Просыпаться ни капельки не хотелось. Хотелось пописать, но даже глаза было лень открыть, не то что сесть на горшок, такой холодный, железный, бр-р-р... Под одеялом было тепло и уютно: пуховая перина, мягкие подушки - ах, эта наша с мамой постель! Как хорошо мне было спать с ней всегда вдвоём, вдыхать особенный, густой запах её иссине-чёрных длинных волос, а забравшись внутрь, в нестрашную темноту, принюхиваться к чему-то острому и очень волнующему. Так пахло только от неё. Но это бывало, как мне казалось, редко, потому что в детстве месяц длится неимоверно долго. Иногда в порыве нежности нравилось уткнуться носом в её подмышку, вдыхать снова и снова, и - на выдохе:

- Мамочка, милая, как вкусно ты пахнешь!

Мама смеялась, обнимая меня, и зацеловывала всю, прижимая к губам то ладошки, то маленькие ступни, отчего становилось щекотно и особенно счастливо.

Не желая вставать, вздохнула и повернувшись на бок, нащупала её руку. Медленно перебирая пальцы, погладила запястье. Какое-то незнакомое, жёсткое ощущение заставило открыть глаза, и внезапно кончился воздух: "Папа? Почему, как?!" Притихла, и вспомнился день накануне.

Отец появился нежданно, как и всегда раньше - весёлый, возбуждённый, с огромным букетом сирени. (А прошлой осенью принёс целое ведро ягод и грибов!) Вечером крепко меня обнимал, отрывая от пола, пристально смотрел в глаза - любовался, как выросла. Радостный переполох перерос в ужин с расспросами, и в рюмочки наливалось вино, такое редкое в нашем женском доме - ведь отец никогда не жил с нами. Непривычный винный аромат перемешивался с запахом цветов и резкого отцова одеколона, горели свечи, казалось, что весь наш маленький дом взволнованно ждёт чего-то волшебного.

Папа, папочка! Как долго я не могла уснуть в ту ночь, а вы всё шептались с мамой о чём-то, и тогда она постелила на полу.

Задыхаясь от несправедливости, что на ночь меня оставили в кровати одну, я вслушивалась в непонятные, приглушённые вздохи и изо всех сил пыталась разглядеть сквозь темень, что же у вас происходит, но тщетно... Тайна подглядывания разволновала меня ещё больше, и заснуть удалось только после того, как там, внизу, всё стихло.

"...Уже ушла. Мы вдвоём, только мы. Совсем одни."

Осмелела и провела пальцами по руке, потом добралась до плеча. Отец понял, что проснулась, сильно подхватил подмышки: "Ну, иди ко мне!" Засмеялся негромко, ласково. Очень боялась открыть глаза и не знала, как вести себя дальше. Совсем одеревенела и молчала. Почему-то было стыдно. Он тоже оставался безмолвен, только бережно прижимал к себе. И тут я почувствовала какую-то тонкую, непонятную дрожь в его животе, которая легко передалась моему десятилетнему телу. Мне хотелось оттолкнуться от этого уже знакомого, но ещё непривычного ощущения руками и ногами, и одновременно прижаться всем своим существом, чтобы вдруг не потерять такое необычное, приятное волнение, которое безудержно желала продлить и усилить.

Я обвила руками шею отца и стала принюхиваться - где сильнее пахнет одеколоном. Он уже водрузил меня сверху на живот и спокойно смотрел из-под прикрытых глаз, размышляя о чём-то. Мне было интересно ёрзать по нему и, растопырив пальцы, тереть обеими ладонями тёмную кучерявую поросль на его груди. Вдруг наткнулась на твёрдые бусины сосков и стала давить на них, будто на кнопки звонков, громко смеясь. Сидела на нём без майки, в широких белых трусах и строила забавные рожицы своему отражению в зеркале напротив.

Тонкие светлые волосы после сна спутались на макушке в цыплячьи

пёрышки, а остальной пух торчал во все стороны, словно у одуванчика. Солнечный луч, падая из окна прямо на меня, превратил ореол волос в светящийся нимб.

Круглый аквариум с золотой рыбкой - единственной обитательницей сонного водяного царства, медленно, без устали денно и нощно шевелящей полупрозрачными вуалями, тоже внезапно оказался насквозь пронизан солнцем. Рыбка от неожиданности и испуга взмыла к поверхности, чтобы глотнуть воздуха, и в смятении вновь устремилась к каменистому дну.

Почему-то стало жарко. Я упала на спину рядом с отцом.

Молчала, уставившись в потолок и знала, что чего-то жду. Жду - и всё тут!

Настырно не закрывала глаза. Тогда он легко приподнял мою безвольную кисть и, притянув, опустил её ТУДА! Не смела шелохнуться, ведь под пальцами оказалось что-то громадное, чего не накрыть даже всей рукой. Лежали в тишине. Вдруг для меня всё стало серьёзно и взросло, ладошка неприятно вспотела; вытерла её о простыню, и тут же:

- Папка, папочка!.. - бросилась обнимать его так просто, как будто ничего не произошло.

- Ну что, глупышка, испугалась?- забасил, смеясь и нарочито грозно.

Тут его пальцы начали блуждать по мне и ласкать совсем не по-родному, то прижимаясь нежно, то сильнее надавливая, то прикасаясь неожиданными толчками, то легко поглаживая лишь слегка приподнявшиеся, но уже начавшие побаливать темнеющие бугорки сосков.

Во рту стало сладко, и закружилась голова. Лежала, обездвиженная потоком неведомых ощущений. Плыла и плыла, как золотая рыбка; никуда не вырваться, ведь аквариум - замкнутый шар, можно только тайком глотнуть побольше воздуха и вернуться к новым прикосновениям, которые стали нестерпимо желанными. И вдруг его большая, такая долгожданная ладонь милостиво разом укрыла всю мою девчёночью суть (наверное, и чёрточка на попе скрылась). Ах, как я прижималась к его руке, плотно сводила ноги, будто поймала бёдрами что-то сокровенное, тайное. Мыслей никаких, только желание ещё крепче сомкнуться, но - не хватило сил. Невольно расслабилась и развела коленки пошире, и тут его пальцы начали странно и смешно играть с моими губами, будто лепить пельмень: сначала половинки теста слегка прижимались, а затем с особым нажимом двумя пальцами защеплялся край. Вначале мягко, потом всё настойчивей прижимая совсем уже мокрые губёнки друг к другу, он лепил меня - не просто лепил, а ваял свою Новую Женщину.

Нарастающий восторг заполнял мои тело и разум. Глаз с любопытством уставился в тёмный тоннель заманчивого калейдоскопа, обратная сторона которого была ярко освещена солнцем, и узоры, возникающие из волшебных цветных стекляшек, причудливо переплетались. Из одного фантастического рисунка неожиданно возникал другой, ещё более удивительный.

Хотелось, чтобы эти картинки менялись как можно быстрее! Вдруг - нестерпимый звон, и всё вдребезги: серебряные зеркала, мозаичные стёкла, исчезнувший мрак таинственного тоннеля... Солнце! Само Солнце билось там, под его крепко сжавшими мою плоть пальцами. Не в силах прорваться наружу, оно пронзало и кололо своими бегущими по всему телу горячими иглами моё смятенное существо. Извиваясь и трепеща, забилась в первозданной судороге и, не умея стонать, как-то сдавленно прохрипела, потом резко отпрянула и -спиной к нему. Старалась дышать неслышно, но воздуха не хватало, сердце билось под животом, и ещё два колошматили грудь, а четвёртое выпрыгивало через горло.

Успокоиться не могла; тонкое, прозрачное тельце сотрясала неуёмная дрожь. Отец неслышно укрыл меня одеялом и тихонько похлопал по спине.

Понял, ЧТО со мной произошло. Ожидал ли таких последствий нашей забавы? Не знаю. Когда встали - был нежным и в то же время каким-то холодным. Быть может испугался?

Собрался быстро, не завтракал. На прощанье громко постучал ногтем по аквариумному стеклу, возмутив рыбкин покой, она взволнованно и беспорядочно заметалась, путаясь в водорослях.

- Пап, зачем ты так? - тихо и серьёзно спросила я его.

Глядела грустно, сожалея, что уходит. Две тоски присосались к маленькому сердцу -расставания и любви. Молча улыбнувшись в ответ, он обнял меня и, прижимая мелкими толчками к груди так, что я могла лишь делать короткие выдохи и тихоньковскрикивать, незаметно исчез и не появлялся до самого моего пятнадцатилетия. А к тому времени у меня уже был большой аквариум, и в нём плескались пять золотых рыбок….

Если говорить честно, то к Лёньке у меня большого доверия не было: в открытую менял одну девчонку на другую. Зато Анхен, моя сослуживица и стареющая подружка, бегала за ним напропалую и писала кипятком. Как же -смазливый студент, на двенадцать лет младше и ебётся, по её рассказам, божественно. "Может быть, может быть,"- думала я, образно представляя те или иные статичные позы, что однажды видела в мутноватой колоде порнографических самодельных карт. Судя по слегка помятому лицу и усталому, но всегда заинтересованному взгляду, когда в поле зрения попадала женщина, жизнь Лёня вёл активную и, по меркам обывателя, порочную.

Учась в институте, подрабатывал грузчиком в нашем бабском малиннике и вполне закономерно не упустил случая, чтобы познакомиться со мной. Ещё бы! Не было экзотичнее девушки в многосотенном коллективе: идеальной формы голова наголо обрита, подчёркнуто инопланетные глаза и принципиальное несогласие носить косынку вызывали безудержное желание найти предлог для знакомства не только у мужчин. Каждому хотелось спросить " а что за?.." и "почему так?" Надоели они мне все любопытными и вопрошающими взглядами.

Да панихиду я отслужила, поминки по своей молодости справила, понимаете? Как-никак, двадцатник мне стукнул, куда уж больше? Вот и побратались на рок-тусовке с одним парнем, музыкантом Гришаней. Погоревали мы с ним, что умерла наша юность, и с тоски побрили друг другу головушки, посыпав их символическим сигаретным пеплом. Упали тогда мои пушистые косы на мокрый кафельный пол в чужой ванной; поплакала наутро - да поздно было, но слёзы высохли быстро, а новые косищи через пару лет отросли...

Лёнька подсел ко мне за столик в обеденный перерыв и спросил без предисловия: "Ирин, не хочешь в четверг вечером в гости прийти? У нас небольшой сейшен намечается, народ соберётся интересный." - "Какой, например?" - "Да друзья мои давние - студенты-медики, музыканты, художники." Решив про себя, что публика подходящая, я согласилась безпротивных кокетливых сомнений.

В четверг после работы мы с Анной лихорадочно приводили себя в порядок: быстрый душ, парафиновые бигуди из кипящего ковшика - на её локоны, мне же осталось только подчеркнуть своё марсианское происхождение наложением искусственных полуторасантиметровых (длинных, как это слово) ресниц и погуще их накрасить, после чего они стали неотразимо прикасаться к бровям.

- Анька, сколько можно заливать себя лаком? Я сейчас задохнусь!

- Потерпи немножко. Задыхаться будешь от мальчиков, которых у Лёника склеишь.

- Ой, можно подумать!..

Прозрачные трусишки и лифчики, лёгкие июньские платья, на моихногах -невесомые, как голубиные пёрышки, босоножки, а Энн из-за своего дюймовочного росточка как всегда взобралась на высоченные шпильки.

Вперёд!

Лёнькин дом находился недалеко от нашего, и забойная музыка стала слышна уже через квартал. В предвкушении праздника мы прибавили шагу. Двери и окна встречали нас с распростёртыми объятиями, и тюлевые занавески, легкомысленно вывесив на улицу белые юбки, ласкались и заигрывали с ветром.

Квартира по количеству набившегося в неё народа больше походила на танцплощадку, искусственно разделённую на три комнаты. Предки классически уехали на дачу, и ничто не мешало нам - молодым и свободным -ощутить себя хозяевами этой райской жизни.

О, мальчики! Мужчины, юноши и мужи! О, мои бывшие и будущие мужья и любовники! Как же любила, люблю и всегда буду любить всех вас - добровольно и желанно, нетерпеливо и жертвенно приносящих дары неутолимого сладострастия к моим стопам, коленям и пизде, избавляющих от страданий мой всегда жаждущий вашей жизнетворящей влаги рот и хотя бы ненадолго успокаивающих неугомонное сердце моё, мятежную душу и горящее тело, вечно ищущее наслаждений. Многие годы принимая эти сокровища, вспоминаю каждого моего мужчину с восторгом и благодарностью...

Музыка, танцы, недолгие интеллектуальные разговоры и море пьянючего портвейна, сделавшего вдруг все губы одинаково сладкими и прилипчивыми (самые вкусные поцелуи всё ещё витают в воздухе призрачными хмельными фантомчиками из той поры). И каждому юноше непременно хотелось прикоснуться ладонью к моей голове, погладить или взъерошить отрастающий бархатистый ёжик и попробовать его мягкость и колючесть губами. В каждом пробуждалась какая-то особенная нежность ко мне, будто я и впрямь прибыла сюда из неземных далей. Танцуя, партнёры согревали меня своими руками и не прижимались слишком откровенно.

Постепенно народ подустал и угомонился, а некоторые пары ушли совсем.

Оставшиеся вышли на балкон, чтобы немного проветриться и покурить.

Сумерки душисто разлились полупрозрачным липовым мёдом белой ночи, и чёрные ласточки, стремительно пикируя с пронзительным писком, отчаянно, рискуя обжечься, тщетно пытались ухватить край расплавленного солнечного диска. Возвращаться домой не хотелось. Да и кто меня там ждал? Места здесь было много, Лёнька гостеприимно предложил остаться всем, "кому влом расходиться", и исчез со своей Аннет в одной из комнат. Усталые, мы начали потихоньку разбредаться, чтобы успеть устроиться поудобнее. Я нерешительно озиралась в поисках спального места. Моё замешательство было замечено одним из парней - он как раз расстилал простыню на диване в кабинете, обернулся и, махнув рукой, молча пригласил к себе. Сомневаясь, я не знала, что делать, думала: "Прилично ли вот так, сразу лечь в постель снезнакомым? Спать всё равно не даст, и отбиваться противно."

- Миш, а можно мне с вами? - кажется кто-то тоже искал уголок, чтобы

скоротать недолгую ночь.

- Конечно, Витёк, присоединяйся. Диван широкий, да и мы не кусаемся, правда, Иришкин?

В душе я обрадовалась, подумав, что вдвоём не будут приставать.

Выключили свет, быстро разделись до белья и нырнули под тонкое одеяло. Парни немного повозились, натягивая его каждый на себя, я же лежала смирно, вытянувшись между ними холодненьким оловянным солдатиком, мысленно решила: если что - стойко беречь свою честь. Всё как будто стихло, ребята дышали ровно, и мне показалось, что я начала успокаиваться, даже дремать. Но вдруг насторожило какое-то микроскопическое шевеление, и на правом бедре - я почувствовала Мишины пальцы; почти одновременно, через долю секунды левая ляжка также оказалась накрытой горячей ладонью. Сначала ударило догадкой: "они что - сговорились?", потом резко рассвело в животе (недаром же это самое сплетение называют солнечным!) и вкрадчиво, сладко заныло где-то под пупком - ощущение замедленного карусельного полёта плавно перетекало вниз. Я всё ещё не подавала признаков жизни, наслаждаясь расширяющим меня до бесконечности возбуждением, и прислушивалась к первым музыкальным аккордам, возникшим спонтанно и робко в проясняющемся сознании.

Не чувствующие сопротивления нежные, трепетные пальцы мальчишек

осмелели, но всё-таки осторожно продолжали знакомиться с инструментом, на котором им ещё только предстояло сыграть этот восхитительный ноктюрн в четыре руки. А получится ли он - я и сама не знала. Такое для меня было впервые. Мы настраивались в кажущейся слепой темноте, в померещившейся глухой тишине, знакомились нетерпеливо и молча, но в каждом из нас играла собственная мелодия, готовая слиться в общую гармонию звуков. Хотя ещё запутывались друг в друге, не совсем понимали и никак не могли догадаться, где и чьи это ноги, руки, губы. По мне одновременно блуждало два десятка пальцев, каждый из которых искал и домогался ответного действия.

Чья рука гладила колено, а чья забралась под ажурную ткань трусиков и вовсю играла на моих упругих и звенящих, словно тонкие струны, волосках - мне было не угадать. Щёлкнула ненужная застёжка лифчика, и освобождённые из долгого и томительного заточения груди выплеснулись желейно и желанно в пересохшие мужские губы. Я уже предвидела, что мой бастион рухнет, как только почувствую первые прикосновения зубов к затвердевшим и воспрявшим соскам.

Два рта одновременно приникли к грудям, и в то же мгновение ощутилось, как нечто неведомое и невидимое, существовавшее до тех пор только в разряжающих тело снах, присосалось изнутри к матке. Оргазм начался непроизвольно и странно, будто внезапный грибной дождь в солнечную погоду. Я отчаянно шарила руками по таким разным на ощупь торсам моих новых возлюбленных пока и впрямь не отыскала пару толстоногих и крепких красноголовиков, которые привели меня в абсолютное восхищение. Стоило одному из юношей на мгновение выпустить мой сосок, как я принималась безудержно целовать его в открытый рот. Кто-то из них запустил ладонь под мою попку и, приподняв её, легонько разломил на две половинки. Его палец без особых усилий протиснулся в узкую гладкую щель, в то время как перенапряжённый хуй второго без труда отворил смазанные врата сочящейся пизды и, ощутив её глубину, не в силах больше сдерживаться, кончил уже через несколько секунд. Чуть было не огорчилась, ведь до этого случая бывала только с одним партнёром и всегда старалась растянуть соитие. Но тут чьи-то руки развернули меня к себе, и я услышала шёпот: "Встань на колени." Повторять дважды не пришлось, охотно прогнулась по-кошачьи, чтобы приподнять зад повыше, и замерла в ожидании...

Небо давно просветлело, а мы всё ещё были в затмении и друг в друге.

Вероломное возбуждение превратило оргазмы в цепную реакцию, и нам

- Ирин, вставай! На работу пора, - трудолюбивая Анюта неумолимо нависла надо мной. Лёник стоял рядом, тёр кулаками заплывшие глаза и тряс головой, как пёс - думал, наверное, что у него после вчерашнего всё троится.

Убедившись, что не сплю, вышли из комнаты.

И снова меня обнимали четыре руки, и пальцы ласково утешали, подавая надежду на новую встречу. Раздались последние тихие аккорды утренней сонаты… растворили все до единой мысли вокруг. Да и много ли их остаётся в юных головах после таких ночей?..

Пять лет спустя за день до свадьбы дома царила суматоха, только я её не видела - поехала к портнихе забирать подвенечное платье, а когда возвратилась, налетела в прихожей на ящик с шампанским. Откуда (в те времена его было не так-то просто достать!)? Сверху лежала большая нарядная открытка. С любопытством прочла: "Маленькой ласточке - высокого неба. Виктор и Михаил."

В небольшую кафешку налетело народу человек семьдесят. Заводные студентики, не измождённые в начале первого семестра учебными реалиями, резво пили пиво-водку, от души аплодировали, гукали и также охотно танцевали, как и прилюдно целовались.Выступление рок-группы в этот вечер прошло "на ура". Серёжкины поклонницы, неизменно следующие за ним

из клуба в клуб, преподнесли несколько свежих осенних букетов, которые всё равно достались мне.

Его не было уже около часа. Затем заурчал лифт, послышались звонкие металлические щелчки отпирающейся решётки, наконец открылись двери в квартиру - сначала одна, затем вторая. Взволнованная, я вышла в прихожую. Деревянная обшивка дверного проёма казалась рамой ожившей картины, которую можно было бы, сообразно с ситуацией, смело назвать "Не ждали". За дверью возник кошмар (и это было очевидным с первого взгляда) в женском обличье, рядом маячил Серёжа. Девица, мутно и чуть виновато, но кокетливо, улыбаясь, с трудом преодолела порог и робко поздоровалась.

Риторически спросила: - Извините, я вам, наверное, не нравлюсь?

Сергей закрыл обе входные двери и подал ей гостевые тапочки,

Молодая женщина являла собой зрелище плачевно-неприглядное.

Спутанные пряди тёмнокаштановых, средней длины волос, белая кожа лица, характерная

для брюнеток так называемого "зимнего типа", оживлённая яркими штрихами нескольких царапин на лбу и щеках и голубой припухлостью фингала над левой скулой. Выразительные тёмные глаза, всегда восхищающей меня "оленьей" формы подчёркнуты резким перманентным макияжем. Длинные рукава растянутого временем, а может быть бурными событиями, джемпера наполовину прикрывали крупноватые кисти почему-то серых шершавых рук. Было похоже, что они покрыты цыпками или обветрены. Из-под длинной трикотажной юбки

виднелись покрасневшие босые ступни, зябко наступавшие одна на другую. Хмельно и капризно она потребовала себе водки и пива. Серёжа мягко заботливо, но чуть встревоженно спросил стоит ли запивать водку пивом. Вероника настояла на своём. Из-под крышек на плите просачивались аппетитные ароматы горячей еды и я предложила гостье разделить трапезу с нами. Она категорически отказалась, сообщив, что у неё "забастовка" и она уже пятый день не прикасается к пище.

- А можно поинтересоваться причиной вашей забастовки?.

- Мне всё надоело!.. Назло мужу делаю, чтобы больше не уговаривал есть.

Я поставила на стол салат, блюдо с нарезанными кусками холодной буженины и положила в тарелки поджаренную с луком картошку. Молча выпили по рюмке водки. Серёжа рассказал, что нашёл Веронику на улице где-то недалеко от нашего дома. Она сидела почти на земле: под фонарём на придорожном поребрике, свитер валялся в ближайшей луже. Долго сопротивлялась, не желая идти ни к себе домой, ни к нам. Потом согласилась пойти с Серёжей при условии, что он купит ей выпивку.

(Как оказалось, ранее звонил её муж и умолял Князева найти жену на улице, потому что она сбежала из дому невменяемой.)

- Юлия, вот вы какая, Джулия... Серж мне много о Вас рассказывал.

- Правда? А когда же успел?

- Мы встречались недавно, у Лены на дне рождения. И потом виновато и с сожалением:

- Серенький, ты на меня обижаешься, скажи?

- Да нет, нет. Я уже давно простил тебя...

И тут до меня дошло, при каких обстоятельствах они встретились и познакомились... И ассоциации, связанные с её именем, прояснились в памяти….

С месяц назад я пришла к возлюбленному после нескольких дней разлуки, очень соскучилась по нему, а в такие моменты всем моим существом овладевает особая нежность, и тёплая растрёпанная птаха мягким комом ворохается в груди, постепенно опускается под рёбрышки, а потом ниже, ниже... В такие дни - кажется мало долгих объятий и поцелуев, и ночных разговоров за ужином, и свеча сгорает за свечой, как бы ни банально-романтично это было,

а я всё не могу насмотреться в его глаза. В тот недавний вечер мы также сидели на кухне и как всегда нам было о чём говорить. Я взяла в ладони кисть его руки, приблизила к губам, чтобы поцеловать и ощутить волосинки, покрывающие запястье, надышаться запахом кожи. И мгновенно оцепенела: оба запястья были покрыты одинаковыми свежими ранками. Их было по пять на каждом, глубоких и симметричных. В молчаливом и тупом недоумении я смотрела на нежные музыкальные руки моего любимого, обезображенные этими сочащимися болячками. Он смутился и заволновался.

- Что это? - мои возмущение и гнев уже вырывались наружу. - Откуда?

- Что случилось? Кто посмел?

- Ну, Юленька, понимаешь, так получилось. Случайно...

- Ты же знаешь, что я не успокоюсь, рассказывай!

- Ну помнишь, я был на дне рождения у Ленки?

- И что?

- Да ничего особенного: вышли на лестницу покурить, захотел поцеловать девушку в шейку, а она на меня набросилась и вот...

- Ничего себе "в шейку"! В шейку матки, что ли?

- Пойми, она была сильно выпившей и с ней что-то случилось, будто бесы вселились. Её насилу от меня оторвали. Все смеялись, а что мне оставалось делать? Посчитали инцидент пьяной шуткой. Муж её извинялся...

- Так какого хрена ты к ней приставал, зная, что она с мужем. И как же нужно было домогаться, чтобы тебя так изуродовали?!

- Ну, Юль, ну прекрати, ты же понимаешь...

От горечи осознания его неугомонности и слабости по отношению к женщинам я вся обмякла. Обида, разочарование и эмоциональная прибитость заняли место чувств, которые несколько минут назад давали мне ощущение счастливой нежности и покоя.

Розоватые шрамики на Серёжиных запястьях до сих пор причиняли боль, словно и в мои руки вонзались эти нечистые ногти. В очередной раз я поняла всю несостоятельность моих надежд, что он хоть немного изменится благодаря чувствам, которые испытывает ко мне...

Девушку трясло. Очевидно, и юбка её была промокшей.

- Дайте мне что-нибудь переодеться, я замёрзла.

- Юлька, принеси свои шорты!

(Они тёплые и мягкие, из малинового велюра).

- Ну уж - хуй!,- подумала я, - а если эта сука захочет натянуть на свою задницу мои трусы? Не бывать этому!

- Серёженька, а их здесь нет, я домой унесла постирать, - ласково и спокойно, с совсем незаметной подъёбкой, ответила я.

Тогда он сам принёс ей свой махровый халат. Она тут же, на кухне, сняла одежду и моим глазам предстали ужасные, длинные и короткие, глубокие гноящиеся поперечные порезы, которые покрывали руки не только в местах, где любители острых ощущений обычно вскрывают себе вены, но и по всей длине от плеч до самых кистей.

- Вот видите, какая я красивая? - с фальшивой скорбью, криво ухмыляясь и явно пытаясь вызвать к себе жалость, произнесло это существо и с явным удовольствием закуталось в уютный халат, поглубже его запахнув и изящно завязав пояс.

- Серёжа, налей мне водки!

Он молча налил. Я ещё раз наполнила свой бокал пивом - хмель не брал.

- Юля, вы, наверное, на меня обижаетесь?

- За что?

- Ну как же, это я пролила здесь жидкость для мытья посуды и разбила фужер, но всё убрала за собой, правда.

Склонила голову, прикрыв лицо полураскрытыми пальцами и начала, тихонько подвывая, плакать, посматривая на нас. Серёжа стал бережно гладить её по голове и бормотать что-то утешительно-доброе, но она злобно и как-то брезгливо оттолкнула его руку.

Мы продолжили есть и негромко разговаривали о чём-то нейтральном.

Спокойно ей не сиделось, она, якобы, очнулась и попросила меня

выйти с ней

в коридор.

- У тебя месячные?, - доверительно прошептала мне в ухо.

- Нет. С чего ты взяла?

- Мне нужна прокладка. Только тихо, т-с-с...

- Да ладно, что тут такого? Возьми.

Эх, знать бы мне, что после её ухода придётся оттирать менструальные пятна во всей ванной...

Серёжа ушёл с телефоном в комнату. Мы остались на кухне вдвоём и тогда на неё напала пьяная откровенность в виде нескончаемого монолога, который из соображений тактичности я не прерывала.

Выяснилось, что родом она из Нальчика, где теперь у матери проживает её восьмилетняя дочь. Гадина - бабушка, оказывается, настраивает девочку против неё и когда она звонит им, то дочка с сожалением, по-взрослому, говорит, что лучше бы мама и вовсе не звонила. Вены себе резала в пьяном угаре из-за отсутствия смысла жизни. Князева покромсала ногтями на дне рождения из-за того, что пристал к ней тогда больше одного раза.

"Так ему, кобелю, и надо!" - в сердцах подумала я. Прочитала наизусть своё довольно

длинное и сумбурное романтическое стихотворение. Рассказала историю синяка и царапин на "фейсе" и побоев на теле….

- Юля, я вижу вы цветы любите. Вон их у вас сколько!

- Да, цветы это моя слабость.

- И я цветочки обожаю. Из-за них и пострадала...

Оказалось, что день тому назад, вечером, ей приспичило отправиться

гопников-алкашей навстречу попались. Соскучились, мол, по вас, соседушки, давайте выпьем. И понеслась родимая! Вроде немного и выпили, глядь, времени-то уже второй час ночи, всё бухло в нутро вбухано, однако, домой пора.

Вышли на улицу провожаться, но метро закрыто, в такси не "содють".

Пошёл муж за дом на дорогу, машину ловить, а Вероника вещи сторожит, дожидается его, верность блюдёт. Алкашики рядом на скамеечке сидят, переговариваются о чём-то своём, нехорошем. И вдруг как брякнут ей прямо в лоб:

-А ну давай, сука, задирай юбчонку и раком на скамейке становись!

Мы счас тебя по быстренькому оприходуем... Ничего, ничего - успеем! Когда ещё твой лох в такое время тачку поймает! Вероничка не сникла и охуячила их по очереди чем пришлось, под руку же - горшки цветочные подвернулись, цветки и погибли геройской смертию. А мужикам под градусом "хоб хуй"! Взбеленились алкаши и ну её вдвоём ногами месить. Тут и муж из-за угла поворачивает. Вызволил он Веру, но его тоже изрядно поколотили...

- Трубку мне дайте телефонную и ещё выпить!

Начался долгий разговор с любимо-ненавистным мужем. На уговоры возвращаться домой: "Людям ведь тоже спать-отдыхать надо," - ни гу-гу! Заявила, что ей снова холодно и отправилась в ванну, под горячий душ. Положила я поперёк ванны деревянное сиденье, чтоб не ёбнулась ненароком, да не убилась бы. Так она стала орать оттуда и требовать пива, в чём ей было отказано. (А вдруг бы бокал раскокала и вены в тёплой воде вскрыла? Я ещё перед тем

как её впустить греться, посовещалась с Серёжкой нет ли в ванной острых или опасных предметов). Смирилась. Вылезла мокрой курицей и вся в синих пупырышках. "Ну и хуй с тобой," - подумала я, потому что воду ей включала нормальную.

- Ты чего такая продрогшая?

- А я всегда холодной водой после горячего душа ополаскиваюсь!"

- ?

"Век бы тебе хуя не видать!" - почему-то подумалось мне после такого ответа.

- Вероника, а ты не хочешь немного отдохнуть?

Сначала ей померещилось, что мы её с собой в постель уложить собираемся и она с возмущением закочевряжилась. Когда же удалось убедить, что я постелю ей отдельно, на диване, этот вариант её вмиг перестал устраивать и она величаво изрекла, что хочет спать на большой кровати.

- А как же мы с Серёжей?"

- И вы тоже.., - "примадонна" наконец-то до нас снизошла, но не учла, что я с ней не только спать рядом не стала бы, но и на одном поле какать не села…

А сейчас нянчусь только ради Князева.

Он же почти всю ночь упрекал меня и стыдил при ней якобы из-за недостаточно чуткого отношения к "такой исстрадавшейся" Вероничке, что с его стороны весьма походило на внезапное помешательство, продолжал наглаживать её колени и утешать. В конце концов они вдвоём ушли в спальню, я осталась на кухне одна.

Вскоре явился её затюканный и такой же полубезумный, муж Саша, правда у него наблюдалась склонность к монашеской покорности и всепрощению. Покашливал (как выяснилось потом - болен туберкулёзом). Разговаривали с ним на кухне об искусстве, о жизни, о его любимой Веронике, достопримечательностях Нальчика и графике Брусовани - сняли со стены

альбом и подробно рассматривали. Курили, по-немногу выпивали водку, он попросил с мёдом. Мне было жалко этого замотанного и измождённого человека с каким-то удивительно изысканным, нежно-зелёным, цветом лица. Я не видела его будущего. А у неё, его жены, уже и настоящего не было: с трудом переставляющая ноги мертвечина, агония алкогольного безумия...

Некоторое время спустя мы с Александром вошли в комнату. Серёжа сидел на краю кровати и гладил Веронику, кажется, поверх одеяла. Её голые плечи бесстыдно выныривали из-под одеяла передо мной, видевшей её сегодня впервые, перед смиренным мужем, ласково уговаривающим пойти домой.

Она, победоносно и гордо глядя на нас, из постели вылезать не собиралась. Тогда я не выдержала и угрожающе, почти агрессивно поинтересовалась: - Не предполагаешь ли ты, Верочка, что под утро я уже изрядно соскучилась по своему возлюбленному и не пора ли тебе освободить моё законное место, пока я не помогла тебе это сделать?

Резко вышла на кухню. Они быстро оделись и ушли домой. Извинялся только Александр.

Без сцены Князеву не обошлось. Почему вместо долгожданных объятий и нормального ночного сна я вынуждена была участвовать в этом дурном спектакле? Что нужно от него этим маргиналам? Почему они так липли к нему?

- Ну что ты, Юлька! Она же на самом деле хорошая, бисексуальная, ещё, раньше хотела с тобой познакомиться...

Была уже половина седьмого утра, когда после этих слов меня взорвало. Я быстро одела кроссовки и плащ, ринулась на выход. Но не тут-то было! Нет! Это садо-мазохистское представление ещё не закончилось и двери из прихожей открываться не желали. Сил к сопротивлению не осталось. Я вынужденно легла в ту самую постель, как в тёплую грязь. А в полдень случилась та странная близость без нежности, объятий и поцелуев, но с холодным облегчением.

В пять вечера она повторилась...

...С наступлением лета значительная часть городского населения на выходные перемещалась за город. Как говорили все - "на речку" и сразу становилось ясно о каком говорят месте. Эта самая речка, нужная в детстве каждому ребёнку, и сейчас мне иногда снится.

Такие походы я просто обожала и матери тоже нравилось выбираться на вольный воздух. Загорать мы всегда любили.

Мелкая, с каменистым дном речушка шириной не более тридцати метров,

Тогда в пляжной атмосфере начиналась расслабуха и полное благодушие...

Вода в реке была чуть выше пояса взрослому, а ребёнку доходила до плеч . В жаркие дни наблюдалось настоящее перенаселение не только суши, но и "моря": визги, брызги, лёгкие матерки пацанов, отражающиеся от водной поверхности и разносящиеся далеко окрест.

Малышня купалась до синевы, которая оседая на крепком загаре превращала их в почти настоящих негритят. Ленивые и ненастойчивые окрики родителей, пытающихся выудить из воды своих отпрысков, ни к чему не приводили. Мне исполнилось уже семь лет, но плавать я не умела даже по-собачьии зайти на середину речки, где мне было уже "по горлышко", никогда не решалась.

Очень боялась вдруг не достать ногами дна. А так хотелось приблизиться к девчонкам, которые особенно громко смеялись и время от времени пронзительно визжали. "И чего они как резаные орут?.."- думала я. Тем временем гомон не прекращался.

Девочки купались поодаль от берега и из любопытства я стала потихоньку пробираться к ним, осторожно шаря по дну маленькой ногой в резиновом тапочке и оступалась всякий раз, кода вставала на обросший тиной

камень или больно натыкалась на острую корягу.

Приблизившись к группке ровесниц я поняла, почему им было не

опасливо резвиться в этом месте на такой глубине: в центре девичьей стайки

находился мужчина, его ладони были скрыты водой и на них лежала девочка,

которая весело и как-то отчаянно повизгивая, беспорядочно молотила по воде

всеми конечностями.

-А нас дяденька плавать учит! Поэтому нам не страшно так глубоко!-

заявила одна белобрысенькая.

-Хочешь и тебя научу?- тут же обратился ко мне их "тренер".

-Не зна-а-ю,- нерешительно протянула я.

-Чего же ты пугаешься? Это совсем не опасно, я буду хорошо тебя

держать! - настойчиво предложил он.

И я робко согласилась. Предварительно убедившись, что для ребёнка

здесь не глубоко, мужик выпустил предыдущую девочку и ласково позвал:

-Ну иди сюда! Не бойся!

Я легла на воду и "учитель" тотчас подсунул свои руки под мой

плоский животик. Не спроста особо злобные девки во дворе частенько дразнили

меня "килькой"...

Урок плавания начался. Я чувствовала под собой крепкие мужские ручищи и было интересно плыть почти самой. Учитель осторожно шёл по дну, удерживая моё тело на ладонях, и медленно поворачивался спиной к пляжу, заслоняя торсом вид на берег и маму, легонько похлопывал меня и совсем незаметно поглаживал по животу.

Из одежды на мне были только купальные трусики. Вдруг я почувствовала, что его рука как-то странно, сантиметр за сантиметром, сползла вниз, а пальцы очутились под резинкой. Только и всего! Он в это время расспрашивал меня о чём-то непонятном и явно старался отвлечь внимание от того, что происходило под водой. Одновременно дядька потихоньку переместился в более глубокое место и произнёс: "О, мне уже по грудь! Не боись, я тебя надёжнодержу."

Сам же добрался до моего лобка и запросто замкнул в горсть крошечную плоть. От неожиданности и его наглости я оцепенела. Стало страшно, подумала, вот сейчас закричу, а он отпустит на глубине и я потону. Начала извиваться, пытаясь выскользнуть из его рук, но тщётно. Он уже раздвинул пальцем мою писюльку и легонько пошлёпывал по нутру и гладил вдоль. Ощущение было неизвестным и очень тревожным. Ведь тогда я ещё не знала, что так проявляется начало сексуального возбуждения и почувствовала толькосильную опасность, потому что, будто у маленького животного, инстинктивно обострилось восприятие окружающего и в ноздри внезапно шибанул запах мужицкого пота из подмышки и до дурноты помрачил голову. Я обернулась и обнаружила в его глазах неясную муть, мрачный масленый блеск из под ресниц напоминал отражение радужных мазутных пятен, что время от времени вдруг всплывали прямо из под воды (неподалеку стоял военный завод) и растекались вроде бы привлекательным, но не чистым - я это знала - ореолом.

Чужой тёмный взгляд сильно испугал меня и какое-то отвращение, ощущение фальши его улыбки, некий безусловный стопор и понимание невозможности

продолжения дальнейшего действия немедленно заставили забить по воде ногами отчаяно и сильно. Но я всё ещё была не способна произнести ни слова.

- Ой, девочки, умора! Гляньте, как наша килька-то плавает! - эти насмешливые слова толстой Лёльки из соседнего дома оказались почти спасением и вернули мне речь.

- Отпусти меня, дурак! - злобно, сквозь зубы, прошипела я.

Такого отпора "тренер" не ожидал и испугался сам.

-Ты чего? Ты чего, малышка? Я же тебя только плавать учу!

- Вези к берегу! - скомандовала я.

Он засуетился, водворяя меня на мелководье, но тут же, как ни в чём не бывало, разве что чуть взволнованней и нарочито бодро, обратился к остальным малявкам:

-Ну что? Кто ещё хочет научиться плавать?

-Я! - одной из первых ринулась к нему Лёлька.

-И я тоже! - пропищала белобрысая.

-А можно мне попробовать?

Девочки верещали наперебой, продолжая весело бултыхаться... Урок

"плавания"

продолжался.

"И чего они все так липнут к нему? Неужели нравится?... Такой чужой вонючий…. А наглый-то, наглый-то какой?.. Прямо в трусы руками!

Смеётся не по-правде, совсем не как папа. Когда же он снова приедет?.. У- у, девки какие противные. Так им и надо! И эта жирная Лёлька..."уродка".

Ошеломлённая, с мыслями вразброд я доплелась до берега.

Вышла из воды и уселась на горячее покрывало.

-Ну что, замёрзла? - спросила меня мама.

-Да ну, надоело всё! Поехали домой, - ответила я, хмуро всматриваясь в небо. Как сейчас помню насколько серым оно показалось мне тогда и каким тусклым, но нестерпимо палящим, стало солнце...

Этого типа я отлично запомнила и однажды мне пришлось пересечься с ним ещё раз. Дело было года четыре спустя. Всем нам, подружкам по двору, исполнилось лет по десять-тринадцать. А весной, как известно, истосковавшись за зиму по теплу и всяким там пряткам, прыгалкам и игре "в черту", детвора до поздна резвится на улице. Так вот и мы, солнцем пригретые блошки, изо дня в день без устали скакали на одной ноге по меловым клеткам или с раскрасневшимися щеками, в разлетающихся юбчонках, одолевали разные фигуры игры "в резинку". Тугие косички с бантиками стегали по спинам и плечам, отсчитывая нужный ритм и придавая азарта. Ножки в удобных туфлях на устойчивых каблуках отбивали по асфальту равномерную дробь.

В магазин по маминой просьбе я уже сходила. В плетёной авоське мирно почивала бутылка кефира, лежали двести граммов докторской, а из уже успевшей промаслиться серой бумаги задиристо торчал хвост большущей селёдки. Я стояла вместе со всеми и ждала, когда подойдёт очередь моего "выступления" и тут во двор вошёл Он. Именно Он, тот самый, казалось бы давно забытый, "дядька с речки". Он неспешно шёл по направлению к нашей стайке и пристально разглядывал нас, а когда приблизился, то почти остановился и глаза его снова странно блестели, как тогда на пляже. зарождалась в них какая-то чудовищно похабная мысль и мысль эта должна была вот-вот вывалиться наружу...

Только никто из подружек его не заметил, внимания на случайного

прохожего не обратили, скакали себе, беспечные пичужки. Мне же снова, как и

несколько лет назад, на душе стало муторно и гадливо, время замедлилось. В

Кто-то смущённо и тихо сказал:

- Пошли по домам, поздно уже!..

- Нет, девчача, не поздно! Таких гадов селёдкой кормить никогда не поздно!

- ошалев от собственной смелости что было сил заорала я.

Подсохший рыбий хвост весьма дерзко и при этом удобно торчал из

моей сетки.

Мгновенно выхватив потёкшую от тепла тушку я не задумываясь бросилась на этого урода и со всей силы плашмя залепила ему по щеке жирной рыбиной.

Теперь растерялся и от неожиданности впал в резкое угнетение Он. Ещё несколько нелепых детских ударов по чему попало, рыбье брюхо лопнуло и скользкая кишка ляпнулась прямо на пышные Лёлькины бантики:

- Это тебе от кильки!

- А ты, гадина, жри селёдку! Жри селёдку! - в каком-то глухом исступлении повторяла я, продолжая лупцевать мужика... Отныне кличка "селёдка" гуляла со мной по двору вплоть до девятого класса, но звучало теперь с уважением и пониманием дела.

От прежнего прозвища в отличие…