победа, конечно, — войне не помеха,
но не смывается грязь.
Грозен ли, мрачен ли — хмурится зраком
всем племенам командир.
Ну, не манди. И втяни-ка сраку.
Плюснет победа под танковым траком
и упадает в надир.
Старость в опрятном тряпье
пусть будет война, на которой старики будут воевать
друг с другом
Ч.Буковски
Я сюда глубоким стариком
некогда вернусь.
Б.Рыжий
почти все прожили жизнь полную покорности и малодушия
Ч.Буковски
Возраст — это то, что мнится
аккуратно прожитым, не зря.
Старость — повод прятать лица
в социально-гендерный разряд.
Ряд за рядом, за толпой — колонна,
марш прошамкает дряхлеющий трубач.
Многие поверили: преклонны
и лета, и долгие досуги:
хочешь — так сиди, а хошь — рыбачь.
“Речку звать как? Лета? Ну и суки”.
По заслугам награждён шаблоном
тот, что был остряк, а стал трепач.
Недержание подвыпрямленной речи:
был болтун, стал мелочным брюзгой.
Был послушен, старшим не перечил,
не сорил по улицам лузгой…
Платят пенсию — так значит, не изгой.
Старость наступает тем, кто хочет
влезть в пижамный перепев былин.
Запахом мочи и нежеланьем мочи
время криво метят кобели.
Брешут всё — собачья это хитрость,
лай под стук костяшек домино
.Старость зарождается in vitro
или в области залобно-теменной,
дразнит недопитою поллитрой,
манит необъявленной войной.
Победителей, как водится, засудят.
Все трофеи — тем, кто проиграл.
А итог, конечно, выйдет скуден:
не убил, не пьянствовал, не крал,
не творил прелюбы в подворотнях,
у ребёнка сладостей не отнял —
разве что кумиров натворил,
да и то не больше полусотни.
Что ж, спасён. Но дальше — без перил.
Май 2002 г.