|
Тридцать
Когда золотые замки сольются с песком в прибое,
и вместо шальной улыбки с луны оборвется птица,
прозрачные женщин лица сотрутся, как пыль с обоев,
развеются к черту в радость – то это всего лишь тридцать.
Когда все немые губы гремят, как пустые банки,
на рваном хвосте на память, а март в декабре не снится.
И медь разменяв на трубы в огнях у небесной свалки,
к финалу шаги считаешь, имея всего лишь тридцать.
И в мятой рубахе полночь, гримаса удачи криво.
Удавка в зрачках и в строчках. Гитара не в кайф под водку.
И тридцать кубиков жизни во имя отца и пива.
И твой недобитый ангел махнет не крылом, а в глотку.
Когда всё вокруг за тридцать серебряников без сдачи,
а что там осталось сдуру уже не понять, чтоб злиться.
Но все же живешь в изнанку, но все же живешь… а значит,
что это не смерть флиртует, а это – всего лишь тридцать.
Двадцать три к одному
По частям собирали…
Поди разберись-ка,
где еврей, где араб, где парень русский.
Матери плакать бы – не узнали.
Экспертиза – генная. Жетон - узкий
расплавлен.
Какой там гроб?! -
Пакеты.
Пластик.
Лицо упаковщика искажено в экстазе.
- суки, тело отдайте-то, аллахов мастик!
Земля обетованная
(бетонно-ванно-кровавая)
полоса – Газа.
Тринадцатилетние.
Камни в броню.
Канал к Египту – ракеты будут.
Старик с трясущейся губой до рвоты целует шахида.
А по телеку сплетнями
про ООН
двадцать три к одному*
-Израильские захватчики
-Население мирное
Рот забит
заклеен –
Фемида.
И снова жара.
На плече наколка -
Две алых вишни**.
- мочи их Мишка!
(соскальзывает с иврита)
А маму выслали – говорят, что гойка.
Вот сестра осталась - коротка стрижка,
лицо открыто…
Навалило, как в России снега, туристов.
Все с камерами в закрытую зону стелятся.
Факт – разрушен дом террориста.
Канал РТР – Израиль бомбит лагеря беженцев.
Три девочки на заднем сиденье – в глазах стужа
Косички слиплись, мрачно так.
Кровь замывали, кто посмелее, в лужи.
Не успел уйти – на камнях “Калашников”.
Мир поперхнулся – тремя жидовками меньше.
Вот у палестинцев голод, красный крест.
Имам на мозгах натирает плеши.
Не пора ли поставить на всем этом
жирный крест???
*23 – количество арабских стран на современной карте
** - татуировка снайпера
К Стене Плача
Жизнь тащила к тебе, социальную жвачку
прилепив на каблук южно-крымского зноя.
Я как косточка вишни, отжатая смачно,
сплюнут нищей убогой угрюмой страною
на линолеум стертый блатного ОВИРа
и обманчивый лак дорогого посольства.
В узколобом пространстве наемного тира
невозможно мишенью быть дольше чем…
В простынь севастопольской осени лег, с головою
завернулся, и выдохнул криками чаек.
И разбитое в кровь на закате прибоем
я давил из себя вместе с гноем - “прощаю”.
И как загнанный зверь, щерясь в хмурое небо,
я петлю за петлей духоты одинокой
намотал и стянул до наивности слепо,
чтобы стать пред тобой – перед камнем и роком.
Прикоснуться рукой и обжечься до нерва
кипятком – вековым, но пустым упованьем.
Я стою и реву, как девчонка. А жерла
междукаменных дыр назначают свиданье.
Ощущенье – вернулся. И запах прогорклый
отстоявшейся боли и белой породы.
И надрезанный луч с позолоченной свёклы
близлежащей мечети* скользит по народу.
Бьются в гнездах птенцы раскаленных записок.
По периметру бронзовый мускул эгиды.
И отторженный пот с наладоненных рисок
поит едкую пыль под ногами хасидов** .
*мечеть Аль-Акса
**хасиды – ортодоксальные евреи,
ивр. – “благочестивые”
*
Нежной капелькой по металлу
к рукоятке от кровостока.
Глубже. Ниже. Сильнее - мало
расстояния до востока.
Надышаться б, дойти до точки
болевой, и на продолженье.
А потом улыбаться в клочьях
зарифмованного сожженья.
Затеряться, тасуя коды.
И на солнце растаять птицей.
Чтоб с ресниц затушить разводы
яркой тушью своей страницы…
Прыжок
Эх, ухнуть бы…
Как солнце напекло.
Горячий взгляд, срезающий ресницы.
Раскинуть руки, выгнуться, как птица,
и дерзко вниз в зеленое стекло.
Там под ногами водная постель -
двенадцать метров воли и свободы.
Затем удар, оливковые своды,
и глубины гостеприимный гель.
Слегка горчит. На глади лепестки.
Сон ароматный розового мирта.
А камень оголенный жаждет флирта –
качнул предательски – движения резки…
Отсчет на десять.
Чтоб перебороть.
Всего лишь шаг - и мир хрустально-белый
вдруг треснет с выдохом на глади запотелой,
а в парус неба вычертится плоть.
Все…шаг вперед.
Разорванная спесь
скалы напыщенной и силы притяженья.
Ладони ловят с жадностью скольженье.
И близко счастье…
скорость…
воздух…
всплеск.
Сквозь изумруд , продавленный гребком.
Еще чуть-чуть, и в холод водопада.
И веришь ли, что большего не надо
в земле, текущей лавровым медком.
Полшага до…
Руки не снимай с плеча –
Касаньям отвечу. Взмокла
Ладонь вдоль пути меча
Сакральной любви Дамокла.
Ты видишь, дрожу… и ток.
Такое не снилось Фрейду –
Под лунный попасть каток,
Губами сжимая флейту.
Дыханье порвалось в бред.
Чем ближе, тем уже грани
Объятий твоих – браслет
На ставшей вдруг тонкой ткани.
Ты чувствуешь, знаю, но
Стеклу не ломать металла.
Чтоб падать вдвоем на дно,
Последнего шага мало.
Пока ещё…
1.
Разбей цветник улыбок надо мной.
Я сам как грунт, и время - моя краска.
Что наша жизнь? - стихийная раскраска,
да для стихов священный перегной.
Убей печаль. Пусть смерти пьедестал
взметнет в огонь расправленные крылья.
И сила вдохновленного бессилья
обнимет талию прозрачного костра.
И воскреси, разлучница с душой.
Я знаю, можешь…Только бы согреться
еще до холода в сжимающемся сердце.
еще до выстрела разлуки запашной.
2.
Сейчас приду… к тебе… как человек.
Или как мумия на первое свиданье.
Я опоздал… к тебе… на целый век.
Я опоздал еще до мирозданья.
Еще до слова первого в Ничто,
не оброненного неведомой рукою,
и до вопроса первого – за что?
И до ответа скомканной строкою.
Я опоздал, но я еще вернусь.
С небес, из ада, или привиденьем.
Приду… к тебе… глотая свою грусть.
И увлеку в холодное забвенье.
3.
На грани чувства, сожранного молью,
бинтуясь в мантию скрипичного ключа,
ты мне сыграешь танец палача
из белых клавиш, высыпанных солью.
Я буду слушать, где-то меж тобой
и невесомой плоскостью вселенной.
И буду слышать солнечно-затменный
блестящих глаз оливковый прибой.
Из не новых заветов
Прости меня, мальчик Иуда.
Я знал, что закончится этим.
Я видел тебя на рассвете
на ветке. И эта простуда –
в пупырышках стянут затылок,
как сотни иголок горячки.
Прости меня, милый мой мальчик,
для нас уже солнце остыло.
Я верил, не мог отказаться
от мощи великой свободы.
Теперь мы с тобой антиподы,
по душам наивным скитальцы.
По сотням исписанных листьев,
по криво -кроваво-зеркальным
отстроенным храмам и спальням.
Я чист, а тебе не отмыться…
Прости меня, мальчик Иуда…
Такие сказки…
Нет виновных в сказке без конца.
И с петель всех сорванные двери.
В сновидениях невнятного лица
дребезжанье в воздухе “не верю”
Нет ответов в сказке без любви -
гроздь полетов с холодом и воем.
Переводов нет у “се ля ви”
на другую сторону с прибоем.
Нет вопросов выверенных вспять.
Только дни, нанизанные в сказку.
И меж пальцев пролитая прядь
в безнадежно выпитую ласку.
Нет разрывов. Сказка - монолит.
Камень за душою и над роком.
В сизом небе чайкою парит
ложь, что побеждает над намеком.
Выбор
Выбор падал ребром на слякоть,
С неуместным - за что достоин.
Небо рвало, как сливу, в мякоть.
Просочилось. И юный коин,
Вздрогнув, пил переспелость смерти,
Когда навзничь легли пророки,
И в пыли танцевали черти.
Захлебнувшись, цедили строки.
Темень вышла жмыхом, финалом.
Слезы жгли пустоты ложбины.
На алтарь к самому Ваалу,
На слова через дни чужбины
Через зубы пустыни. Клином
Свет сошелся на звездной марле,
Запекаясь в губах, как глина.
Жгут запястий под белый карлик -
Пауком развело фаланги.
Ненавижу. Люблю. Бог фальши.
А глухой и бесполый ангел
Равнодушно летел все дальше.
|
|
