Сэй-Сенагон (966–1010/25). “Записки у изголовья”.

Достоевский Ф.М. “Идиот”.

Шарль Бодлер

“Эпиграф к осужденной книге”.

Николай Огнев. “Дневник Кости Рябцева”.

Всё, что следует за этим далее было перепечатано с бумажных тетрадок моего детства и претерпело некоторую корректировку в смысле явных орфографических ошибок. Инфантилизм был оставлен не тронутым.

Некоторые встречающиеся непонятные слова являются русской транскрипцией башкирских слов – в детстве я мешал в своей речи эти языки, так как был воспитуем в нестрогой мусульманской традиции.

Мне было 11 лет, это было весной. Была какая-то передача на основном государственном республиканском сетевом радио, в которой я принимал участие. Кто только меня не слышал, и в деревне даже слышали. После этого, как не следовало ожидать, я сильно поднялся в собственных глазах.

Умер Бабакай, мой дедушка со стороны отца. Я помню, что он ходил в чёрной шляпе с авоськой в магазин и что мы с ним бесконечно играли в шахматы. Я иногда выигрывал.

Ещё остался в памяти запах его тюбетейки, когда внутрь неё окунаешь лицо, как в глубокую тарелку.

Переехали окончательно с Проспекта Октября 10/1 на ул. Степана Злобина 5 жить. Ночевали в хаосе.

Зацеплялся за трамваи, был уличён, изловлен и пуган милицией в салоне служебного автомобиля ГАИ (ударение на букву "а"). Помню, как молодые эти блюстители пытались скрыть свой смех под маской серьёзных карателей; записывали что-то в моём дневнике. Кажется, потом я этот лист вырвал и сжёг. О содеянном впоследствии нисколько не раскаивался.

Сестра купила 2 колоды игральных карт, вечером учила раскладывать пасьянс. Я же умолял погадать на девчушек.

Шатл пришёл в гости, списывал для своего реферата про адмирала Ушакова. Фотографировались с ним на чёрно-белый фотоаппарат "Смена". Смотрели молодёжный телесериал "Элен и ребята", чтобы не опоздать на него даже бежали по улицам.

В школе проходили открытые уроки. Наезжали директора разных школ. По английскому языку я считаюсь самым лучшим учеником, но Диля Ишбулдовна поставила "4", а всем пятёрки. Вот всегда так бывает. Хотел обидеться на неё, потому что я её люблю.

Делаю уроки по алгебре по квадратным уравнениям. Но как же я их ненавижу!

Когда шёл в школу вверх по дороге, думал о смерти и о загробной жизни. Страшно не было. А кто-то читает дневники умерших. Умирать это, наверное, совсем не больно. Мне кажется, что я бы мог запросто умереть, причём спокойно. По моему, никакого ада и рая не существует в действительности. Просто у человека чересчур развита нервная система, особенно в голове, и он способен мыслить. А когда органы перестают функционировать, остаётся только кусок материи.

Все школы строят так (я выяснял), чтоб уровень окна был выше уровня парт для того, чтобы дети не глазели в окна и не отвлекались от учения.

Мама сварила куллама (изделие из теста, вроде лапши – башкирская национальная кухня).

Ну и что?

Ходили с папой на трамплин кататься на лыжах. Я сломал себе левую лыжню.

Сейчас пишу сочинение на тему: Л.Н. Толстой, "После бала".

Ругали родители, что будто бы это я сломал телефон, а я не ломал, наоборот, наладил только. Не разбираются в электричестве и ещё что-то говорят.

В школе у нас есть "баня" – раздевалка с толстыми батареями парового отопления по всему периметру и там такая жарища всегда, просто ужас. Так вот, Я, Ромыч и Чарли запалили там дымовушку из линейки, которая гуттаперчевая, что ли. Такая вонь была, ух-х!

Наконец-то купил вожделенные электронные часы "Монтана" с маленькой запасной китайской батареечкой в придачу. Сбылась мечта идиота! И как всегда нашёлся другой идиот, который с умным видом мне сказал, что это дешёвая американская штамповка.

С Кунафой купили на двоих газовый баллончик для заправки зажигалок и 20 кремней. Азам брызгал себе из этого баллончика на руку и она у него как бы замораживалась от этого. Дурак, потом у него на том месте офигенный синяк вылез.

Папа уезжал в деревню, чтобы привезти оттуда наш автомобиль, который сломанный там остался. Ему картатайка ремонт даёт. Кстати авто – Москвич 412 (Ижевский автозавод!), цвет – молочный туман, на заднем мосту амортизаторы рессорного типа. Мы её купили осенью 1994 года.

В телесериале "Санта Барбара", который мы каждый будний день по вечерам смотрим всей семьёй, Нелли изнасиловали, а Келли посадили в тюрьму. При просмотрах, я всегда сижу на паласе на полу, Леська на диване, папа на кресле, а мама на папе, который говорит, что "ты, Ралидушка, толстая стала в последнее время", а мама обидчиво говорит, что ничего подобного. Когда начинается реклама, все как стадо слонов бегут на кухню, чтобы взять там чего-нибудь вкусненького, которого там нет; и всё время почему-то каждый открывает и дверку от морозилки тоже в надежде: нет ли там чего-нибудь вкусненького, хотя кроме замороженного мяса там никогда ничего не бывает.

Леська одолжила мне тысячу рублей, так как мне не хватало на зажигалку. Когда продавец спросил меня, зачем она мне, я, во-первых, покраснел, а во-вторых, не на шутку задумался.

Сегодня весь день не работали телевизионные каналы, стояла одна чёрная картинка: убили известного тележурналиста Владислава Листьева.

+4 градуса по Цельсию за окном.

Учу последний топик по англицкому "Джек Лондон", пересказывать нужно поскольку.

Приехали из деревни нанайка и картатайка и пошли в театр на вечер Яныбая Хамматова.

Нанайка рассказывала о пожаре в деревне 27 февраля, когда сгорел дом наших соседей Хании абейки. Наш дом тоже чуть не загорелся вслед. Говорит, что на его жестяную крышу люди кидали снег и он, шипя, тут же испарялся, а окна стали чёрными и полопались. Какой-то мужик получил ранение при тушении катастрофы выстрелом разорвавшегося шифера. А местный тракторист-пьянчуга был самым героическим при тушении этого пожара.

Как всегда внезапно и без предупреждения провели сегодня контрольную. Всем это не нравится, а по мне так наоборот даже лучше, нафиг лишний раз нервы себе портить, готовясь к ней. У меня класс – 8 "А", кстати.

После уроков выпросили у нашего физкультурника мяч играть в козла на школьном дворе.

Мы этого физкультурника как-то видели, как он пиво пил. У него молодая жена и потешная девочка-дочь с голубыми-преголубыми глазами, а выражение лица у неё всегда удивлённое, будто она никогда не знает, куда попала. Хотя и у жены, и у него самого глаза карие.

Подрались с Хакишем. Он, оказывается, весьма ожесточённый воин (хотя с виду не скажешь), с девчонками вообще не общается, всё со своими вкладышами к жевательным резинкам, автомобилями и собаками носится.

У Рафаэля-Бафаэля, моего дяди со стороны отца, начали седеть волосы. Это плохой признак.

Сегодня окончательно яблони и черёмуха расцвели. Запашище! А я же вообще запаховый маньяк (текстовой редактор предлагает "за" писать раздельно). Больше всего я люблю, когда никого нет дома, залезать к сестре в шкаф, открывать и закрывать там всякие флакончики от лака для ногтей, пузырьки с духами, шкатулочки с цепочками и серёжками, ватки и платочки, прочая дребедень и мишура. Но самое высшее удовольствие для меня открыть крышку от какого-нибудь шампуня в чужой ванной; кусочки душистого мыла. Любую новую купленную вещь, принеся домой, я подолгу, укрывшись, обнюхиваю как первобытный дикарь какой-нибудь. Чуткий к запахам, жадный до них. Ша-а-м-пу-у-нь... :–/

Когда пукнешь, то через некоторое время обязательно что-нибудь вспомнишь, например, няньку из детского сада.

Сижу за письменным столом своим, типа уроки делаю. Мурзик занял всё жизненное пространство под лампой и ещё толкается, козёл, всю шерсть свою на мою тетрадь высыпал.

По химии проходили соли. С пацанами мы выкрали из лаборантской натрия и потом взрывали его в лужах – реакция при взаимодействии с H2O, типа того.

Вечер. Лейсянка смотрит телесериал "Магуэлла". Я, оказывается, уже выше неё по росту, о как. Отвинчиваю от ёлочных украшений и гирлянд лампочки на 1,5 вольт, чтоб поставить их в деревне на свой велосипед. У меня там есть динамо-машина, которая вырабатывает электричество от вращения колеса.

Забыл свой портфель в школе в 17 кабинете, вот растяпа. Один раз в младших классах я его вообще в трамвае оставил, а потом как полный идиот плакал и бежал за ним несколько остановок, как в 1941-ом отставал от поезда.

Вечером, после уроков, с Юпиком жгли костёр. Домой зашёл ближе к ночи.

Мама пошла к своей подружке Гузель помочь ей писать реферат по здравоохранению.

По английскому единственным контрольную написал на пятёрку – справедливость восторжествовала; ура товарищи, ура! По биологии проходили отряд приматов – орангутанги.

Мне кажется эта тетрадка будет много значить для меня в будущем. Я ещё, конечно, салага, но уже представляю себя этаким стариком в кресле-качалке, ждущим свою пенсию и читающим эти мемуары.

Мне кажется, что у меня, у будущего меня, который прямо сейчас сидит у себя дома много лет вперёд, что он вот в эту же минуту стоит и пристально смотрит куда-то и ему холодно. Как это странно. Ах, как всё-таки жаль, что жизнь летит так быстро. Хм. Такое слово "ж-а-ль". Да что я всё говорю о будущем, может даже я умру в рассвете сил. И если я умру, то мне бы очень не хотелось, чтобы меня хоронили в трауре – это так отталкивающе. И ещё я хочу, чтобы меня после моей смерти сразу же забыли и не вспоминали больше никогда.

В "Санта Барбаре", в маленьком калифорнийском городке, события по-прежнему развиваются очень медленно.

Приехали из деревни, там вчера мы сажали картошку и нам помогал добрый и трудолюбивый деревенский народ, но потом я увидел, что папа наливает им водки и понял почему они так старались. Как им не стыдно из-за этого помогать кому-то, я бы так не смог. Огород (30 соток) вспахивал на своём маленьком тракторе ("Мультик" его называют почему-то) паренёк-бригадир Гайса. Ездили на грузовом ЗИЛе на канал рыбу ловить, придурки. До деревни нашей, если ехать на машине – примерно 83-85 км. Папа не может один ставить машину в гараж, так как там тесно и всё очень неудобно, но я не регулировал его в этот раз. Потом он опять вернулся в гараж, так как Рафаэль заходил туда зачем-то после папы, видел свет в салоне автомобиля, выключить, конечно, не смог, так как двери были заперты. Всё это было сообщено по телефону, когда папа уже лёг спать. Пришлось вставать и идти выключать свет.

Мама пол-часа дозванивается в какую-то глубинку и кричит туда на всю квартиру о том, что погреб в деревне затопило водой. Об этом же она потом долго будет говорить за чаем.

Сегодня я усвоил одну очень безотказную тактику. Когда подходишь к учителю показывать свою работу, то когда он укажет на обнаруженную у тебя им ошибку, ни в коем случае не надо ему доказывать чего-то. Надо просто сказать, что ты и не помнишь уже о чём там идёт речь в задаче. Вот так-то.

У Шатла кроссовки мигают лампочками на пятках когда он ходит, этак мельк-мельк-мельк.

21 мая может быть поступлю в турецкий лицей, в который учиться в прошлом году ушли многие мои друзья: Кильдик и Базик. Только об этом и думаю сейчас. Там, кстати, ещё мой брат двоюродный учится – Айбу.

Вчера папа ходил в баню, а я не пошёл с ним. Не люблю я эти бани, там как в концлагере. Я от неё устаю как не знай кто, а толку не вижу. Мужики голые ходят, пьянствуют, всё грязно, дым табачный коромыслом. Пахнет тёплой сыростью, пивом, потом, мочой, окурками, берёзовым веником. Раскрасневшиеся и толстые бабы тоже матерятся. Сидишь ещё долгими часами в очереди, делать нечего, все газеты читают. А папа, жадина, даже сока не купит попить. После этого вертепа ещё ходишь как будто оглушённый, придавленный какой-то что ли.

Отказавшись идти с папой в парилку, сижу в остывшем тазу. глазею по сторонам.

Об этом обо всём я буду вспоминать всегда, каждый раз, открывая крышку от сковороды, где жарится картошка с лавровым листом, не знаю почему...

Вместо бани я производил взрывы во дворе. Беру два гладких куска отполированного мрамора или стекла, кладу между них горку серы от спичек, прижимаю так, чтобы сера раскрошилась в порошок. Потом наступаю сверху пяткой и резко ударяя свободной ногой по этой пятке. От этого камни, как бы, трутся друг об друга под давлением моего тела и происходит взрыв серы, иногда она просто шипя прогорает без взрыва.

Вспоминаю, как год назад дразнил сестру, что ей 13 лет, а ведь это несчастливое число. И вот я сам сейчас в таком же положение, но это для меня тьфу, так как я свободен от предрассудков божьих.

Купил русско-турецкий разговорник в 127 страниц.

Ездил в турецкий лицей сдавать вступительные экзамены. По-моему, я туда всё-таки поступлю. 91 вопрос, я начинал отвечать с конца. Я всегда так делаю, потому что не хочу быть как все, к тому же пока все дойдут до конца, можно спросить кто как решил первые задания. Самый первый я сдал свои ответы экзаменатору, так как считал, что ответил на вопросы как мог и толку сидеть там не было, да ещё хотелось показаться всем и я демонстративно так вышел. Там я видел брата на доске почёта, никакой гордости за родную кровь не почувствовал, даже напротив. Уж я знаю какой ценой ему даётся это висение там. Мама у них – сущий деспот, ночевал как-то я у них, всё видел. А ещё они его заставляют на баян ходить, я называю это баянным рабством; меня мои тоже как-то хотели заставить "посещать" этот противный кружок, но фигли-мигли им. Не дай бог такую маму как у Айбу с его прыщавой сестрёнкой.

Вечером дружно слушали радио, там папа кого-то поздравлял с чем-то. Уж совсем не в тему зачем-то сказал, что в моём учебнике географии не "Россия" пишут, а "СССР". И когда это он успел в мои учебники залезть. Его слова вообще выглядели там странно в отличие ото всех, так он витиевато вещал.

Открою секрет: в школе у меня кличка – Пескарь. От Искандер-пискандер, надо полагать. Через много лет мои школьные друзья будут называть так своих котят, а моим псевдонимом станет "Ихтик".

Ihtios – это ж "рыба" по нашему. Именно от этого слова пошел так называемый Хризм "ISH" – т.е. Иисус Христос, берущий своё имя с зодиакальной Эпохи Рыб, что была во время его пришествия.

Мыли полы в школе. Меня ЗТ всё время на родительских собраниях хвалит, что я, мол, лучше всех мою полы. Просто все не хотят мыть, считая это стрёмным; а я так не считаю, я люблю быть полезным.

У нас в городе ездит один новый крутой автобус "Чавдар", я в него влез, хотя мне было и не по пути, пробрался вперёд и долго наблюдал за шофёром, водительскую панель и как молодой шоф переключал скоростя', он улыбался глядя на меня через своё зеркало, и подмигивал. Потом запарился добираться домой, а ещё говорят Уфа – большая деревня. Оказалось, что у меня большая температура и даже горячка; вот почему я весь день такой придурошный ходил.

После уроков пошёл на центральный рынок. Купил четырёх жёлтеньких цыплят, полубройлерных, несушек и на мясо. Буду выращивать их на балконе. Люблю я эти существа, что поделать, хоть и глупы они ужасно.

Мы с моим котом сидели на расстеленных на балконе газетах, я угощал его финиками, и мы всё время улыбались друг другу, и цыплятам тоже.

В г. Нефтегорске на острове Сахалин было землетрясение и ОМОНовцы взяли этот город в кордонное кольцо. Через много лет я снова услышу об этом острове в произведении моего любимого писателя Антона Чехова.

Юпик, Кунафа и я лазили на территории хлопчатобумажного комбината, нас засекли и схватили.

С горя пили очень много кваса с солёной рыбой, это я так придумал. Когда Юпик с Кунафой уходили от меня, я окатил их водой из полиэтиленового тазика, попал немного и на стоящую рядом иномарку. Мужик вылез из неё и хотел заставить меня взять мою тряпку и мыть его машину, но я не открыл ему дверь когда он, устав орать, поднялся на наш этаж.

Последний день учёбы. За весь 94-95 учебный год у меня вышло в целом 51 пятёрка и 20 четвёрок, этим я и горжусь.

Ухаживаю за своими питомцами-цыплятами, смешал им ячменя с песком. Говорят, они глотают песок и он помогает им перемалывать пищу в их цыплячьем желудке.

Вот какое предпринимательское дело я затеял. Поеду на "пирожке" (автомобиль с кузовом типа пикап) на большие народные гулянья типа сабантуя, возьму с собой наделанных из сахара петушков-карамелек и буду их обменивать на пустые бутылки, а потом сдам их в приёмную стеклотары и, таким образом, будет финансовая прибыль.

Если когда-нибудь я вырасту, и если у меня будут дети и будут попрошайничать у меня металлическую мелочь, то я торжественно и прилюдно обещаю и клянусь, что буду им её насыпать сполна.

Возился с телефонными проводами, установил на кухне трубчатообразный телефон, но мама сказала, что его там не надо и чтоб я убрал. Я знаю, это она специально так вредничает, чтобы никто не разговаривал. Зря старался, фиг в следующий раз я буду альтруистом.

Ночевал у нас Азамат абзыйка, единственный братишка мамы и 4-х остальных маминых сестёр. Мой дядя, стало быть. Ему сейчас 29 лет. Я помогал делать ему шпоры по его курсам повышения квалификации по географии, он школьным учителем работает у нас в деревне.

Думаю, когда-нибудь организовать бюро путешествий, но какое-нибудь нетрадиционное. Туристы, например, будут терпеть крушения, но не по-настоящему, а понарошку. У них будет выделяться адреналин и срабатывать инстинкт самовыживания. На островах будут водится арендованные пигмеи и прочие туземцы, которые будут пугать моих туристов тем, что будут есть и жечь людей на огромных кострах.

Поставили нашу тачку в гараж, купили с папой сдобную булку, шли по улице и ели её как бомжи; прохожие, которые шли каждый один, посматривали на нас неодобрительно, а папа, показывая на них пальцем, смеялся мне. Он говорил, что это мы "заморили червячка".

Мы, оказывается, должны отработать какие-то работы. Выполнить, так сказать, свой трудовой долг перед обществом за предоставленное им нам бесплатное общее образование. Были в цветочных теплицах, что на южном автовокзале. Катались с Уриком на тележках, свалились с неё и ржали так, что никак не могли остановиться, так и катались на грязном бетонной полу, плача от смеха.

Родил идею вырезать из разных песен только самые лучшие места и из этих кусков делать новые песни; нужен двухкассетный магнитофон.

Руководителю секты Аум-Сенрикё предъявлено обвинение в массовом убийстве в токийском метро, скоро будут казнить его за это.

Опять возникла идея, как разбогатеть.

Буду делать маленькие и толстые отрывные календари и на каждом дне-листке будет красоваться чья-то рожа и ещё что-нибудь про этого человека (например, краткая биография, телефон). Соответственно, заказы буду принимать за определённую плату и иногда буду отвечать так: "Извините, но для вас этот день уже занят, если хотите – можно только на следующий год".

Я не прошёл отбор на поступление в турецкий лицей. Ну и ладно, не больно то и хотелось.

Уже скоро мой диньрожденья, 14 лет будет мне аднака.

Приехал из туркомплекса "Арский камень". Привёз оттуда две фотографии, где я вышел ну точно как провинциальный дебил. Там я умудрялся рыбачить с крючком из проволоки от стального сеточного забора типа "Рабица", с поплавком в виде куска пенопласта и леской, связанной из 5 конских волос от хвоста. Показывали допотопные советские фильмы в клубе, Леська пробовала кокетничать непонятно с кем на тамошней дискотеке.

Строили с папой гараж; мы, оказывается, до этого совсем не правильно кирпичную кладку клали. Я вылил в раковину машинное масло и потом никак не мог её отмыть. Думал, никто не узнает, куда там – проели всего.

Сегодня утром скончалась моя первая учительница Флюра Губайтовна Салимгареевна. Этот человек научил меня читать и писать. Я был у неё самым любимчиком. Мы всегда разговаривали с нею только на башкирском языке.

Мурзахан надоел портить мебель, я ему пол-полена приволок, чтобы он об него свои когти точил, вредитель этакый.

Папу показывали по НТВ, он что-то там "интервьюировал".

Евгений Киселёв, известный телеведущий, подарил ему фирменные значки, которые я по приезду папы домой у него сразу же реквизировал во имя пополнения моей значёчечной коллекции.

Не хочу уже быть врачом, тем более хирургом, расхотелось. Не знаю, кем быть, блин.

Списываю из прошлогодней тетрадки сестры решения задач по алгебраическим неравенствам. Понимаю как нужно решать, а зачем всё это – не понимаю, не вижу смысла. Мама угостила огромным бананом и сказала, что если опять положу его на полку красоваться, он почернеет – только и всего. А мне главное нюхать его, а не кушать – об этом же ей не скажешь.

Утром выпал первый снег, значит – кто-то подумал обо мне... Красиво, но беспокойно из-за школы с её непонятной алгеброй...

Сестра, уходя, попросила, чтоб звонящим ей я не говорил, о том, что она пошла на шейпинг.

Мы ещё поживём здесь, пока не пройдёт снег.

Ходил на вечер 25-летия основания нашей школы № 20 (или башкирской гимназии), что близ Центрального рынка находится. Раньше это был интернат, где дети со всей Башкирии учились. Играли всё одни и те же местные национальные муз. коллективы.

Ездил в shop-тур в Стамбул с мамой. Напокупали там всяких кожаных вещей. Смотрел по карте и не верил, что действительно там был.

Меня с некоторыми другими ребятами из нашей школы, как самых "ярких", отправили в ДК резино-технических изделий на слёт старшеклассников. Мне там было плохо, так как ходил я как деревенский колхозник с заправленными внутрь крестьянских сапог штанами (если не заправить – ещё хуже) в каком-то дурацком свитере и с нестриженой 2 месяца шевелюрой. Незнакомые девчонки из других школ смеялись над моим видом, я от этого под конец даже весь вспотел внутри.

Ходили на работу к отцу Юпика в аграрный университет играть на компьютерах МК-88. ДОСовские игры "Диггер", "Принц Персии", "Супаплекс", "Дюна"...

Моё страшное желание – не увидеть в зеркале своего отражения. Вру, это я из какого-то фильма заимствовал; обещаю, что больше не буду так делать. (смеюсь)

Папа как всегда занимается своими любимыми занятиями: моет посуду и жарит овощное рагу с явным преобладанием в оном кабачков и красной свеклы. Мы давно с мамой раскусили его, что на кухне он возится не от большой заботы, а просто это он так свои невры успокаивает, хе-хе. Я тоже иногда со скуки чего-нибудь на парте чиркаю.

В школе можно запросто быть отличником, я сам пробовал. Просто проходишь самостоятельно будущие темы и на уроках уже всё знаешь и понимаешь, у доски решаешь уже решённые тобой дома задачки, получаешь пятёрочки и так вот и живёшь... Экспериментировал на уроках, посвящённых теоремам sin и cos.

У папы появился портативный маленький компьютер в виде чемоданчика – notebook японской фирмы Toshiba с чёрно-белым жидкокристаллическим дисплеем, который подрубается к интернету через внешний модем на скорости в 14400 baud.

На уроке развлекался тем, что кидался бумажками, а потом сидел как ни в чём не бывало с умным видом типа слушаю урок. Бомбардируемый, как правило, начинал драться со своим соседом.

Мама ругается, что я всё окно изгадил. Вернее, это синички и воробьи помётом своим, а кормушка у меня висит за окном. Я кормлю птиц гречихой, ячменём (пшеном) и рисом иногда. Не понимаю, чего они в такой мороз вообще едят на улице, околевают часто вижу прямо на ветках от такого бубака. Жалко, блин.

Папа пришёл пьяный, и такой беспомощный. Он всегда таким становится, когда выпьет.

Если из меня в будущем ничего не выйдет, то пойду работать газетчиком, т.е. журналистом.

Сколько учусь в школе, наконец-то усвоил вот эту истину: если хочешь обмануть учителя, ни в коем случае не думай, что ты умнее его. Хотя, пожалуй, это звучит банально, а ну и ладно.

Сделал Мурзику-коту бумажный ошейник-жабо и понаписал там всякой всячины. Ходит теперь, народ смешит, фигляр.

С папой поругались из-за телика. Он хотел смотреть "Зимнюю вишню", а я "Орлы юриспруденции", а я ещё ему массаж делал на пол-часа.

Всё время он говорит, что вот когда начнёшь сам зарабатывать, тогда и будешь... Я ненавижу его за это. И только злее становлюсь от этих слов, неужели он не понимает; перестаю доверять людям и вообще... Меня всё злит и злит теперь, потому что я ничего не могу сделать. Мне плохо от этого, от своей беспомощности. Отравляет душу всё это, но не думать невозможно. Самое мерзкое, что у меня даже нет жёлтых маркеров, и я не могу порисовать, чтобы успокоиться.

У Леськи научился варить плов.

Азамат абзишка показывал своё боевое ранение. В ноге у него осколок автоматной пули сидит. Это когда он на Балтийском море служил пограничником. Этот осколок у него под кожей туда-сюда бродит, когда сам он спит.

Мухаметсалим Уметбаев, башкирский просветитель, умер в мой день рождения 28 июля 1907 г. Главным источником зла считал отсутствие и недостаточность образования.

У 9-11 классов была спартакиада "А ну-ка, парни!" Откопал в раздевалке какие-то вонючие кроссовки. В них было противно, а мои украли. Поэтому мы заняли только 4-ое место. И домой пошёл я пешком, так как не было трамваев. Вообще, дрянь день.

О, теперь мне понятен секрет! Я много вижу странных людей по телевизору, но на самом деле они совсем даже не странные. Просто они очень долго занимались одним только делом и их как бы засосало, что ли. Поэтому всем кажется, что они такие странные и не похожие на других.

Вспоминаю свои приключения прошлым летом. Пасли стадо коров и овец. Наняли ещё одного деревенского мальчишку Ильнура помогать. И вот мы с ним ловили сусликов. Скотина, развалясь, спит на поле, наша пастушечья лошадь тоже где-то бродит без привязи, а мы спим. И вот слышим, что будто бы кто-то свистит. Я говорю Ильнурчику, чтоб он не мешал спать, запарил уже свистеть. А он на меня смотрит так и говорит, что если я не перестану наглеть он меня побьёт. Всё это он говорит на башкирском мате, который очень смешно со стороны выглядит, надо заметить. Потом мы опять лежим и вот снова свист, оба вскакиваем смотрим друг на друга, рты у нас закрыты, но свист продолжается. Оказывается, это поблизости на кукурузном поле суслики на задние свои лапки встают и так общаются между собой. Эти грызуны такие проворные, прячутся сразу же в свои норки, не поймать. Причём у них там целая разветвлённая сеть туннельных сообщений под землёй. Но мы всё равно всё закупорили, натаскали в моём сапоге воды и залили норку. Суслик своей задницей поспешил закрыть вход в норку и вода не просачивалась внутрь, вот урод! Но он так не мог долго с поднятой кверху задницей сидеть и не выдержал, убрал. В итоге мы всё-таки выкурили зверька и посадили его на привязь от кнута. Потом приходили какие-то путешественники из Стерлитамака, искали реку Белую. Угостили нас пивом, но мы побоялись попробовать. Суслика я уговорил отпустить, больно жалостливыми были его большущие чёрные глаза.

Папа всё чаще частенько приходит с работ пьяный и грустный. Там на работе у него какие-то проблемы.

Сажал семечки от яблок в песок в картонные пакеты от кефира.

Решил, что как только приеду в деревню, начну строить там капельное орошение, так как КПД от отдачи влаги так намного больше, чем при обычных разовых поливаниях.

Оказывается, я самый лучший игрок в классе по пятерным крестикам-ноликам – провели чемпионат.

Целой толпой ходили покупать электронные говорящие часы и калькулятор. Перед этим много раздумывали.

Папа меня в детстве называл "Дыркиным", наверное, потому, что у меня всё время были дыры на одежде: на коленках, на заднице. Всё ещё продолжает так называть, хотя дыр нигде уже давно нет. А может это и от того, что Искандыркин. Сестра тоже называет меня как и раньше: "Икалинька – наш сынок!" А мама: "Исконтик-тутонтик" Помню, я как-то придумал своё собственное слово, неологизм: "калигосик".

Позвонил Уралей, хвастался, что у него фейерверк прямо напротив окна. Дело в том, что на улице сейчас шторм. Провода сильно раскачивает и, прикасаясь друг к другу, они брызжут искрами.

Пока папа отвозил маму в деревню, я затеял делать леденцы-петушки из сахара. Их я делаю, когда никого нет дома, так как всем не нравится, что я расточительствую сахар. В леденцах главное – вовремя убрать кастрюльку с плиты, когда масса приобретёт характерный жёлтоватый цвет и тягучесть. Сел смотреть фильм, а про петушки забыл. Вспомнил, прибегаю, а из под двери кухни дым валит, причём такой чёрный и запахом противный. Открываю дверь, а там ничего не видно совершенно. Я, на ощупь, с задержанным дыханием, открываю форточку и выключаю газ у плиты. Кашляя, открываю везде всё что можно, даже дверь в коридор. Зря я это сделал, так как все кому не лень стали забегать в квартиру и лихорадочно по ней носится, что-то ища. Смотрю у Лейсянки в комнате что-то тихо больно, думаю, не задохнулась ли, потеряв сознание? Врываюсь к ней, а она там приспокойненько сидит что-то пишет, под лампой Мурза калачом спит в виде шапки. Поднимает глаза от своей экономики и раздражённо кричит на меня: "Ты что без стука заходишь, закрой быстро дверь!" Я говорю ей, что у меня там кое что подгорело, а она мне, что уже это, как бы, заметила.

Вдруг звонок в дверь правильный (у нас он кодовый, и как правильно нажимая звонить знают только свои). У меня – сердце в пятки, я умоляю сестру пойти открыть. Она идёт недовольная, я остаюсь у неё в комнате ожидать приговора. Папа в испуге спрашивает, что произошло. Леська сразу же на меня пальцем, мол, вот, пожалуйста. Папа начинает меня отчитывать, что пора бы уже в девятом классе соображать головой, что я такой-сякой творун и прочее в этом духе. Я применил свою любимую тактику отмалчиваться. Он всё пытался выяснить у меня, зачем я начал что-то вообще варить, когда мама перед отъездом же оставила целую кастрюлю супа и жареных макарон. Он так и не узнал, что я там варил в этой кастрюле, так как сама кастрюля ужасно почернела и вообще стала вся дырявая, как будто кружевная. На полу валялись кусочки хрустящего угля, а потолок из белого стал весь чёрным как картина Малевича "Чёрный квадрат". Я думаю, что так даже красивше, оригинальнее. Да, ещё над плитой висел недавно купленный воздухоочиститель с тремя вентиляторами и лампой. Так вот, он весь начисто сгорел, остался только корпус и голые провода внутри. Папа, успокоившись, сказал мне, что когда он зашёл на кухню, воздухоочиститель ещё горел красным пламенем и что, если бы он опоздал ещё хоть на чуть-чуть, то огонь перекинулся бы на кухонный гарнитур и потом весь дом сгорел бы к чёрту. Ну, это он перебарщивает, конечно же, дом-то каменный, небось.

У нас завтра последний звонок в школе, но я не пойду, так как у меня пинджак от костюма совсем мал. Кунафа придёт ко мне и мы пойдём с ним гулять по городу. Хотели на вокзале полазить, может укатить куда-нибудь (например, Уфа–Адлер) зайцем, лишь бы Кунфинь не сдрейфил.

Смотрю с Лейсянкой ящик и одновременно сажаю семена сладкого перца, который я нашёл в своём наборе фиксажей и растворителей для фотографов. Не знаю, как он там оказался.

От похмелья – обильное питьё.

Купил на рынке четырёх цыплят, возраст которых – двое суток. И семян разных понакупал, буду сам сажать на своих собственных грядках. Такой я частный единоличник.

Чтобы не думать о людях плохо, – лучше о них вообще не думать.

Оказывается, колорадский жук может без еды прожить спокойно два месяца! Личинки из яиц вылупляются сразу же через несколько дней после откладывания, причём одновременно все сразу. Вылупившиеся личинки съедают свою скорлупу и если кто-то не успел родиться, то этого собрата тоже съедают его же собственные братишки и сестрёнки. Жук зимует под землёй на глубине 1–3 метра, там где теплее отзимовать. И подобно медведю после спячки вылезают по весне, лишь только почуют запах картофеля. Вылезши из под земли, самка откладывает в общей сложности около 300 яичек, а вот вылупившиеся дочки отзимовавшей матери успевают отложить до наступления осени более 1000 яиц. Для эффективной борьбы с жуком, нужно за 2–3 недели перед массовой посадкой картофеля посадить несколько кустиков для того, чтобы все подземные жуки вылезли на эти всходы. Останется только успевать их собирать.

Целый день копал колодец около соседского сарая, но до воды так и не докопал. Вконец измучившись я сам натаскал туда воды. Потом подумал, ну и кретин же я столько времени копать какую-то яму.

С соседскими девчонками Лейсянка ходила собирать землянику на железнодорожный переезд.

А я собирал гусиные перья для изготовления рыболовецкого поплавка, так как такие поплавки очень чувствительны к клёву. Это ноу-хау даровал юным деревенским жителям.

В стиральную воду нужно добавлять соды, чтобы вода становилась мягкой.

Жалко, что в отпуске больше мама, а не папа. Потому что мама ничего не разрешает делать, только заставляет полоть картошку, ягоды, всякие грядки там и всё такое в этом роде. Поэтому, я стараюсь убежать на велосипеде куда-нибудь подальше из дома. С папой намного лучше, он ничего не заставляет, сам всё время что-то строит и лишь иногда попросит помочь перетащить что-нибудь тяжёлое. Просто мама не может терпеть когда она работает, а кто-то в это время отдыхает. Такая она у нас, вредная и завистливая. Я не понимаю тех, кто пишет о своих родителях в любовном умилении. Это, по-моему, просто невозможно так. Но я не утверждаю, что все родители плохие, наоборот, бывают очень хорошие. Я даже сам лично видел таких родителей, дядей, тётей, бабушек и дедушек. Но я и не считаю, что мне не повезло. Зато в чём-то другом мне повезло больше чем другим.

Папа всегда отпускает на рыбалку, он знает, что самый лучший клёв с 19 до 22 часов. Всегда помогает наладить мой велосипед, а мама только радуется когда он сломается. Я вообще из-за него стал таким крутым веломехаником; деревенские пацаны ко мне приходят консультироваться, если у них подшипники разлетятся. Только вот жаль, в прошлом году из бани у нас украли мощную новую веломашину "Украина", которую мы с папой покупали в Уфе. С папой я наприглашаю деревенских пацанёньков, которых мы кормим чисто варёной картошкой и играем в карточный покер. Садимся в обед, заканчиваем под утро.

Говорят, что когда подросту, тогда я и пойму, что это обо мне так заботились и желали мне только добра. Тьфу! не верю я этому бреду, враньё всё это и только больше бесит. Противно даже.

По радио верхушку хит-парада занимает Роберт Майлз со своей композицией "Children". Говорят, это его попросили такую вещь придумать, чтобы лондонские ребята не наркоманили.

Вчерась с соседским деревенским мальчиком поехали на великах на ж.-д. станцию за яблоками, но оказалось, что там уже до нас кто-то всё общипал. Рамзиль младше меня то ли на пять лет или больше, но это фигня. Меня мама всю жизнь ругала за это, за дружбу с каким-то шпингалетом. Столькому он научился от меня, какие странные разговоры в эти бесконечные часы наблюдения за поплавком, столько приключений в неведомых краях на том берегу Белой. Всего уж не упомнишь. Велосипед дал мне бесценные впечатления. Не купить эту вещь своему ребёнку – просто преступление.

Серьёзно опасаюсь, как бы у меня не появился сахарный диабет, ведь я так много ем сахара! На 200 грамм я кладу примерно пять чайных ложек. Уралей говорит, что у меня от этого когда-нибудь слипнется задний проход и я умру, пошлый болван он. Но в самом деле, мою чашку хрен отдерёшь от стола, если я немного проливаю на стол чай и оставляю стакан на столе. Родители покупают сахарный песок центнерными мешками от карламанского сахарозавода, а период варки варений для меня – период великой депрессии. Я видел, как вся женская часть деревни, от мала до велика, пропалывает эти бесконечные поля с белой свеклой, как медленно под вечер они плетутся домой, положив свои мотыги и тяпки на плечи, и как они двигают потом на танцах этими своими почти чёрными плечами. Если заговоришь с одной из них, каждая тебе обязательно скажет сколько она уже прополола, в гектарах.

Почти каждый день хожу на рыбалку, но ничего не ловлю. Сегодня хочу сходить на "зады" на искусственно вырытый канал, половить карасей и гибридов, а заодно и мелиссы пособирать, хотя коровы её порядком поели уж.

Папа привёз свежих газет из города, я же их сразу спрятал, чтобы самому прежде всех перечитать и никому не показывал. Так лучше и мне и всем. Они не знают, что есть газеты, ну и ходят как всегда; когда я тоже в спокойствии всё внимательно перечитаю, не суетясь, делаю им сюрприз – отдаю всё и не пристаю: "дай эту почитать, дай ту пока ты эту читаешь". Хорошо. Хотя не хорошо, конечно, всё-таки газеты прятать.

Пробовал делать чудо-стельки. Между хлопчатобумажной тканью зашиваешь фольгу. От этого, якобы, зимой ноги не мёрзнут, а летом не потеют. В лечебных целях лучше использовать не алюминиевою фольгу, а медную. Ничего эти чудо-стельки не работают чтой-то...

Если семена резко окунуть в крутой кипяток, а потом в холодную воду, то они обеззараживаются от бактерий и всходят быстрее. Надо будет попробовать.

По утру обнаружил на столе орешков из теста с варёной сгущёнкой внутри. Поел их. Повырывал гвозди из досок от сеней. Старый дом мы с папой крушим. Иногда между брёвен попадаются старые дореволюционные монетки. В погребе нашего разбираемого старого дома нашли авоську с двумя бутылками водки, кажется, 1952 года выпуска. Папа попробовал, поморщился и сказал: "ох-х-орошо". Я же начал сооружать курятник для моих троих цыплят. Папа смирился с этим скрипя сердцем, так как очень бережлив насчёт стройматериалов и гвоздей.

Лейсянка играла индийскими ракетками в бадминтон с соседскими девчонками. Я заворожённо наблюдал прыжки их тел, движения волос, выражения лиц. Такого со мной раньше не было, странно и хорошо.

Приходили деревенские алкаши строить гараж.

Я кормлю своих цыплят мочёным хлебом и просом.

Почему-то хочется в школу.

В нашу деревню приехал Турик-Пушкин. В прошлом году мы с ним ходили на ферму кататься на телятах. Хватались за их тряпичные ошейники и вскакивали им на спины как матадоры! Если им протянуть руку они немедленно начинают её сосать, такие маленькие. Турян предложил нечто неприличное, мы хихикали, но так и не решились.

Брат Айбулат, приезжал из Уфы на мой день рождения. Сказал, что если простудил горло, надо там сильно наперчить.

28 июля в 1015 году умер князь киевский Владимир, ввёдший христианство на Руси и считающийся её крестителем. До крещения имел 5 жён и 800 наложниц.

В 1586 г. английский исследователь сэр Томас ХЭРРИОТ (Thomas HARRIOT) привозит из Колумбии в Европу первый картофель. А в 1586 г. в Новодевичьем монастыре в Москве происходит столкновение опричников и верующих после того, как митрополит ФЕДОР упрекает опричника за то, что тот стоит в головном уборе. В 1996 г. в Англии устанавливается мировой рекорд длительности полета бумажного самолетика – 20,9 секунд.

Ездили на реку Белую на пляж. Я набрал там устриц-мидий, положил дома их в таз, они там раскрылись, но через два дня все протухли. Папа закопал их трупы в ту яму, где мы нашли водку 52-го года.

В детстве мама пела нам такие песенки:

Даровал нанайке своих двух кур и петуха. Есть их я, конечно, не буду, не для того растил же!

Уже с год, наверное, как я безнаказанно кидаюсь всякой всячиной из своей форточки и лоджии. Теперь я уже не неуловимый фрукт. Кидался нарезанной на дольки картошкой (экономия боеприпасов). Попал одной девочке по лбу. Девчонка со своей мамашей незамедлили сделать мне визит, однако, дома никого не оказалось, так как мы с Лейсянкой сидели как трусливые мыши. У меня чуть инфаркт не сделался. Уязвлённая женщина пообещала заявить на меня в милицию. Сам себе я дал слово не кидаться больше ничем. Ни неспелыми зелёными и подгнившими помидорами, ни огурцами, ни испорченными яблоками, ни даже литровыми картонными пакетами из под молока наполненные водой с чернилами. Ведь я больше это делал, чтобы позабавить детей гуляющих во дворе, мне что делать нечего что ли. Вот так. А по лбу угадил я не со зла, не рассчитал немного.

На лоджии уже колосится тот перец, что я нашёл среди порошков для фотодела, а не верили, что взойдёт.

У меня уже 2/3 месяца в трёхлитровой банке живёт карасёнок, которого я изловил в нашем деревенском болоте.

Понапокупал кучу пакетиков растворимого сухого сока "Invite+ – просто добавь воды" и пью их не уставая, просаживаю себе почки, блин.

Карась быстро загаживает воду. Я его кормлю ячменём.

Вот рецепт корейского салата, приготовлению которого меня научил Уралей. У него мама в ресторане работает кулинаром.

1 кг. моркови, 100 гр. чеснока, 50 грамм подсолнечного масла, 1 чайная ложка уксуса, 50 грамм сахару. Перец (чёрный порошковый) добавлять по вкусу. Щепотку соли. Морковь перетирается в тёрке, потом всё это хозяйство перемешивается, в банку и – отстояться в холодильник. Готово.

Кстати, теперь у меня есть "щит от бактерий на каждый день" – антибактериальное мыло Safeguard. Мама купила, о! Я ненавижу эти противные мочалки, я люблю мылить своё тело руками.

В 14:00 авиалайнер Ту-154 упал на территории Норвегии близ города Шпицберген, не дотянув 10 км. до посадочной полосы. На борту было 141 человек. Оставшихся в живых нет...

Наблюдал, как один парнишка забрался в тачку и вытащил вместе с проводами автомобильную магнитолу. Хотел бомбардировать его чем-нибудь жидким, но поленился.

Когда Азамат абзыйка ещё не был женат, он часто напевал так: "Ты ж меня пидманула, ты ж меня подвела, ты ж меня молодого с ума разума свела".

Начинаю учить Мурзика давать людям лапу. Хотя ему уже 7 лет. Даёт неохотно (при этом устало отворачивается), как будто делает одолжение, козёл.

Из какой-то телевизионной программы про здоровье узнал такую вещь. Оказывается, вредно передвигаться гусиной ходьбой, как это всё время делаем мы на уроках физкультуры. В коленных чашечках накапливается давление и что-то там такое... Одним словом, если угол сгиба меньше 90 градусов, то вредно это. Я, набравшись смелости, сказал это нашему физруку, он отвечал, что это ерунда.

Когда с папой строили временный навес вместо веранды, я придумал поговорку: "В чьих руках появится, таким и объявится". Это когда молотком чуть палец не отшиб.

Ещё проверил такое верование. Под подушку, на которой спишь надо положить священную книгу всех мусульман – Коран. От этого сон будет спокойным и божественным.

Когда пололи картошку, папа беспрестанно приговаривал, словно в бреду: "Пахнет лебедой: либо бедой либо небедой".

Раскрашиваешь спелую верхушку лебеды на ладонь и слизываешь чёрные зёрнышки навроде маковых. Папа говорит, что во время голодной войны её мешками запасали и потом муку делали из неё и квазихлеб пекли.

Папа принёс с работы мне книги о Германии, которые лично ему подарил какой-то посол этой Федерации. Теперь я буду переделывать своё реферат по географии с Австралии на Германию. Уф-ф.

Наша замечательная завуч Винера Радиковна отправила наш класс 10 "А" в Национальную библиотеку на встречу с какими-то башкирскими писателями, но мы сели на трамвай, ехавший в противоположную сторону, убежали значит. Но Уралей с Юпиком пошли на попятную, испугавшись, что их будут ругать на родительском собрании. Мне так, например, вообще наплевать что там про меня будут говорить, пусть говорят сколько влезет, тоже мне. В итоге мы с Кунафой пошли гулять дальше, на Доме печати, потом зашли в какое-то административное здание. Азм всё боялся, а я как всегда был смел и нагл, терять-то нечего, не пустят так не пустят. Потом там разгуливали целый час, чего только не видели, столько компьютеров там, везде одни дядьки и кабинеты. Может поэтому никто не гнал. Даже один молодой и бородатый разрешил поиграть, посидеть немножко. Когда вышли оттуда только увидели на крыше этого здания огромную светящуюся надпись: "Башпромбанк – 70 лет на службе отечеству".

Глазели на новинки аудио и видео техники в выставочном центре "АИС+". Шарахались по какой-то столовой, видели как проезжал на чёрном лимузине невесть откуда взявшийся Филипп Киркоров. В этих столовых всегда одинаково пахнет. Он помахал нам, так как больше там никого не было, когда остановился на светофоре. Потом мы зашли в международные переговоры, авикассы что ли. Там есть такая штуковина, с клавиатурой. Нажимаешь кнопку и она листает табло с расписаниями. Мы смотрели сколько километров до Москвы и до Владивостока.

Потом залезли на памятник защитникам родины, царапали там свои письмена.

Наконец, зашли в галантерею, сели на 5-ый жёлтый икарус и покатили довольные и уставшие домой. Опёршись на заднее окно лбами изображали, будто это мы рулим автобусом, а водители из легковушек сзади автобуса нам мигали фарами и почему-то отдавали по-солдатски честь.

По телевизору в программе о неизведанном и невероятном показывали такой опыт.

Делаем картонный цилиндр, ставим его на иглу. Уравновешиваем и, чтобы он свободно крутился от малейшего дуновения. Потом отходим подальше и начинает пристально смотреть или руками колдовать. Даём ему приказания, мол вертись туда-сюда или стой вообще. Волшебный цилиндр должен беспрекословно исполнять желания.

Если положить перед собой несколько только что сорванных листочка какого-нибудь растения и пристально смотреть на какой-то один листик, то он завянет быстрее остальных.

Посмотрел чудный фильм, "Замороженный" (Iceman) называется. Про одно неандертальца Чарли, которого нашли где-то в Антарктиде и разморозив, оживили. Кончилось тем, что он принял взлетающий вертолёт за какого-то своего бога, зацепился за него и, блаженный, отцепился в бездну.

Если в школе задают слишком много уроков непосильных, то мы их распределяем на четверых, только вот Кунфинь всё время нас подводит, лентяй. У него сегодня, кстати, в 18:20 родился племянник: 3600 кг., 52-53 см. Родители хотят назвать его Эмилем.

После уроков ходил в пахучий зоомагазин, примечал там черепашку пустынную за 30 руб. Некрасивые продавщицы из за прутьев попугаевых клеток косились на меня неодобрительно.

Трогал буквы то ли из пенопласта, то ли из паралона, то ли из какой-то губки. Они были приклеены на/к стене.

После уроков пошёл в зоомагазин и купил у некрасивой продавщицы 15-летнюю девочку-черепаховну.

Ночь. Папа поехал за мамой в аэропорт привезти её. Она должна будет приехать после поездки в Париж. Выпал первый снег.

Теперь наша мама каждый раз – надо или не надо – восклицает: "Как, вы не были в Париже?!"

Какие-то учёные написали, что если тискать и целовать кошек в период с 10 до 15 лет, то в старости вас будут одолевать болезни суставов. Якобы переходят микробы от них к тебе. Ну и пусть.

Решил прекратить пытаться сесть на шпагат.

По башкирской литературе заставляют учить стих Даута Юлтыя о каком-то из многочисленных батыров, фу ты... И имена их всех не упомнишь совсем, да и не кажутся мне они героями с их инфантильными и глупыми поступками.

Сестра испекла в духовке своё фирменное печенье, которое один из её одноклассников окрестил медузой, так как Леська их оформляла посредством мясорубки.

Римское слово "сенат" означает собрание стариков.

Ходили с пацанами в спортивный магазин. Кто-то хотел купить гантели и турник. Я разглагольствовал о том, что физическое строение тела – ерунда, главное – в башке; вот её-то и нужно тренировать. Юпик тоже заразился этими штучками и я его упрекал за то, что он меняет свои мозги на какой-то спецназ и мускулы. Кунафа бредит этим телесериалом "Элен и ребята", поэтому понакупил в подземном переходе всяких наклеек, календариков и проч. на эту тему.

Я же купил у одного мужика, похожего на нашего учителя по труду Фидрата Хайрулловича электрический конденсатор на 200 вольт.

Папе на работе выдали пейджер, и типа это круто.

В 3 часа ночи сегодня нужно будет перевести время на 1 час назад – зимнее время.

Каждый день покупаю стакан семечек у мёрзнущей бабушки на улице.

Между прочим, дети всё запоминают очень сильно, то что для нас фигня у них так важно и потом даже. Я всё ещё нахожусь в фазе детства.

У нас был медосмотр.

Офтальмолог была очень добрая женщина. Я удивлялся: как так с ней запросто можно поговорить, спросить что-нибудь; она шутила. Первый раз вижу таких врачей.

Она сказала мне, полистав мои медицинские бумажки, что год назад у меня было отличное зрение а вот сейчас ухудшилось. Левый глаз видит лучше чем правый почему-то. Я думаю это оттого зрение ухудшилось, что я всегда в упор смотрю телик. Мне же надо всё время безостановочно переключать каналы незнай с какой скоростью, а пульта нет у моего советского ящика. Ещё она сказала, чтоб я ел больше моркови и рыбы.

Как это странно всё-таки, что она добрая, ведь она врач...

Меня на классном собрании причислили к числу будущих 5 медалистов. Весело, а я даже не подозревал, что так можно.

Наша учительница по англицкому сказала, что молодым учителям очень нравится учить детей, а вот старые детей просто ненавидят.

Мама нам часто покупает киндер-сюрпризы, такие шоколадные яйца, а внутри что-то бренчит. Больше удовольствия не от вкуса, а от вожделения и любопытства.

Моя черепаха уже которую неделю ничего не ест, умирать собралась что ли...

Занял III-е место во внешкольной олимпиаде по физике.

Азамат абзыйка был восхищён моей черепахой, он её называл "ташбака", что в переводе означает примерно "каменная жаба".

Ещё он поведал мне свою гипотезу о времени. Будто бы наше время это что-то вроде виниловой грампластинки и что можно взять иглу и переставить в другое место играть. И ещё сказал, что наша галактика – это что-то вроде аквариума, который стоит на письменном столе у какого-то великана. Азамат абзыйка, конечно, мужик не дурак, но все эти свои чудны'е мысли он явно нахватал где-то.

Компас можно сделать и так: положить кусочек магнита на что-нибудь плавучее на воде.

Носились по школе, учителя говорили, что мы дети.

Ненавижу когда что-то всё время повторяют одно и то же.

Всегда нужно мыслить логически. Теперь я понимаю, что раньше я вообще не мыслил. Задачки решал ища похожие, уже решённые, совершенно не вникая в их суть. Теперь я не ищу в тетради чего там спрашивается, а замедляюсь, немного напрягаюсь, думаю и мне всё становится так понятно. Некоторым учителям нравится, что я говорю своими словами, другие требуют книжной точности. Угадайте, что больше нравится мне?

Бывает так, что в классе все что-то поймут, а до меня не доходит. Раньше меня это нервировало и пугало, а теперь я спокойно считаю, что всему своё время.

Недавно в Индии столкнулись Ил-76 и Боинг-746, погибло 300 человек.

Посадил на кухне в один из цветочных горшков подсолнухи.

Электронные микросхемы нужно периодически чистить канцелярским ластиком.

Надо всегда себя успокаивать или утешать, даже если это неправда!

Уралей начал бриться.

Папа обещал притащить ноутбук домой, чтобы я на нём побаловался.

Неделю назад Кунафа закурил и запил...

Картатайка 7 лет в целом провёл на войне: 2 года в армии, 2 года на войне и 3 года в авиации в качестве обслуживающего персонала. Сказал, что пехота – дерьмо, море лучше, авиация всего лучше.

У нас в школе те, кто более или менее хорошо учится – лохи, а двоечники и оболтусы – крутые ребята. Почему это так происходит решительно не понимаю. Может быть знания делают человека добрее, а их отсутствие – наоборот...

С ребятами старших и младших меня классов ходили на районную олимпиаду по химии. А 26 декабря собираемся на географическую.

Хочу написать философскую работу о роли физического строения в жизни человека. Например, мама накануне съела чего-то солёного и во сне ей приснилось как она утоляет свою жажду, пья айран. Ну вот, значит сны зависят от пищеварения.

Ещё ни разу не перечитывал этого дневника, а надо ли?

Во всех пиф-паф фильмах злоумышленник, беря заложника, угрожает ему пистолетом и просит вас разоружиться под страхом смерти заложника. Так вот, никогда не надо слушать таких умников, нужно стрелять в него, пусть даже и есть риск попасть в заложника, которым тот прикрывается. Хотя в реальной ситуации попасть, наверное, очень сложно, но что поделать.

Мы с Азамом всё время вместе ходим в парикмахерскую. Не потому что вместе не страшно, просто как-то так, а вы думайте что хотите.

В моей семье денежный кризис, так как хотим купить Лейсянке дублёнку (куртку из дублёной кожи).

Завтра на уроке философии буду защищать реферат про Вл. Соловьёва. Замечательная у нас молодая учительница, которую я можно сказать даже люблю – Тугульбаева Лиля Ишбулдовна. Она в Уфу приехала откуда-то, говорит, что наш город не хочет принимать её. Живёт в общежитии, как-то ели с ней медового мороженого в неофициальной обстановке. Она не замужем. Ужасно умная.

Ходили с Азамом на дискотеку в первый павильон ВДНХ. Нас там немного покалашматили, шишок набили. Но музон там всё равно был что надо.

Я проспал олимпиаду по географии, подвёл своего учителя Салавата Тимерхановича (Стакан).

В школе сегодня сказали, что вчера повесилась у себя в деревне наша одноклассница Мулюкова Лейсан. Она дружила только с одной своей подружкой, с которой сидела за одной партой – Айгуль М. Была очень незаметна и необщительна. Дня три назад мы после уроков играли в карты с ней... Как-то так.

Не пошёл на школьную предновогоднюю дискотеку, так как там один тип терроризирует меня. Ильгизар некий, его же компания побила нас с Азамом на ВДНХ. Вымогает деньги он. Думает, что боюсь, ха.

Смотрел фильм "Летучий Голландец". Тупое какое-то кино, но почему-то до трёх ночи не мог от него оторваться.

"Мы все одинаковы, потому что все мы пользуемся мягкой бумагой" – изрёк я, сидя после в туалете. Только схватился за ручку двери и уже хотел было толкнуть, но услышал внутри смывного бачка приглушённые голоса женской беседы. И вчера в шуме воды из под крана я точно слышал эти же, кажется, голоса...

Мама с папой всё ещё приносят детские рождественские подарки с работы, хотя нам и не полагается по идее, ведь мы уже давно не дети, да и не христиане. Тем не менее, подарки из-за этого обстоятельства нисколько не теряют, хе-хе. У меня мания все коробки приспосабливать под кормушки для птиц, вот и от этого подарка подвесил за окно, у меня там уже целый картонный дворец, прохожие с улицы даже удивляются.

Мама где-то подобрала сиамского котёночка, он обязательно будет драться с Мурзой как окрепнет, я думаю.

У папиного ноутбука всего 261 мегабайт ПЗУ, в смысле пространства на жёстком диске. Операционная система – DOS v6.22, частота процессора 50MHz (Intel 80 486). Для сравнения: на школьных компах 44 Мб ПЗУ всего.

Ночью смотрел эротическое шоу "Playboy", ничего так женщины.

До меня наконец дошло это волшебство. Я всё удивлялся почему иногда совсем холодно сидеть (мой письменный стол стоит около окна), а иногда наоборот очень жарко. Дело было не в батареях, оказывается, на оконном карнизе собирался сугроб снега который не давал проникать ветру. А когда снега не было или он таял, ветер дул в щели косяка. Мистика думал, ан нет, победила логика и пытливая любознательность.

Чтобы не болеть гриппом: 16 долек чеснока и один целый лимон – через тёрку, потом всё это залить одним литром холодной кипячёной воды и дать отстояться четыре дня. Пить всю зиму и не должен болеть.

Сегодня День российской печати и поэтому папа был под шафе. Выступал на всяких радио, как всегда. Когда узнал, что мы слушали, обозвал нас лицемерами что ли, не помню.

Задумался о таком компьютере, который бы мог самосовершенствоваться учась на своих ошибках, только откуда он будет знать, что именно является настоящей ошибкой...

Мама усадила на стул и спросила кем я хочу быть. Я отвечал, что не знаю. Она сказала, чтобы я обязательно закончил школу на какую-нибудь медаль, потому что с ней при поступлении в высшее образование экзаменов не нужно сдавать.

Блин, а ведь точно, кем быть-то? И почему это обязательно нужно быть "кем-то". Гамлетовский вопрос прям. Но всё-таки это я так парюсь не оттого, что трушу, а просто не хотелось бы в жизни кому-то мешать, быть обузой и т.д. Нужно занять какую-нибудь полочку.

25.1.1997

Праздник. День студентов – Татьянин День. По всему городу массовые увеселительные мероприятия. А я грущу на своём матраце с книжкой какого-то зарубежного автора.

Звоним на радио, участвуем во всяких конкурсах и хит-парадах. Столько времени провожу возле радио, целыми днями так. Типа я ещё подросток.

Чтобы проверить хорошо ли почищены зубы, надо их помазать йодом и в тех местах где плохо почищено крахмал окрашивает йод в зеленоватый цвет.

Крепостное право было отменено 19 февраля 1861 г. Александром II.

Обожаю получать валентики! Мне принесли фельдъегерской почтой целую кучу.

Не понимаю, почему не производят чашки с встроенным блюдцем, неотделимым от самой чашки.

Секунд 10 усидел на шпагате.

Кажется, сегодня я лишился девственности, если это так позволительно сказать. Мда... Мама, конечно же, застала нас когда мы уже было уходили провожаться.

На уроке физкультуры я подтянулся 11 раз. Это для меня нормально.

В школе после уроков в актовом зале был концерт на английском языке. Я был на нём ведущим и вместе с девочкой из 9 "Б". Декламировал стихи Рея Бредбери о конце света.

Миляуша апай, самая младшая из маминых сестёр опубликовала свои стихи в башкирских журналах и газетах. Все кто мог обзавидовались из родственников, кроме, может быть, Азамата абзыйки. Вот такие дела, а ещё родственнички называется.

Первый раз в жизни попробовал водку. Ужасно противно, но последствия необыкновенны.

Привёз Маратика Гайфуллина из детской телестудии "Тамыр". Его там снимали в передаче для детей, покажут по телику значит. Так клёво там на студии, как в сказке.

Надул резиновый воздушный шарик, предварительно засунув туда монетку. Монетку можно крутить внутри шара подобно тем мотогонщикам, которые по стене ездят в горизонтальном положении (под 90° к стене) и не падают. Так вот, когда я крутил так монетку, шар лопнул и эта самая монетка мне в глаз угодила. Бо-о-льно.

В нашем подъезде старушки обматывают электрические лампочки полиэтиленовыми пакетами, которые расплавливаются и лампочку уже нельзя открутить и она уже всё равно не пригодна становится, а значит и никому не нужная, но работающая.

Лучше покупать те электрические чайники, у которых максимальная мощность. Потому что маломощные (Ватт) вроде бы потребляют мало энергии, но зато воду кипятят медленно. А с высоким потреблением энергии, они воду быстро кипятят. В итоге получается, что выгоднее когда вода быстрее вскипает, так меньше затрат получается для достижения цели кипячения воды, и энергии и денег соответственно.

Я в туалете установил радио, чтоб слушать когда... чтоб скучно не было. Не понимаю, почему не проводят розетку сетевого радио туда сразу при постройке дома, наравне с кухней.

Халатное отношение к халатам.

На кухне маленький телевизор сгорел, вернее расплавился, весь на пол стёк, пластмассовый же.

Юпик на уроке по алгебре брякнул такое: "...я функцию ПРИВАЛЯЛ к нулю". Я весь урок не мог успокоится от смеха, даже под парту сполз чтоб не выгнали из класса.

А по-моему, кенгуру тот же самый заяц, только побольше. Ты что, в школу в галошах пришёл что ли? конину ел, лосятину ел, а вот осликов не ел.

Если разбавить мёд с водой и выпивать это с утра, то весь день не будет хотеться кушать, так как при расщеплении сахарозы в желудке выделяется много энергии.

После уроков пошли у Урику жарить картошку во фритюрнице, делать чипсы то есть. Потом сыпали солью сие блюдо и смотрели порнофильмы. Стыдно нисколько не было.

После уроков уже завели порядок оставаться в школе до вечера. Сдвигаем парты и играем в настольный теннис, в качестве ракеток используем практикумы по органической химии. Играем также в покер иногда. Зульфия Ташбулатовна (ЗТ) нас пытается разогнать, но мы-то хитрые, ключи воруем там, прячемся от вахтёрши в женских туалетах.

А один раз вообще ринг устроили в классе и боксёрские поединки проводили.

Я кажется решил поступать на факультет иностранных языков, изучать английский.

В этом году в начале учебного года у меня начался период какого-то затуманивания сознания, что ли. Как во сне живу, чуть под машину и трамваи не попадаю из-за своей задумчивости и рассеянности.

В общем 10 класс я закончил на отлично, нет четвёрок совсем.

С Уриком накупили 2-х литровых баллонов Coca-Cola и Sprite и спустились с обрыва Салавату Юлаеву памятника. Там бродили по берегу, кидались грязью. Там ещё какая-то парочка на пляже была, завидовали... мы. Слушая чаек, закрытыми глазами смотрели на солнце и мечтали о будущем, чуть не заснули так.

Сегодня день рождения у нашей классной руководительницы Бураншиной Зульфии Ташбулатовны. Ура!

Долго смотрел из окна на один автомобиль. И вдруг (от моего взгляда, надо полагать) у неё начали дворники работать туда-сюда. Мистика!

Ездили с мамой в Турцию. Мама там работала детским врачом в летнем лагере, а я у ней в качестве бесплатного приложения был. Там я ни с кем не дружил, не знаю почему, хотя я очень хотел.

Если у меня когда-нибудь будет сын, то мы будем каждую неделю покупать какой-нибудь фильм и смотреть его вдвоём.

Ну вот я, наверное, наконец и стал таким мальчиком, который нескромен, всё время кричит всякую чушь и заигрывает с девчонками.

Вот я, пожалуй, и влюбился! А в кого, сам знаю и вам не скажу.

По астрономии полагается всем посмотреть в настоящий телескоп ночью. Разделимся на группы. Я хочу, чтобы она оказалась в моей группе, тогда бы мы с ней убежали куда-нибудь с этого чердака.

Ехал в автобусе, разваливающемся на ходу, как такие вообще держат ещё. Я сидел на том, месте, где подо мной колесо и вот оно об что-то задевало, тёрлось и нестерпимый запах палёной резины был в салоне. Соседние парни смеялись, а мне было страшно в ожидании взрыва.

Несомненно надо учить детей прощать.

А в последние минуты своей жизни я скажу что-нибудь типа: "Я растворяюсь в вечности..." (сам придумал)

Первый раз в жизни я танцевал на танцах с девушкой в этом детском лагере в Турции под песню группы Scorpions "Wind of change".

Потом я случайно встречу её на остановке в январе 2003 года, она захочет со мной сойтись, но я буду внимателен к подъезжающим автобусам и убегу, как Набоков от своей Машеньки.

Мы с Алькой, моей одноклассницей решили не мудрить, а просто так дружить. Ну и молодцы, давно бы так. Она мне рассказала, как они с девчонками в желании опьянеть купили коробку конфет с ликёром что ли или с коньяком, еле-еле съели её, но нисколечко не опьянели, только плохо было.

Сегодня я первый раз в жизни очень сильно напился водки. Пришли Аблеська и Альбинка и мы распили папину бутылку. Мда... Я потом стоять не мог на ногах и пах как туалетная вода.

Устраивали что-то типа КВНа. Я пел песенку Ляписа Трубецкого "Ду-ду-ду, я тебя всё равно найду". Был признан почётным жюри самым лучшим танцором. Наши девчонки меня разодели и разукрасили как могли. Впервые, так сказать, почувствовал притягательность сцены и славы.

Все напились как черти. Вообще в последнее время в школу не ходим, а утром идём к кому-нибудь и пьём алкоголь, совсем опустились народ.

Недавно курить начал.

У меня маман-шарман вообще кадр конечно.

Я в любви объясняюсь в первый раз в жизни понимаешь, а она берёт и выдёргивает телефонную вилку из розетки, хватит, мол, трепаться.

Не вылезаем из кинотеатров, все фильмы пересмотрели уже. Сидим дымим сигаретами как настоящие хулиганы прям в зале. Народу мало. Хорошо. Только жалко, денег всегда мало.

Заходим часто в каморку к нашему бывшему учителю по труду Фидрату Хайрулловичу. Курим там сидим и в картишки играем, я всегда проигрываю, так как не могу упомнить всех ушедших карт.

В парке им. Ивана Якутова на скамейке около озера долго целовались. Смуглая, на индианку похожая. Её никто не любит в нашем классе, называют мышкой. Но она хорошая, добрая и очень жизнерадостная, на самом деле и вне школы.

На очередном партийном собрании, а иначе – попойке, признавался в любви в ванной комнате, где пахло рыбами и морем. Из крана текла: вода кап-кап; она сказала мне, что любви нет, закрыла воду и вышла, выключив мне свет. Я остался в темноте слушать капли и успокаивающийся стук своего удивлённого сердца. Думал о том, что к экзаменам всегда готовился в туалете, под успокаивающий журчащий звук смывного бачка; что мало не ел, чтобы больше запомнить; как завидовал отличникам в своём классе, как бурчало в животе в библиотеке, когда за окном уже темно. Как оставались после уроков в школе и играли чемпионаты с товарищами напропалую в крестики-нолики и прочие игры на бумаге в клеточку до вскипания мозгов. Потом вдруг почему-то начал вспоминать, как подростком, когда никого не было дома, наряжался женщиной: надевал платья, чулки, каблуки и т.д. и расхаживал в таком виде по дому, подолгу вертясь перед зеркалом. А потом, ведь как бегали с ней друг за другом, не чувствую мороза, роняли в снег, слушали учащённые сердца. Усмехнулся про себя, странно...

После уроков как всегда оставался в кабинете информатике, печатал реферат свой по Карлу Ясперсу в редакторе текстов "Lexicon" под DOS. Рустем Наилович, учитель и классный руководитель по совместительству у 9 "А", в котором всего один мальчик. Так вот, девчонки вокруг меня крутятся, а я сижу себе реферат свой печатаю на матричном принтере, вернее, пытаюсь. В итоге с одной из них уединился где-то на верхних тёмных этажах нашей школы, но вахтёрша так и прогнала нас оттуда.

По МХКИ (Мировая художественная культура и искусство) ходил на олимпиаду, мест не занял. Зато про историю Москвы расписался так, что все ахнули.

До утра был школьный выпускной вечер. Ходил в элегантном костюме и с дорогой причёской. Чувствовал себя Доном кем-то там.

Без мамы в деревне хорошо. Поели жареных окуней и без роздыху играем в покер целыми днями.

Не знаю зачем, но пацаны во что бы то ни стало стремятся девушку склонить в сексуальному контакту именно, будто в этом что-то есть. Это как-то так, пилорамы, сеновалы, берега озёр или какие-нибудь вонючие сараи. Романтика, блин.

В деревне всё живое выглядывает из окон, при малейшем движении по фронту улицы. Меня это жутко раздражало, хотя со временем и за собой начал замечать эту тенденцию.

Она была очень красива. С ней я бродил по своей школе. Мы сидели на подоконнике с настёжь распахнутым окном. Впереди был большой неведомый мир студенчества. Мы долго целовались, я сильно волновался, тогда я ещё не был философом. Потом через пару лет я буду встречать её в транспорте, мы почему-то не будем даже здороваться. Она разведётся с каким-то случайным мужчиной, останется ребёнок, но всё это потом, а сейчас запах лето-17. Через 5 лет я увижу её в приспущенном тонированном стекле на переднем сиденье дорогого автомобиля, это будет всё тот же университет, пред которым всегда образуется автопарк. Ей никогда не нравилось как я одеваюсь, ей было даже стыдно немного из-за этого рядом со мной. Она по-прежнему хороша собой, иногда я встречаю её раскрасневшейся от алкоголя в барах.

А ещё раньше, помню такой эпизод. Недоброжелательно открывает дверь своей квартиры, но увидев меня радостно кидается мне на шею, потом бежит быстро в зал, чтоб экстренно прибраться там. Мы вешали тюли, она гладила их утюгом, а я прицеплял скрепки и вешал на гардины. Потом целовались через или сквозь них, примеряла на мне какой-то парик, я дурачился, смеялись до слёз.

Помню ещё песенку в её магнитофоне, где были слова "ты не верь слезам, всё вернётся после долгих ночей..."

Пошли пропивать первую стипендию. Налакались пива и развлекались тем, что ни с того ни с сего орали в лица прохожих бабушек. Некоторые прям так и оседали на землю от шока. Я отбирал жертв, критерием для меня выступала злобность лица. Кильдика мы изображали так: "От души, братан, не обессудь и не в кипяточек. Ну а я как?".

Одногруппница отписала мне в записке, что "романы между львом и скорпионом непродолжительны, но страстны". Прочитав это я посмотрел на её квазизагадочное выражение лица и подумал: "наверно вычитала где-то".

Вчера у Г.С. сын родился ночью.

Некрасивые и глупые девчонки скидывают на пейджер умные сообщения. Грустно.

Вспомнил свою девочку в деревне. Мечта разочарованья.

И городскими тихими вечерами, за тайной дальних деревень моя задумчивость таиться.

Не заметил как за ночь вынюхал новую газовую зажигалку. Украинское слово "сумный" совмещает в себе понятия, передаваемые по-русски словами: грустный и задумчивый. Я давно заметил это и начал выделять "таких" людей; они часто уставятся на что-то и подолгу пристально смотрят туда; это вам не какие-нибудь бегающие свиные глазёнки.

Ночами гуляю в деревне. Мама читает лекции на тему "как низко ты пал" и не даёт отсыпаться днём.

И что, спрашивается, пристали? А если бы меня совсем не было. Тогда бы не приставали... Значит, чего-то хотят от меня.

Спасибо Вам за то, что вы меня не зная сами... так любите.

Курить бросить не могу никак, блин. Жить долго хочется. Надо быть примерным малым.

Обычный день.

Все наши беды от незнания, хотя такое положение вряд ли можно изменить.

Таинственность ворочает миром...

Когда приходит пора диким уткам улетать в жаркие дальние страны...

Я – гадкий утёнок, когда я лечу, домашние утки неуклюже подскакивают размахивая крыльями в попытке взлететь. Только и знающих лужу во дворе, навозных червей, птичник. Передо мной картины – пестрота материков, ветер. Столько чудес. И только одна мысль: поделится бы.

Вчера ночью сорвался и полетел в Черниковку к ней. В полуобморочном состоянии мне она позвонила и плакучим голосом медленно так заявила, что только что вспорола себе вены и что весь ковёр теперь в крови, она не может встать и что совсем не знает что ей теперь делать и что у меня всё время было занято. Мда... Я быстрей в телефонный справочник, позвонил её соседям, дрожащим голосом объяснил ситуацию.

Осталась жива в итоге. В общем, она была очень пьяна и не ведала что творила...

Бабушка, объясняющая пареньку дорогу к дому девушки, которую он никогда не видел.

Вспомнилось.

Я отличаюсь любовью к курям. Раньше я выращивал их у себя в саду. Даже сделанный мной миникурятник всё ещё стоит во дворе, догнивает. Мы заезжали по пути в деревню на рынок, находили добрую бабушку или весёлого паренька, продававших с машины цыплят. Тебе самому предоставлено право осуществить выборку товара. Ты благоговейно запускаешь свою скромную руку в это жёлтое, пушистое, галдящее море жизни и нежно поднимаешь тёплого и истошно кричащего счастливца. Думаешь при этом, что вот этот – самый хорошенький и красивенький. А продавец при этом смотрит на тебя и одобрительно улыбается, говорит, что они только вчера вечером вылупились.

Хочу, чтобы меня тоже выбрал какой-нибудь мальчик-чудак, любил. Маленький Принц.

Прощай же грусть

Поль Элюар

Вернулся из больницы.

Воспаление поджелудочной железы, иначе – панкреатит. Ужасные мучения, было действительно очень больно, хоть и кололи обезболивающих. Много попросту лежал. Один и тот же потолочный рисунок перед глазами. Старики на соседних койках иногда матерятся, как подростки. Одного из них повезли на операцию; по всему коридору, когда провозили на каталке больные сочувственно отворачивались. Рядом шёл, держа за руку его друг-алкоголик и со слезами на глазах напевал надрывно: "Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!"

Шланг с видеокамерой в моём чреве, так неестественно и противно.

19-летняя медсестра предложила раздеться... полностью; при этом была предельно серьёзна, но мне не было смешно. Клизма.

Человековед, готовься к уколу; не бойся – импортный шприц, витамин B12.

Её осторожные прохладные пальцы на моих ягодицах.

Скорбность на всех этажах. Никто никому не нужен здесь как-то по-особенному.

Только один человек за всё время посмотрел мне в лицо, это была повариха в столовой.

Всю ночь просмотрел на огни города, вначале было страшно, а потом стало как-то просто грустно. Никто не ругал за ночные гуляния (на посту никого не было), хоть я и простудился. В ординаторской подслушал секс главврача и той самой моей медсестры, было противно почему-то и я ушёл пытаться спать.

В этом царстве каждый сам за себя, один бог за всех.

По философии в институте проходим эпоху Просвещения с её рационализмом и объективным идеализмом. Читая книжки (дурной мальчишка), касаемые этой темы, постоянно находился в состоянии перелётов. Улетал то на сторону идеалистов-романтиков с их придуманными сверхмирами, а потом узнавал что-то новое, логично доказуемое и совершенно только теперь понятное и мозг мой кричал тогда: "Это правильно!". Материализм, конечно, более плотно сидит в формах. Может быть, всё остальное нематериальное, это лишь какие-то иные, еще не познанные и не открытые учёными формы материи... Как знать. Тогда нематериальность можно будет взять да и изменить. Хочу потрогать добро, я хочу положить его в карман и пойти с такой штуковиной на свидание. Но повторюсь, чтобы оставаться идеалистом до конца: необходимо хоть раз кинуть гантели со своего балкона.

Я, кажется, даже помню когда я впервые серьёзно задумался и начал философствовать. Это было в раннем детстве. Удивлялся папе как это он так просто и даже безразлично говорит, что "там" нет конца, что это бесконечно, понимаешь, бес-ко-неч-но! И смеялся надо мной, когда я обиделся на него за это, обозвав подлым лжецом.

Ещё помню другой случай. Мама огласила условия игры: кто первый заснёт, именно тому достанется утром мороженое! "Но как же определить победителя" – пугаясь своего невольного вопроса, усомнился я. "Странная игра..."

"Одновременно она была натурой таинственно глубокой, причудливо сочетавшей в себе почти невозможное – задумчивую ветреность и тёплый холод..."

Всю жизнь учась, набираясь уму-разуму не мог найти оптимальной мето'ды учёбы. Пробовал по всякому: мутил, мудрил со своим временем на учёбу, ещё что-то. Никогда равнодушно не относился к "победе" (успеху) "конкурентов" и своим неудачам в учёбе, когда, скажем, я не то, чтобы был хуже других, просто у меня не получалось. Теперь только, по прошествии столь долгих лет осознал, что причину надо было искать в самом себе. Может это и звучит как всегда, когда говорить, рассуждать легко, а вот попробуй-ка сделай, причём не один раз, а всю жизнь. Но я объясню. Когда что-то творишь, работаешь по учебному материалу, то всегда непроизвольно задумываешься над тем, как проявит себя результат твоих усилий. И всегда хочется, чтобы результат был как можно лучше чем у других. Существует много способов, стратегий победы над врагом, но они как правило приходящие-уходящие, потому как направлены на этого самого врага. Моя же стратегия, или мой лозунг таков: "Прежде чем ты захочешь победить кого-то, ты прежде всего должен побороть самого себя".

Конечно, врагами я называю своих одногрупников условно. Трудно представить, что будет со мной к старости, если я так не люблю людей. С другой стороны, как можно полюбить людей, если ты их принципиально не любишь всех. Например – скорпионы, они к большинству из людей относятся свысока, что ли. Если, скажем, какого-то человека они считают, мягко говоря, недостойным их общества, общества скорпиона, то общаться с таким человеком они избегают. Ох какие большие они карьеристы. Наша Башмачкова, например, как она сама утверждает, всю свою сознательную жизнь, которую она живёт учась в институте, её мысли всегда в той или иной степени поглощены учёбой. Скорпионы дома, наедине с собой работают над собой и даже может страшно от этого стать. Очень трудно вынести с ними борьбу, потому как у них очень большой запас энергии, с ними можно не выдержать конкуренции запросто касаемо именно выносливости. А так они, так скажем, не очень-то одарённый народ. Они, например, похожи на интеллектуальных паразитов общества. Это означает, что они с большим успехом умеют пользоваться тем что есть, но своего достойного производить они не способны. Они очень редко имеют своё мнение, и если даже имеют, то редко высказывают его, но даже и в этом случае, это мнение каким-то еле заметным способом связано с другим – это для нас. Для них самих же, скорпионов, это вполне понятно, они знают, что они используют что-то чужое. Скажу ещё, что скорпионы – самые отвратительные фантазёры и выдумщики. Писать сочинение для них сущая мука.

Чем больше вы показываете своё превосходство над ними, тем больше они вас будут бесить и вы же больше будете страдать, уж они-то для этого сделают всё возможное, а они это могут – совершать почти невозможное хотя бы даже с физической точки зрения. Наш Юпик, пока не сделает все уроки, ни за что не ляжет спать, хотя бы даже ему не удастся поспать. Вот так вота. Умею я критиковать людей и не только, во всяком случае мне так кажется. Но только вот у меня это как-то получается на личности переходится, а надо же объективно и беспристрасстно судить.

Не сказал бы я, что скорпионы наглы – просто они довели себя до такого "совершенства" в этом на выживаемость мире, что это им кажется в порядке вещей. Им всегда всё надо знать, они суют всегда свой нос куда только можно его засунуть. Но найдя место под солнцем, им больше ничего не надо, они там так и сидят отказываясь от всяческих продвижений по службе, т.к. оно как правило, связано с лишней ответственностью. С этого солнечного места они и находят свой так любимый удел – критиковать мир сей, и особенно людей населяющих. Но вы только не подумайте, что эти самые скорпионы имеют что-то общее с философствованием, напротив, они чужды от неё, скорпионов интересует лишь бытовые вопросы, хотя, если быть справедливым, их сознание не находится на бытовом уровне. Так лишь кажется в силу того, что они не умеют выразить и нечего может быть.

У папы вчера 46-летие было. Понятно, родственнички приходили. Молодая Светлана енга была тоже, она учится тут в Уфе. Консультировалась у меня по поводу того, как лучше сделать шпоры. Ну я ей о важности качества бумаги, и про скрепочки и жевачки, чтоб коленкой в случае чего к оборотной стороне парты прижать...

Айратику дал полтинник (50 руб.) и наказал купить пластиковые карты, точно такие, какие были в этом году у Морса в деревне. Ох как весело было тогда. Играли целыми днями в покер, ездили за тридевять земель на телеге за горохом, брызгались с Морсовской сестрёнкой, ночами прикалывались с девчонками. Но мне кажется, что с ними мы ещё не стали настоящими друзьями, возможно потому, что они мало для этого подходят.

Ну по крайней мере, *** осталась моей в самый последний момент. А ей даже ни одного письма не написал. Сама же она сказала, что первой ни за что не напишет. Я – типа адрес потерял, но всё равно стрёмно, скучаю я по ней, мечтаю, что это тот человек, с которым я буду как с собой, но это только... Самое дурацкое разочароваться в ней, она у меня такая такая, в общем хулиганка.

С Бореем вот соединяемся через модем, хотели NFS и Warcraft поиграть, но обламывались постоянно – эта вечная борьба с техникой...

Сегодня по поводу замужества С. Г. пили чай с кахеньками и чак-чаком в институтской столовой.

Айратик купил мне по моей просьбе пластиковые игральные карты. Пока они являлись неигранными, я попросил Леську погадать мне на... девушек, кого же ещё!.. Вроде всё как бы и сходится.

Всё началось с Башмачки...

День начинался так. С утра встав к 3-ей паре, не торопясь сделал все дела, опрокинул рюмочку портвейна, который оставался с папиного дня рождения (только не знаю зачем я это сделал, может быть думал, что на философии буду спокоен, а потому и интересен в размышлениях) и отправился в институт. Но пара уже закончилась к тому моменту, как я подошёл, а я-то столько готовился! Материя первична! Дух вторичен как всегда... Думал выпучусь, узнают обо мне одногрупники, какая я на самом деле натура таинственно-глубокая. Но я бы всё равно не смог бы. Это ладно. Затем Алиюшка там кружилась, ну я и с дуру её что-то при Ромке ляпнул, что ей, естественно, не понравилось. Она сказала, что я буду долго жалеть об этом, а я, что мне совершенно наплевать. Ну и она давай дуться, а мне так плохо стало, так плохо почему-то. Это и послужило каплей, которая переполнила чашу. Я с огорча решил позвонить Айс. и, чтобы она... не знаю, так решил и сделал. Начал меланхолично ныть ей про своё, а она начала говорить о том, что мол ей тоже не так уж приятно, когда я вот так ей звоню и порчу настроение. В общем, она заплакала почему-то и положила трубку. Она также говорила, что долго так терпеть не сможет, что я такой – с ней не гуляю и т.д., в общем не общаюсь с ней, а лишь названиваю и то, чтобы испортить настроение. И ещё она про то, чтобы я попытался исправить себя, я ей, что мол нет и нет, а она своё. Кажется, она разочаровалась во мне. Вроде как прикольный с виду казался, а вот оказывается какой зануда. Просто мы с ней оба "плаксы" и поэтому не можем как-то друг с другом, чтобы помогать друг другу или понимать. Думается, что она нервничает из за того, что у меня много девок. Сначала-то она была согласна на свободную любовь, но теперь, видите ли, ей расхотелось так – собственница. Я и рад буду если она меня бросит, не люблю я её по-моему, хотя точно не люблю, и не любил никогда. Просто так получилось, что человек понравился да ещё мы оба хотели одного и того же: "поприкалываться", мы ведь разнополые существа, в смысле того, что всегда интересно с противополым общаться, тем более, что есть реальная возможность обращения всего этого во что-то большее.

Короче говоря, ещё больше усугубила моё и так некудышное настроение. Я полежал чуток на своём матрасе на полу который расстелен и решил Леське В. позвонить. С ней всё нормально стало, просто и без неё бы так было м.б. С сестрой откровенно, хорошо так, мило, очень мило по душам поговорили за чашечкой чая с лимоном и маргарином. Вообще, единственная представительница женского пола, с которой мне довелось так близко общаться, и притом общаться так интеллектуально содержательно, когда бы оба мы понимали друг друга пусть не абсолютно, но хотя бы максимально приближённо, – это моя Леся, сестичка любимая. Она сказала, что у меня недостаток такой, не очень приятный, что я всё время, где бы и с кем не находился, всегда всё и вся и критикую, причём делаю это не то что бы необъективно, а как-то на личности перехожу, критикую не действия или поступки, а именно саму личность человека. Надо на самом деле прекращать в срочном порядке данную тенденцию и становится спокойным и уравновешенным гражданином, не лишённого чувством нормального юмора.

Сидели с ней напротив друг друга, изображали мимикой любое телодвижение, как мартышки: я её, а она меня кто как что делает или говорит. Крутили глазами, строили самые немыслимые гримасы, не могли остановиться от смеха, показывая друг на друга пальцем. Потом всяких эстрадных певцов изображали.

Когда просто хочется поговорить или после каких-нибудь судьбоносных событий или дней, я захожу поболтать к сестре в её комнату, а она уже собирается спать. Начинаю, например, советоваться с ней как поступить и почему-то от этого те вещи о которых мы говорим становятся мне менее безразличны. Потом я, хвастаясь или радуясь какому-нибудь из своих бывших, настоящих или будущих успехов, начинаю кривляться перед ней, вытанцовывая всякие придурошные движения, традиция чего идёт уже с детства. Она привыкшая к этому и поэтому просит меня очистить помещение, ибо ей нужно завтра рано вставать с утра.

Скажите мне почему я так не люблю этих пожилых женщин, которые только и мыслят, что о каких-то тряпках, шмотках и всё жизнь свою сознательную обсуждают жизни, как им кажется, несознательных людей. Причём эти несознательные граждане порой даже являются их сыновьями или ещё что-нибудь в этом роде. Да, да, такие люди всегда суют нос. Вы скажете: "Так не обращай на них внимания!" Но как же не обращать-то, когда их так много везде, их очень много, а "нас" считанное число. Это я-то буду нестандартно жить когда вырасту?! Бросьте, я буду такой же как и все, может быть чуточку умнее остальных. Умнее не в смысле больше буду знать, наука, учёный, а с философской точки зрения, больше буду понимать в этой жизни. Честно говоря, хочется встретить, хочу такого человека, который бы меня понимал, был, если хотите, похож на меня. Но мне с ним не долго придётся, по ходу, в силу того, что мы с ним и будем так похожи, я имею ввиду половинку свою.

Я выявил ещё одну методу, довольно действенную, по крайней мере для меня. Суть её состоит в том, что надо всё время быть как можно спокойным. А для этого нужно отучиться от целого ряда комплексов, плохих привычек, пороков и других неприятных вещей. Всегда нужно говорить себе: "Успокойся, не стоит этого того, чтобы так беситься". Кроме того, при спокойном состоянии, производительность труда заметно возрастает, лень уже не так одолевает и её становится очень легко победить. Только вот не пойму чего больше стало преобладать чувств или разумных логичностей. Ну как бы там бы ни было, преимущества новоизобретённой мной для меня стратегии налицо.

Да и отношения с людьми как-то наладились. Они бы стали ещё лучше, если бы я бросил свои привычки дурацкие, хотя бы одну – критиковать кого не лень...

Позавчера написал в первый раз Л. и теперь жду ответа – выхода нет...

Вчера утром Динка – наша одногрупница умерла... Мы в её комнате общежития собрались, вспоминали её. Потом много пили.

Мамка меня поругала за то, что не ночевал дома и т.п.

Вот я не люблю, когда за мной кто-то бегает, контролирует и т.д.

Не пойму почему, но уже сколько месяцев – я самый натуральный меланхолик.

Не знаю, все как будто чужие мне – все, даже друзья, мне завидуют и только и ждут, чтобы я обломался.

Вот читал Шукшина "Любавины" и нашёл там кое-чего про себя:

"Началась другая жизнь. Он только похудел и в глазах погас неприятный блеск раннего самодовольства. Глаза стали задумчивыми. С новыми людьми сходился трудно, больше молчал. Был справедлив, даже резок. Он ожидал, что теперь начнутся невероятные трудности, которые он будет стойко переносить. Никаких особенных трудностей не было. Прошло не так уж много времени. Он не без удивления замечал, что к нему с уважением относятся самые разные люди. Это насторожило. Он знал за собой одно такое качество: мог легко понравиться, когда хотел этого. Он раньше знал точно: когда после его ухода говорят "хороший парень", а когда не говорят. Причём, когда говорили "хороший парень", это не радовало. Значит, дальше надо напрягаться и поддерживать в людях это мнение о себе. А поддерживать в основном приходилось болтовнёй и притворством. Он притворялся, что ему хорошо в обществе тех или иных людей, смеялся, когда не хотелось, внимательно слушал, когда заранее было известно, чем кончится рассказ. Причём делалось это зачастую без всякой цели – просто трусил быть самим собой. Скажи какому-нибудь, что его скучно слушать, – обидится. Помолчи с какой-нибудь вечер, другой, скажет: дурак. И приходилось изощряться. Впрочем, и искусство-то не ахти какое, но утомительное. Начав другую жизнь, он первым делом решил быть самим собой, во что бы то ни стало, в любых обстоятельствах. И стал. И заметил, что люди за что-то начинают уважать его. Он перебрал в памяти всё, что он делал и говорил, и не нашёл, чтобы он в последнее время угождал кому-нибудь, поддакивал, говорил, когда не хотелось, или молчал, когда хотелось говорить. Это открытие радовало – так было легче жить".

А я такой молодой и красивый сижу, искривясь, уже 7 подряд часов в библиотеке. Мне жалко, скольких дев я не обнял, скольких я не поцеловал, не обрадовал и не опечалил... Что я читаю? Бердяева. Тот любил женщин; говорил даже, что только они его по настоящему понимали. Искал свободы, дарил случайным девушкам книжечку с Конституцией республики, в которой живём. Глупости всё это. Из библиотеки выхожу как из тюрьмы, продолжаю говорить сам с собой шёпотом, голова болит. А вчера ходил к одному неудавшемуся старому философу, он распродавал свою домашнюю библиотеку. Я купил у него Гегеля. Такая диалектика души, понимаешь. Всё же это ничего. У меня ещё остались школьные кореша. Сегодня вечером пойдём пить с ними водку. Хотя бы я буду "свой". Привет–пока.

Приехал из деревни сегодня вечером вот сижу на компе почту типа смотрю...

В деревне развлекался тем, что мышей ловил. Ловил рыжих полёвок и простых серых...

4 шт. удалось сюда в Уфу в банке транспортировать. :-)

В деревню как поеду, так замаялся уж, думаю всё об этой деве малой. Райцентр проезжаем ли, по деревенской улице топаю ли, всё о ней...

А с папой так прекрасно за грибами сходили. Правда ни одного гриба не нашли. Зато я в горе листьев валялся, на солнце пытался сквозь зажмурившись смотреть (люблю так делать) и всё такое радужное, в общем – здорово! Про запахи совсем молчу конешна.

В саду чистили территорию, на соседской лошадке возили мусор на суплек. Лошадку я прозвал одноглазым Джо, т.к. у неё один глаз хукыр был.

Между делом, на веранде да на сундучке, успел я законспектировать Постановления Пленума Верх. Суда РФ.

Сегодня первые семинары... Эх, всё-таки нужно основательно за учёбу браться... так не пойдёт дальше жить по принципу "отмазался и ладно".

У меня уже основательная коллекция порнокартинок собралась. Я их всё коплю и коплю, а вот зачем я это делаю и сам не знаю, я и их и не смотрю теперь ведь даже. Прошли года, прошли года, настали другие времена, хех. А помню, было время, когда все эти девушки были мне совсем как родные, как я торопился, едя домой, чтобы скорей увидеть их снова, как я скучал по ним в деревне. Я знал их тончайшие особенности, каждую родинку и морщинку. И как эти порно-актрисы притворяются, все их неискренние позы... до скончания дней буду помнить. Ни с кем так часто я не встречался тогда, как с ними на экране своего монитора.

Сегодня праздник: День Советской Армии и военно-морского флота.

Девчонки наши сегодня нам всем мальчишкам дипломы вручили. Я получил диплом в номинации "Интернетом исполосованный".

А на военке сейчас водку пьют наверное. Не зря же они 2 ящика тогда привезли на студенческих тачках.

Сегодня после лекций, Гришан, Бигловский, Алмазон и я пошли в бар "Inter" напротив института пить пиво в честь праздника. Гришан достал свой неизменный насвай, похожий на высушенный гусиный помёт, и закинули мы все его. Говорят он помогает бросить курить. Ну так вот, после всего наша команда отправилась в фирму БИС заключать договор на поставку интернет-услуг. Всё это богатство стоит 200 р., причём 1 час эфира стоит 12 р.

Я всё ещё твёрдо стою на той позиции, что чем больше информации всевозможной в человеке, тем лучше. Пусть хотя бы даже это будет что-то плохое, всё равно человек должен стать мудрее и разобраться сам. И ещё: я отрекаюсь от того поиска, что я веду уже очень давно: я отрекаюсь от того убеждения, что нужно раз и навсегда написать где-то на висящих в небесах огромных камнях что есть зло и добро. Думается мне, что нет ничего этого вовсе, а все другие вопросы каждый должен решить для себя сам. От нас же требуется как можно больше дать информации человеку для того, чтобы он сам выбрал. А то что выбрано самим собой, а не привнесено и насажено извне всегда более прочнее и сильнее. Да к тому же, если всё будет так разно, то и жить, м.б., веселее и интереснее станет.

Интересно было бы узнать кем я был в прошлой жизни?.. только вот думаю, если узнаю я это, то жизнь моя так или иначе покатиться именно по этому пути я даже сам того не замечу; вот что страшнее всего, вот что.

Ездил в воскресенье на тучу, там купил какой-то порно диск. Сейчас сижу и думаю: какой же я всё-таки идиот. Деньги на какую-то ебатню потратил. Блин... Даже там притворяются, на их вспотевших лицах отчётливо видна неприязнь друг к другу.

Ехал в маршрутке; зачем я иду туда, пьянь господня, а позади девушка сидела света в автобусе не было, у шофёра играло трескучее радио, девушка же подпевала ему губами только, было мне слышно её о том она не знала сказала так же подружке своей, что, если бы не попала в больницу, то не похудела бы и потому это очень даже хорошо. А ещё ноготь сегодня сломала, теперь придётся все состригать, блин.

Продолжаю думать как всегда обо всякой дряни и ещё подумалось мне...

Можно было бы написать стишок на эту тему. Например что-нибудь ассоциации с названием вывески и так далее замкнутый круг. Таким способом всю свою жизнь с остановками описать можно, наверное...

Счастье – это когда твой маршрутный автобус заворачивает на сипайловский кратер; атмосферное давление в городе на песке больше, поэтому слегка закладывает уши; на мёрзлом стекле кто-то сделал смотровой иллюминатор, через который весеннее солнце сильно бьёт по глазам. И какой бы ни был автобус, и кто бы в каком бы настроении ни сидел там через сотни лет, и куда бы ни ехал, не думал о чём, будет закладывать ему уши. Снова слышу разговор тех двух девиц на заднем сиденье: девушка говорит своей подруге, что к сожалению оставила свою тетрадь со стихами дома, но в следующий раз обязательно её возьмёт с собой.

Сегодня отсидели уголовный процесс, а на криминалистику не пошли, т.к. там лектор-мужик читает свою, только ему понятную лекцию и услыхать его нет ни малейшей возможности и дабы не тратить столь драгоценное студенческое время, три паренька (я, Айратон и застрельщик Салтын) отправились за подарками своим группным девчонкам к 8-му марта.

Немного опоздали мы, конечно, с подарками-то, но ничего. Я лично всегда недолюбливал 8 марта, стыдно конечно, но кажется из-за того, что в этот день подарки нужно ходить искать покупать а затем их дарить.

Ну так вот. По наводке Салтына приехали мы в какую-то глухомань близ отделения Сбербанка и южного автовокзала в какой-то задрипанный богом забытый китайский оптовый то ли склад то ли магазином-то его не назовёшь. Кстати, забыл упомянуть, что Бигловский согласился с Салтыном ехать и меня ещё прихватить лишь постольку поскольку имелось основание предполагать, что останется некая сумма в сальдовом остатке, которую долженствовало как-то потратить, дабы очистить совесть от неосновательного обогащения; это могло означать только одно – пиво на пустой утренний молодой желудок.

Ну, дальше. Заходим мы, значит, в этот китайский рынок и сразу такое ощущение, что попали мы в далёкие пред-90-ые года, всё как тогда – и цены и запах и обстановка, всё. Вещи все самого наихудшего качества и по самим броским ценам, а чего ещё. Купили мы 14 фотоальбомов и 14 же каких-то стрёмных косметических зеркалец с некими китайскими иероглифами типа Хонь-жонь-фуань (как корчил Айрат :-) Я же всё отговаривал от зеркалец, имитацию клея момент так и не смог купить в качестве сувенира...

За всё время нашего путешествия мы успели обсудить многие вопросы, как то удобные позы при половом акте, какое пиво лучше, почему Шишкин Азамат такой скряга и как Айратон таскает свой недавно подаренный ему огромный чемоданчик-портфель, пусть даже взял туда с собой лишь футляр от очков.

Итак, нагрузив большой пакет и всучив его Салтыну (он был почему-то ответственным по подаркам), пошли покупать пиво на оставшиеся 30 руб. Однако, подошёл трамвай на который Салтын не замедлил вскочить и быть таковым, однако же, мы с Айратоном, давние пивные лакатели, не преминули стрельнуть из личного запаса Салтына последний в этот день чирик, дабы усладить свои телеса томной негой выпивших студентов.

И вот, сидя на задних сиденьях старого 2-х рублёвого 17-ого автобуса разговаривали мы со своим другом о том и об этом в простой мартовский полдень, в самый обычный весенний день, чистый и чертовски приятный как сама жизнь. Эх, ма...

Прочитал Ричарда Баха. Тоже теперь ищу девушку своей мечты. А мне что, ничего особенного не нужно, лишь бы дура не была. Всю свою жизнь я искал любви. И сейчас ищу.

Только что приехал в Уфу...

А приключений в выходные было уйма!

И причина тому она.

Я не хотел ехать в деревню потому что там уходит время зря, а красоты природы меня не трогают. Сижу, значится, дома в деревне вечером, мама с папой в бане и тут знакомый до боли свист под моим окном; сразу нахлынули воспоминания из моего разбитного детства, когда я ночами пьянствовал самогон с местной шушерой. Выхожу на двор, там меня вызывают на улицу и будто бы ко мне приехала Гузелька из Прибельска на мотоциклетном кортеже. Однако, моему взору предстала совсем не утешительная картина: кортеж с минуту на минуту должен был пострадать от беспринципных рук местных хулиганов. На меня Гузелька повисла так что и не отодрать. После обниманий посреди многолюдной улицы всё пошло совсем уж некстати стихийно. Кортеж из 2-х мотоциклов был уже на границе и норовил умчаться как можно дальше, у меня же на руках как вы понимаете она.

Делать нечего – остались мы на дороге с ней одни. Пошли ночевать в машину. До утра там сидели. Причём Гузелька никак не могла успокоится от мысли, что ей предстоит знакомство с моей маман, о которой была премного наслышана. Всё причитала ох да ах как же я да как же ты.

На утро же маман выругала всех и я расстроенный увёл мою зазнобушку подальше. Решено было идти пешком к ней. Пошли. Идиоты. 25 километров.

Таки дошли. Останавливать попутные машины не смели. Стеснялись. Устали слишком сильно. Причём жара стояла неимоверная. Насилу добрели до Прибельска. Там мне было не до шуток тоже. Её оказывается тоже поехали на машинах искать. Короче говоря со мной говорили как с тем, кому предстоит нести по отношению к Гузельке супружеские обязанности. И вообще тон всего был матримониальный, если говорили о нас с Гузелькой. А говорили только о нас. Каждый пытался высказать своё суждению о происходящем. Оценка давалась с точки зрения нравственности и морали. Тоска, короче говоря.

К вечеру все вроде успокоились. Я всё ходил со страшно грустной миной. Но, однако, я пожалуй никогда не забуду этот наш поход. Я пил воду из Каракуля, мы купались в Белой, я показывал Гузельки мастерство прыжков в воду, мы занимались первобытной любовью под черёмухой, которую я ел, глотая косточки.

Однако, продолжу.

Ах столько там родни в этом Прибельске. Нужно сказать, что посёлок этот – та же самая деревня, только побольше. И вот всех мне пришлось перевидать. Досталось нам с Гузей. Но оба были рады, что вот так и ничуть не жалели.

Жил я у сестры Гузелькиной Гульназки и Вовки (Владимир Карпыч). Эта чета ждёт пополнения. Всё время – жара, духота, в доме вентилятор. Мама Гузельки сказала, что если мне не нужна Гузелька и если я её не люблю лучше брось её, не мучь, не обманывай.

Я подумал, что мысль справедливая, но надо бы основательнее всё это обмозговать.

Но вроде как особой вражды родня не испытывала ко мне.

Вечером пошли гулять в кафе. Мы с Вовкой пили водку и пиво. Гуляли ночью пьяные с Гузелькой.

Утром Вовка поехал в уфимский аэропорт за комбикормом для скота, чтобы предпринимательствовать с ним в посёлке. Ехали на ЕЛАЗе, собирали который армяне из рук вон плохо. Однако ж я в деревенской одежде шёл по городу домой. Будет скандал с мамой, наверно.

Сегодня у Азама заночевал. Пили пиво, насиловали компьютер, видеопроигрыватель.

Я всё удивляюсь: у Азама вся комната завалена уникальными книгами, а он... наплевает на них откровенно. Его отец – филолог в нашем БашГУ. За жизнь библиотеку накопил. На месте Кунафы я бы читал их, а он, видно, для другого рождён. Эх, жисть моя жестянка. Ну ничего, есть же ещё библиотеки.

У меня такой депрессивный период сейчас какой-то. Всем в мире я недоволен. Чего-то хочется сам не знаю чего – тоска...

Я знаю чего хочу. Мне нужны люди с сходными интересами, общение, друзья. Я один в целом мире дураков, надоело. Хочу в Питер или в Москву. Вру, конечно. Раньше не замечал, а сейчас говорю, что мир так несовершенен. Папа ещё мне Герцена сунул "Былое и думы". Что же делать-то, господарчики мои? Кем я стану в конце концов? Я даже сейчас перестал бояться своего карьерного будущего. Первый признак... Такой дерзкий. Целыми днями сижу с книжками, с текстами на компьютере, сам даже не помню что написал. Творить не творю, не созрел, видимо. Или же мне быть литературным критиком за неимением литературного таланта. В общем я знаю чего мне надо. Пока оставлю, плыть по течению, щепочка. План война увидим.

Так много глупости стал замечать. Почему так много дураков? Занимательная эволюция.

Надо Гузельку кинуть, не люблю я её, даром мучаю только. Нечестно так как-то. Эх, жисть моя жестянка!

Надоело притворяться таким как все, не быть самим собой. Все до того заняты самими собой, что этого, конечно же, не замечают. Подстраиваться под всех. Какой контраст, посмотри хоть на разговоры по телефону.

Я наконец-то понял отчего я всё вожусь со всякими текстами! Эврика!

Оказывается, на самом деле более всего я люблю не стихи, не прозу и т.д., а больше всего этим я занимаюсь потому что люблю язык. Да, да. Именно красота языка тянет и зовёт меня к тексту. Везде меня привлекает красота слога и построение архитектуры текста. Именно поэтому я был так обезоружен и обескуражен Гоголем, этим мастером великорусского нашего. Voila! – Вот! (франц.)

Думаю, если писаное субъективно красиво, смысл ему придумать можно всегда.

Легли спать поздно, я лёг на балконе. Мне бы такую бетонную стенку чтоб не мешали читать. Посреди ночи сильно захотелось курить, долго смотрел на улицу. Старый человек искал в мусоробаках стеклотару.

У нас мама всё время болтает по телефону...

И при этом она почему-то очень громко говорит сколько её не уговаривай не кричать...

А у меня в связи с этим есть такое развлечение.

Вот маман запирает дверь зала, забирается на кресло и начинает болтать. А двери-то зала створчатые и со стеклом. Я с обратной стороны двери встаю и корчю всякие рожи ей, пытаясь её изображать как она говорит и какие ужимки строит, она пытается не смотреть, но не удерживается и смеётся, краснея, махает на меня рукой.

Зашла в комнату сестра и сказала, что у американцев там какие-то террористы взрывают Манхеттен с воздуха. Я подумал, как бы ночью не война...

Вчера познакомился с А., наверное, самой лучшей А. из всех А. в мире...

В интернете в рассылке знакомств доски объявлений её бывший парень разместил объявление с её телефоном. Ну, вот и очень такая классная девчонка она. Хотя ей только 16 и она только заступила в 11 класс.

Ночью беседовал с ней же. Я таких молодых нимфоманок ещё не встречал доныне! Вот это да... Этакий, знаете ли, секс по телефону. И самое главное так всё необычно, так свободно и приятно.

На лекции сегодня утром опять Иридий Ашрафович (Фаршатов) всех повергал в свою нервозность. Нервный тип...

Всё время думаю об А. Хочется её любить, но, кажется, я совсем не умею этого делать. Что за чертовщина.

Эх-хе-хех. Вот-так-с. Твои-и-и гла-а-за-а-а, самые нежные на свете, мои-и-и глаза-а...

Как давно я не садился за стихи-стишочки.

Перебираю сейчас свои детские тетрадки, там такие инфантильные стишки. Я их никогда никому не показывал, а всё оттого, что уже тогда считал, что они слишком плохи, чтобы ими гордится. Мне было стыдно, что ли. А зайдёшь на какой-нибудь стихотворный сайт, там такой белеберды океаны, намного хуже чем у меня тогда. И как только у людей совести хватает. Это и есть ограниченность, когда не видишь своей ограниченности.

Когда приходит слишком много писем... это тоже плохо.

Раньше я всё удивлялся, почему хорошие люди всегда как-то замкнуты и закрыты для всех остальных, я же тогда знакомился со всеми подряд. Ко мне каждый день тянутся множество рук, чтобы поздороваться, а мне противно их пожимать, противно отвечать "нормально" на ежечастное "как дела?". Очень многие меня просто бесят. Очень многим от меня (и за счёт меня) очень много надо. Так дело не пойдёт, так нельзя.

Недавно новый год случился. Многолюдный праздник, но немногорадостный. Раскрасневшиеся весёлые люди фотографируют друг друга, чтобы потом получившаяся картинка родила воспоминания, с которыми люди будут грустить. Создайте все улыбочки на лицах, внимание, фотографирую!

На семинарах в нашем Институте права я снова подвергся очередному разочарованию. Раньше на институтских практических занятиях я очень сильно старался высказаться, если речь заходила о вещах, которые были для меня святы. Потом я прозрел, что на самом деле в нашей группе никому ничего не надо, и поэтому нет причин стараться раскрывать свою душу. Возможно, если бы хотя бы на одного человека повлияли мои слова, я бы не бросил, но с недавних пор, я всегда стараюсь сесть на заднюю парту и тихонько отсидеть пару. Все удивляются, конечно, тому, что я стал такой немногословный. А когда я знакомлюсь по интернету с уфимскими девушками, они наводят справки и совершенно недоумевают моему дуализму.

С недавних пор у меня вообще начался период разочарования в жизни...

Я и учёбу забросил, хотя на первых курсах был, наверное, самым активным, тогда как сейчас отсижу на задней парте законные часы и рад тому.

Я увидел ужасающее несовершенство мира – это следствие того, что я стал сложнее чем мир и поэтому смог охватить пониманием мир, смог выбраться из него и посмотреть со стороны.

Я разочаровался прежде всего в людях, которые меня окружали всю мою жизнь. В государстве, в своём университете, во всех общественных институтах. Они предстают для меня как всего лишь жалкий компромисс. Всё абсурдно и очень глупо. Иногда смотришь на город и думаешь: как такая хорошая система могла появится, если везде одни кретины и рвачи? Меня бросает в ужас когда я смотрю на свою маму. Мы с ней давно уже чужие друг другу люди. Она очень далеко осталась позади меня, и это грустно. Одним словом "у меня никого нет". Смешно. Сейчас я не в меланхолии и не в депрессии, я в обычном состоянии и пишу в здравом уме и с твёрдым сознанием.

Я совершенно ушёл в себя.

Раньше я грезил стать каким-нибудь чиновником и ворочать миром. Я хотел сделать жизнь людей лучше, чем есть. Мне ничего не нужно самому, я чисто из альтруистических соображений. Но чтоб попасть туда, нужно положить большой кусок жизни, я не могу пожертвовать этим. Единственный путь, что я вижу для себя сейчас, это учить молодёжь философии. Так я и поступлю. Пусть у меня будет маленький домик, внутри компьютер, мешок макарон, немножечко денег и всё. Больше мне ничего не нужно. И чтоб все остальные меня забыли и оставили в покое. Все невежды почему-то тянутся ко мне. В этом что-то есть, думаю, они хотят меня использовать в своих целях. В конце концов у меня всегда есть путь назад, я могу умереть в любой момент.

Философия тоже немножко мне наскучила, т.к. я воспринял абсурдность, бессмысленность и бесцельность бытия. Так что я как бы повис в некоем вакууме, в точке бифуркации.

Смешно жить. Везде – куда ни глянь – всё ненастоящее, несерьёзное, какая-то постмодернистская пародия на жизнь. Шоу Трумена. Взрослые мужики занимаются всякой хуйнёй, женщины же вообще невыносимы, особенно, если толсты и стары. Все они усердно и заботливо тащат свои сумки , пакеты и тому подобный хлам в свои жилища. Поэтому-то мне будет совершенно не обидно, если они вышвырнут меня из этого мира, или если переживут, например. Может быть, обидно будет, когда они изобретут эликсир бессмертия или оправдают евгенику, а так – всё по честному. Но никому не уничтожить страдания, печаль – это вечное. Никто не возьмёт верх, в конце концов, всё равно не может быть выигравших или проигравших, так как это одно и то же. Бояться смерти это так унижающе убого, кроме того, это насквозь эгоистично, будто можно подумать, будто ваши жизни чего-то стоят, так считает каждый на свете идиот, всё это одни пустяки на самом деле. Ихтик смотрит на них как на подопытных кроликов и тихо улыбается в глубине души, курит напропалую, не считает выпитых бутылок пива. А что, ведь это, должно быть, не очень приятно нормальным людям жить с такими как я пофигистами. Теперь я стал бесстрашен, ибо не боюсь больше ни жизни, ни смерти, я стал смел в высшем смысле, но и апатичен вследствие этого.

Гуляй молодая и невинныя, пока американцы свои бомбы не скинули на всех нас – такова его философия. Этим американцам так нравятся наши добрые российские девушки, они хотели бы перевезти через океан их всех до одной.

Но вскоре, то, что всё поголовно занимаются ерундой и не могут не заниматься этим, от осознания этого чувствуешь какую-то приятную солидарность со всеми людьми, проходит неудовлетворённость и приходит втайне желаемое успокоение, как будто не только я, но и все остальные мои одноклассники пришли в школу, не сделав домашнего задания. ибо уже какой день тянутся праздники один за другим.

Только что ночью: на холодном, крытом линолеумом полу, смотрел сидел худ. фильм "День полнолуния". Мама, укутавшись, лежала на диване. Она там уже с вечера ждёт звонка своего кавказского друга. Мне кажется она его не дождалась, потому что громкость телефонного аппарата оставалась на нуле. От таких звонков она ужасно добреет. Этот фильм мне очень запал. Он состоял из множества сюжетов, к-ые были связаны друг с другом. У Г.Г. Маркеса тоже всё вертится вокруг колумбийского прибрежного городка Макондо.

У меня через 9 часов экзамен по аграрному праву, а я даже не брался за учебник.

Я в последнее время сильно устал. Всем говорю, что разочаровался вконец в этом мире и что все дороги именно туда и ведут, но понимаю, что наоборот: огромное количество мировой бессмысленности воплощается во мне по закону количество в качество.

Вчера вечером Шаман, Рустик и я пошли на ж.-д. больницу спаринговаться. Но вместо этого вскарабкались на радио башню, к-ая была испачкана вся солидолом. Мы с Рустиком добрались до самого верха башни и нас там чуть током не ударило. Мы договорились, что когда нам будет по 30 лет, т.е. ч/з 9 лет снова вернуться сюда и совершить ещё одно восхождение.

Потом мы всю ночь жгли костёр и философствовали, я толкал свою концепцию о том, что Абсолют есть Абсурд и что всё что ни есть – большая бессмыслица. Шаман потерял очки в траве, испачкал свои голубые джинсы и после спаринга его чуть не вырвало пирожками.

Встречали восход солнца мы танцем тальтеков и наши лица были в тот момент счастливы.

Ранним утром я стоял на остановке городского транспорта и читал введение книжки Э. Фромма "Анатомия человеческой деструктивности". Проезжающие из автобусов смотрели на меня с вниманием, т.к. на мне была камуфляжный военная форма.

Ровно месяц я провёл на военных сборах как будущий младший лейтенант запаса мотострелковых пехотных войск своей страны.

Солдатик едет в электричке, девушки не смотрите на меня...

Помню, что наблюдал бесконечные вереницы военной тяжёлой техники, ржавеющей под открытым небом вот уже пол века.

Помню огромную кастрюля "Фердинанд" с "шрапнелью" (кашей из цельносваренного овса) – есть можно только с закрытыми глазами.

Помню чисто животное желание одиночества и основательное переосмысление своих былых элитарно-аристократических воззрений на человека. Настолько всё "единообразно, но небезобразно", что у меня никогда нет полной уверенности в том, что я есть именно я, а не один из моих товарищей. От этой камуфляжной формы из саржи уже рябит в глазах. Стадность.

Ужасная вонь в палатках, которую со временем перестаёшь замечать. Она происходит от сыреющего постельного белья, мужского пота и грязи.

Помню совершенно необъяснимое бессознательное удовольствие от подчинения формальному начальнику, когда отдаёшь честь или стоишь перед ним на вытяжку.

Парнишку с добрым лицом и красивыми женскими глазами из какого-то южного города, который уже "заёбся 2 года поднимать и опускать этот ёбаный шлагбаум и весь день проводить на ногах". Этого человека удерживает только одна мысль, что он вот уже скоро, вернётся домой.

У солдата всего две извилины: ебательная и жевательная. До обеда борется с голодом, после обеда – со сном. "Бережёного бог бережёт" – сказала монашка, одевая гандон на свечку. Единственное, что было нужно от меня – моё тело; сходные неприятные ощущения, наверное, испытывают проститутки.

Солдафоны с дорогими сигаретами в зубах криком объясняют по своим мобильным телефонным трубкам кому-то, что они не могут ничего сделать, потому что сейчас они находятся в армии... "В армии!!!" – ещё громче кричат они, видимо все их переспрашивают.

Помню убийственный самогонный алкоголизм по ночам. Сигареты с фильтром – валюта. Девушки из близлежащих посёлков настоятельно советуют брать с собой в лес средство от комаров.

Как лёжа в пыльном горячем песке и ожидая команды командира на огонь, чувствуя холод приклада автомата, я думал о тебе. Долго допытывался у сапёров кто и где первый придумал гранаты типа осколочных. Украл боевые патроны от пистолетов и пулёмётов, когда стреляли на стрельбищах.

Пытался агитировать свой взвод петь на марше не пресловутую "Катюшу", а "Кап, кап, кап, из ясных глаз Маруси падают слёзы на цевьё (верхняя часть ружейного ложа, на которой укрепляется ствол с механизмом)"... Чтобы с носа в который раз не слезала кожа, я прилепил на него листочек подорожника.

Неоправданные, чудовищные по своей расточительности жертвы богу Хроносу; непостижимая по своей трогательности красота ухода абсолютно всего времени в никуда ("к ебеням"), завораживающее зрелище. За всю свою несознательную жизнь я ещё не вкушал такого количества маразма.

Все занятия кажутся мне бессмысленными. В армии делают всё, чтобы солдат не был без дела, иначе ему в голову начнут лезть мысли и поэтому надобно чем-нибудь, неважно каким делом, занять человека; для этого изобретаются самые абсурднейшие занятия. Например, целый день перекидывать горы снега с одного места на другое, а потом приедет какой-нибудь дебил-майор и прикажет перекидывать обратно. Я почти всегда чувствую себя таким солдатом, вынужденным тратить свою жизнь на бессмысленность, угодную даже непонятно кому. Вот так и проходит жизнь, более того, даже если ничем не наполнят её, она всё равно проходит, только ещё быстрее. Мерзко. Что ж, зрелище нелепостей порождает хороший вкус.

Прямо при нас из какой-то глуши привезли роту новобранцев – т.н. духов. Детские лица. 18-летние мальчишки в огромных тяжеленных кирзовых сапогах. Проходя они оставляют за собой запаховую вуаль свежей кожи и выданной на складе новой военной формы. Но всё это у них отнимут демобилизующиеся деды, когда поедут домой. Видел потом как эти духи бегали вокруг казарм в противогазах с запотевшими стёклами и подметали по утрам ломом окурки. Кирзачи часто меняются, потому что подошва от частой муштры быстро стирается в тонкий слой.

После всего этого я ещё долго на улицах неосознанно стараюсь смотреть на ноги впереди идущих прохожих и автоматически подстраиваться к ним "в ногу". Левый, левый; ать, ать! В транспорте, еле-еле сдерживаюсь, чтобы не обматерить того, кто наступил мне на ногу.

Переосмысление идей коммунизма. Размышления об авторитаризме, либерализме и свободе. Кто-то из иностранцев, побывав в советской России сказал, что эта страна – одна большая казарма.

Я много сижу с Говорилкой... очень много читаю у меня появилась привычка всё писать с маленькой буквы я активно переписываюсь в интернете пытаюсь сделать уфимский вирт. клуб. Сплотить пипл, но кажется всё это не нужно. Стало холодно в природе, я этому рад. Теперь так приятно засыпать под тёплым одеялом, когда вокруг холода.

ходили с сестрой мне джинсы покупать

много времени ездили по магазинам города, я о существовании некоторых и не знал даже

а люди так уверенно примеряют себе одежду я иду среди витрин вижу много пожилых женщин некоторые обсуждают покупки неужели им до этого возраста не надоело это делать, мне бы наскучило а вот ещё на овощной базе возле нашего дома всегда оттуда идут тётьки с огромными сумками и пакетами нагруженными продуктами, и мне кажется, что они относятся к своим этим действиям как к почётной обязанности

Вышел на свою заваленную всяким хламом балконную лоджию и там вдруг застыл, услышав детский мальчишеский крик с улицы: "Ты со мной играешь или как?!"

Если бы вам предложили два варианта:

1) Остаться в квартире и почитать "Доктора Живаго"

2) Поехать в деревню и побродить в лесу, пособирать липовый цвет

что бы вы выбрали? Чтение – это скучно, но умнее; лес – это приятно, но завидно тому кто остался дома.

Уже сколько я в сети... Больше двух лет. И единственное почему я там нахожусь это всё-таки общение. Я искал там общения. Я любил более всего всевозможные конференции и проч. коллективные обсуждаловки, а не личные письма, о которых никто кроме двоих не знает. Ведь это такой неблагодарный труд, просто ужас! Но. Теперь я во всём этом разочаровался. Не даёт ничего продуктивного кроме отрицательного все эти бесконечные споры... Просто озлобляют, что ли. Просто это как на войне научаешься казуистике, методам полемической борьбы. Столько времени сидишь пишешь огромное письмо целый день, а никто его и не понимает всё равно. Это растрачивание себя по мелочам. Нет. Нужно или книгу писать или что я не знаю, чтоб воздействовать на массы. А одинокий писк – это ерунда. Правильно ведь говорят, что великий человек ни в коем случае не должен прислушиваться к своим современникам иначе ничего не выйдет, они просто его съедят. Ведь и верно самые лучшие получали признание лишь много после своей смерти.

И с разговорами тоже самое.

Сегодня на лекции по правам человека меня посетили неутешительные мысли.

Я так чётко осознал свой промах, что мне стало беспокойно и в то же время радостно оттого, что я всё-таки понял наконец этот бессознательно бродивший во мне вот уже сколько лет вывод. Я оказался в нужное время в ненужном месте. А именно, мне не следовало поступать на юридический факультет. Мне следовало поступать на философский, психологический или хотя бы филологический. Когда лектор начал рассказывать про прокурорский надзор, мне стало дурно. Он так щепетильно и со знанием дела излагал материал, с таким похвальным педантизмом, что некоторые просто умилялись, глядя на него. И вправду, жизнь так сложна, можно прожить всю её, так и не став юристом лучше всех. Что и говорить, трудно полностью изучить только отдельную отрасль права, куда там стать супер юристом. Я понял, что сел в болото, да ещё и не в то. Меня начало затягивать. Смотрю на знакомых мне однокурсников, на их лицах – уверенность в себе. Они вникают во всякие процессуальные мелочи, которые им, с видом превосходства, преподносит преподаватель. А ведь так и жизнь пройдёт. Она так хрупка. Когда меня на месяц забрили в армию, я просто не мог поверить, в то, что такой большой кусок моей жизни может так запросто уйти в никуда, ан, на тебе. Пшик и всё. Это непостижимо. Два года каждую пятницу каждой недели целый день я проводил на военной кафедре университета. Я был там, как мне кажется, самым диверсионным и идеологически развращённым курсантом. Не понимаю, как я мог там находится, я ведь ужасный пацифист. По началу, некоторые вещи меня просто поражали, я не мог поверить, что это так люди выбрали для себя и возвели в норму. Потом я начал понимать, что вот я всё это знаю и понимаю, но ничего от этого не меняется и тогда я понял, что понимание – не главное. Когда я заболел панкреатитом и загремел на больничную койку мне тоже трудно было поверить в происходящее. Со смертью такая же ерунда, надо полагать. Созидать намного труднее чем ломать и удивительно, если кому-то удалось распорядиться своей жизнью желательным для него образом. Я понимаю, что нужно срочно всё это дело брать в свои руки, иначе так и останусь неудачником и недостигну своей мечты.

Я знаю как живут творческие люди. Их жизнь неблагодарна. Они вечно изгои, вечно в бедноте и т.д. Я думал, что смогу быть хитрее, стать каким-н. обычным чиновником, особо не выделяясь. У меня будет постоянный доход и никто, вроде бы, не сможет меня экономически уничтожить.

Преподавателем философии в университете мне тоже не очень-то хочется, т.к. всю жизнь посвятить вразумлению посредственности не особо охота. С другой стороны, я не настолько гениален, чтобы мне было нужно так много моего времени только на себя. Что же, просто я неудовлетворён той жизнью которая у меня есть, но я знаю, что лучше вряд ли возможно при данных обстоятельствах. Я должен быть благодарен, но разве этого уразуметь! Неугомонный ум всегда ищет и не может успокоиться.

Я вспоминаю девочку, с которой я познакомился в клубе практической психологии. 16-летняя Анжелика на втором этаже Гостиного двора, под аккомпанемент саксофониста нехотя говорила мне, что дети для родителей – инвестиции в будущее и так в этом роде. Что в большинстве они заботятся о благополучии своей старости, а не о счастье детей. Но не бывать мне дельцом или служащим! Мои родители – мещане.

Всё больше и больше поражаюсь тем, кто радуется по поводу годовщины со дня взрыва арабами двух небоскрёбов в США. Они ненавидят Америку. Это становится уже образом жизни. Не знаю, успею ли до войны, думаю, что не скоро, но непременно, хотя холодная война вроде бы закончилась без последствий.

Всю ночь проговорил со светкой (Мариной), 36-летней женщиной.

Брожу по комнатам своего дома, машинально включаю телевизор; там молодая высокая девушка стоит в полный рост перед камерой и, рассказывая о погоде, положительно не знает куда при этом деть свои руки с длинными холодными пальцами.

Сижу же и жду гостей. Вечер. Когда родители уезжают я устраиваю на своей квартире сборища, называемые заседаниями литературного клуба. Даже даю объявления в газетах о таковом. Мда... А раньше просто собирались со старыми друзьями и пьянствовали. Не знаю, может это ново для меня и поэтому я это делаю, но я когда-нибудь так-таки разочаруюсь в этих девочках с филфака и запрусь опять в своей конуре.

В квартирах все разбредаются по своим углам и занимаются

ничем

каждый своим делом, по возможности интимным и необременительным.

Все квартиры пахнут по разному.

Я в последнее время часто записываю свои мысли... Мне просто жалко их так упускать, почему-то они имеют особенность не возвращаться. Я много общаюсь, но ведь это тоже эфемерно. Поэтому будет просто преступно если не фиксировать ценные мысли. Это похоже на университетскую жизнь: профессор читает лекции, а когда заканчивается семестр он выпускает эти лекции отдельной книжечкой, чтобы они стали доступны широкому кругу читателей.

На меня нашла такая охрененная грусть... Зачем-то взял у одногруппника компашку татарского певца Салавата Фатхетдинова, оседлавшего "коня жизни" (гумер атын эйарлане). Ничего не хочется, всё уже противно. Спать тоже не охота, знаю, что буду лежать ворочаться, не могу допустить такой растраты. Я – натуральный вампир: в миллионный раз уже, наверное, раскрываю свой раскладной диванчик как гроб, ложусь в него днём, ближе к полночи встаю, собираю диванчик и начинаю бодрствовать. Вспомнил про этого певца, включил наушники зажмурился, а там песня про маму. Я – гадкий утёнок, чужой среди своих. Неприкаянный и несчастный. В меня впиталось это с молоком матери, каждое утро моего детства начиналось с этих мотивов, с этих слов, на моём родном языке. Эфирза, Башкортостан даулат радиосы. Офо вакыты сигез сагат биш минут, а хазер хава торошон тынлагыз. Певец пел о своей маме, о том, что он её похоронил. Он вспоминал своё детство и её в нём, эту природу. Боже, это так знакомо для меня, я ведь тоже детство своё в деревне башкирской провёл. Сразу вспомнил, как хоронили бабушку. Это было так обычно. Она жила у своей дочери, у моей тёти, получается. Это последний год её жизни, а до этого всё время у себя в своей квартире, я часто заходил к ней попить чаю, послушать её разговоры. Часто я был пьян, она замечала, но никогда моим родственникам об этом не говорила. Она у меня была довольно продвинутая бабушка, кажется, старость нисколько не повлияла на неё. Она даже порой давала мне довольно мудрые советы относительно девушек. У ней была однокомнатная квартира. Один раз я спросил её что же она делает здесь целыми днями одна? Ничего особенного, как все: чай в 5 утра, намаз (мусульманская молитва) 5 раз в сутки, телевизор, все эти всевозможные телесериалы. Как она радовалась когда я настроил её телевизор и появилось много новых каналов. Она умерла 25 августа 2002 г. Собралось куча родственников, даже из других областей приезжали, большинство я не знал. По мусульманским обычаям, женщинам запрещается осквернять усопших своим присутствием и вообще наступать на кладбищенскую землю. Это тоже было для меня как-то странно, грустные и старые мужчины, мулла в тюбетейке, просящий работников муниципальной ритуальной службы класть тело на землю, а не в гробу. Мне было как-то безразлично когда я узнал о её смерти, но вот сейчас почему-то я как-то по другому понял всю печальность этого. А как я ругал все эти нелепые средневековые обряды, как я пытался не участвовать в этих пошлых трапезах по поводу кончины и проч. Все же вокруг шипели на меня, что так нужно, что это священный обычай, пожилые тётьки слишком косо на меня смотрели, я знал, что это опасно, но почему-то я противился, не знаю. Я представляю сейчас себе этот обычный панельный дом. Её. Ведь там живут обычные люди, они ходят грустные-грустные, все заплесневелые. Вот так по очереди будем хоронить друг друга. Бетонные коробочки-дома, в квартирах живут, а где-то молодой пробирается в лесу, он не думает ни о чём таком. Ничего такого. Просто одна и та же старуха-бомж, я её уже узнаю при встрече. Не получается ведь жить эту нежить не тужить. Всё суета, получается, как не крути. Господи, какая печаль огромная, господи. Наезжает, как каток. Плачь, отрок, плачь...

Усыпляюще действует на людей однообразно-монотонная архитектурная среда.

Устал читать воспоминания современников о Чехове. Ломит спину от сидения в кресле. Пошёл на цыпочках по квартире. У меня какой-то врождённый страх по ночам: всё время боюсь разбудить кого-нибудь, а в особенности маму. Протекаю в зал, прикрываю за собой дверь. Мелькнул кадр из вчерашней субботней ночи: я как сейчас закрываю дверь, на краю дивана сидит какая-то девушка, мы подцепили их на улице с другом. Друг в моей комнате с другой сидит в интернете, только потом я случайно узнаю, что кто-то выходил в интернет да так и оставил его не включенным, сколько денег накапало! Картинка промелькнула, я уже сажусь на корточки на холодный бетонный линолеумный пол. Безошибочно попадаю пальцем в кнопку включения телевизора. Комната озаряется постепенным светом, шипение. Да, думаю я, ведь так поздно ни один канал не показывает, однако, – два живых: фильм про вампиров и большой теннис. Оставляю большой теннис, т.к. картинка лучше и не шипит. Какие-то совершенно незнакомые молодые и здоровые два парня. Играют первый сет. При каждом удачном моменте – и вновь ошибается испанский теннисист – комментаторы оживляются, камера показывает болельщиков. Трибуна заполнена наполовину. При особых моментах все болельщики дружно встают и хлопают. Камера наезжает крупным планом на некоторые лица. Описывать не буду, – они счастливы. Потом показывают теннисиста, не спеша помахивая ракеткой, идущего отдыхать от сетки на скамейку. Он только что выиграл сет. Вот он идёт покидает теннисный корт, на его лице некоторое даже превосходство, он снисходительно смотрит на аплодисменты болельщиков. Дикторы единодушно хвалят его, говорят что-то про "кубка кубков". Это теннисная идиллия. Совершенно механически, по привычке мои пальцы тянуться к панели и переключают на другой канал. Цветной мир мигом рухнул, шипение здесь, шипение там и так до конца по всем кнопкам. Выключаю телевизор. В темноте беру путь на кухню, и у меня выражение лица такое же, как у того теннисиста. Я никогда не любил спорт.

На кухне я открываю крышку чайника. Там воды мало, но хватит. Вдруг у меня возникает идея записать это сейчас же. А может не надо, ничего ведь особенного. Я зажигаю газ, сую спичку в рот и иду в свою комнату. Сажусь за компьютер, вот, пишу. А теперь пойду пить свой чай.

"И опять невольно приходит в голову сопоставление: Гоголь, Успенский, Щедрин, теперь – Чехов. Этими именами почти исчерпывается ряд выдающихся русских писателей с сильно выраженным юмористическим темпераментом. Двое из них кончили прямо острой меланхолией, двое других – беспросветной тоской. Пушкин называл Гоголя "весёлым меланхоликом", и это меткое определение относится одинаково ко всем перечисленным писателям..."

Наверно, это и есть человеческий рост.

Кто слишком высоко стоит над всеми... по такому росту в нашей теперешней жизни счастья ещё нет. Эх, жизнь! Может ли она удовлетворить исключительных людей? Может ли не отравить высокую душу горечью и обидой? Такую глубокую, чистую душу, такую требовательную к себе. Едва серьёзно и требовательно оглянешься кругом, как уже начинаешь себя чувствовать в пустыне, как уже становишься одиноким.

Земка.

С Земфирой я познакомился месяц назад. Дело в том, что мы с моим другом затеяли записывать компашки с надиктованными литературными произведениями. И я как раз в тот момент размещал в газете "Из рук в руки" объявление о продаже моих армейских берсов оставшиеся у меня с военных сборов. И взял да и написал ещё одно, мол, вот учреждается литературный клуб, всех, кто хочет озвучивать – милости просим. Откликнулись двое, среди них и упомянутая Земфира. Студентка второго курса БашГУ факультета русской филологии. Мы с ней говорили раза три по телефону о литературе, о том, что это хорошая такая наша затея, что у неё – жалко – нет компьютера и всё такое. Мне показалось, что она довольно начитанная особа для своих лет. Пару раз, когда родители уезжали в сад, я устраивал у себя на дому так называемые заседания этого литературного клуба. Приглашал туда всех кого я знал, всех кто любил мыслить, ну вы понимаете. В том числе и Земфиру с её подружкой. Она пропустила два заседания, а потом я перестал ей звонить. Проснулся сегодня после обеда, так как всю ночь читал письма и воспоминания о Чехове, был очень удивлён тем, как моя комната озарилась солнечным светом. Как красиво и радостно мне стало вдруг и я решил для себя: сейчас осень, в этот солнечный день возможно даже последний обязательно нужно погулять с каким-нибудь хорошим человеком, попинать листья... Я, описавший свой город, те места где можно погулять, где красиво, собиравший их у других... Я не могу просто пропустить такой день. Я взял свою тетрадку с телефонами и начал листать. Пробовал звонить разным людям. Думалось, а как же поступают те кто знают, что жить вот только сегодня последний день, они ведь тоже листают что-то или нет? Или я совсем не думал об этом, не знаю. У меня нездоровая фантазия и вообще, половина моей жизни придумана мной самим. Может это из-за огромной требовательности к себе и миру, не знаю. У меня в последнее время это любимое выражение "не знаю". Ну так вот я позвонил ей, она опять как всегда своим капризным тоном сказала "нет", я сказал "о'кей". Тут она почему-то передумала и согласилась. Прождал её на остановке пол-часа обнаружил в ней очень закомплексованную девочку, которую жалко. Она как бы жалась ко мне, мы гуляли в Юбилейном парке, что на Аграрном Университете так как ближе к моему институту, я хотел затащить её на лекцию, но там всё отменили. Потом я жалел что вообще с ней встретился, вернее о том, что она такая забитая. Потом она увлекла меня в Сипайлово, мы сидели на скамейке в аквапарке, было темно и холодно. Вокруг матерились подростки. Она хорошая девочка (18 лет), любит литературу, хочет быть вечной студенткой в Москве или Питере. У неё свой мир. Но господи, как же я устал. Интернет отнимает у меня много времени, бесплодные разговоры, ненужные люди... Земка. Она просила так называть её вкратце. Трогательно. Она вообразила, что я чего-то хочу такого из области "парень-девушка", наивный ребёнок. А мне так безразличны все люди...

Никак не могу решить для себя один вопрос. Страдания и прочие трудности это благо или нет? Для развития. Может уйти от суетного мира. Но тогда я "отойду от дел", отстану от жизни, вообще не смогу понимать мир и его обитателей. Или наоборот, уйдя от суеты, пойму главное. Не поняв малого не поймёшь и большого, или наоборот? Постойте, господа! А нафиг мне мир-то, ведь он-то мне и не нужен. Отец хочет устроить меня на работу в какую-то газетёнку, а я, нахал, думаю такие мысли: гоняться за жалкими новостями этого дрянного города о каких-то лицемерах, которые наживаются на тупом простом населении. Будешь делать репортажи из Курултая, нашего Законодательного Собрания то бишь. Да хоть из ГосДумы, херня всё это. Не было справедливости никогда на земле и не будет. Не люблю я такие игры, вообще не люблю выбирать из двух зол. Не для этого я родился, я хочу жить для вечности, а не для каких-то других людей. Чего я хочу? Хочу домик свой собственный, чтоб меня никто не мог потревожить, чуть-чуть еды чтоб не сдохнуть от голода, компьютер и всё. Больше ничего. Пока я ещё окончательно не послал всё куда подальше, так от меня будет больше пользы. Хотя, нет, ведь всем интереснее, когда я живу среди них, это уже что-то новенькое, новые неиспытанные чувства и всё такое, клоун. Чёрта с два. Я уже в книгах начал разочаровываться, это диагноз. Но я рад. Кто бы мне сказал что-н. обо мне, просто хочется я знаю, что субъективность и проч. Взгляд со стороны. Мда... Неужели я и вправду больной.

Ночь читал Чехова. Сейчас утро. Отец гладит рубашку на работу тихо, чтоб не разбудить мать. Я спрашиваю его насчёт Малого Национального Театра, куда именно он переехал. Потом выключаю свет в своей комнате, раздвигаю шторы и, как обычно, долго смотрю в окно на спешащих утренних прохожих. Всё время какая-нибудь мысль хочет зацепиться и остаться, этакая борьба за выживаемость мыслей. Например, думаю так: вот мужчина с портфелем лет 40, наверное, какой-нибудь чиновник. Нравится ему его работа, кого он оставил дома, где он ходил, побывал за всю свою жизнь, с какими людьми общался? потом начинается самопроизвольная дедукция и экстраполяция на весь мир и т.д. Я тут же отметаю мысли, говорю себе: не думай, просто смотри и всё. Созерцания чистое без всяких там. Но нифига не получается так. Проезжает модный автомобиль, за рулём молоденький парнишка, у меня даже озноб по коже, чувствую что сейчас начнётся и отворачиваюсь, чтобы не травить себя. А вот думаю надо бы поменьше на выходных в маршрутках в окна глазеть, чтоб не захотелось самому тоже. Идёшь по улице, а девушка своего парня пьяного очень тащит, что-то ему говорит, смеётся и сейчас же сердится а тебе хочется быть на его месте. Нет, определённо лучше не выходить на улицу в вечер выходного. Иначе буду выглядеть как та барышня, спрашивающая капризным голосом в магазине консервированный горошек, в то время как в субботний вечер спрашивают только водку, сигареты и презервативы. Мне не нравится утро. Всё так архаично серьёзно, а вот к ночи совсем всё по другому, шатко, я бы сказал. Сумеречный я человек.

И что я сделал днём? Набрал случайный телефонный номер и спросил как варить клейстер для утепления окон. А что мне ещё оставалось делать – никто из домашних не знал как он изготавливается.

Всегда в выходные меня тянет к людям, хотя в будние недели даю себе слово, что эти два дня посвящу себе.

Вот ещё. Опять начал названивать по случайным номерам в поисках чего-то невероятного. Случайности мало, конечно. Или выглянешь посреди ночи с балкона, вычислишь телефоны тех одиноких окон-островков света в серой стене дома; чем это кто-то там сейчас занимается, может как и я, скучают в одиночестве, ведь все нормальные люди спят в это время. 95 % руды дерьма и только иногда проблески чего-то доброго. Все люди какие-то злые, недоброжелательные, агрессивные. Ужасно. Только испортил себе всё настроение. Такие штуки меня портят. Единственно, что утешает это те несколько людей которых я таким образом нашёл.

Вчера решил хоть один выходной провесть один на едине с собой, но в первом часу ночи звонит она откуда-то, с какой-то хаты, с какой-то попойки. 27 человек в однокомнатной квартире, я бы тоже убежал. Приехала она со своей подружкой, которая живёт с ней в комнате. Много пили всего. Пошли к Азаму в гости, пили и у него, поспали до утра, я думал привычные мысли, дрожа на остановке. О том, что это последний раз, о том, что каждое животное печально после соития. Стоит жить ради этого: сонный и оттого острее чувствующий что живу, раскачивающаяся походка, мимо одинокие авто. Смех и пара оригинальных фраз в вдогонку в салон увозящего девиц маршрутного такси, воздушный поцелуй через стекло, запах солярки. Иду матросом, шаркающим и раскачивающимся. Шарю в карманах, нащупываю презерватив, начинаю надувать его, довольно внушительного размера, конец закручиваю в узёл, небрежным жестом отпускаю лететь. Прыгая по асфальту, он летит быстрее. Я улыбаюсь, ни о чём не думаю уже. Утро слишком раннее, одинокие прохожие – не толпа.

Сплю, забыв о том, что договорился с другой девушкой о встрече. Она звонит в дверь настойчиво, сердце колотится натягиваю не те штаны выхожу "по голый торец". Я познакомился с ней в интернете. Потом я ей звонил, но она почему-то внесла меня в чёрный список. Я решил отомстить. Никогда ещё от меня не отделывались первым. "В реале" мы увиделись с ней впервые. Потом удивляли друг друга, говоря, что представляли совсем по другому. Я напоил её сонным чаем. Забавляла скудость кухонных припасов. Теперь меня такие вещи только веселят, какое-то особое удовольствие говорить те вещи о которых все знают, но никто не говорит. Мы играли в числа, отгадывали друг у друга трёхзначный секрет. Я нагрузил её компашками, заразил Говорилкой, которая читает электронные тексты человеческим голосом. Она ознакамливалась с содержанием моего компьютера: ей показал какие удивительные у меня есть картинки, тексты и письма... Фотографии тех людей, с кем мне довелось когда-то общаться в сети. В её глазах было что-то доброе, понимающее. Мы очень хорошо понимали друг друга, у нас не было противоречий, да они нам и не нужны были, но только мы об этом не знали. Одним словом, зубчики её шестерён тютелька в тютельку подходили к моим. Её звали не скажу как. Длинные пепельные волосы, большие губы, нос с горбинкой. Потом мы целовались, обнимались. Всё кончилось тем самым. Я никак не подозревал в ней столько страсти. На остановке, когда я её провожал нам было стыдно смотреть друг другу в глаза. Умная девушка, хорошая. Мне кажется, мы с ней хорошо поладим, долго будем дружить. Всю жизнь. Мы подходим друг другу.

Самое лучшее для нормального человека – жить одному.

Иногда привыкаешь к плохим привычкам и потом завидуешь тем, кто такой привычки не приобрёл. Возможно, нелюдимость может стать частью тебя и если запустить эту "болезнь" потом уже не вылечишь. Вечное противостояние общества и отдельного индивида. Зачем нарушать баланс? Но я устал, я жажду успокоения, пусть даже ценой потери самого себя. Если бы не было у меня таких способностей, было бы то же самое, так почему бы и нет?..

Читая Поля Элюара, зрачок зацепившись на слове "скорбь" подвесил систему так просидел с минуту. Полез в толковый словарь интересно как трактуют это слово.

Я насоздавал кучу клубов. Стихотворный, уфимский, философский, литературный, о грусти. Мне уже трудно со всем этим справляться. Нужно отстраняться. Это начинает становится похоже на то бесполезное общение с бесполезными людьми, когда начинаешь слишком много общаться.

Раньше я никак не мог понять почему правители не прислушивались к своей интеллигенции. Теперь я их прекрасно понимаю. Я как модератор руковожу всеми этими клубами, в которых очень много более достойных меня людей и старших. Всё так серьёзно, а вот сам основатель и реализатор совсем юн и не опытен. В моих руках немыслимые полномочия. Находится множество умников, которые начинают советовать всё подряд, о том, что нужно улучшить и т.д. Советы бесспорно полезные, но их так много. Причём идёт безостановочное обсуждение моих действий и вообще меня, это мучительно. Лучше бы я этого совсем ничего не затевал и не слышал, был бы спокоен, а так хожу всё время расстроенный и ничего не хочется делать, ужас. Скоро я перестал прислушиваться к "писку" моих подписчиков и мне это понравилось, т.к. я почувствовал как они от этого нервничают и беспокоятся. Я почувствовал власть. И считаю сейчас, что это абсолютная утопия надеяться, что правители когда-н. будут прислушиваться к философам.

У меня в семье все работают кроме меня. Сестра устроилась юристом в какую-то контору по недвижимости, один я – нахлебник и радикальный лентяй. Но хорошо-то как! Целый день никого дома нет, как это хорошо. Не понимаю, почему люди мучают себя, живя в тесноте с кем-то, когда намного лучше жить одному, положительно не понимаю.

Я вот всё думаю над словами матери о том, что, если я рассчитываю так всю жизнь с книжками и с компьютером просидеть, то я глубоко заблуждаюсь, что у меня это не получится. Она часто так говорит, заглядывая в мою комнату. Мы в семье уже привыкли к ней и специально стараемся сделать так, чтобы она не думала, что кому-то из нас хорошо, потому что ей-то от этого становится очень плохо. Мы её жалеем.

Ну насчёт книжек всё-таки. Мама говорит (папа молча с ней соглашается), что нужно работать, деньги зарабатывать, что если сейчас пока молодой не взяться за свою карьеру, то останешься в пожизненных неудачниках. Вначале всё это действительно беспокоило, сейчас же смеюсь. Почему? Просто я сформировал для своей защиты мировоззрение. Если сравнить два возможных варианта моей жизни, то что выходит-то? По первому, я стану каким-н. уважаемым и маститым государственным человеком, богатым и властным. Возможно я и буду рад жизни. Но в итоге объективно получается довольно таки паршивенько. Второй вариант: Я становлюсь преподавателем философии в университете, с мучением читаю лекции, вечно нуждающийся, но с хорошим компьютером и уймой свободного времени, печатающий всё время что-то. В этом случае я не знаю каким буду. Явно буду недоволен своим зыбким положением в плане материальной защиты, но зато буду пожинать плоды развития интеллекта, тем более все предпосылки есть. Юные художники как сапёры, у них судьбоносно важно выяснить в самом начале жизни художником быть живописцем или нет. Потому что если выбрать судьбу художника и быть при этом посредственностью – самое страшное несчастье, зря прожитая жизнь и всё такое. Вот и я не хочу ошибиться, потом будет поздно или слишком трудно что-то менять. Когда думаешь о бренности бытия, склоняюсь ко второму варианту, когда вижу однокурсников, подъезжающих к институту на собственных автомобилях, склоняюсь более ко второму варианту.

На самом деле дело не в том, что я кому-то в тягость. Мне кажется, что тут всё-таки присутствует что-то из садизма. Есть потребность такая у человека, чтобы хоть кто-то от него зависел. Помню, когда я был маленький, в нашем городском парке куда меня часто водили родители была моя любимая карусель. Разные животные на которых можно было залезть. И билетёром на этой карусели работал старик, я его ненавидел вот за что. Он всегда задерживал нас детей, не пускал за ограду, тогда как на соседних каруселях тётя пускала. Это было так здорово стоять за оградой и с завистью смотреть на других детишек, которые, счастливые, проносились мимо и, смотря на тебя свысока, были горды этим и всё это было здорово. Но мерзкий старик специально не давал нам, хотя это было совершенно безопасно и неизлишне. Потом он рассаживал каждого ребёнка на карусели по очереди и не давал, чтобы кто-то сам выбирал себе животное и сам залезал на него. Мы же очень боялись дедушку и были так взволнованы, что не могли вымолвить и слова против, мы были дети, а он был взрослый. Это так портило всё, я часто вспоминаю теперь когда брожу в этом парке того дедушку, которого уже наверняка нет в живых. И мне становится немного грустно.

У этого человека была потребность властвовать и единственное место на планете где бы он мог его удовлетворить, была детская карусель. Вот так. Кстати, у Чехова есть рассказ "Унтер Пришебеев" тоже о таких же людях. В своём детстве я всегда боялся взрослых и не мог понять зачем им я, зачем они меня растят, держат рядом с собой.

Ну и вот по поводу зависимости. Ух, как я иногда ненавижу свою мать! И то, что все ей подчиняются. А мне бунтовать не выгодно да и бессмысленно это, ни к чему потому что не приведёт. Я знаю, что ей доставляет невероятное удовольствие осознание того факта, что мы с сестрой от неё всецело зависим в материальном плане. Бытовуха у неё – конёк. "Кто тебя кормит и одевает?" – любимое её выражение. Я не говорю, если бы она любила, я говорю если бы она хоть немного не была такая недалёкая... Когда же я наконец уйду из этого дома, я не могу жить с чужими людьми. Всё её материнство – издевательство над своими детьми. Но она этого не знает. Она не виновата. Но как мне плохо. Это ужасно портит и без того невесёлую мою жизнь, мама у меня продолжение того старика на каруселях. Не счесть всех тех моментов когда она ужасно огорчала меня своей неделикатностью, своей чёрствостью, своим отсутствием чуткости. Я тихо ненавижу, хотя знаю, что нельзя ненавидеть осу только за то что она оса. Если бы у людей было много домов, то они иногда не приходили бы домой, оставшись в одном из других своих домов. Это были бы маленькие праздники для избавленных домашних.

(из воспоминаний Л.А.Авиловой об А.П.Чехове)

Вчера как всегда сидели с сестрой на кухне, разговаривали. Осталось вино и торт – обмывали её первую зарплату. Я спрашивал нравится ли ей её новая работа и вообще. Она была не весела, вялая и уставшая, отвечала с неохотой. "Ничего особенного, обычная работа" – говорила она, ковыряя чайной ложкой в вареньице. – Сегодня составляли договор... Перебирать бумажки... если б платили больше..."

Сейчас утро, все уже ушли на работу, кроме сестры. Я пошёл посидеть на кухне в позе лотоса, чтобы не заснуть (не спал всю ночь). Сестра умоляла меня не свистеть в квартире; она то и дело быстрыми шагами ходила туда и сюда по коридору, распространяя запах своей косметики. У неё вообще очень много времени занимает подготовка к уходу куда-либо. Потом я слышу из её комнаты звук встряхиваемой фарфоровой копилки в виде королевского дога, это значит сестра бедствует и сейчас зайдёт ко мне попросить денег. Сегодня ещё выпал первый снег. Я подумал, что и я не знаю что мне надеть из тёплой одежды. Я всё ещё маленький мальчик о котором забыли и никто не думает заботится. Слышу звук захлопывающейся двери. Я медленно встаю засунув руки в трусы из-за холода, захожу в зал. От недосыпания руки мои сильно трясутся и сердце стучит с перебоями. На кресле спит наш оцелот, Тимонин. Смотрю в окно – мы живём на втором этаже. Необычный вид: крыши автомобильных кузовов в снегу и непривычно светло. Сестра спешит бодрой, немного покачивающейся походкой. Мне становится нестерпимо грустно от всего этого. Мне представляется чёрная строчка на экране монитора, которую я набираю: "Боже, на что мы тратим свою жизнь..."

Сегодня, когда шёл учится проходил мимо торгового киоска. Хорошо одетый мужчина, с красивым и добрым лицом смешно просунулся в окошко ларька и до меня донеслись отрывки слов: мамзель... папиросочки... знаете ли... будьте так добры.

Я улыбнулся про себя. Это похоже на неожиданный звонок незнакомой девушки, которая хотела бы с тобой познакомиться и вот, наконец, решилась позвонить.

Я уже стою на остановке, какая-то авария на линии, трамваи не ходят, я присаживаюсь на скамеечку автобусной остановки и вижу: всё тот же мужчина. Ему лет 40, может чуть больше. Я вижу как он задумчиво смотрит на лужу и глубоко затягивается сигаретой. Потом как бы приходит в себя, делает резкое порывистое движение, оглядывается по сторонам, находит взглядом мусорный контейнер, идёт к нему, незаметно вынимает из кармана своей кожаной куртки пачку купленных тогда при мне дорогих сигарет и выбрасывает её туда вместе с недокуренной сигаретой. Подъезжает автобус и он, не смотря на номер маршрута, быстро впрыгивает в него, двери за ним закрываются. "Старый романтик" – думаю я и продолжаю своё любимое занятие – заглядывать в сосредоточенные лица водителей проезжающих мимо автомобилей. Но всё-таки: такие добрые глаза у романтика...

Единственное, чего я хочу как чтобы было в этом мире, это чтобы люди не были так похожи друг на друга. Чтобы люди были максимально разнообразнее. Я даже знаю, что для этого нужно делать.

Недавно упрекнули в том, что я бесчувственный камень, прочитав мой дневник. Я же знаю, что чувствуя я очень много боли, но я не хочу её тут лить, мне как-то стыдно что ли. Мне кажется нужно быть сильнее жизненных неурядиц, "пусть лучше мир прогнётся под нас". Хотя, если было бы, наверное, красиво.

Писать стихи кому-то по почте сродни разговору с глупым человеком, и там и там твои слова уходят в небытие...

Приехал к ней. Мы с ней почему-то совсем не можем общаться по телефону. Только в интернете, где, кстати, мы с ней и познакомились. Она намного старше меня. Очень интересная девушка. Красивая, с добрыми глазами. Чего только она не знает, чем только не увлекалась. У ней в комнате так уютно. Была ночь, много часов. Пили пиво. Она не хотела курить при мне, смешная. Дала мне фильмов. У неё есть крыс, который спит в подвешенном к потолку клетки капюшоне и ест вьетнамскую лапшу быстрого приготовления в незаваренном виде. Этот грызун один раз, когда хозяйки не было дома, отгрыз самые нужные резиновые кнопочки на пульте управления от телевизора. Называла меня своим малышом, мне кажется она в меня немножко влюблена. Может в этом виноват мой сайт, на котором она много чего обо мне узнала прежде чем увидеть меня вживую. Рассказывала про свои туристические походы, про магию, про психологию и своих знакомых мужчин. Я уговаривал её уезжать из дрянного города, она смеялась, целуя меня. Как бы не были различны наши с ней взгляды на жизнь, чем больше я узнавал о ней тем она мне становилась дороже. Обнимая меня, она говорила, что мы так похожи, что ей кажется, что она обнимается сама с собой и что это очень необычно. Раньше была панком, кажется: рваные джинсы, рюкзачки, вечные наушники, длинные волосы... О самых что ни на есть важных вещах она толковала с несколько пренебрежительным тоном, как говорят гениальные творцы о своих вещах: "Да так, романишку или книженцию ещё одну накатал". Я тоже такой.

Крыса декоративна, выведена искусственным способом, такие долго не живут. И в тот день, когда твой зверёк умрёт, ты будешь грустная грустная.

Мне пришло письмо, мне пришло письмо!

За последние 3 года я ни разу не получал бумажных писем с почтовыми печатями и всё такое... Я был преприятнейшим образом удивлён, кто бы это мог быть, – думалось мне. Не без некоторой сакральности вскрываю конверт и начинаю читать одну из оказавшихся там бумаг:

"Уважаемый налогоплательщик, уведомляем вас о постановке на учёт и включении Ваших персональных данных в Единый государственный реестр налогоплательщиков..."

Неотложных и срочных дел целый ворох. Ни на что не хватает времени. Вот её предложение погулять в городском саду попинать листья.

Это так старомодно, так размеренно... В какие допотопные времена время текло не спеша, а сейчас заботы тревоги. Ведь настоящая жизнь – это вот так идти по лесу по осенним листьям, разговаривая с дорогим человеком. Притормози, притормози...

Идёт серьёзная лекция. Слышно даже шуршание ручек по тетрадям. Лекционный зал, 2-ой этаж. Во всём институте идёт ремонт. Из окна видны строительные леса, на которых стоят двое рабочих. Немного поодаль на голой ветке дерева зацепилась алая ленточка, завязанная бантиком, видимо, от чьего-то подарка. Те рабочие, кажется, штукатурят. У обоих явная южная внешность. Один уже поседел, другой же – довольно молод. Вот пожилой узбек положил свой инструмент на доски, закурил. Я перевожу взгляд поверх голов пишущего зала, и вижу, что одна голова не пишет. Это девушка, она о чём-то задумалась, глядя в окно. Я останавливаюсь на ней, и замечаю, как её глаза невольно скользнули в соседнее окно, где сидит курящий. Сидящий тоже любопытно начинает оглядывать студентов. Их глаза встречаются. Они некоторое время смотрят друг на друга, потом он как-то торопливо вдруг улыбается и тут же подмигивает ей. Девушка тоже как-то неловко улыбается, осторожно убирает свой взгляд с него, так же осторожно оглядывает своих соседей. Потом она снова, возвращаясь к нему, взглядом зацепляет фигуру лектора и в эту же секунду лектор перестаёт говорить. Она понимает, что он всё видел, когда диктовал предложение. Профессор продолжает молчать, опустив глаза в свои бумаги. По рядам проносится шелест выпрямляющихся туловищ. Когда, через некоторое время, ей опять удаётся посмотреть в окно, там уже никого нет. Она не может сдержать улыбки, думая о смешной шапочке, как у лыжников, и рваном свитере.

(Институт права БашГУ, /октябрь 2002 г.)

У меня есть замечательнейший индикатор. Моя любимая "лакмусовая бумажка". Это блокнотик, который я вечно ношу с собой, записывая туда всякие свои мысли.

Есть лекции в моём университете, на которых я не успеваю записывать в этот блокнот всё то что приходит ко мне в голову при слушании этой лекции. Есть и такие лекторы, у которых я вообще ни разу не достаю своего блокнота, настолько такие лекции не будят мысль, не порождают вопросов, сомнений, желаний, эмоций! Пусть хотя бы возмущение, что ли... глупостью преподавателя, так ведь нет, единственная реакция нормального человека на них это безразличие. Ни любовь, ни ненависть, а самое худшее – безразличие. Это ужасно.

Кстати и книги я тоже так же оцениваю. Вне зависимости от их аксиологической значимости. Книги – катализатор мыслительного процесса. Есть книги, они больше для чувств чем для ума. Это как телевизионные сериалы и убийственные боевики – суррогат тем эмоциональным переживаниям, которых не хватает смотрящему. В принципе, это та же самая жизнь в силках своих первичных физиологических потребностей, но это, конечно, более высокий духовный уровень. Здесь минимум познания, поиска. Всё больше убеждаюсь, что единственное достойное занятие в этом мире это размышлять, для всего остального не стоит и жить. В этом смысл жизни всякого истинного Человека.

И правда, ведь нет абсолютной и окончательной истины, есть только уровень требования к себе.

На соседнем ряду вижу шапку из нерпы, это того самого мажорика, который приезжает на лекции на своём джипе. Так хочется потрогать, прикасаться щекой и гладить, гладить... Никакого обострения классового самосознания, никакого отрицания частной собственности.

Полусонно сидит он, развалившись на парте, и слышит где-то за окном странный гул, но никому из студентов нет до этого дела, так как они заняты записыванием научных фактов. Методом научной же индукции я понимаю, что это, видимо, огромный трактор. Я закрываю глаза, кладу свою голову на руки и начинаю вспоминать о детстве, когда с деревенскими, такими же, как сам, пацанами катались по бескрайним океанам-полям на сказочных колхозных тракторах. В деревне почти не осталось дееспособных взрослых мужчин, поэтому работать приходилось сущим детям. Как сверху вниз стальных гусениц потешались над старушками, везущих охапки зелёного гороха в скрипучих телегах. И какие были вечером чёрные руки от масла и мазута и как их потом мыли в ведре с ледяным бензином. Забыв обо всём, я тихонечко начинаю мяукать и никто из рядом сидящих не понимает что это такое и откуда. Проснувшись, обнаруживаю, что аудитория пуста, а ноги страшно затекли и нестерпимо колют меня тысячами иголок.

Давно не общался с современниками, тьфу ты, со сверстниками. Вот вышел в Интернет – там это без проблем за 5 минут. Начинаю расспрашивать какую-то девушку о том, о сём, о жизни, о парнях и т.д. Она так оживилась и начала... О том, что пока у неё никого нет, потому что ещё не зажили раны от предыдущего "козла", но это ничего, скоро приедет принц... Много говорила о том, как она сильно страдала и страдала, но это тоже ничего, что нужно радоваться жизни и веселится и всё такое в этом духе. Ладно думаю, хватит пока. Отключаюсь. Подсоединяюсь к другой мамзель-стриказель. Спрашиваю, чего это она такого хорошенького в жизни делает вообще-то? На что она, перед тем как переспросить, удивлённо пожимает плечиками. Хм... Опять душевные раны и страдание, но улыбка на лице и весёлое расположение духа – стараемса, мол.

И какой вывод?

Боль – необходимое условие любой эволюции.

Вот так, а ты говоришь, что с девушкой познакомиться хотел...

Мне неудобно приглашать домой гостей, потому что в моей комнате стоит огромный шкаф весь забитый умными книгами.

По стране шагает великая перепись населения. Я жду не дождусь когда ко мне придут переписчики, какие-нибудь студенты. Когда они спросят меня кто я по национальности я с гордостью отвечу им: "никто". Или просто: "космополит". Студенты же будут недоумевать, не зная значения этого слова. Хорошо...

"Не относись к жизни так серьёзно, – говорят мне, – относись проще".

Это как читаешь свой школьный дневник и улыбаешься над своими детскими проблемами тех лет. Чем ты жил тогда, просто смешно и совсем не стыдно, потому что в таком возрасте все инфантильны.

(из письма А.П. Чехова от 14 февраля 1904 г.)

В том же году, летом Чехов умрёт.

Тяга к путешествиям это то же самое желание озорного ребёнка пойти погулять и поиграть во дворе. Только масштабы совсем другие. Я помню как мы с моим дворовым другом предвкушали те неведомые места, которые мы обнаружим. Это было нашим самым любимым занятием. Мы каждый день узнавали новые места и до того забирались невесть куда, что приходили домой только к вечеру. Считаю, что совершенно необходимо отпускать детей так далеко самостоятельно, даже рекомендовать им это. Вероятность того, что с ними что-то случится не так уж велика, а польза несравненна. И в деревне самогонку пить по ночам тоже нужно разрешать. Потому что, если человек неудался он всё равно будет таким каким будет, а оберегание его – сизифов труд. Что толку запрещать, отнимать, если не можешь ничего дать взамен того. По любому человек занимает свою полку где-то к 20 годам, независимо от того как он прожил до этого. Скольких впечатлений я лишился из за мамаши своей, которая больше заботилась о своей благодетельности чем о моих интересах. А ведь если справедливо рассудить она ни в чём не виновата, просто она не понимает некоторых вещей, разве за это можно упрекать. Вот оно как, брат. Невежество – самое худшее что может быть в жизни людей.

Сижу на лекции, как в тюремной камере. Пытаюсь пересилить сонливость, читаю пожелтевшую книжку Чехова, один из его самых грустных рассказов. ...международные механизмы защиты прав и свобод человека и гражданина... Лектор-татарин, по совместительству какой-то важный чиновник в республиканском правительстве, видит мою книгу, но он интеллигент. Впереди меня сидит студенческая супружеская пара. С девушкой я когда-то дружил на первом курсе. Она угощала меня горшочками собственного приготовления, гордилась ими. Подарила мне свои серёжки из можжевельника на память, когда их потрёшь в руке, они начинают испускать аромат. Они и сейчас лежат у меня в столе. У них уже есть сын и в университете они всё время ходят за ручку. Лектор читает из газеты постановляющую часть какого-то решения Гаагского Европейского Суда. Парень впереди внушает уважение своей спокойностью и молчаливостью. Вдруг он как-то оживает, резко наклоняется к своей молодой жене и шепчет ей: "А я уже читал эту статью, это Российская газета, вчерашний номер. Я читал это решение, да, да. "Девушка, не смотря на него, быстро кивает головой. Он уже медленно выпрямляется и снова слушает татарина. Девушка косится на него неодобрительно, но с любовью.

Кажется, мне уже не суждена "равная" любовь. Полностью разочаровался я в этой мечте встретить кого-то. Девушку ли, друга, не важно. Я понял, что и всю жизнь искал не полового партнёра, не объект любви, не будущую супругу, боже упаси, я искал свою мечту. Была вера в человека, не хотелось соглашаться с обречением на одиночество. Теперь меня жестоко "избили", теперь я покорён, смиренно преклоняю голову перед немилосердной природой. Остаётся только писать, дуря голову другим надеждой на что-то. Больше делать нечего тут. Хотя осталась ещё одно неисполненное желание – другие страны, путешествия по неведомым местам, но боюсь я, там меня ждёт всё то же разочарование.

Сижу на лекции хмурый, подсаживается товарищ. Он рад, что встретил меня, возбуждён, потому что сейчас я буду ему в чарующих красках описывать все прелести Интернета. Он совсем недавно дорвался до виртуального мира, он только начинает свою виртуальную жизнь, он воодушевлён небывалыми возможностями. Его ещё ждут большие разочарования, но это ещё не скоро, года 2-3. Как я ему завидую. Я вижу его улыбающегося, он думает о том электронном письме, которое пришло ему сегодня утром.

У меня очень плохое душевное самочувствие. Я знаю отчего это так. Меня гнетёт окружающий мир и я не властен поменять что-то, так как это относится к внешним объектам и явлениям. В бредни типа "если хочешь изменить мир, изменись прежде сам" я не верю. Дома царствует одна только пошлость и глупость. Ужасающее непонимание и безразличие к чему бы то ни было, благо есть отдельная комната. Я всё время запираюсь и сижу в ней, понимаю что так негоже но как же мне быть. Домашние тоже видят что я стал совсем чужим для них. Они, наверное, понимают, что мне с ними не жить и поэтому стало много упрёков, недовольства и проч. Маман ложится очень рано и думать не смей что-то делать после 10 вечера! Никого не пригласишь в гости всегда кто-то есть дома да и не хочется честно говоря предпринимать эти жалкие попытки... Хреново, да уж. Сказал своим, что ненавижу юриспруденцию и не собираюсь отдавать ей свою жизнь, сдавать мозг в гардероб: они не понимают. Для поступления в философскую аспирантуру тоже никто не хочет со мной говорить.

Повеситься нахрен, что ли...

Вот образчик, полюбутес-сь.

Наглядный пример обрисовался в моей студенческой жизни.

Читаю "Доктора Живаго", очень нравится, бодро читаю, в сон не клонит, значит действительно близка вещь и будит чувство. Но не даёт покоя мысль из внешнего мира, о том, что много людей живут рядом со мной и что они хотят от меня кучу разных вещей. Например завтра у меня семинар по избирательному праву, но я читаю Пастернака чёрт побери! Всё-таки скверна пересиливает меня, я лезу в Интернет, нахожу там тексты про выборы и проч. И начинаю читать их. Потом я думаю, что у меня будет хорошее настроение потому что я буду готов к семинару, а уж если я готовлюсь к семинару, это целое событие в нашей группе в универе. Но если я всё-таки бы пересилил и выбрал Живаго, то эти ночные часы бы я провёл не в особой радости, потому как всё-таки не смог бы отделаться от мысли о необходимости подготовиться к семинару. Как же это так. Можно сделать правильный выбор, с точки зрения твоих убеждений, но до такой степени неприятный и результаты у него отложены во времени, поэтому не наглядны и кажется будто их вообще нет. Этот правильный для меня выбор будет всё-таки читать дальше Живаго, не обращая внимание на избирательные права граждан. Ведь я давно забил на юриспруденцию, зачем мне это. Для меня приоритетнее Пастернак, ибо жизнь коротка. Такое одиночество, выбытие из общего потока. Что нужно для того, чтобы перестать беспокоиться? Видно я не созрел ещё, видно не вырос пока. Вечность разберётся, "кто из нас холоп". Вот поэтому я убегаю от всего, что может смутить меня. Это порочный круг, послушайте. Например, первые курсы я ужасно много времени уделял девушкам. Но как же я мог скорее разочароваться в них, ежели каждый вечер я не садился за книгу, а бежал к очередной красавке, купив по дороге пачку презервативов? Поэтому я думаю так. Если ты не в силах бороться с чем-то то и не вступай в борьбу. Ведь вот какой парадокс. Есть какое-то самое верное решение той или иной проблемы. Но ты не знаешь этого решения, так как оно как бы лежит в тебе будущем. Ты можешь прийти к этому решению когда повзрослеешь, многое поймёшь и т.д.

Вот есть такая теория, где какие-то просветления и прозрения сознания предстают как перелив через край воды до краёв наполненной чаши. Чаша – это наше бессознательное, подводная часть айсберга. Мы живём ничего не подозревая, наша чаша незаметно для нас постепенно наполняется по капельке. И не помышляя и нежданно-негаданно даже беспричинно, в какой-то момент вдруг что-то становится до такой степени ясным и понятным... Это и есть переполнение и перелив. Так вот, я и говорю, что некоторые решения лежат как бы в тех первых каплях. переливающихся за края чашки в то время как мы-то находимся в том времени, когда перелив только ожидается. Вот почему я разработал свою информационную теорию. Это как бы беспроигрышный вариант способа жить. Чем большим количеством информации мы будем обладать, тем меньше глупостей мы будем делать.

Знаете, раньше я считал небоязнь смерти высшим достижением. Сейчас же говорю, что тот кто в любое время готов уйти в царство теней просто дуралей. На самом деле заслуживает восхищения когда человек не хочет уходить из этого мира только для того, чтобы испытать наивысшее страдание. Познать до конца и всецело настоящую мирскую печаль и скорбь. Вот это да! А то говорят некоторые, мир хренов живите сами в этом дерьме, а нас увольте и избавьте. То же мне; а вот те кто (альтруистично звучит глупо, т.к. не для людей а для вечности) остаются испытать самые отдалённые уголки антиэнтропии...

Бессонница. Почти утро. Встал, натянул холодные одежды. Уселся уютно. Успокоился. Артур Шопенгауэр. Неутешительная философия, но правдивая. Чувствую, как начинают блестеть собственные глаза. Неведомые вещества проникли в области головного мозга и нарушают там спокойствие, опять думаешь об энтропии. Это неотвязное слово. Старик, больше всего в жизни не любивший Гегеля и пошлость. Зажмуриваюсь на последнем слове знакомого абзаца и фантазирую. В этот самый момент есть где-нибудь на этом шару человеки, читающие старика Артура в эту самую минуту как и я? Да, конечно, сир. 25-летняя Сюзен из Австралии. У них сейчас обед, это кукурузная ферма. она забралась на чердак там у неё местечко. Негр Джон из 22-го квартала Нью-Йорка. Матрос на судне, близ Антильских островов. А также японец Ишито в палатке на горе.

Рано утром проснулся от какого-то противного шаркающего звука за окном, который мне мешал разговаривать по телефону; оказалось, что это дворничиха скребла снег жестяной лопатой.

Это не я стою в окне с заспанным лицом и с дымящимся половником в руках. Это не я смотрю на улицу и сублимирую прохожих. Это не я думаю о 5 % КПД двигателя внутреннего сгорания, смотря на соседа прогревающего мотор своего ВАЗа. Размышляя о том, как моторное масло умаляет удельный вес энтропии энергии трения. У меня есть 3 боевых патрона от автомата Калашникова-74, они говорят мне о том-то и о том-то.

Днём же ты уже сидишь в солнечной аудитории подальше от всех и читаешь книгу. Какие-то шорохи и прыжки. Оказывается, это залетели воробей с синичкой и клюют мусор на полу, неодобрительно поглядывают на меня улыбающегося...

"Всё решительно было по-прежнему: из щелей выглядывали тараканы и даже их как будто больше сделалось, но были и некоторые измененьица".

М. Булгаков. "Похождения Чичикова".

А. Герцен. "Былое и думы".

Всю свою жизнь я пробираюсь по ночам на кухню и когда включаю свет, то начинается невиданная суматоха среди моих тараканов. Я хватаю тапок и начинаю их убивать, потом я смываю их в канализацию. Хрупкая казнь тараканов янтарных, меднокрылых и лёгких, безумных, как ветер. И так всегда. Меня не смущает, что своими набегами я способствую оглуплению этих существ. Тем не менее, я по-прежнему прихожу воевать по ночам на кухню, а тараканы живут тоже всё так же. И ничего не меняется и не зависит от меня и от тараканов. Никто в сущности не умирает. Люди очень похожи на тараканов.

И ещё в детстве я коллекционировал стихи про тараканов.

Ухватившись за поручень, я в трамвае еду на экзамен. Не спал ночь. Под мышкой у меня Уголовный кодекс Российской Федерации с вложенной внутрь зачётной книжкой и Закон об оперативно-розыскной деятельности. Экзамен по уголовному праву и процессу. Я растрёпан и не брит, заспанные и красные глаза. Потёртая кожаная куртка а-ля чекист НКВД. Пассажиры смотрят на меня с пугливым и уважительным интересом, видимо, из-за кодекса.

Только что приехал из универа и вот что хочу сказать.

Оказывается, совершенно особенное удовольствие читать во время занятий, в полной и шумной аудитории. Такой контраст. Совсем не то, что в своём тихом доме листать страницы. Представляешь себе то о чём читаешь и в то же время разговоры вокруг, так необычно, так нервно и в то же время спокойно.

Дождавшись пустой трамвай, чтобы можно было сидя почитать, поехал домой. На какой-то остановке, оторвался от книги (уронив на колени), чтобы обвалять картинку в муке своих мыслей. Взгляд в окно, на свет в темноте. Напротив моих окон окна другого остановившегося трамвая. Несколько секунд, не скользя, это лицо, отрывающееся от своей книги и сразу же на меня. Взгляд. Медленная потупленная улыбка. Благодарность. За что? А я впиваюсь в неё. Передержки быть не должно. – Осторожно, двери закрываются. – И опять темнота. Мне почему-то нестерпимо хочется кому-нибудь об этом сказать; о том, что этот 4-х секундный взгляд и есть жизнь, потому что она так же скоротечна и бессмысленно ценна. Я обвожу взглядом яркий салон трамвая, но серые уставшие люди... Как же так.

Л.Н. Толстой. "Отрочество".

Мой старый дребезжащий трамвай взбирается на холм и взору открывается вид на долину панельных коробок-домов, как новогодние ёлки они сверкают и оттого кажутся немного прозрачными. Моя больная фантазия не может обхватить всего того, что может происходить в каждом огоньке, в каждой комнате. Так много людей, миров. Почему-то мне всегда становится неприятно от этого. Мне всегда хотелось, чтобы на свете было как можно меньше людей. Почему я подумал об этом, ответ известен только мне одному. Потому что до этого прочёл в своей книге описание пустынной улице, на которой не души. Всегда приятнее смотреть туда, где нет людей и думать о людях, чем смотреть на вечерние многоэтажки и думать об одиночестве.

Завтра с утра – приставучая песня, слышанная случайно на кухне поёт сама себя во мне.

Мы едем на ненужные для некоторых едущих лекции.

Моя жизнь проходит, вернее уезжает куда-то в трамваях и автобусах, этих общественных институтах социального благополучия. В наблюдениях за безжалостными уличными драмами моя жизнь утекает, как вода из под крана...

– Как же тебе объяснить... Вот садись-ка сюда, смирно сиди, не шевелись. Посмотри. Чувствуешь, как жизнь идёт, и проходит? Не жалко?

– Да, в самом деле, как будто рейс задерживают и ты вынужден дожидаться...

...про ту девочку, дневник которой читал вчера на каком-то богом забытом сайте, трогательный, насквозь душещипательный, до слёз в своей наивности и девственности, и те радости там старательно записанные, как в детстве посадили молодые дубки, проращенные из желудей, про дедушку, который сейчас где-то там в деревне открывает дверцу холодильника, из которого всегда так ужасно пахнет и, стараясь не кряхтеть, медленно вытаскивает он оттуда початую бутылку водки, на этикетке которой изображён нынешний президент страны. Старый и пьяный человек смотрит через окно в ночь и думает о том, что уже ни одного из его фронтовых однополчан не осталось в живых и не всё ли равно...

Приостановись...

Только ты да я можем ехать так и думать об этом:

"Да-а-бы или что-о-бы понять цену кайфа-а..."

Вчера она написала мне письмо. Между прочим, обмолвилась также, что у неё – никого, что я мог бы наведаться в гости. Я пришёл. Тортик, вафли, кофе. Она была рада видеть меня ещё больше чем всегда. Я, как обычно, даю себе обещание, что это – в последний раз, и каждый следующий раз – последний. Необыкновенно нежна, изощрённые и "антиханжеские" формы ласк. Я просил её покурить при мне, она не хотела этого запаха. Изображал в лицах, как ты покупаешь в промтоварах пару свечей, одну большую, другую – поменьше, а продавщица сказала, что на складе есть и побольше, если нужно...

Уже не помню какой раз за всё долгую ночь, она даже умудрялась играть при этом со своим котёнком. Я пугаю её, объясняя, что ноги сводит оттого, что это какой-то вирус проникает в нас. Трудный финал "ну, как добрался", мой. В её карих глазах благодарность. Учащённое дыхание, пот холодит спины, между нашими животами хлюпает влага. Наконец-то, такое длинное послание морзянкой неведомо кому. Замирание. Слышно только тиканье настенных часов и немножко шубуршанье её крыса Валерьяна в клетке. Ни дыхания, только несколько секунд пустоты. Это как вдруг оказаться в открытом космосе, с открытыми глазами. Поцелуй запотевшего виска. Надо бы запомнить ассоциацию протекания жизни как полового акта... Опытные в сексе партнёры не спешат; играют со своим вожделением; растягивают удовольствие в прелюдии, лаская друг друга почти до обморока. Извращенцы идут дальше: они мучают друг друга (связывают, бьют и т.д.). Иногда твои глаза кажутся очень старыми, а иногда, наоборот...

Обнимая меня и закрыв глаза, она подбирает прилагательные к морю, к шуму волн, к необитаемому пляжу. И когда, лёжа в её широкой постели, я наблюдал тёмное предрассветное небо сквозь тюль на окне, она вдруг проснулась, посмотрела на меня так жалостливо, потом порывисто прижалась, и, уткнувшись мне в шею всхлипывая прошептала: "Я не хочу умирать..."

Утро. Долго ухожу. Дурашливо гадаем с ней о чём пахнут мои перчатки. На лестничной площадке я подаю тебе ручку на прощание. Ты пожимаешь её трепетно – так прощаются бессмертные. Я отступаю молча, ухожу – так прощаются мужественные и гордые. Уже идя спиной к тебе и не смотря, только помашу рукой – так делают американцы. Спустившись и завернув в пролёт этажа, отправляю воздушный поцелуй – так поступают французы. Идя, ёжась, к остановке, шепчу “прощай, прощай” – так делают все.

Озабоченные лица прохожих. Мимо внушительного банка, молодые костюмы, одухотворённые дорогой туалетной водой, курят дорогие же тонкие сигареты; я в дешёвой шапочке и заношенная куртка, ко мне не применимо прилагательное "дорогой". Они не задерживают на мне ни взгляда совершенно. Это мир или этот мир. Мне всегда и каждый раз неизменно стыдно своего жалкого вида, потому что нет у меня столько собственного достоинства, презрения к их условностям, наглости и т.п.... или наоборот, оттого, что слишком много?

В маршрутном такси я засыпаю, женщины смотрят на меня с пониманием, остальные совсем не смотрят. Иногда, пробуждаясь, я вспоминаю как она изображала белочку лапками кверху, как просила нарисовать химическими чернилами якорь у ней на груди, улыбаюсь при этом как пьяно-блаженный идиот. Потом я замечаю у одной из женщин полиэтиленовый пакет; на нём изображён кипящий ночной город, какой-то далёкий, нарисованный. Снова темнеет в глазах, я начинаю слышать шум полиэтиленового города; я – Нью-Йоркский таксист, проезжающий мимо красивых проституток из России с умными глазами.

Какие такие люди сидели и будут сидеть после меня на этом сиденье? Случайно заметил, что моё изображение в водительском зеркале обзора салона не повторяло моих движений. Меня это нисколько не удивило. Я отвернулся и продолжал с отсутствующим видом сонно смотреть в окно. Там я вижу большую дорожную рекламу: абсолютно белое полотно и только маленькая стальная скрепка изображена в середине стенда. "Неплохо", – думаю я. Я вообще не люблю рекламы так сказать с человеческим фактором, тем более довольным и улыбающимся. "Всё очень просто, mon petit, всё очень просто...", – звучат во мне её слова. Потом эти слова сменяются другими, уже с какой-то бумаги, приклеенной прямо напротив меня: "Правила пользования городским общественным транспортом. Принимаем заказы на обслуживание свадеб, юбилеев, экскурсий, выездов за город, похорон. Грызунам проезд дороже. За рулём ангел".

Около моего дома сидит мокрая кошка и, сосредоточенно следя за плавающим в луже окурком, о чём-то думает. Осторожно беру её, не сопротивляющуюся, и всё ещё смотрящую в лужу, переношу под козырёк подъезда. Оказывается, бывают ещё и дождевые кошки...

Через неделю натыкаюсь на её светлый волос на своём шарфу. Присев в кресло, долго смотрю на него, пока не понимаю, что та кошка под дождём и была ты.

Было 2 часа избирательного права с молодым аспирантом. Он сам совсем недавно окончил наш Институт, молодой. Вообще обнадёживает, когда знаешь, что такие люди есть. Всё время – дискуссия, споры. Считать ли избирательный процесс – как закреплённые нормы или как действие. Он говорил, что пытается заставить нас думать. Большинство скучало, просилось отпустить их домой, чем немало огорчало его. И зачем все эти споры? Потом всё кончилось. Коллектив учебный у нас не дружный, поэтому каждый сам по себе выходил в дождливую и холодную темноту. Я брёл медленно к своей остановке, он быстрым шагом обогнал меня. Ни слова между нами. Я знаю, просто нам было как-то стыдно. За то, что я иду на трамвай, а он на автобус; за то, что на улице снег и наш семинар – лишь сверкнувший бал середь безлюдной ночи. Это когда нежданные гости видят твой домашний беспорядок, твою грязную одежду. Хороший был бал, но почти никто там не танцевал...

Когда я окончательно понял что радикально отличаюсь от других людей?

Когда нашу роту отправили на работы в поле. Я с удовольствием махал тяпкой потому что в противном случае я бы маршировал. Все другие же ни за что не хотели брать в руки инструмента, считая это позорным. Наш командир сказал на моё усердие, что во мне есть что-то рабское.

Я не могу уже отказаться от интеллектуальной жизни, я слишком много её вкусил. Родители прошляпили, теперь я "потерян" для всех. Я не смогу быть уже хорошим служащим какого-нибудь госучреждения, потому что я скорее там сдохну с тоски. Это мне напоминает общение с зеками из СИЗО, как-то мне довелось общаться с этими уголовниками. Посмотреть на них можно, но беседовать, а тем более работать или жить с ними – это уже просто невозможно. Ни один нормальный человек не может этого вынести. Миллионы людей пропадают в этих учреждениях всё своё время, это просто ужасно.

У нас рядом с домом есть контора автомобильного такси. Там всё время много стоит машин в ожидании вызова. Идёшь мимо рядов машин с шашечками и смотришь на таксистов, одиноко сидящих на своих местах для водителя. Большинство просто сидят, слушают радио или просто глазеют на прохожих. Всего одного видел с какой-то газетой, это был кроссворд.

Вот так, государи мои, мы и сидим всю нашу жизнь в ожидании чего-то...

В университете был семинар по правам умственно отсталых и прочих душевнобольных. Никто не хотел понимать меня с моим "Идиотом" Достоевского, я хотел остаться один. Но нифига, в коридоре меня преследовали на улице. Неожиданно удивила только одна вещь, что у моих любимых трамваев две двери: одна – в начале вагона, другая – в конце. И что если все пошли к передней, я обязательно пойду в заднюю, лишь бы не быть с ними. Побольше бы было в жизни таких "дверей".

Смотрю перед сном порнографические фотографии. Всматриваюсь в женские лица, думаю о том, что у них там за окном солнечный день; о том, что её страна так далеко отсюда, от моего города, где я рассматриваю порнокартинки. Если бы я был там, я бы пригласил эту молодую девушку в бар, мы бы смеялись. Она бы говорила мне, что с работой туго, но это ничего.

Наверное, я действительно ненормальный.

Наплевал ли я на угрозы рефераты работы всякие дефекты ли системы не засматривался ли на войну всех против всех, замеченную англичанином сэром Гоббсом. Не наливал ли себе непосильный жбан кофе, который намеревался перенесть в ванную под сломанный душ. Сидел слушал тягучие и всегда грустные башкирские романсы на кухне по радио, виделся ли ему парень туда-сюда ходивший на крыше, была видна также бутылка в его руке. Вспоминал ли тебя?

Я бы сказал так: как бы ЗАТРАХАЛИ, но правда, если есть в кармане "пачка сигарет", значит всё не так уж плохо на сегодняшний день...

Вид из моего окна немногорадостен, как и скучен паук заключённому одиночной камеры. Послушай, послушай, там совсем не далеко, это не поздно. Ты знаешь, в нашем городе есть кризисный суицидный центр, сейчас я дам тебе его телефон доверия. Я знаю изменить долженствует, ты же человек брат или сестра мне, послушай... Даже из Кубы на матрацах для загорания доплывали на Майями бич, а в Австралии... там есть ферма где нужен пастушок, ты. Иначе что, ты сойдёшь с ума? Итак, жбан, голое юношеское тело, запотевшее зеркальце, бубнишь себе под нос сокровенное, как когда-то вокруг костра далеко-далеко танцевали. Потом, устав, лежали на звёздах, ничего не говорили, ибо всякая фраза, какая бы она ни была, лишь... но удивление от рассказанных друг другу своих снов, как, например, чудилось, в предрассветный час, будто комната – это вагон поезда, мчащийся во мраке неведомо куда, а за окном пускают золотой салют. Потом нескончаемые вереницы грузовых машин машин, а так солдаты солдаты.

И никогда не кончаются у нас с тобой темы для разговоров, хотя я давно уже перестал записывать твои смешные и грустные высказывания.

В рот пароход!

Я ей некрасивой откуда-то взявшейся перед моими пьяными глазами рассказывал про трамвай, у которого всего две двери. Я проникновенно объяснял ей, что и это тоже не имеет никакого значения, потому что "будьте осторожны, двери закрываются" понимаешь ли ты, они закрываются! Она кивала как правило не замечаешь, улыбалась. Выпьешь слишком много хочется приставать и цитировать прохожим Шопенгауэра, а потом лечь на асфальт посреди автомобильной дороги и, наконец, успокоиться. Бескорыстный будущий алкаш, слушающий Виктора Цоя и читающий Антона Чехова. Но мы-то, мы-то знаем кто из нас... эх, всё к чёрту!.. Милый мой дедушка, пишу тебе из далёка, нового у нас нет ничего, пишу чтоб сказать, что живём мы здесь грустно и печально; про то, что больше нет сил, про то, что я почти запил, но не забыл тебя... По утрам на остановках я обращаю внимание людей на себя, когда вожусь ногами со снегом. По вечерам я хожу среди людей ли нет ли, не знаю. А в остальное время я отсутствую. Забери меня пожалуйста отсюда, мочи моей больше здесь нет, пропадаю... Я подожду ОТВЕТА от тебя ещё немножко, потому что все мои надежды на перемены закончились и больше ничего не осталось. Но это ничего себе, скоро наконец-то всё закончится. Стучишься ли в дверь к родной своей сестре, говоришь пойдём попьём чаю, и почему именно сейчас, в три часа ночи? потому что в последний раз. И я не знаю точно кто из нас прав, закройте за мной дверь, я ухожу. Самоубийца, решивший "вернуть билет" на самолёт с серебристым крылом, что взлетая оставляет земле лишь тень...

напиши мне

когда закончится жизнь и писк будильника напомнит тебе о том что некуда больше спешить

напиши мне когда слова перестанут быть словами напиши мне

и пусть отсутствие адреса и адресата будет гарантией искреннего ответа

напиши

P.S.: Не хочу больше никого обманывать. Первый и последний этаж не предлагать.

Живём дальше, однако...

В детстве, завидев паучка, спускающегося как скалолаз с потолка на пол, я тихонько подходил к его верёвке и незаметно срывал её на месте крепления, наматывая на руку, а паук травил свой канат и никак не мог добраться до пола, я всё ждал, когда же у него кончатся нитки, ведь не может же, в самом деле, бесконечно выходить из него этот трос, и вот, паук, поняв что что-то не так, полез наоборот наверх, к моей руке...

Я всё-таки студент. И у меня сессия. Я тихо сижу со своим бессменным другом компом, а за окном завывает вьюга. Я пишу какие-то тексты, я считаю их глупыми и ненужными, но всё равно пишу, потому что это моя война. Я перестаю стучать по клавишам и опять тихо... думаю. О том, что кроме этого ветра за шторами ничего и нет, что все эти дела, которые я неусердно делаю – выдумки людей от скуки. Так и есть, это всё ерунда. Я уже не доказываю преподавателям, что латинская семантика слова реферат означает – учебная работа для повышения аналитических способностей и интеллекта, а не для отнимания времени у человека. Я уже не улыбаюсь им, и не говорю с задорной улыбкой "богохульные" мысли против оправдания права и государства. Я обычный заключённый, меня взяли в плен и выхода из этого вражеского лагеря нет. Просто так зашёл в общагу к одногруппнице, увидел фотографию одной девушки, умершей на первом ещё курсе. Она вспомнила, что случайно увидела тогда, как я на кухне в задумчивости написал на каком-то клочке бумаги: "Уходят девушки от нас, они уходят и уносят холодный блеск холодных глаз..."

Начали рассуждать о смерти. Сказала, что не понимает, как один какой-то её знакомый тоже самоубился. Неужели, говорит, можно до такой степени не любить жизнь. Глупая, она и не подозревает, что именно самоубийцы больше всех любят жизнь, но жизни-то (самой настоящей, а не дерьма) им и нет.

У нас в городе есть две двадцатиэтажки, кажется, это самые высокие дома. Подростки со всего города до того облюбовали эти высотки, что пришлось поставить туда охрану. По статистике... прыгать на асфальт... это только психически ненормальные... да нет, ведь всякое бывает.

Блин, зря я начал думать, теперь я уже не могу больше писать этот долбанный реферат. Такие формы обучения неплохие, я не против, но они для кретинов. Я же не кретин чёрт побери сидеть 60 листов исписывать своим тараканьим бегом. Студент Шакиров, с вас 14 часов вашей жизни, пожалуйста, оплатите в кассу № 2.

В детстве, мне доставляло особое удовольствие рисковать. Больше всего я любил залезать на всевозможные высоты. Взрослые просили меня, чтобы я не занимался дурью, что такие дурачества просто глупы. Времена детских дурачеств прошли, наступили времена больших, взрослых дурачеств. Но теперь меня никто не ругает, напротив, даже заставляют совершать глупые поступки. Что за странный мир, мама?

Уважаемый Сократ, как мудро вы поступали не записывая своя мысли. Вы относились к жизни так несерьёзно, дурачились с молодыми девушками, рассказывали им странные истории. Легкомысленный старец, он ненавидел кухонную посуду и выстиранное сушашееся бельё.

Неправда, что ты не думал о нас, ты думал очень много, больше всех. Но что мог ты поделать с этой бессмыслицей. Какая разница. Нет, нет, ты не должен был. Никто ничего никому не должен, в этом мире так много долга. Нет, я не прошу, просто так стало грустно далёкий предалёкий дедушка Сократ. Если бы ты пошутил надо мной на своём греческом языке или латыни, ухмыляясь – я бы ничего не понял. Вот так живём мы тут, севернее от того места где был когда-то твой каменный дом. Здесь холодно, города у нас совсем другие чем ваши жаркие полисы. На улицах наших городов ходят угрюмые люди, а снаряжаться на войну не так приятно как когда-то. Скажи, не казалось ли тебе когда-нибудь, что люди на улицах пустыми как бы видятся, словно надуманными? Передаю тебе привет отсюда; знаешь, ещё из того, что ты любил сейчас ничего не осталось, всё куда-то исчезло. Хочу открыть тебе маленький секрет: твоя душа не умерла, когда ты выпил кубок с цикутой, она осталась жить. В каждом из нас по чуть-чуть и даже во мне. Ну, прощевай. Только с тобой мне нравится разговаривать. Пойду пить чай. Пробовал ли ты когда-нибудь индийского чаю?

Сижу часами в коридорах в ожидании когда у меня примут зачёт или экзамен. Сердце, конечно, уже не бьётся от волнения, как это бывало на первых курсах. Есть только раздражительность на то, что приходится так много времени тратить на ожидание, дабы исполнить формальный ритуал.

Я сижу в коридоре, облокотившись спиной на холодную стену. Девушки с младших курсов идут, раскачиваясь. Они никогда не читают объявления на досках объявлений, они никогда не оборачиваются на свист. Они только чуточку тронут меня своим взглядом свысока и тотчас делают вид будто живут не в одном со мной мире, вернее, с такими, как я. Шлейфы благоухающих духо'в тянутся за ними. Через несколько лет они перестанут так тщательно следить за собой и тоже станут внешне незаметными и серыми, как я сейчас в своём старомодном свитере.

В день моего рождения СССР официально присоединилась к Женевской конвенции о запрете рабства, ратифицировав её.

Во время студенческой сессии всё так же, как во время революции. Непрекращающаяся спешка, целый день на ногах, бессонные ночи, бесконечные переговоры по телеграфно-телефонной связи... Я невыспавшимся полковником хожу и отдаю самому себе приказы.

Когда человек спит крепким сном, его будят, а он вставать не желает, а хочет только дальше продолжать спать... такой человек может в полусне пойти на чудовищные уступки, обещания и договоры в пользу будящего его, лишь бы только поспать ещё минутку.

Вижу, как какой-то бомж ожесточённо извлекает свои последние медяки для неё. Почему-то женщины никогда не подают милостыни, особенно пожилые. Когда же я кладу в холодные старушечьи руки тёплые российские монеты с двуглавым орлом, я думаю о... Вижу себя, сидящего на грязном картоне, я сам себе подаю милостыню и сам себя я не узнаю. Тэнге, бог солнца. Я вижу не старуху, – молодую казахскую девушку, скачущую на коне по бескрайней степи. Это я объясняю открывшему мне дверь заспанному парню, что у меня убили братьев и сестру, что у меня есть маленькие дети и поэтому я бежал войны. Я жил далеко в Кабардино-Балкарии и Черкесии и вот Башкирия, мирная мусульманская страна, но работу найти не могу...

Мой негостеприимный северный город, ты прости меня.

Проходя мимо детского: сада дети напоминали собой копошащихся цыплят. У меня вообще какое-то нездоровое отношение к этим существам. Смотря на них, я люблю представлять себе кем, в кого вырастет каждый, какая у него будет жизнь и всё такое.

Как-то раз её попросили присмотреть за ребёнком. Она сама ещё ребёнок и поэтому они вдвоём были заодно. Она чистила картошку для супа, а ребёнок брал из раковины длинные картофельные кожурки в свои маленькие ладошки и старательно разносил их по всей квартире. При этом они оба смеялись, ставя друг дружке волшебные пендали. Съели вдвоём целую вазочку конфет. Потом она даже позволила ему рисовать шариковой авторучкой у ней на животе.

В другой раз оставили двоих детей. Так они на её любимом покрывале костёрчик разожгли, чертята этакие. Стащили клубки пряжи, размотали и по всем деревьям двора развесили, как новогодние гирлянды.

Я же, оказывается, цветов не разбираю совсем, сказала, что детский садик, из которого нужно забрать детей, синий, а он, оказался, синим!

На ходу заглядывал джокондой в глаза некрасивым девушкам на улице.

Положить трубку телефонного аппарата – это миниубийство, минисмерть, а расставание...

Почему подростки всегда ходят кучами?

Разговаривающие стены. Слушая музыку в компьютере про "написанные кровью" таблички в метро "Выхода нет", я слышу ссору, то есть ругань, вернее даже брань за стенкой. Современные люди живут в железобетонных коробочках-муравейниках, стены которых открывают интересные и не очень тайны. Я думаю, что, если бы я был на его месте, я бы понял, уступил, уж точно не кричал. Я бы и её научил, я бы, я бы... Слышен звук разбивающейся керамики. Но где же гарантия, что так не будет и стобой?

Выкладывая замороженные пельмени в кастрюлю с кипящей водой, считая их, задумался; выложил так всю пачку, когда хотел только 10 штучек. Долго смотрел в воду, пахло грибами. Грибные пельмешки. А холодный бульон от них пахнет спермой. Обычно со мной такое бывает, когда я поливаю горшки с цветами и посматриваю в окошко.

Папа, в зале, выключив свет, играет с закрытыми глазами полонез моего детства. Я тоже закрываю глаза, вижу убегающий снег – это я лежу на санках, на мне лежит сестра и громко хохочет, а папа, улыбаясь тому, что прохожие одобрительно смотрят на нас, мчит наши санки в неведомое счастливое будущее. "Боцман, права руля!" – кричу я отцу, задыхаясь от смеха.

"Ходи инде", – говорю я своему давно умершему дедушке, на что он поправляет свою тюбетейку, шевелит губами и медленно идёт конём; мне приятно видеть старческую его руку. Слышен из кухни запах пирога с калиной.

– Па, а один миллион, алых роз это примерно сколько? Силосную башню в нашей деревне можно заполнить?

"Не возись ты с этими голубями, они всякую заразу распространяют, и не смей больше брать свежего хлеба для них", – слышу я голос своей матери из коридора.

Она с заговорщицким видом дарит ему зодиакальный астропрогноз на текущий месяц и скажет, чтоб он обращался к нему, если захочет точно знать, когда будет хорошо и когда плохо.

Таким образом, с Новым годом или с каждым днём поздравляю тебя, невидимый адресат мой.

Морозы были до минус... стояли в грязном подъезде, трогали друг друга носами, шептались. Шубка, мех, кончики пальцев – стукали друг друга маленькими разрядами электрического тока, таким образом, флюиды добра.

Непрекращающиеся звонки, и я удивляюсь, что кому-то ещё нужен. Переживания маленькой девочки на другом конце города, которая долго выбирала сентиментальную открытку для меня. Извозчик в виде молодого таксиста дерёт несчадно, но романтика важнее.

– Любите громкую музыку?

– О, да!

– Тогда поехали!

Вокруг взлетают ввысь азиатские питарды маде ин Чина и думаю, что если война, то все точно также повылазывают из своих домов, возбуждённые. Потом я не нахожу того, что искал, покупаю себе что-то вроде литра алкоголя, распахнутый рискованно, смотрю на верхушку муниципальной ёлки и думаю примерно так: "А что, жизнь как бы прекрасна".

Возвращаясь домой, кто-то во мне заладит своё липкое: "I like this game, I like..."

Познакомился в виртуальных пространствах с добрым женским голосом. Встретились телами у памятника Ленину. Нам не о чем было говорить из-за её бессодержательности. Мы долго смотрели друг на друга и каждый думал о своём о неудовлётворённом. Я думал, что нужно как можно быстрее бросить её, дабы не было мучительно больно потом. У меня и раньше так бывало: искусственные отношения строить тогда, когда знаешь прелесть настоящих практически невозможно. Рано или поздно – я уходил, всегда. Потом она улыбается мне, прикусывает нижнюю губу, а я смотря на неё, продолжаю думать. Хорошо, что можно уйти от неё, от этого моего несчастья и как плохо, что нельзя уйти от жизни, которая ничуть не умнее этой хитрой по своему девочки.

Вот она выбирает себе пушистые тапочки сделанные в виде различных животных: зайчиков, львят, котят. Вот покупает 7-метровый телефонный провод-удлинитель, потому что кроме неё у ней в доме телефон никому не нужен. Потом надев купленные тёплые тапочки с глазами и ушами, сидя в своей комнате заводит разговор с умным парнем, старше её на 2 года. Она рассказывает ему какие великолепные фотографии получились на её фотоаппарате, обещает, что подарит ему самую удавшуюся из них. На её тупую коленку (значит – добрая) падает холодная белая капелька от стаканчика мороженого в её руке, она слизывает её и удивляется новому ощущению. Перелистывает следующую страницу своего любимого фотоальбома, видит школьный класс предвоенной подготовки гражданской обороны, где она с подругой разбирает автомат Калашникова; вспоминает, что другие девчонки не захотели возится, так как боялись сломать себе ногти, да и к тому же оружие было смазано оружейным маслом.

Через два дня мы видим её на том же месте прокалывающей одно из ушей своим тапочкам-зверям и вдевающей туда стальное колечко; потом задирающей свитер и смотрящей на другое кольцо, в её пупке, и ненакрашенные ногти, теребящие его.

Догадываюсь почему никто не смеётся во сне.

Я знаю почему скрип снега под ногами нравится людям, но идя по улице – не всё так просто – слышать шаги за спиной, приятнее кому: кто идёт или за кем идут?

Мы помолчали с пол-минуты, а потом я тихо спросил её занималась ли она когда-нибудь любовью... Напрасно.

Разместил в компьютерной сети объявление о знакомстве: "Безденежный, безнадёжный, циничный романтик ищет родственную душу с телом противоположного пола, к которому можно было бы прижаться, когда совсем грустно". Теперь ночь, я, обняв себя за предплечья, сижу медленно, очень спокойно, умиротворённо. Думаю о том, что это было бы хорошо вот таким и быть всю жизнь, говорить медленно, всегда видеть понимающие глаза, никогда не раздражаться. Ощущение такое, когда дома никого нет, ты бегаешь по дому голый, потом дрожа опускаешь сперва одну, потом другую ногу в горячую наполненную ванну, по телу бегут мурашки и сразу возникают мысли о том, что жизнь на самом деле не так плоха, как ты считал до этого времени; что Иисус, в сущности, был удивительнейшим человеком. По всему телу начинают ходить оргазмические волны. Подобные припадки доброты бывают ещё когда в деревянной бане залезаешь на лавку и обхватываешь там колени. Погружаясь всем телом в воду, закрывая глаза, начинаешь думать о смерти, потом, как правило, почему-то начинают всплывать воспоминания о детстве. Обонятельные галлюцинации. Потом всё прекращается, резко открываешь глаза, видишь длинный волос на эмалированной стенке ванны или на кафеле. И становится нестерпимо печально и грустно, слёзы начинают течь по щекам, капая в воду... И в этот момент тебе хочется только одного – прижаться к кому-нибудь, не важно к кому, спрятать своё заплаканное лицо у него в ладонях, непременно добрых и ласковых. Больше ничего, всю свою ненужную и трогательную жизнь за это, тоже ненужное и, может быть, настоящее, то есть такое, какое и должно быть.

Чтобы узнать чем живёт человек, нужно подслушать его бормотание, когда он деловито моется в ванной комнате...

Потом слышится звук открываемого дверного замка, становится очень неприятно, на уровне рефлекса. Я всегда не люблю когда они возвращаются домой и они злятся, видя меня, меня, не зарабатывающего алтын. Наверное, я – неблагодарная сволочь и больше ничего, наверное, это так и есть. Просто я устал воевать с этим миром, просто устал...

Когда все родственники передохнут, заведу себе кошечку любую, пусть даже она будет неласковая и недобрая, я всё равно буду её очень любить.

Собака бывает кусачей только от жизни собачей.

Мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок.

Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне удачи...

Она громко говорит: "Алло!", а мне слышится: "Клоун!" Я, смеясь, спрашиваю её почему это она решила, что я клоун. Хоть ей и нужно было идти на работу в 6 утра, мы проговорили до 5. Люблю таких людей – романтики же они. Я и сам иногда иду за сигаретами шарахаться по окрестностям в 4 часа утра. И такая сигарета тогда становится той самой, которую имеет право попросить каждый, всходящий на эшафот. Она всё смеялась над своими оговорками и ослышками: "поощрительный please (приз)", "дики-дики извиняюсь, сидя на подокольнике". Ей везде слышался мой виртуальный псевдоним (nick) – Ихтик, например, когда я говорил "Ишь ты!" Она сравнивала жизнь с роялем, где есть белые и чёрные клавиши, и крышка, закрывающая клавиатуру. Я просил вальс только на белых, она же говорила, что его нельзя сыграть, не используя чёрных – выходит только какая-то полька... "А недавно мы с дичёнками... Я – говорит – вообще-то непиривиредливая, но, конечно, вру, фру, фру".

На данном этапе своей жизни нахожусь перед дилеммой "кем быть": хорошим ли провинциальным журналистом или так себе великим философом. Хочется и заблистать через 300 лет, хочется и богемной светской жизни. Жизнь философа скучна и одинока, образ жизни журналиста весел, интересен и богат на впечатления. В какой омут попадёшь то и будет составлять главное содержания твоей жизни не только материальной, но и духовной, вот это-то и обидно. Думать, что возможно убить сразу двух зайцев – сущая утопия, нужно выбирать что-то одно.

Всё это, конечно, не правда. Все удивляются мне, почему я выбрал философию, как делом своей жизни. Я же знаю, что это единственный для меня путь спасения. Я в таком молодом возрасте начинаю умирать от душащего меня пессимизма и разочарованности в жизни. В этих условиях занятие, которое бы не надоедало мне видится только это. По крайней мере, в философии мне скучать не приходилось, да это и невозможно, пожалуй. Лучший философ среди юристов и лучший юрист среди философов.

В своих размышлениях я чувствую себя порой каким-то рыбаком. Сегодня утром только (утром обычно у каникулирующих студенток никого не бывает дома, ибо все деньги зарабатывают), в самый пикантный момент вскочил и принудил разомлевшую подо мной девчонку предоставить мне листок бумаги и пишущий прибор. Такова была мысль, таков я сам. Схватился за голову (в попытке удержать мысль, если она вздумает выпорхнуть из мозговых камер) и ходил из туда сюда. Зажмурившись, чтобы не видеть полураздетого женского тела, отвернувшись начал лихорадочно писать в стиле а-ля "тараканьи бега". Поставив традиционное многоточие я умилённо начал уже озираться вокруг, она оказывается всё это время внимательно следила за мной. "Всё – сказал я с облегчением, – теперь не уйдёт, стерва (имея в виду так не вовремя навестившую меня мысль)". "Ну ты даёшь" – только и проговорила она...

Из всех времён больше всего люблю осень в последних числах, из маленьких времён люблю раннее утро и позднюю ночь, когда мир становится более таинственным и малонаселённым. Сейчас пусть это будет утро, так уж и быть, не раннее...

Люблю уходить из дома. В этот раз я еду в серединку своего города, в один из многочисленных мирков потрескавшихся железобетонных коробок и старух со злыми глазами. Проходя возле Управления внутренних дел или иначе, по-чеховски – полицейместерство, я вижу свой фоторобот на доске лиц, объявленных в федеральный розыск. А вот и трамвайное депо. Когда я был маленький, мама мне говорила, что все трамваи живут в своём домике, где они перемигиваются лампочками. Вообще у меня нездоровое отношение к этим существам. Только вот водители – всегда хмурые пожилые женщины-татарки, улыбающиеся только тогда, когда на встречу параллельно проезжает другой вагон, где за штурвалом сидит такая же её коллега, иногда они звонком приветствуют друг друга, особенно ранним утром. Киноафиша: "Властелин колец", по роману Д. Толкиена. Рядом с её домом прорвало трубу под землёй. Оглушительный рёв техники и крики суетящихся рабочих. Невероятно высокий гусеничный экскаватор с включенным мотором создаёт устрашающее впечатление, в кабине этого дракона сидит маленький лысый человек в фуфайке и читает какую-то книгу, почти вплотную приблизив её к лицу. Я невольно улыбаюсь, делаю некоторый манёвр, чтобы разглядеть автора – Дж. Толкиен, "Властелин колец", часть I.

Невероятно тоскливый вид из её, то есть твоего окна; глядя на такие пейзажи не может не хотеться застрелиться. Замурованные камешки и ракушки в стеклянной банке из под кофе. Полузаржавевшие колокольчики для подлёдной рыбной ловли. Кот Граф – Фёдор Тимофеевич из чеховской "Каштанки", занимающий половину софы.

Фотография: совершенно милая маленькая девочка в сандаликах и белых гольфиках, удивлённый и растерянный взгляд; она уверенно сжимает своей нежной ручёнкой рог. Отрываю глаза от альбома, перевожу на неё, уже взрослую, она же улыбается мне и смущённо так оправдывается: "В фотосалоне фотограф с мамой пытались мне всучить всяких там плюшевых игрушек, а я же упрямая, взяла этого козла с рогами и ничего не хотела другого, ну они меня так и сфотографировали. Правда там был ещё крокодил, но он был пластмассовый. Я беру с неё обещание о том, что когда-нибудь, она расскажет мне все подробности своих семейных преданий.

Только такие как мы с тобой будут нюхать презерватив, потом, немного задумавшись, вздохнут и скажут: "Как в детстве, велосипедом ремонтируемым пахнет". А я почему-то всегда любила именно под дождём кататься. Помню: мечтала, что когда вырасту, обязательно возьму и укачу далеко-далеко. Только таким как мы с тобой захочется выкопать с верхнего шкафа старый отцовский микроскоп и смотреть в него на сперматозоиды и спорить о продолжительности их жизни. "Вот мы и поиграли с тобой в рождение и смерть человеческую?" – спрашиваю я её. Мы поиграли телами. И немного помолчав, "Я сама ещё ребёнок" – в какой-то отрешённости тихо проговаривает она.

Прощание. Самый нелюбимый акт в моём частном театре. И каждую я подвожу к зеркалу, которое есть в прихожей каждого дома; и каждую я обнимаю, и так мы стоим, смотря на обнявшихся там – семейная фотография молодожёнов. И почти каждая мне когда-то с завистью в глазах говорила что-то вроде: "Как же повезёт той девушке, которую ты полюбишь..." Я думаю о том, что я ещё очень молодой, она – о том, что теперь будет дальше в наших отношениях. И остаётся только тоже постепенно уходящий запах на одеяле, изгибах локтей. Пока ты сидишь на полу и задумчиво протираешь пыль с моих ботинок, если это лето, и белую соль – если зима, я глажу тебя по голове, как какой-нибудь король. На прощанье замираем в картинных позах.

"Как томительно будет тянуться день!" – говорит он даме и тихо выскальзывает из дома, а она провожает его долгим взглядом, но даже самый миг разлуки останется у неё в сердце как чудесное воспоминание.

Сколько было необычных утр, после бессонных романтичных ночей, где они называли друг друга по именам, где рассматривали фотоальбомы со смущёнными застенчивыми лицами. К ним же я мог прийти только один раз в неделю, в тот день, который у парней посвящён занятиям на военной кафедре университета, а девушки бездельничают. В то время, когда страна готовит своих лучших и храбрейших сынов воевать и умирать за неё, дочери моего отечества с радостным сердечным замиранием ждут странного кавалера-оппозиционера, мечтая в утреннем душе о счастье с ним или без него.

Прихожу домой. Люблю приходить домой.

Наговаривая оператору пейджера, кажется, или сотового: "а была ли ты совсем: тонкие ноги, чёрная материя несчастного итальянца?" и немного подумав прошу отменить сообщение, извиняюсь и кладу трубку. "Девушка, будьте добры, абоненту номер... а впрочем... не нужно этого, извините пожалуйста" – всё ещё продолжают звучать в наушниках микрофонные слова. Оператор – молодая подрабатывающая студентка, на минуту задумавшись, решительно всё же отправляет это сообщение...

Выпили с квазидругом. Тащил его на людные места. Потом телефон ли утянул в свой мир, я ли утянул мир в телефон; там люди, там...

Она: Что это за шум в линии?.. будто дождь идёт.

Он: Это мы с тобой стоим под навесом арестантского барака, смотрим на дождевые струи, неприятно пахнет расположенным рядом туалетом – каторга на острове Сахалин.

Она: Теперь ты у меня будешь всегда ассоциироваться с шумом дождя...

Телефонно-дождливые капли грусти-алкоголи. В провинции и дождь развлечение. Когда вырастешь, дочка, отдадут тебя замуж в деревню большую, в деревню чужую, мужики там все злые и пьяные, по будням там дождь и по праздникам дождь...

Успокоившись – понимаю, что не нужно было совсем звонить кому бы то ни было, хреново так же, как после выпивки или банального оргазма. Так простодушно, в удивлении скажешь: "Ты что, разве так бывает, что зря позвонил?" И, надоев ли, тоска ранит, мягкий дождик не спеша так бесшумно барабанит.

А в Макондо, как всегда в это время года, идут дожди... И в Венеции льёт как из ведра.

"Попробуй спастись от дождя, если он внутри" – В. Цой.

Немного помолчав вместе с ней, я прошу её ещё раз повторить мне так необыкновенно приятно случайно сказанное ею слово: "лечу"... пожалуйста, ещё раз... ещё. Она удивлённо повторяет, но это уже не то, совсем не то.

Встав с утра никого нет дома и это хорошо; я забыл куда спрятал подаренную мне сестрой банку с кофе. Все любят быть дома одни, когда кроме тебя там никого нет.

Придуманную мной компашку по юриспруденции приходят покупать студенты. Когда стеснительные девушки в моей прихожей конфузливо извлекают из своих ридикюлей сторублёвые бумажки и стараются при этом не смотреть на меня. Потом я приостанавливаюсь, чувствуя что-то а-ля шуршание платья, но это запах той купюры, что дала мне первокурсница, запах растерянности. Я беру её за уголок как вещ. док., на котором оставлены отпечатки пальцев преступницы и обоняю. Мне чудятся какие-то давно забытые шумные вечеринки, когда и я был первокурсником. Вот я деловито и без закуски опрокидываю 100 грамм водки, вот мой кавказский нос чувствует холодную сталь её больших серёжек и запах... всё тот же. Уже я небритый протискиваюсь в утреннем сонном автобусе к выходу и вдруг опять... она недовольно искривляет свои густые брови, прядка волос выбившаяся из под шапки и тот же еле уловимый запах. Я маленький октябрёнок, стою в Дворце Пионеров в зелёном уголке перед огромным аквариумом и смотрю на чудо-юдо рыб, воображая себе чёрт знает что. Потом я тихонечко, чтоб никто не видел, просовываю свою жвачку бубли-гум в клетку морским свинкам, они с жадностью и отнюдь не справедливо её делят и молниеносно съедают. Пионер с многочисленными замечаниями Шакиров засовывает, как мангуст, свой нос в подарочный новогодний набор и...

...короткий запах злого смысла твоих обыденных забот, и стрелки крутятся не быстро, и время делает аборт; запаха сладость урывчива – борется и тянется, смешна и обрывчива.

Все паспорта пахнут одинаково. Штампики...

Сегодня какой-то мусульманский праздник, а мне наплевать

в нашей res publica выходной

это так удивительно: добрые и умные французские учителя отдавали жизни за демократию и либерализм и вот, наконец, торжествует, я живу в лучшем из форм государства, но всё же...

в радиаторе парового отопления или, как ещё там называют эту штуку, батарее с раннего утра не замолкает шустрый татарский гармошечный мотив.

Весь день в доме и телефон.

Люди вооружившись своими старыми истрёпанными записными книжками названивают друг другу и поздравляются, хотя мало

кто из них представляет себе как правильно резать барана.

В деревнях старики бьют челом пол в мечетях рабы всю вокруг в крови, руки пахнут и животные бояться чуют смерть жертвоприношения псы ходят посматривают на подвешенные головы коров, с ввалившимися глазами и свесившимся языком потом паяльной лампой огнём в черны иногда глаза опаляя ресницы не больно рога

С праздником тебя, моя азиатская страна!

Отец пытается говорить на башкирском с звонящими родственниками

это так непривычно

Отключите же телефон, отключите его, чёрт возьми! И не включайте радио с утра.

Язычники празднуют бедный мальчик Дионис жертвы не примешь, где же ты

Вакх?

Зашёл к маме в комнату: сама она спит, а телевизор работает. Я тихонечко прошёл внутрь, чтобы выключить, но... что это за необычное ощущение. Там шёл какой-то английский мультфильм и мне стал до того интересен он, что я так и стоял и смотрел, не в силах оторваться. В других обычных условиях я бы даже внимания не обратил на этот мультик, но сейчас, когда рядом заснувшая мама, сон которой так эфемерен и в любую секунду может развеяться. Так стоял я минут 5 с этим чувством и необычным восприятием, потом всё прошло и я ушёл. Похожее бывает, когда заходишь в какой-нибудь магазин техники, где стоят работающие телевизоры, особенно, если канал какой-нибудь не наш, а спутниковый, допустим. Я могу по целым часам там стоять, не обращая внимания на усмехающихся продавцов и консультантов.

Иду весь рассерженный – ни одного таксомотора для меня.

Вижу малюсенький автомобиль-малолитражку "Ока", всю заснеженную; на лобовом её стекле надпись: "Я люблю Вас!" Обошёл и приписал: "За что?" Подумал: что-то не то, но исправлять не стал.

Ходил по делам в центре города, и уже поздно вечером меня понесло... Бесцельно бродил по центральным светлым улицам на морозе. Зашёл в пустынный мебельный салон, внутри он оказался огромным павильоном, весь заставленный мягкой заграничной мебелью. Коварно вдыхал запах кожи и других материй. Остановившись перед большим зеркалом в шкафу, долго смотрел, не шевелясь, на своё отражение. А что, если поцеловаться с ним, этак, по-французски, только язычками, всё равно же никто не увидит? Потом, гуляя, очутился в другом большом помещении, целиком заставленном только спальными кроватями. И всё так трогательно и по домашнему небрежно оформлено: тумбочки, подушки, одеяла. А где же продавцы?

Иду по улице – уже спешу домой – повёрнутая голова от колючего ветра. Чувствую инородный предмет на губах, трогаю языком, беру пальцем – это чей-то довольно длинный седой волос. Но чей?

Когда у меня депрессуха, я люблю покупать вместе с водкой лапшу быстрого приготовления. Когда, ещё не заварив её в кипяток, нюхаешь этот кусочек засушенного теста... мне чудится, будто бы я – южнокорейский автомеханик, с руками, испачканными в машинном масле, отдыхающий в Сеуле в свой обеденный перерыв. Он думает о том, что надо будет дома посмотреть в словаре на слово "дегенерат".

Налил в чай молока и не помешал, когда пригубился к своему жбану (500 гр. бокал) увидел небо на рассвете с плывущими в нём облаками, клубящимися и, будто бы эти облака так легко я могу затягивать в себя и глотать. Впервые почувствовал себя божеством: Ихтик-Пыхтик, ты могуч, ты гоняешь стаи туч!

Это я, маленький мальчик, когда-то, давным-давно, в детстве, наверное. Мы с мамой за ручку идём по оживлённой улице в парикмахерскую стричь меня. Она останавливается, заметив что-то на моём лице, приседает около и, смочив своими губами уголок платочка, стирает с меня какую-то грязь; я морщусь, мне неприятно это трение. Мне страшно после моей тихой комнаты быть в этой городской кутерьме; для меня непостижимо, как мама смело садится в автобусы и мы едем. А вдруг мы случайно сядем не на тот маршрут и он нас увезёт незнай куда, это так ужасно! В автобусе ко мне иногда обращаются как к девочке. Вот мы заходим в странно пахнущее мужское отделение. Очень молодая парикмахерша ласково говорит мне, чтобы я не боялся, что моя мама сидит рядом: вон она. "Добрая", – думаю я. Потом она накрывает меня какой-то клеёнкой, чтоб волосы не сыпались на одежду и мне тут же начинает хотеться где-нибудь почесаться, но я не могу и поэтому терплю. Смущённый и сутулый, опустивший глаза ниже всего. Но вот добрые мягкие руки прикасаются к моей голове и шевелят на ней волосы, но на самом деле это они незаметно гладят меня. Я осторожно поднимаю глаза на зеркало, чтобы увидеть её и вижу радостное и улыбающееся мне лицо, отчего я ещё больше смущаюсь, прячу зеркальный взгляд и ухожу в себя. Теперь, если бы наши взгляды встретились, я бы просто рассмеялся. Она в фартуке ходит вокруг меня, наклоняется ко мне, задевая моё плечо своей грудью. Под клеёнкой я тереблю пальцами в тех местах, где лежат состриженные волосы. Всё время, пока она сосредоточенно стрижёт меня, я рассматриваю какую-то огромную фотографию на стене с моделью-парнем, у которого зелёные глаза и длиннющая чёлка. Вижу грязного спящего котёнка на одном из стульев. Слезая с сиденья (меня маленького сажали на доску, которую ставили на подлокотники кресла), осторожно переступаю через собственные клочья состриженных волос. Когда мы уходим, мама шепчет мне, чтобы я сказал тёте "спасибо" и "до свидания" и я, задыхаясь от смущения, проговариваю это, уставившись на её маленькие туфли. Она говорит мне, чтобы я приходил ещё. Я конечно приду, но только уже через 10 лет, и её я там, конечно, не найду. Уходя, мы проходим мимо толстых-притолстых женщин с бигудями на их неприятных мокрых волосах. Во время обеда моя парикмахерша сбегает в зоомагазин, чтобы купить там дорогущий специальный шампунь для кошек отмывать то грязное животное.

Уже я вырос, стал вполне самостоятельным, хожу в парикмахерские один и за свои деньги. Сейчас очередей, как раньше, нет.

Каким-то безразличным утром, сижу нешевелящимся истуканом и вслушиваюсь в звуки телевизора, что стоит где-то там и мне не видим. Персонажи мультфильма наперебой тараторят ну совершенно что-то несусветное. Мне хочется повернуться и хоть на секундочку увидеть картинку на экране, но я сдерживаюсь и приступаю представлять себе тех актёров, которые озвучивали этот, быть может, зарубежный мультик, и эту их студию, и какие они корчат рожи, чтобы правдоподобнее получалось, как всплёскивает руками лисичка. Некрасивая женщина – мастер-универсал – неприятным тоном спрашивает меня: "Чего вздыхаешь, не спал что ли? Подыми голову-то, надо всегда держать себя гордо, а ты... Что там на полу, деньги увидел, что ли?" Мне противны прикосновения её холодных жёстких пальцев, её глупые разговоры с другими, такими же как она, парикмахершами, которые просят кого-нибудь переключить передачу. Но всем лень. Виски прямые или косые?

И через много-много лет, я опять вспомню этого универсала, когда одна из многих, в очередном сюжете мне скажет: "Кто же в салат с огурцами и помидорами добавляет зелёный горошек, тем более консервированную рыбу?!" и, намеренно не смотря на меня, покрутит пальцем у своего виска.

Совершенно опустошённый, бреду домой, не замечая холодного ветра в незастёгнутый ворот. Переходя дорогу, как-то автоматически слышу у себя в голове оглушительный рёв автомобильного клаксона, останавливаюсь. В каких-то сантиметрах от моего бедра появляется грязный капот иномарки, её окно медленно опускается и оттуда вылезает почти половина верхней части толстого тела, которая кричит и, кажется, на меня: "Тебе чего, жить надоело что ли, мудило, смотри куда идёшь-то, придурок!" Я спокойно обхожу машину и иду себе дальше.

И вот снова я – опять мальчишка, летом, в деревне. Я сижу на пахнущих мазутом железнодорожных шпалах и жду хлебный поезд. Внимательно наблюдаю за каким-то зверьком, который тоже залез на полотно: то ли суслик, то ли кто. Жарко. Вот подходит, наконец, поезд, с последнего вагона его спешно сбрасывают станционной продавщице хлеб и поезд, даже не останавливаясь полностью, уже снова начинает набирать скорость. Повесив пакет со свежим белым райцентрским хлебом на руль своего велосипеда, я мчусь обратно домой, по полям и лугам, мимо лесов и озёр. А когда нет велика я еду обратно в деревню вместе с дедушкой на телеге, погруженной буханками. Дедушка почему-то всегда чем-то пьяный и весёлый, он часто поглядывает на небо.

Вдруг я вижу вокруг себя зиму. Где это я иду и куда? И как всегда не помню дня недели и числа. Ах, да, ну-ну... На холодном подоконнике рядом с огромным кактусом сидит девочка и смотрит в заиндевелое окно, рядом сидит её большой чёрный кот, он старый, намного старше своей хозяйки. Девочка внимательно смотрит на медленно идущего, понурив голову, юношу, который вдруг останавливается возле грузовика рядом с дверьми магазина. Он поднимает голову и, немного подумав, подходит к грузовику, с которого разгружают штабеля хлеба в деревянных ящиках. Она замечает, что его глаза почему-то закрыты. "Какой странный, – думает она, – я такого в первый раз вижу".

"Что, вкусно пахнет?" – весело и одобрительно спрашивает старый и пьяный красноносый грузчик, заметив меня.

Потом девочка видит как парень кивает грузчику и быстро сворачивает за угол.

"Нет, ещё не надоело", – думаю я про себя, вспоминая крикуна из иномарки, убыстряя шаг и тоже начиная слабо улыбаться, вспомнив, как свалился вместе со своим велосипедом и хлебом в речку.

Попросить, что ли, как раньше, маму постричь мне ногти на правой руке и почистить в ушах ваткой на спичке?

Он изучал российские маразмы

Отечествоведение.

"Дана нам красота невиданная и богатство неслыханное. Это – Россия, её прошлое – изумительно, её будущее – невообразимо".

Кто такой русский? Дурак. А два русских? Драка. А три русских? Очередь за водкой.

Россия – это страна, где каждый пишет на себя характеристики. Чем и я занимаюсь в последнее время; своим товарищам по учёбе я тоже делаю копии, подставляя вместо своей фамилии их имена. Причём те, которые читают этот листок с удивительным единодушием выказывают недовольство тем, что слишком уж как-то эмоционально представлены их личные качества, а надо бы суше, как-то поофициальнее. Почему не найдётся ни одного влиятельного человека, который бы отменил этот маразм. Хотя, с другой стороны, есть возможность попробовать на вкус "советской жизни", это полезно в малых дозах. Профессора со старыми советскими, туго набитыми бумагами кожаными портфелями у нас ездят в трамваях.

Холодная страна, где тёплые люди уже в мальчишеском возрасте устают колоть вечный лёд.

Уфа – город одиночества. Это город неработающих или вовсе разбитых уличных телефонных автоматов. В домах этого города есть раскуроченные почтовые ящики. Большинство городских голубей живут недолго калеками с вечно отмороженными лапками. Если долго быть с ними, то можно заметить, как они говорят друг другу: "Умру, умру". Зимой ещё перед входом в приличные, уважающие себя магазинчики всегда висит табличка: "Осторожно, у нас скользкие ступеньки" или "Пешеход, внимание! Перейди на другую сторону тротуара – опасность схождения льда с крыш". Мужички на улицах жгут гаражные замки, чтобы отпереть двери. А если воздушные шары, оставшиеся с какого-нибудь праздника, высыпать в подъезд, их никто не успеет даже увидеть, потому что от мороза они все сразу перелопаются.

Там несть числа озлобленным, упрямым и глупым вахтёрам и техничкам, хорошо усвоившим идею равноправия людей.

Даже рекламные плакаты и вывески у нас с дырами, чтоб не сдувало сильным ветром – рваные паруса.

Учитесь, иностранцы!

Почему в других-прочих империях этого нет?

Я сижу и сканирую, то есть увековечиваю, не самый лучший учебник по истории античной философии. Между страничками иногда попадаются чьи-то реснички, волосики, крошки. Мама, пришедшая очень поздно с работы, незаметно подкрадывается сзади и кладёт мне на голову что-то холодное. Я делаю вид, что не заметил ничего, но потом, резко вскрикнув, хватаю предмет с головы и начинаю рассматривать его. Им оказывается молочная маленькая шоколадка под названием "Блаженство". Самарская шоколадная фабрика: Россия – щедрая душа. Я говорю "рахматунчик", что в переводе с башкирского означает примерно "спасибочки" и только тогда оборачиваюсь назад, но там уже никого нет.

Мои бабушка с дедушкой под старость ударились в религию. Так приятно смотреть на людей, боящихся смерти и бога.

Это очень неприятное чувство, когда слышишь как кто-то кого-то зовёт, а он не слышит.

Со спичкой в зубах энергично ходишь по кухне туда и сюда, ждёшь когда вскипит чайник на плите, думаешь быстро. Засмотревшись на чайник, весь как бы коллапсируешь в него, взяв с собой всё то о чём думал вдруг... ужасно вздрогнешь, как взрыв суперновой звезды, когда кто-то, щурясь, в этот утренний час откроет дверь. Пижама, всё ещё продолжая щурится ото сна, спросит о том почему я плачу. А у меня всегда слёзы идут когда я впадаю в транс, потому что, видимо, глаза не закрываю, смотря в одну какую-то точку. "Взасплох".

Неужели это я слышу пищание своего будильника, это я его поставил? Так рано, но с какой стати я должен вставать. Ах, какие крамольные мысли, студент Шакиров! Вам нужно поменьше читать умных книг. Досадую, что домашние ещё не ушли по своим работам, помешиваю пельмени. Какого чёрта я делаю, но вот я, уже ежась от холода, бреду к своей традиционной трамвайной остановке. В голове стучат мысли о ненужности всей затеи; университет, где какой-нибудь жалкий человек будет объяснять, как заполнить ненужную бумажку. Не-е-т. Но прочь абстрактные размышления, не рассуждать! Спустимся на землю и узреем жалкого в своей крамоле студента Шакирова, который ещё не знает, что жалеть об этом и не только об этом не надобно. Через пол года на этой же самой остановке будет стоять парень лет 25-ти, едущий на работу; ему вдруг сделается дурно, он обхватит руками свои бока, согнётся влево, присядет на корточки, уронит голову, последний раз вздохнёт.

Я зацепляю своим сопливым взглядом худого школьника, он держится за поручень трамвая и спит на ходу, глаза полуприкрыты и усталы. Я замечаю на его руке чёрные пластмассовые китайские дешёвые электронные часы и... рубец на запястье; шрам глубокий, значит правил решительно. Он замечает это и меняет держащуюся руку, потом зло смотрит на меня и я как-то почему-то бессознательно облизываю губы, он, немного подумав, всё же чуть улыбнётся на это своими уже на самом деле добрыми глазами. Трамвай встряхивает на повороте и снова в мире вокруг царствует пошлость... мы с ним больше не взглянем в сторону друг друга.

Специально дождался дешёвого государственного икаруса – старого разваливающегося гармошечного автобуса, в котором выхлопные газы идут прямо в салон. Потом, если с кем-нибудь будешь ты обниматься, она спросит, почему от моей одежды пахнет керосином. Дрянной день да пусть окончится дрянным транспортом.

Сестра положив не заметив прокисшего молока себе в чай, и продолжая задумчиво помешивать ложечкой свернувшуюся жижу, вздыхает обречённым тоном: "Не везёт мне что-то сегодня..."

Всю ночь проторчал на молодёжной дискотеке. Танцевал я изящно и нежно, как женщина; движения мои были аккуратно плавны. Заговаривал с улыбающимися, глупыми и очень красивыми девушками – куколками. Когда одна из них покупала себе джинсы, пришлось даже лёжа их натягивать – так сильно они обтягивали её бёдра и ноги. Продавщица, живущая одна в общежитии, смотря на одиннадцатиклассницу, примеряющую вечернее платье с блёстками на свой незабываемый выпускной вечер, первый бал... продавщица думает о юной Наташе Ростовой, ей чудятся сверкающие хрустальные люстры в вышине, громкая музыка, шум праздника. Несчастная, она каждый выходной уговаривает одну из своих подруг пойти с ней в какой-нибудь ночной клуб, где тебя не будет. Всё это только для того, чтобы встретиться там с тобой, не любящим дискотеки. Несчастен и я сам. Отстранённым созерцателем смотрел на обнявшиеся пары в их медленном танце; я думал о запретном, мне тоже хотелось обняться с доброй мужской душой, да, да, именно с мужской. Но инстинкт сильнее человека, мне остаётся только вспоминать его густые длинные ресницы и холодную цепь на шее. Тончайшие оттенки языка жестов только для меня не исчезнут в никуда и навсегда; понимая это, я ещё раз убеждаюсь в своих подозрениях в собственной женской сути, но я не боюсь этого, а только лукаво улыбаюсь и слежу за тем, расчётлива ли моя поза.

И всё-таки, я упивался радостью смешаться с толпой, потягивать пиво, быть с кем-то, кто заглядывает тебе в глаза, берёт тебя за руку, а потом уводит прочь от этой самой толпы.

В прокуренном туалете кто-то переругивается по сотовому телефону. Не в силах удержать приятное пьяное равновесие, я прислоняюсь к стене и от этого запаха чудится мне, будто я еду в поезде...

В темноте танцпола прозрачны белоснежные кружевные бюстгальтеры. Девушки будто охомутованы ими каким-то невидимым наездником сзади. Торопливо целоваться, танцуя. Чувствовать во рту табачный привкус и ещё что-то неразборчивое. На утро проснуться с болящей головой, обнаружить в своём бренном теле болезнь грипп. Лежать в недуге, мучиться, наблюдать баночки-скляночки возле себя, быть безразличным уже ко всему, то есть доступным внешним влияниям. Всё-таки, среди бисера разноцветных таблеток заметить такую, которая на языке отдаёт вкусом той самой помады, что была у припоминаемой всё сильнее девочки, подарившей мне болезнь, не свою, а просто бо-ле-зинь. Думать в потолок о том, что ничего не нужно; потом о том, что понимаешь такое только в такие моменты. Невероятно и недоверчиво выздоровев, переродиться, много и беспричинно улыбаться, и... снова заговаривать в маршрутках с незнакомками...

Она, всё таки, оказывается, дала мне свой телефон, где отсутствовала последняя цифра, значит – кино с рулеткой десять к одному, и снова игра!

Долго колдую над её компьютером – борьба духа с материей. Устанавливаем сканер, я предлагаю, засунув головы туда, отсканировать наши с ней физиономии, она поспешно отказывается. Уезжать уже поздно, четырёхколесные существа спят в своих холодных гаражах давно. Грызём на кухне сухари, беспрестанно колупаем полиэтиленовую скатерть на столе, где стоит пустая пластиковая бутылку из под кетчупа, на ней яркий рекламный девиз: "Что может быть любимее?!" Мы оба в который раз перечитываем его и, заметив её слегка прищуренные глаза, я догадываюсь, что и она не может понять этих слов. "Может в дурака поиграем? – предлагаю я, – так ночь быстрее пройдёт... должна". Она долго роется в своих ящиках и шкафах, но не находит колоды карт. Снова садится рядом со мной и нам почему-то опять долго не надоедает смотреть друг на друга. "Тебе нравится?" – спрашиваю я её. "Так" – отвечает она и мы продолжаем молчать. Нельзя играть в карты сидя друг у друга на коленках, нужно сидеть насупротив. Вдруг я подумаю о шахматах, но ей не предлагаю. Знакомое неприятное чувство, когда знаешь, что чего-то не нужно говорить кому-то, но от этого сказать хочется ещё сильнее. Нельзя играть в шахматы с добрым сердцем, но женщины не любят шахмат.

Рассыпал перед продавщицей с несуществующим будущим последние свои деньги, купил хрустящих вафлей и отправился с ними к другу. Мы построили с ним из них башенки и пирамидки, заварили зелёного чая. Друг играл на гитаре и пел про одинокие горы, которые он так любит. Когда бы я к нему не пришёл, у него всегда неизменно стоит на кухне нетронутая чашечка с конфетами и мне удивительно это, как их никто, обрадовавшись, не съедает вдруг.

Есть человек, который "расклеивает свои объявления", есть те, которые их читают. Я – из первых.

Все в мире истории, в общем-то, делятся на два типа: о любви и о смерти. Я любитель последних.

Долго обсуждали, дарить ли торт победителям викторины и все заметили как от этого в аудитории очевидно запахло кондитерской.

Сегодня мало живых людей, всё больше изображённых на плоскости.

Старался не задевать покупателей-обывателей в сутолоке да на вульгарном базаре. Удушье толпы. Однако, только одна картинка осталась нетронутой – и только эти жалкие торгашки могли повесить это среди своих второсортных тряпок – небольшой плакат, на котором небывалая девушка вся в обтянутой джинсе, такая уютная, удобная и аккуратная.

Государственный магазин (такие ещё сохранились в нашей милой отдалённости). В обувном отделе я коварно вдыхаю несравнимые запахи заморской кожи и каучука. Осторожно и с опаской трогаю вороватыми пальцами лакированные туфли на стеллажах. Как я мог так неосторожно забыться, впрочем, всё равно. Засмотрелся на большую картонную вывеску-рекламу – увеличенная фотография парня с девушкой, совсем не таких журнально и телевизионно типических, а как-то неуловимо единственных, делающих этот магазин центром чего-то... стоящих на коленях оба с засученными рукавами, обнявшись, они улыбаются не друг другу, а как бы каждый самому себе. Почему-то, я бы не сказал, что они счастливы, потому что... не знаю почему, но это что-то другое, что, собственно, и приковало мой взгляд и ввергло меня в столь опасное и столь приятное забытьё.

Сложное разворачивается медленно, оно хранится в себе, как улитка. Тени секунд соломенных, соломенных не суетливы, тени вещей не неподвижны.

Вот я уже возвращаюсь в сей мир и крайне неприятно предчувствую, что кто-то заметил мой цепенелый транс. Только молодая продавщица от удивления не сразу отводит глаза, когда я посмотрю на неё уже нормальным взглядом. На груди у неё маленький крестик, а в волосах французская заколка в виде морской раковины. Только теперь я замечаю, что где-то в магазине играет громко музыка: "Кто-о, кто-о, придумал эту любовь, заставляя жить как в последний раз и не отпуская тебя и меня?.."

Уходя из этого обувного отдела, куда я завернул-то всего на минуту, я замечаю не увиденную мной до этого надпись под гипнотической вывеской: "Не уходи, мне хорошо с тобой..."

Мне совершенно не улыбается описывать эту шмоточную суету и я совсем не похож на одного моего друга, с которым лучше всего ходить по магазинам, так как он "знает толк" в вещах одежды и у него отменный вкус. Но зато ему ничего не скажет жест руки, претендующий на какую-то даже элегантность, когда она с серьёзным видом поправляет свою дурацкую шапочку, вернее просто дотрагивается до неё. Но что же мне описывать тогда или совсем ничего не делать? просто я смотрю на то как одна из миллиардов жизни расточается где-то в средней полосе России, куда она заброшена волею судьбы, но где бы она не оказалась, всё равно... Ведь я особенный, я не хочу принимать в этом своего дурацкого участия, я отстранён. Экспедиция на Марс, но и там бытие определяет сознание.

Сколько жизни и смерти напрасной я забуду в засвеченную, засвеченную навсегда секунду, секунду, столь бессмысленную, сколь и согласную с миром – всё увижу и всё забуду. Шёлк секунд отдают бесплатно мне торговые точки, как и я дарю никому и в никуда свою неразменную... А ты открываешь шкафы недель, тебе солнце дарит календари. Помни всегда, человек никогда не имеет, ибо человек никогда не есть. Мы всегда и всего лишь приобретаем или теряем.

Деревянное время проходит. Этот день опускается к полу. Медленно размещает ночь города. Время уходит (ставить запятую или нет?) не больно. Настоящая жизнь – это не то, что...

Когда глаза слипаются и делать что-либо уже невозможно: читать, тем более слушать или смотреть, а хочется только поскорее заснуть... мне почему-то всегда не по себе в это время. Всё выключаешь, но не хочется ложиться спать. Печальнее некуда тогда ты смотришь на свою нерасстеленную кровать. Кажется, будто умираешь, всё заканчивается и сделать уже ничего нельзя. Сколько недоделанных дел, недописанных текстов остаётся, а я ничего не успел, ничего. Не страшно только потому, что привык благополучно просыпаться на следующий день. Сейчас, чтобы самоуспокоиться, что ли, я пошёл на кухню и стал кипятить чайник – хоть чайку попить перед квазисмертью. А ещё бывает так: глаза закроешь и тут же откроешь, посмотришь на время, а прошло уже часа 2; выходит, те секунды, на которые ты закрыл глаза, расточительно заняли более двух часов – ужас, да и только.

Просыпаясь утром, открывая глаза, понимая кто ты и где ты, я чувствую какую-то неловкость перед самой жизнью, будто я чем-то ей ужасно обязан. Ну что значит жизнь продолжается? Cogito, ergo sum? Некоторые дни я сминаю, скомкиваю, как удачно начатое, но забракованное.

Если у хорошего человека хорошее настроение и он идёт по дороге или по улице, что он делает? Он начинает попинывать разные предметы, встречающиеся ему на пути и ещё, может быть, негромко насвистывает.

Первокурсница, которой нравятся мои тексты, но не нравлюсь я сам, рассказывает мне о том, что на хоккее (она большая его поклонница и посетительница) больше всего парней, но они там все почему-то ужасно матерятся, что даже потом охрипшие ходят немного. Я спрашиваю, нет ли у неё мячиков от большого тенниса – мне нужны для жонглирования, она, нисколько не удивившись, отвечает, что есть только для настольного. "Любили вместе посидеть с ним: баночки пива, сухарики, орешки. Но однажды он принёс слишком много... Да, у них часто такое бывает и поэтому приходится от них потом убегать".

Рассказывала, что когда была маленькой, очень любила возиться с солдатиками, такими красными с чёрным брюшком, но это на самом деле клопы. Я рассказал ей про мои эксперименты с колорадскими жуками, о божьих коровках и червях. "Придурошные" мальчишки хотели подсмотреть её, когда она проходила флюорографию – рентген грудной клетки на предмет туберкулеза, кажется. Для этого приходится раздеваться по грудь в специальном мобильном вагончике; если есть металлическая цепочка, то её нужно зажать в зубах, чтоб не облучилась. Как она заснула на контрольной и проснулась только когда уже все сдавали свои работы. Смеялась, никак не могла успокоиться, пришлось так и выйти из класса. Даже в школе, когда учили зачёркивать неправильное или лишнее слово, она никогда этого не делала. "А я вот люблю в плохие дни брать свою записную книжку и мазохистически чиркать там" – признаюсь я ей. – А одну, однажды, я даже утопил в унитазе, ибо она не горела в огне.

Она обиженным голосом обращается ко мне: "Ну что ты такой загруженный. Если будешь сидеть таким грустным, я уйду домой, ведь я пришла к тебе в гости". Мне становится приятно от этих её слов и я, продолжая пристально смотреть на неё, начинаю как-то странно улыбаться. Она, обрадовавшись перемене садиться поближе ко мне и, пытаясь поймать мои глаза своими, быстро проговаривает: "Ну вот, ну вот". Потом я прошу её рассказать мне, как её пригласили быть снегурочкой на новогоднем утреннике и как она ею была. Она с радостью и воодушевлением начинает сбивчиво описывать свои воспоминания, смешно мимикой изображая своих начальников по работе. Постепенно звук выключается для меня и в тишине, продолжая улыбаться, я только смотрю на её быстро меняющееся лицо, беззвучно говорящие губы, неоконченные жесты рук. Ну вот, ну вот.

Кто знает, может, какие-то из древних праобезьян тоже грустили, подобно мне, на свой манер; что, если и не сделало их людьми, то хотя бы, наверное, подтолкнуло. Трудовая теория происхождения человека – и возникает потребность что-то сказать друг другу. Задолго до человека...

Тот брусочек разноцветного мыла у тебя в ванной, запах которого мне так нравился, со времени нашего знакомства уменьшился, почти уже исчез, как и наша любовь.

Вот уже сколько лет мы хотим с тобой пойти посмотреть как тронется лёд на городской реке, о чём он скажет нам. Но, похоже, этого никогда уж не будет.

Я говорю ей слова прощения и прощания, ей хочется плакать – так жалко себя. Она идёт в ванную комнату, пускает тёплую воду, опускает руки под эту струю и так стоит минут 10, смотря на своё заплаканное отражение в зеркале. Крем-масло жожоба и витамин E для капризных... волос. Продолжая держать руки под струёй, вдруг понимает, что именно это снилось ей сегодня. Я же рассеянно останавливаюсь посреди своей комнаты, беру с полки коробочку от шоколадной игрушки с сюрпризом, открываю её и самозабвенно вдыхаю белоснежный опиум – стиральный порошок "Зифа", запах моего прачечного детства. В этот момент я конечно же не знаю, что она, задумавшись, смотрит на недавно постиранный чёрный бюстгальтер, висящий на батарее отопления для сушки полотенец. Я не знаю также, что в этот же самый момент, мой двойник в далёкой Аргентине выкручивает перегоревшую лампочку; но и он не подозревает, что в эти секунды она морщась проглатывает чашечку с ромом, которая... А в полях поезд стучит и стучит.

Вечером того же дня, сижу истуканом, строго смотрю в одну точку не отрываясь, не знаю сколько времени, но довольно долго...

Я заболеваю. У меня повсюду галлюцинации: то обойным клеем запахнет, то лягушками погребными, то сбруей лошадиной, мукой.

Аккуратное замороженное масло крестьянское (чувствую себя холопом в лаптях, да на печи) я режу тупым ножом, и оно выглядит как ровно нарезанные пластмассовые пластинки.

Я задумываюсь и понимаю, как сильно болят мои обкусанные губы.

Странные дела. Только то, что не нужно, меня одолевает.

Звонил друг. Из разговора запомнил только то, что его подруга разбила об стенку будильник, а ему страшно иттить к зубному. Ехал куда-то, говорил с кем-то по телефону о какой-то ерунде, вдруг кровь носом пошла, никак не остановить и ведь платочка даже у аристократа духа нет с собой.

Набрал горячей воды в ванной, свалил туда все свои грязные вещи, посыпал ароматным порошком, который пахнет Альпами, и ушёл куда-то.

Я очень хорошо выспался. У меня превосходное настроение. В кармане много денег. На мне свежее и удобное бельё, выглаженная одежда, начищенные ботинки. Я чисто выбрит, приятно надушен и недавно побывал в парикмахерской. Я еду по городу в полупустом общественном транспорте, солнце приятно бьёт мне в лицо. Одна только мысль навестит меня: жаль, что никто не оценит этого, никто не запустит свою холодную руку мне под кафтан, никто не прижмётся к моей пахучей щеке, никто...

А это я пишу только для тебя, моя мечта, мальчик мой или умница дева, инопланетяне. Я же человек пропащий, поэтому обо мне ты и не думай даже. Я живу в далёком забытом городе, в котором населения больше миллиона. Эти люди, почему-то, если все вместе – то злы, а по отдельности – очень даже добрые. Из под крана в моём-не-моём доме я пью убийственную воду. Домов в строгом смысле у нас тут нет, скорее это отдельные отсеки в большом муравейнике. Тех людей, которые всегда живут рядом со мной, все вокруг называют моими близкими и родственниками и я замечал ещё как они усердно уверяли друг друга, что я их очень люблю. Вообще, они говорят очень много бессмысленных слов, нужность которых я не понимаю. Если у нас дома кто-то позвонит в дверь, никто не идёт открывать, потому что "это" никому не нужно.

У меня есть мечтательная радость общения, но нет тех с кем можно было бы поговорить. Иногда я думаю, что это и хорошо, так как если бы я усиленно общался со всеми мне подобными, то у меня не оставалось бы времени на одиночество, то есть на самого себя. Вообще, большее количество времени у нас уходит на те дела, которые нам всем не нравятся. Звездочёты говорят, что так нужно.

Ты не поверишь, но я ждал пока они все умрут; но они и не собираются, а если даже и умирают, на их место тут же приходят такие же, только ещё хуже.

Здоровье моё плачевно, несмотря на то что родился я относительно недавно и ещё считаюсь довольно молодым. Ещё я очень некрасив. Тело моё худое и заброшенное, что сразу выдаёт меня как живущего внутри себя, а не снаружи, как все нормальные люди. Женщина, родившая меня, брезгливо отворачиваясь говорит мне, что я похож одновременно на глисту и Кощея Бессмертного. Именно из-за этого они хотят чтоб я не жил среди них, ну а мне теперь уже всё равно. Я бы всё равно умер и не сам. Но я верю, деточка моя, что у тебя всё обязательно будет по-другому, иначе и быть не может. Да, непременно. Самое главное, у тебя будет много, очень много времени, твоего; столько сколько ты захочешь.

Если бы ты был, я бы купил тебе велосипед, вопреки всем на свете кошелькам. Ты бы ломал его, потом чинил, снова ломал, пока наконец... Я бы не следил за тобой, но это не значит, что мне было бы наплевать на тебя, я бы любил тебя по-мужски, это ты понял бы много позже, когда... В одно прекрасное утро отправился бы на край света, в сторону гор, туда, где обычно заходит солнце. Крестьяне подносили бы тебе помятые алюминиевые ковшики с колодезной водой, поблагодарив их, ты бы ехал дальше в свой путь. Туда, куда улетали крикуны-журавли, живущие на болоте рядом с летней фермой телят, которых ты учил объезжать чумазых аборигенов.

Ты спрашиваешь обо мне? А знаешь, я жил лишь отчасти, я жил лишь чуть-чуть. Не сказал бы, что мне кто-то целенаправленно мешал, всё получалось как-то само собой. Наши звездочёты вообще утверждают, что все причины находятся только во мне самом и нигде больше, но я им не верю. Раньше я много желал, боролся. Больше всего на свете я любил свободу. Но всегда я не переставал чувствовать, что меня кто-то хитро обманывает, и никогда не переставал ощущать этого. Я так и не нашёл своего обманщика. В сказках для наших детей пишут, что ежели кто сумеет найти своего обманщика тот станет самым счастливым человеком на свете.

Я не вижу номеров маршрутов моих любимых трамвайчиков, но люди пока ещё продолжают мне подсказывать когда я их прошу. Моя жизнь рассыпалась в них, но не сразу, а постепенно. Когда-то мне было непостижимо смотреть на это. Ты спрашиваешь как они движутся? Они ездят по строго расчерченным тропинкам от искорок свитеров маленьких мальчиков, таких вот как ты. А ещё у нас есть пахнущие добрыми дедушками автобусы, хитрые, они берут силы от чёрной крови, высосанной из недр моей планеты, похожей издалека на мячик, на котором сидит кто-то в шапке-невидимке.

Здесь всё очень просто и понятно. Я не могу читать книги, которые люблю, потому что их вообще тут не существует. И если я кого-то и люблю, то только оттого, что мне больше некого любить. Я читаю законы государства в котором живу. Что такое государство? Ну, это такой большой дракон, в животе которого мы все находимся. Да, да, не смейся.

Смотри, это маленький мальчик, с давно нестриженой львиной шевелюрой, в тёмной комнате стягивает с себя огромный папин свитер. Шерстяной, он весь искрится электрическими разрядами и липнет обратно к мальчику. Мальчик удивлённо и осторожно кладёт его на стул, некоторое время стоит так, потом снова берёт свитер, но тот уже не скрипит и не магнитится. Юркнув под одеяло в холодную постель, маленький мальчик немедленно сворачивается там калачиком. Ему хорошо, он даже, кажется, обняв свои коленки, тихонечко мурлыкает. Этот человек думает о том, как же всё это будет потом и как хорошо жить на земле. Вспоминая мультфильм про старого моряка с его неизменной дымящейся трубкой, мальчик, глубоко вздохнув, засыпает...

Раньше, перед тем как окончательно заснуть, я любил полежать, поворочаться с пол-часа, подумать о своём. Теперь в мыслях у меня только какие-то ненужные события, жалкие людишки, они нахраписто и бесцеремонно лезут в мою голову и там занимают всё доступное пространство. Не думать о них я не могу.

Из всей своей ненужной и никудышной жизни я бы не тронул всего лишь 48 секунд. Я был тогда такой же, как ты сейчас. Издалека вставало огромное красное солнце. Помню ещё маленького паучка на своём мокром рукаве. Там не было никого. Вот и всё.

Дети, не в силах больше терпеть жуткий мороз, забегали погреться в детскую музыкальную школу, что находилась по пути домой. "Что хотели, девочки?" – недовольно спрашивал их комендант. Дети больше всех музыкальных инструментов любили флейту, и поэтому отвечали вахтёрше, что хотели бы записаться для обучение именно на неё. Между собой они называли злую женщину у входной двери "трандычихой".

Переходя улицу, вдруг остолбенел, увидев табличку со словами: "Осторожно, – ЛЮДИ. Коммерческие перевозки".

Купил толстую книгу по религии Ислама. Новая, она пахла колорадскими жуками, когда их соберёшь в консервную банку с соляркой (дизельное топливо), но сестра говорит, что она пахнет именно деньгами и именно долларами.

Вдруг тебе захочется сказать или показать что-то кому-нибудь, а в квартире никого нет...

С одним моим другом, когда он или я позвоню, мы всегда как-то насмешливо приветствуем друг друга, примерно такими словами: "Ну, как ты там, живой ещё?" У примитивных народов приветствие выражается примерно так же, видимо, у них оставаться живым было неординарным положением вещей, тогда как смерть – вполне обычным явлением. По утрам умирают, по вечерам нарождаются, не живут в сущности. Мои башкирские предки жили в юртах, которые часто сдувая уносил сильный ветер, они поклонялись святому дереву рябине и журавлям, носили на голове шкуру волка, держали купленных у казахов облезлых верблюдов.

Я барским сытым псом лежу в полусне у господских ворот. Мне тепло и уютно. Сквозь еле-еле приоткрытые щели век я слежу за людьми, проходящими по улице. Нет, я – старый пёс, лежу в детской заброшенной песочнице, где никто не играл уже лет пять, мимо меня громыхая и скрежеща колёсами на поворотах проезжает трамвай, в котором сижу тоже я, смотрящий в окно на старого пса, лежащего в песочнице, ибо там не дует ветер в бока. Собака, которая охраняет человека и его вещи нужна, она "при полезном деле", ей, должно быть, приятно чувствовать это, не то что какие-нибудь бездомные.

Мне очень нравятся твои и мои прохладные руки, когда водишь ими по тёплому телу. Тыльной стороной ладони, слегка щекоча кончиками ногтей. Почему-то мне нравится всё сухое. Сухая кожа, сухие поцелуи. В детстве мне было неприятно бегать поздним вечером по холодной и уже увлажнённой росою траве, но я почему-то всё равно бегал; особенно когда наступишь на жидкий гусиный помёт и он проходит меж пальцев.

Уходя бросить-предложить жвачки отказаться с улыбкой проводить. Если ты спросишь чего сейчас я хочу больше всего на свете, я отвечу – винегрета с редисом, которого нет в холодильнике твоём. Бросая в мусорное ведро корку хлеба, представлял себе дерущихся чаек на загородной помойной свалке.

Мне приснилось, будто у меня густые волосы белокурые тяжёлые был рад ужасно всё трогал... и будто у меня на лице большой шрам и это тоже мне нравилось. Ещё снилось как я ломал стеклянный ртутный градусник как карандаш в руке.

В театральной программке бросилось в глаза: "зав. бутафорским цехом". Забавно, не правда ли?

Только что купленные мной игральные карты пахнут больничным рентгеновским кабинетом.

Гори, гори, моя звезда,

(из песни на стихи В. Чуевского, муз. П. Булахова)

Подруга моей сестры, которой тоже 23 года. Её я совсем не знал, но помню по школе. Смуглая башкирская красавица, отличница. Три дня назад на трассе Уфа – Челябинск в автомобильной катастрофе погиб её... мужем-то ведь и не назовёшь; говорили, что вдвоём они напоминали сущих детей. Приехав с их свадьбы год назад, сестра с завистью рассказывала мне о них. Казалось, они как будто специально были созданы друг другу.

За всё время она ни разу не заплакала. Когда их привезли на место аварии, глаза не слушались её, были как будто чужие, всё время словно бы старались зацепиться за окружающие неподвижные предметы. Слабо моросил дождь. Она, с отсутствующим и потерянным видом, долго и неотрывно смотрела на запёкшиеся следы крови, оставшиеся на искорёженном кузове десятки на обочине дороги. Маленькая родинка в уголке губ, которую он так любил; глупые американские фильмы, которые всегда смотрели в обнимку; слабая утренняя рука, гладящая подушечкой пальца скат спящей щеки и шевелящая пряди волос. Потом заметив, как мать внимательно следит за ней и уже шагнула в её сторону, собираясь, видимо, увезти её отсюда, она с какой-то фатальной уверенностью чуть слышно прошептала: "Я без тебя жить не буду". Только молодой сержант ГАИ, стоявший рядом и не расслышавший её, вопросительно повернул козырёк своей фуражки в её сторону. Ему хочется подойти и сказать ей, что водитель ВАЗа не был виноват в столкновении, но сержант остаётся на своём месте. В морге тишина и холод, слабо подрагивает электрический свет. Она отказалась ехать туда.

Имя Лейсан – означает весенний дождь; в тот вечер тоже шёл слабый дождь. Говорят, лебеди любят когда на озере дождь. Если мы откроем её ящик в письменном столе, там мы найдём её любимую вещь, стеклянную гусенечку, которую он подарил ей когда-то случайно.

Так как наши родители были знакомы, я слышал, что её отец – известный в нашей республике поэт, и что в последнее время он много пил.

Квартира родителей на девятом этаже, её бывшая комната. Им не нравилось, что он приходит к ней так поздно. Когда они уже обсуждая свои общие планы на будущее, пугались такой своей смелости. Привычный рисунок обоев на стене. "Не заходите туда, пусть выплачется" – строго говорит её мать домашним. "Странно, прошло уже два часа", – думает она, очнувшись и взглянув на большие настенные часы. Потом с каким-то неестественным спокойствием встаёт, медленно обводит комнату глазами и идёт к окну. Отдёрнув штору, она тут же взглядывает в сторону двери, смотрит на неё некоторое время, потом раздвигает занавески до конца. Схватившись за ручку оконного замка она замирает, смотря в далёкие сверкающие огоньки в черноте города. В памяти на миг промелькает картинка, где они с её маленькой сестрёнкой намазывают кефиром и хозяйственным мылом полоски бумаги. Но окно оказывается незапечатанным и она с неожиданной даже для себя лёгкостью открывает и внешнюю раму. Из темноты в комнату врывается холодный мокрый ветер. Потом она ещё раз мельком взглянув на дверь приподнимает юбку и, скинув мягкие тапочки, закидывает ногу на подоконник. Встав полностью на него и держась обеими руками за косяк окна, она слегка подаётся вперёд, сильно зажмуривается... Нюх улавливает запах жареной картошки, видимо, идущий из чьей-то соседней кухни. Среди какого-то непонятного шума, резко усилившимся в её ушах, она различает позади себя отчётливый звук открывающейся в комнате двери. Сразу же откуда-то перед ней появляется его родное лицо, доброе и чуть улыбающееся; оно как всегда любовно смотрит на неё и, выглядывая из за какой-то стены, покручивая указательным пальцем возле своего носа, заговорщицки так говорит: "Айза сай эсеп алайык*?" Она убирает с косяка руки и уверенно шагает вперёд.

* Пошли, чай попьём? (башкирск.)

Он, сонный, сидит, печатает какой-то текст на своём компьютере. Время – полночь. Неожиданно: телефонный звонок надежды, радостно снимая трубку её я не узнаю, потому что все девушки в мире слиты для него во что одно целое. Говорит ему приезжай, ну приезжай, я тут одна так сильно скучаю, ты просто приезжай и всё, а? Он говорит с ней нарочито медленно и будто успокаивает. А она: (вздох) ну, ну-у... (выдох). А может лучше ты ко мне? Ты сразу найдёшь мой дом – на нём огромная вывеска: "Оформление праздников воздушными шарами" и два клоуна ещё там нарисованы. Но вот он натягивает на свои ноги мокрые ещё после стирки носки – неприятное ощущение. На улице дождь, но тепло и хорошо. Смотрит на стекающие по стеклу капельки. Ёжась, набирает из уличного телефонного автомата её номер – занято; тогда он набирает длинный номер его мобильного телефона, там привычный скрип и трескучие помехи. Луноход один, я – луноход два, вызываю базу, как слышно, приём? "Привет, это я" – говорит он. "Алло, кто это?" – различает он ответ. После этого он говорит туда о том, что на улице дождь то идёт, то не идёт. "Ну и что?" – слышится ему раздражительный голос сквозь шум проезжающих мимо автомобилей. В нём вдруг промелькает догадка, что он просто ошибся номером и поэтому с ним так разговаривают. Тогда он спрашивает у скрипа как его зовут. "Что?" – опять слышится недовольный голос в ответ. "Просто скажи как тебя зовут, разве тебе трудно?" – громко говорит он; это замечает какой-то спешащий прохожий и удивлённо оглядывает меня согнувшегося под тяжестью этого разговора. Он внимательно прислушивается, но кроме скрипа ничего не слышно, несколько секунд и – короткие гудки. Раньше он тихо и медленно повесил бы трубку, аккуратно высунул карточку из таксофона и задумчиво побрёл. Но теперь он резким злым движением бросает трубку на рычаг, выругивается при этом по-английски, сплёвывает много раз и быстро идёт по дороге смотря по сторонам будто что-то ища. Сможет ли он забыть об этом эпизоде когда будет рядом с ней? Постарается. Почти час он гладит её спящую руку. Ближе к утру она начинает целовать его всего, ему становится от этого не по себе. "Будто в последний раз" – думает он. Представляется чёрно-белое кино столетней давности с опрокинутым буфетом, с разбросанными по полу какими-то истоптанными бумагами, кажется, нотами; с шинелями и стаканами водки; паровозом, увозящим гордых прыщавых мальчишек на фронт. Слышится какой-то военный марш, кажется, "Прощание славянки".

И нежно, с безысходною тоской, она ловила тонкою рукой

Его большие руки – было поздно... и, задыхаясь, думала она:

Наверно, в день, когда идёт война, такой же он загадочно-негрозный.

У меня дома есть старик кактус-великан, который достался мне в наследство от бабушки. Мама говорит, что когда она была маленькой он уже тогда был. Помню, как в детстве мне нравилось прикасаться к его иглам. Он иногда порождает маленьких кактусят, которые я пересаживаю в малюсенькие горшочки с песком. Разные девушки приходит и уходят из моей жизни, на память о себе я дарю им одного кактусёнка...

Иногда, в бессонные ночи, перед каким-нибудь особенным судьбоносным жизненным событием, когда почему-то кажется, что эта ночь последняя у тебя, все мои девочки, девушки и женщины приходят ко мне, и, расположившись внутри моих глаз, они показывают мне фильмы с их участием; я замечаю, что все режиссёры на этом кинофестивале как-то тенденциозны и чересчур гротескно акцентируют внимание зрителя на самых неприятных моментах сюжета. Как бы мне хотелось собрать вас всех в одном уютном доме и познакомить между собой.

Беззаботная, она пришла после школы ко мне в гости. Маленькая ступня в огромных папиных тапках. Капроновые чулки, пахнущие стиральным порошком; бюстгальтер со стальным прутом внутри; сухая тыльная сторона ладони, так приятно скользящая по её белой девственной коже. Чайник, как всегда забытый кипеть на кухне, превратившейся от этого в баню.

Погода солнечная и тоже как будто приглашает к беззаботности. Довольные, вдвоём идём по улице, оба обращаем внимание на трёх бабушек и одного дедушку, сидящих на скамейке двора. Остановились мы на них оттого, что их лица были как-то неестественно безразличны, а у одной бабули на лице изображалось даже некоторое недовольство. Мы переглянулись, и как-то странно стало нам обоим: это радостное настроение молодой нашей жизни, играющей... и эти старые невзрачные люди. Первый же удобный повод сменить тему мыслей – девочка, осторожно ведущая на поводке маленького обаятельного щеночка. Моя школьница лукаво поведывает мне о том, как этот щенок возился к ветеринарам на прививки для того, чтобы можно было его целовать в мордочку сколько хочется.

Современный технический прогресс позволяет купить у кондитерской фабрики двухсотграммовый кулёчек конфет, то есть карамелек, прозрачных и как бы стеклянных. Понимаете, юноша или девушка, покупающие карамель на вес не могут быть не добрыми. Пойти с ними тут же в лес, там лечь на траву с неутомимыми исследователями муравьями. Ты расскажешь мне про свою допотопную черепаху, холодную, которую ты так любишь порой класть на свой горячий живот.

Уже нет никого из взрослых кто бы ругал меня за то, что я поднимаю с земли грязных и блохастых кошек и разговариваю с ними. А ещё недавно я видел на улице девушку, у которой на плече сидел котёнок, выглядящий как клок шерсти, сибирский какой-нибудь, наверное, то есть персидский, конечно.

Задумчивые, и каждый как бы сам по себе, сидим на спинке скамейки. Молчим уже долго. Пепел падает на её полусапожки что ли. Ты перестала качать ногой, я внимательно слежу за торопливыми продвижениями муравья на асфальте, камешки гравия для него должно быть огромны. И вспоминаю, как сам когда-то лазил по огромным мраморным плитам древнего города Эфеса, куда уехал Демокрит на ослике от своей сварливой жены. Вздохнув, начинает, как с горя села в первый попавшийся поезд и увёз он её в город Челябинск. И везде там, почему-то, девушки беременные.

Я вспоминаю: трактую ей её же жесты предельной давности в которые она, к моему удивлению, легко узнаёт себя; даже пытаюсь изображать, выходит смешно, но она ужасно смущается, не успев, кажется, удивиться. При этом выражение её лица становится таким, какое я никогда раньше не замечал у неё. Мне приятно наблюдать за ней в такие минуты. "Смотри-ка, какая у тебя память, ты так всё замечаешь, от тебя ничего не утаить, проницательный..." – с некоторой боязливостью в голосе говорит мне она. Иногда мне даже кажется, что именно за такую мою способность она и любит меня больше всего, вернее не меня, конечно, а своё прошлое, наше, то есть её. Уже я обнаруживаю себя, пинающим резиновые воздушные шарики в её комнате общежития, пока она накрывает на стол. Странно, никогда не подозревал, что молодые учительницы живут в таких местах. Кошки как крысы тут жмутся к стенам в узких коридорах. Девицы здесь все узкоглазые, низкорослые и толстозадые, а парни все на одно солдатское лицо. Все ходят исключительно в китайских разноцветных тапочках. Повсюду слышен говор татарский: "А нима Офо, безза ла андый нама бар, еффанамать" – А что Уфа, у нас, ёб твою мать, тоже есть такая хрень.

Она рассказывала однажды мне, что в её деревне, из которой она приехала в наш "негостеприимный" город совсем не было проведено электричество, а природного газа уж подавно; добраться до этой глуши может только местный человек, иной же заплутав подыхает с голоду или становится съедаем волками или медведем. В её классе 5-ом "Б" есть мальчик, который ужасно похож на меня, – говорит она, – он, конечно, заметил, что я часто смотрю на него и совсем переживает, бедный. Потом мы долго спорим на темы национализма, государственного суверенитета, самоопределения народов и проч.; я объясняю ей желательность демократии. Причём разговариваем мы с ней исключительно на башкирском языке, этим мне она нравится больше всего; кажется какой-то родной. По крайней мере, за всю свою жизнь это единственный встреченный мною мой языковой сородичь, которого бы я мог назвать хорошим и не глупым человеком. У неё на подоконнике рядом с кактусом стоит допотопный радиоприёмник, который всегда настроен на одну и ту же волну и никогда не выключается. Вообще с башкирско-татарской культурой я могу соприкасаться, пожалуй, только через музыку, мелодичность которой меня привлекает и навевает какую-то первобытную тоску крови. Разве я виноват, что лучшие годы моей жизни, моего хрустального детства, облечены в эти неуклюжие средневековые слова и поговорки, середь... Да что там, деревня. Однажды я очутился у неё в школе, она вся такая ужасно деловая утопает в ворохах каких-то бумаг; заставил показать мне журнал её класса, вглядывался в имена, трогал оценки.

Ранним утром, едва проснувшись, она, внимательно присмотревшись на меня, констатирует: "Эйе, ир-атка был донъяла йашауе рахатерак, а катын-кыззарга – кыйын..." что в переводе означает примерно следующее: "Да, мужчинам в этом мире жить легче, а вот женщинам трудно".

Проходя мимо старушек слышу родную речь: "Беттен нервамды бетерде" – то есть "все нервы мои кончал". Сказано это было неизвестно кому, но с таким чувством, злым и ненавидящим, даже жмурясь от накипевшей искренности.

"А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём".

(Матфея V, 28)

На средней полосе России наступают времена смущения плоти похотью и соблазном юных мужских сердец. Эти времена не продолжительны, как жаль. Сколько сколько я вижу ног, на лица я не смотрю специально, их я придумаю сам, но ноги... Ах, кто же придумал делать из женских ног культ? Провожая нецеломудренным взглядом очередные стройные ножки, я томным дремлющим котом опускаю свой взгляд ниц, переступаю с ноги на ногу, отворачиваюсь. И хочется почему-то глубоко вздыхать. Женские обнажённые тёмные локти. Стою на транспортной остановке, не замечая толкающихся женщин возле; заглядевшись на мокрые колёса подъехавшего автобуса, я автоматически и бездумно залезаю в него, дождавшись пока все залезут. Иногда, обтянутые тканью ягодицы идущих ног, вообще вся эта женская спекуляция на мужской похоти напоминает навязчивую рекламу. Зачем толкаться, ведь сразу же видно, что сидячих мест хватит на всех. Терпеть не могу, когда лезут вне очереди, особенно, когда буквально физически оттесняют туловищем, работают локтями, мне становится дурно, тошнит и неостановимо хочется умереть. Как обезумевшие насекомые. Я тоже хорошо научился наглеть, но слишком противно, слишком. Не то чтобы я был недоволен, я думаю: "Вы не виноваты, просто нужно сделать как-то так, чтобы у вас даже не было возможности драться, или, чтобы это попросту было не нужно вам. Вы не виноваты". Если бы не эта трещащая музыка из охрипших динамиков ларька на остановке, может, я бы не впал в это своё сомнамбулическое состояние, когда весь мир превращается в замедленное кино. Сев поудобнее, я достаю свой блокнотик и карандашик, трясущимся почерком присваиваю чувствам символы, ощущая себя при этом отчего-то ужаснейшим подлецом, но и это чувство мне приятно. Когда я ещё не завёл себе блокнотика, чиркал на последних страницах лекционных тетрадей, бывало забавно обнаруживать там такие записи. Спрятав ручку обратно, я удовлетворённо глазею в окошко. На перекрёстке возле Гостиного Двора, когда наш автобус на повороте ждёт сигнала светофора, я замечаю, как на тротуаре стоят две девушки и тоже ждут зелёного света. Они держаться за руки и незаметно гладят друг другу ладони. Когда им загорается зелёный свет, одна нежно обнимает другую за талию, как бы увлекая и говоря "пойдём", та трогается с места, и, не обращая внимания на дорогу, улыбается другой девушке, повернувшись к ней лицом. Наш автобус тоже трогается с места и видение пропадает. Я сглатываю слюну, отрываюсь от окна и обвожу салон взглядом. Вижу, что сидящая через одно сидение девочка-подросток тоже как и я всё это видела; она замечает мой взгляд и сразу же опускает глаза вниз. Так мы сидим и думаем с ней о чём? О том, что в салоне этого старого автобуса очень сильно пахнет бензином и никому из пассажиров это не нравится, а только мы с ней не поморщили носы. Отдав водителю деньги за проезд и вылезая, она, смелая, всё-таки дарит меня, остающегося сидеть, своим последним как бы улыбающимся взглядом, но мне довольно и того. Кто-то рядом визгливо кричит в свой телефон: "Я немножко опоздаю, займите мне там место, окей?". Я смотрю на вентиляционный люк на крыше автобуса и спрашиваю себя: "Может ещё немножко проехать свою остановку, а?"

Искал в сети материал на тему "Условия и порядок заключения брака по российскому законодательству", поисковик выдал мне страничку, предлагающей скачать реферат на тему "Любовь должна быть трагедией".

Ещё по кабакам всю ночь прошатался.

Подобно тому коту, который мёрзнет возле входной двери подъезда, и никто на него внимания не обращает. Он бы и рад попасть внутрь дома, но его пугают люди и страшный звук входной металлической двери, которую они то открывают, то закрывают. Скоро люди совсем перестают заходить и выходить. Тогда кот становится как-то безразличным, садится на грязный и холодный бетон, подбирает свой хвост, съёживается, от чего становится ещё более незаметным, закрывает глаза и старается не думать о людях и о страшной двери с огромной скрипучей пружиной с той стороны. К коту приходят разные упаднические видения, грустные и успокоённые. Он уже не чувствует голода и холода, и постепенно засыпает. Но иногда, посреди ночи, его замечает подвыпивший запоздалый, тогда его жалеют как никогда в жизни, накормят и, попросив прощения, выгонят прочь.

Ненавижу когда меня спрашивают о том как я провёл праздники.

Купив себе милейший букетик ландышей, на вопрос университетских одногруппников кто подарил ей эту прелесть она отвечает так: "Просто я сама решила сделать себе приятное".

Не выдержал и сказал сегодня нашей гардеробщице в институте, что у них там внутри пахнет свежесобранными грибами. "Что?!", – хмурясь спрашивала она. "Ничего", – улыбаясь отвечал я.

Меня опять едва не сбил автобус.

"Если водитель видит пешехода, который не обращает внимание на приближение транспорта, ему нужно "помигать" дальним светом фар (в крайнем случае подать звуковой сигнал), внимательно следить за его дальнейшим поведением и быть готовым к экстренной остановке. Особое внимание поведению пешеходов следует уделять в ненастную погоду и при ограниченной видимости. Из-за спешки, а также из-за зонтиков, поднятых воротников, головных уборов и т.п. они могут не замечать опасности".

(Практическое пособие по вождению легкового автомобиля)

Вот уже фильм подходит к концу, неужели всё так быстро. Ты осознаёшь это, озираешься по сторонам, смотришь на часы и буквально физически ощущаешь как утекает время, как проходит жизнь. И становится очень обидно и нестерпимо жалко её. Ведь жизнь это тоже фильм, но длиннее и оттого незаметный, как бег минутной стрелки.

Когда ты со мной не соглашаешься ты всегда говоришь “может быть, может быть...” или просто “угу”. Я ужасная собственница и я конечно же понимаю что так нельзя, но что я могу с собой поделать... "Неужели, – спрашиваю я её, – ты не поступила бы так же, будь у тебя возможность и желание?"

– Ты скучал по мне?

– Я думал... – поправляю я её.

– Ты всегда просишь всю ночь, а мне хочется только погулять с тобой – заявляет она обиженным голосом. – Говоришь соскучился, а встречаться не хочешь. Разве так бывает? – немного погодя будто спрашивает она кого-то с упрёком.

После этого я замолкаю и между нами воцаряется долгая пауза. Она глубоко и как-то сонно вздыхает, мне же представляется шум морского прибоя и будто я лежу на песке ногами к морю и всё такое. Она спрашивает, прерывая видение: "Я тебе помешала, да?" Смотря со своего второго этажа во двор на радостную семью, усаживающуюся в свой семейный автомобиль, следя за тем, как он осторожно разворачивается и отъезжает, я ничего не отвечаю ей. Трогаю стебельки рассады помидоров, что растут у нас на окне в картонных пакетах от кефира, нюхаю свои пальцы. И уже я думаю о том, куда и к кому пойти бы мне в этот субботний вечер – спастись от этого нестерпимого одиночества в моей пустующей на выходных квартире. "Подари мне котёнка" – еле слышно и, кажется, плача говорит она в трубку. "Ты меня слышишь?" – жалобно и в то же время недовольно...

Старый собутыльник в пьяной задушевности поведал мне, что хочет назвать своего сына Диего. Имя совсем уж "не в тему" в нашей местности, мексиканских телесериалов насмотрелся, наверное. За бабами, друг, как на рыбалку едем, "цеплять" их, а потом зажечь с ними... "Не открывай ту водку, потом в баню с собой возьмём".

Я спускаюсь в подъезд к почтовым ящикам, из раскуроченных них торчат кипы газет, вдыхая их свежий типографский запах, я вынимаю одну, состоящую только их рекламных объявлений, беру первое попавшееся сутенёрское, звоню и говорю примерно так: "Вы могли бы, допустим, прислать самую молодую из ваших, которые?.. Эм... Пятнадцать? Нормально".

Угощали пирожеными-морожеными, прищур сквозь сигаретный дым; странные вопросы: ну, в свободное время увлечения, хобби там какое-нибудь? какой-то не такой. Говорю, что это всё не так важно и ещё признаюсь, что люди рядом со мной обычно добреют. Жизнь незлобная, каждая, добрая, стоическая.

Дёшево и сердито. Ну, что ты? Хочешь я чай поставлю? просто мой друг немного перепил, с ним такое бывает. Смотря на её мокрые волосы я размышляю о принципах гуманизма в международном праве. Все мы немного проституты... и особенно такси, в котором я записываю всю эту бодягу.

Сегодня встретил на улице человека, напевающего себе под нос какую-то песенку – положительная экзотика в нашем городе скорби.

В последнее время я что-то часто смеюсь. Занимаюсь тем, что делаю за деньги выпускные квалификационные (дипломные) работы глупым студентам. "Таможенные тарифы строятся на основе товарных классификаторов, которые группируют товары в зависимости от отрасли и степени обработки, причем каждый имеет многозначный цифровой код (например, 220410 – Вина игристые)".

А ты позвонишь мне домоседу и скажешь, что на улице черёмуха и яблонь цветёт. Потом почему-то начнёшь жаловаться на несправедливость своих преподавателей, про то, как ты решила больше никогда не списывать и поэтому в последнее время начала плохо учиться. Спросишь совета как поступить в той или иной ситуации, а скажу, что всегда нужно поступать как хочется, потому что ничего не имеет значения или что-то в этом роде. Я выйду на улицу, пожмурюсь немножко на солнышко, подумаю: "щенятами же пахнет, а не сиренью", потом подойду к ларьку куплю себе пива и сяду где-нибудь смотреть на прохожих. Это моё самое любимое занятие. Маленькое дитя слезает со своего трёхколёсного велосипеда, опасливо подходит к какому-то предмету на дороге, приседает возле него на корточки и долго сидит так, видимо, разглядывая находку. Интересно, что это он там обнаружил? Оказалось, что это обычная проросшая картошка, обронённая, видимо, кем-то из приехавших с садов. Чудак ребёнок.

И ещё жаль, что никто никогда не узнает о чём думалось мне, когда я прочёл надпись на стройке: "Без упора не работать!"

24 мая 2003 г.

Честное слово, я набоковский педофил: специально вышел из дома, чтобы походить по улицам и посмотреть на одиннадцатиклассниц, которые собираются в больших количествах в день своего последнего школьного звонка. В полупустых трамваях я сажусь на сиденье позади них и незаметно прикасаюсь к их волосам.

Держать в своём домашнем компьютере порно-видеоролики – всё равно что содержать наложницу.

Ударившись коленкой о край кровати я валяюсь на полу и корчусь от боли, быстро говорю какие-то бессвязные речи, кого-то обвиняю, злюсь, потом умоляю о чём-то, но как странно: мне больно, но и необъяснимо приятно в то же самое время. "Кажется, в жизни у меня такая же фигня" – философствуя я, когда боль немного отпускает ногу.

А вот вспомнится как пальчик в больнице прокалывали, какая доброта нахлынет и как хныкать хочется.

Сварщик из нашего двора сегодня "оставил свой пост". Он ездил обычно на своей тарахтелке, что-то вроде мотоблока с прицепом, где у него лежат сварочная аппаратура, шланги, баллоны с газом для сварки и проч. Я заметил, что, когда он медленно едет на этой дребезжащей на всю улицу штуке, все прохожие невольно улыбаются; а мне начинает казаться, что я нахожусь в каком-то мультфильме. Всё это становится ещё нелепее от того с каким сосредоточенным выражением лица этот маленький человек управляет своей трактороподобной повозкой. Это похоже на то, как если бы в гуще оживлённого автомобильной суетой проспекта появился вдруг мужичок в лаптях и в тужурке на телеге с клячей. Сварщик испинал маленький мотор своего драндулета, кинул свою машину возле продуктового магазина на произвол судьбы и отправился восвояси. Наши дворовые бабушки-пенсионерки появились тут как тут и, окружив бесхозную тележку, начали шумно обсуждать происшедшее. Потом его нашли пьяным, спящим на травке возле стоянки такси. Говорят даже, что он перед тем как заснуть там, рыдал сидя на бордюре тротуара. Бабульки уверяли его, что весь день следили за этим (при этом они указывали на стоящий драндулет) и никто ничего не трогал, а валявшийся рядом карбюратор они положили в кузов, так что всё в сохранности. Он, сильно смущаясь, благодарил их своим тихим голосом.

Возвращаясь домой, в подъезде нашего дома почувствовал аппетитный запах чего-то жарящегося. Оказалось, что мама печёт мясо с картошкой и когда я сказал ей что её кухня распространяет свой аромат на весь дом она буквально просияла.

Противный писк дешёвого пластмассового китайского будильника. Ранее прохладное утро. Зябко и ёжась, стою у окна и вместе с её котом Барсиковым Эффектом (с которым мы всё-таки подружились за вечер) смотрим туда. Картина: "Утро расстрела". Вроде бы, обычное утро, почему ко мне всегда приходят одни только трагические сюжеты, не понимаю. Я возвращаюсь к ней, сажусь на край постели и шепча её имя и всякий вздор щекочу её лицо своей небритой физиономией. Она улыбается не открывая глаз, мурлыкает, поводя плечами под одеялом и щурясь на меня говорит: "Ненавижу утро". Оно и верно: все ученики не любят утро, потому что оно заставляет идти их в школу. Мне нужно уходить, а ей идти на её школьный экзамен. Уже я иду по пустынной улице автомобилей в росе и твержу под нос: "Божественно! Божественно!" Это я, идущий на рыбалку ли, или на построение в военные колонны для марш-броска? Лучи восходящего солнца, трогательная вывеска магазина подержанной одежды "Секонд хенд: европейский текстиль" – в карманах вы можете найти позабытые там бывшим хозяином иностранные монетки и представлять себе этого человека на улицах какого-нибудь Брюсселя; зевающие на остановке люди; бабушки, торгующие семечками, орешками и американскими сигаретами поштучно. Что же ты делаешь со мной моя Россия, а ты говоришь, что здесь невозможно жить и что страны этой на самом деле не существует. Ах, в жизни всё-таки столько хорошего. Каждая цифра автобусного маршрута мне напоминает о какой-нибудь девушке, я помню абсолютно всех их своих. Эти номера очень дороги для меня, как безвозвратно ушедшее счастье или жизнь. Я залезаю в один из этих автобусов и чувствую сильный запах свежей зелени, кажется, картофельной ботвы. Но нет, это всё те же бабушки, в советских штормовках с капюшоном и в китайских кедах, с рюкзаками и все в помидорной рассаде, которую они везут в свои сады и дачи. В полупустом автобусе, положив свою сонную голову на руки я смотрю на город нескончаемых гаражей, мимо которых мы проезжаем, хоккейную коробку, с коммунистическими лозунгами на её дощатых бортах. Это странное утро завершается рекламными стендами около моего дома, на первом из которых изображена обычная палка колбасы и надпись: "Побалуй себя любимого"; на других: "Лестницы из ценных пород дерева", "Коррекция фигуры!", "Живи настоящим! Включи эмоции: бытовая техника из Англии" и ещё один маленький рядом: "Запчасти к тракторам". Что бы всё это значило?.. Я долго смотрю на них и почему-то думаю о той далёкой японской сказке, иллюстрированную книжку которой я, лёжа на пыльном паласе, листал когда-то в детстве, про мальчика-с-пальчика Усумбоси (так его звали); этот мальчик путешествовал на кувшинке с жердью-соломинкой, он что-то искал, чёрт возьми, не помню.

Моя маленькая школьница с добрыми глазами – староста класса, возвращающаяся домой, где ждёт её старый кот... По дороге домой у неё не выходят из головы слова из какой-то рекламы: "Любить бесплатно!"

Люблю рассматривать прогнозы погод в мире: в Лондоне +20 °С, в Париже как всегда солнечно и т.д. Ещё курсы валют.

А сегодня 429 лет как молодые стрельцы основали наш город, а тогда ещё крепость, на стыке трёх рек. Множественность исторических названий городов... я, например, многие года жил на улицах имени всяческих отчаянных ухарей, коммунистов-революционеров, обычных убийц и прочих деятелей. Я же стою в самой гуще пьяной и прыгающей толпы. Под ногами валяются пластиковые бутылки и осколки стёкол, всевозможные плакатики и прочий мусор. Моё плечо неприятно болит от сигаретного ожога. "Рок-н-рол этой ночью, у-у-у!.." Толпа скандирует, я тоже, но скоро мне это надоедает и я начинаю развлекаться тем, что рассматриваю окружающих. Длинноволосые, одетые в чёрную кожу мужики и на их плечах сидят малолетки, которые истерично выкрикивают слова поющего Мумий Троля о неприступной, чуть капельку рассерженной девочке. Я зачем-то нагибаюсь вниз и удивляюсь, там под ногами всё совсем тихо и прохладно, ощущение невероятное. Но всё же, пробираться ночью к тебе, тихими и неизвестными никакому миру улицами не хуже, а в сто раз лучше. Счастливы люди, счастливы толпы.

Пьяными мутными глазами вглядываюсь в толпу. Спокойно подхожу вплотную и чётко проговариваю ей в лицо:

– Вы очень приятны...

"Спасибо" – немного погодя отвечает она. При этом её глаза, которые стали больше, пытаются пристальнее вглядеться в мои.

– Извините (опуская голову и начиная уходить).

– Ничего (провожая меня растерянным улыбающимся взглядом).

Её невесть откуда взявшиеся многочисленные подруги окружают её и начинают расспрашивать о чём-то, видимо, обо мне. Она, ничего не говоря, только смотрит на них отрешённо и улыбается про себя.

Когда я подбираю прилагательные к тому с каким именно взглядом она провожала меня, я закрываю глаза, пытаюсь воссоздать ту ситуацию и те секунды, вспоминаю все подробности, сам пробую улыбнуться так же, как она, и, довольный, продолжаю дальше стучать по клавишам.

Администрация города, один из её комитетов или департаментов по молодёжной политике выделил пару трамваев для подростков, чтобы они изрисовали его корпус своими рисунками. Эти дети с помощью пульверизаторных баллончиков с краской в стиле граффити изобразили шприцы, что-то вроде презервативов, фрагмент милицейской фуражки, названия каких-то музыкальных групп и т.д. Я всё ещё не могу поверить, что это было на самом деле и в нашей стране; больше я эти трамваи не видел никогда, может даже и примерещилось. Становится так похуёво на всё, что сваливаешься на сиденье в трамвае, запрокидываешь голову, закрываешь глаза и начинаешь свистеть какие-то джазовые экспромты, забывая обо всём на свете и как будто ты в сюжете какого-то психодраматического кино ни о чём.

Возвращаясь посреди ночи домой, заходя в круглосуточный магазин-супермаркет я думаю о прелестях демократической формы государственного устройства, в магазине я вижу охранника в чёрной форме и начинаю думать о гитлеровских молодых чёрнорубашечниках и о том, как они разъезжали на грузовиках по ночным городам Мюнхена и пугали прохожих. Итак, я покупаю противопехотную мину, то есть кансерву в виде шайбы – атлантическую кильку в томате, корейские "супчики" быстрого приготовления. Какой-то бомж на скамейке не даёт зайти мне в подъезд, задавая несуразные вопросы, я не выдерживаю и близко наклонившись к нему, доверительным шёпотом быстро выговариваю ему о бессмысленности и жестокости жизни, о том, что ты стар и скоро подохнешь и нахуй ты никому не нужен, о том, что мне хочется скорее разминировать и съесть заряд, который я только что купил в магазине. Однажды я пытался вести себя подобным образом в гостях у одной вдовой девушки с её ребёнком; к счастью, маленький человек ничего не понял из мною сказанного.

Сестра заходит ко мне в комнату и, глядя на свои ноги, смущённо спрашивает: "Ну как, так нормально?" Объясняет, что ей захотелось чёрные колготки в сеточку, вот она и купила такие. Я говорю, что они как у проституток; она, улыбаясь: "Я знаю". Мы оба смеёмся. Потом начинаем вместе рассматривать её новые туфельки, которые пахнут ракетками для бадминтона и валанчиком.

Потом она увлекла и меня на базар. Я ходил меж торговых рядов, задевал висячие на вешалках одежды, оттенки соскучившихся запахов. Молоденькая девушка-купчиха отрывается от какой-то многотиражки-детектива, когда мы подходим к её столу и начинает нам дружественно улыбаться. Ну зачем она смотрит мне прямо в глаза, ведь я так ничего не смогу у ней купить! Мужские плотные cotton джинсы, чёрные, нет, без шёлка. "Давайте померим талию, приподнимите свитер" – привычно просит она и тут же тянется ко мне. Я делаю глубокий вздох и сжимаю скулы, мне ужасно неловко, к тому же везде вокруг ходят люди, но её проворные руки уже обхватили меня и взяли в измерительную петлю сантиметровой ленты. "Что такое?" – спрашивает она удивлённо. "Щекотно" – ещё больше смутившись, отвечаю я. Почему-то я всегда чувствую себя ужасно дурно насчёт покупки, примерки и т.д. одежды. Это примерно так же, как стыдно кушать домашнюю пищу в присутствии незнакомой девушки. Мне даже кажется, что это берёт свои корни в моей деликатности в разговорах с людьми. Но зато мне ужасно нравится конкуренция купли-продажи на этих огромных рынках, когда только и делаешь что вертишь головой и уже другой продавец предлагает тебе свой товар. Чувство независимости, свобода абсолютного выбора среди бесчисленных альтернатив, плюрализм, то есть. Примерно то же, когда перебираешь каналы кнопками на пульте от телевизора, если не нравится то, что там идёт; каналов много и поэтому испытываешь какое-то ощущение власти противоречить чьему-то желанию. К женщинам-торговкам со злым лицом я никогда не подхожу. "И почему ты зациклился на чёрном цвете, у тебя и так всё чёрное, уф, пессимист". Да, перебирая телепередачи или даже радиоканалы, я стараюсь найти что-нибудь по возможности грустное, чтобы на том выключить всё и уйти, задумчив.

На рынках одежды все продавцы – женщины, на автомобильных – толстые загорелые мужики.

Ища глазами своё объявление в газете, зацепился за первое слово сообщения, выделенное жирным шрифтом "Читать", – остановился – ребёнка... научу за 16-20 занятий; логика, память, мышление. Звонить до 24 часов.

Даже не начав слушать, недовольно перебираю одну за другой музыкальные композиции в своей компьютерной коллекции песен – надоело всё и как-то невыразимо неможется мне. Надоело бегать от крикливых лозунгов и слоганов, но всё равно смотреть эту рекламу для красивых скотов. Вся она направлена только на потребности тел, туловищей. Молодые, разодетые эстрадные кривляющиеся мартышки, которым с их мускулами и крутизной место где-нибудь в полевом блиндаже или в бою погибать от избытка энергии. Эти бесконечные журналы на великолепной глянцевой бумаге с качественнейшими фотографиями, но разве мне, знатоку тонких эмоций не разглядеть за натянутыми, якобы, улыбками всей жизни этой девушки, стоящей почти голой в обнимку с каким-то красавцем a-la американо без мозгов. Секс по всем каналам телевидения. Иногда меня натурально начинает тошнить и кажется, что вот-вот вырвет. Вся эта ёбаная культура дебилов, ведь мне не то что повоевать с достойным, даже просто поговорить не с кем, нет никого; мне то что. Как стадо прут внутрь автобуса, ибо посадочных мест ограничено. Да нет, и не в этом дело. Ведь даже если удастся попасть в эту тесноту, там тоже есть сильные люди, которые пробираясь к выходу заботливо удерживают тебя от падения. Просто всё вокруг смешно. Я не говорил ещё, что хотел бы подохнуть под забором, как последнее ничтожество?

Не люблю людей, которые говорят, что самоубийцы все слабаки и дураки и что уж они-то, сильные, точно категорически никогда не приемлют этот способ разрешения проблем; очень цепко они держаться за жизнь, от чего последняя становится ещё более невыносимей и ненужней.

Руками выжимал дольку лимона в стакан крепкого чая, рассерженно втирал оставшийся на пальцах сок в ладони, хотя и терпеть не могу липкие и грязные руки. По улице медленно шёл белоснежно седой старичок, он нёс прозрачный полиэтиленовый мешок, наполненный крупными огурцами и помидорами.

FM-радиостанция, каких много, приветствует вас своими нарочито деланными жизнерадостными голосами и желает всем всем всем самого лучшего в мире настроения! да, и ещё хочу передать привет всем кто меня знает, пожелать им всего того сказочного, чего никогда не бывает, в связи с чем заказать поставить ещё какую-нибудь весёлую песенку ни о чём. Спасибо. До свидания.

У нас в доме, да и вообще во всём городе исчезли тараканы; это – к войне. Что же делать, на войну что ли в самом деле поехать, а то так просто жаль... Туда, где нет будильников, в прошлое, на Марс, повиснуть в невесомости? Бросить всё или нет? Бесхозные сумки и автомобили настораживают и отталкивают: вдруг взорвутся. Сесть на мирный автобус – "разговор с водителем запрещён!" – доехать до военного комиссариата, проситься на Кавказ... офицер запаса... боевое применение мотострелковых частей и подразделений на БТР и автомобилях. Успокаивающий стук колёс. Загнивающий империализм. Вспоминать, как пришёл однажды к ней в общагу и вдруг по стене неторопливо ползёт здоровенный, какой-то американский таракан. Я как заору на всё общежитие: "Дайте мне коробок, кто-нибудь коробок же!" Как в детстве шутили друг над другом, кладя спящему на лицо всяких жуков и прочих насекомых. Как мучил лупой шершня, как поджигал бумажное осиновое гнездо, не подготовивши путей отступления. Вместе с кучкой пацанов палить по тебе и по мне из ужасно хитрых железяк паскудных, но настолько же бессмысленных, на шее полумесяц со звездой, взращенный в магометанской стране, значит, по своим; а, поебать.

Настоящая война – та, на которую идут от скуки. Это я понял, наблюдая всевозможные попойки и гулянки подростков. Они стараются провести их как можно бесшабашнее, опаснее и даже как-то убийственнее, так, чтобы это время было наполнено максимальным риском и оттого запомнилось, чтобы почувствовать всю шаткость мироздания.

Когда доходишь до такого состояния, когда совершенно на всё становится похуй, именно тогда человеку хочется "танцевать", только тогда он делает это по-настоящему. Хмурый, он начинает собирать своего коня на войну, уставший от вечной нужды и подыхающий от бесконечной скуки, познавший всю ебанутость мира. Танцуя, он празднует эту ебанутость, он уже благодарен, он радуется ей. И вот он снова пьёт и пьёт, когда уходят все свои и остаются только чужие...

Мать, в очередной раз затеяв упрекать меня в безнравственности, говорит в бессилии: "Ты что, совсем что ли?" Задумавшись над вопросом, к её удивлению, соглашаюсь с ней.

Ненавижу. Дерьмо какое-то, блять. Звук опорожняющегося смывного бачка в туалете.

Какой-то маленький городок по пути, маленькая кафешка под названием "Счастье". Смотрю на бутылку водки и окурки в пепельнице рядом, и думаю так: это пойло вместе с дымной отравой лежит немереными количествами на прилавках всех в мире магазинов, как и пессимизм приходят они из ниоткуда... и ведь есть неумеренные люди, которые посредством этого укорачивают свою жизнь, а то и вовсе спиваются и гибнут. Пропащий я алкаш и нет мне ничего, нет ничего... Алкоголь и табак – лучшие друзья человека.

В магазине люди стоят в очереди. Женщина виновато и неуверенно спрашивает дешёвого крепкого пива. Мы – рабы вещей. Выходя из магазина, автоматически ищу глазами мусорную урну и рука кидает туда мелочь-сдачу – ах, чёрт!

Закрываю злые глаза свои и вижу картинку. Тихий деревенский вечер, сверчки где-то и людские весёлые голоса. Мой отец задумчивый сидит на бревне, в руках у него папироска; видно, что он сильно пьян. Всю-то свою жизнь он своим личным примером мне доказывал, что курить и "так" пить просто не можно, категорически. Я сажусь рядом с ним и мы молчим. "Это бывает – стряхивая пепел, успокаивает он меня – это бывает..."

Добредаю до мечети, расстёгиваю рубашку и показываю серебряный полумесяц на шее спокойному бородачу из Душанбе, на литературном башкирском объясняю, что я не знаю зачем живу, что мне всё осточертело, что я очень устал. Мулла чует мой перегар и понимающе молчит.

День до того удался, что я, видите, в дневник записал.

Приехал в деревню. Сижу на корточках перед жёлтыми маленькими утятами, которые собрались в кучку и греются под висячей над ними огромной лампой. Когда к ним приближается человек, они все дружно замолкают, прекращая свой галдёжь и суету и, слегка наклонив свои потешные головки на бок, внимательно вглядываются в огромное чудовище. С дедушкой и бабушкой пьём французское вино с американскими конфетами. Дед вертит в руках винную бутылку, трогает её, стучит по ней и не может понять как стекло может быть таким лёгким. Они поздравляют меня с окончанием университета, я развлекаюсь тем, что подыскиваю слова перевода на русский язык их речей. Кстати, в моём дипломе у меня куча троек. Под вечер я специально прошёл по всем улицам, но нигде нет молодёжи, нет голосов, пьяных людей, будто деревня вымерла совсем. Кто-то сидит на скамейке, обхватив голову и, слегка покачиваясь, что-то мычит, кажется, что-то про трактор и борону. А впрочем, ведь грязно и холодно. Одинокая лошадь, грустно опустив голову, медленно куда-то по лужам бредёт. Я залезаю под холодное, сырое и рваное одеяло, которое пахнет мышами. Тихо, где-то вдалеке слышен шум поезда. Комарик надоедливый пищит над ухом, спать не даёт.

В какой-то компьютерной игре я тоже отправлял батраков обрабатывать землю тяпками. Когда, после окончания работы снял перчатки и вымыл руки, они стали такими свежими, мягкими, горячими, румяными, как у девицы какой-нибудь; целовал их даже, будто они были не мои. Такое же приятное чувство бывает, когда целый жаркий день исходил в тесных ботинках и придя домой опустил ноги в прохладную воду, а потом просто полежать.

Прижимая коленями к лицу заваренный душистый дубовый веник, непонятное чувство умиротворения и всепрощения охватывает меня.

– Здравствуйте, а можно Искандера к телефону?..

– А он спит.

– Спит?

– Угу.

Дозвонившись всё-таки до меня, отключившего все телефонные аппараты в доме, я буквально физически ощущаю радость в её тихом, осторожном ко мне голосе. Она говорит мне о том, что очень много думала обо мне в эти дни. Моё житьё-бытьё? Чтобы хоть немного успокоить её, я говорю, что, вот, ездил в деревню. Облегчённо вздохнув, нетерпеливо: и что же я делаю завтра? О, завтра я иду с другом покупать электрический фонарик, потому что мы собрались лезть с ним в пещеру. Мне нравится ощущать её трогательные усилия скрыть свой интерес к моей пещере, но она всё-таки не расспрашивает меня об этом. Ненавижу эти жестокие правила, по которым вынуждены жить мужчина и женщина, но без них мы имеем только жалость и подобные ей чувства. А мне было так плохо, так плохо, что даже я вот забежала домой и не раздевшись, запыхавшаяся, набираю твой номер. В единицах времени на телефонных карточках, мобильных телефонах, в минутах молчания обычных телефонных разговоров смерти и смерти; каждую секунду на планете кто-то умирает. Иногда я представляю себе это, вглядываясь в незнакомые мелкие точки – города на карте мира, висящей в моей комнате.

Ей плохо, она просит совет что ей делать, я советую почитать книжку, посмотреть телевизор, не думать... что ещё я могу предложить.

"Ну, я пойду" – то ли утверждая, то ли спрашивая говорю я ей.

По пути через многие деревни проезжаем мы на машине, видим сидящих на скамейках скучающих людей, которые, кажется, вот так всю жизнь и сидели там, глядя на дорогу. Пахнет арбузом и ещё, кажется, кто-то топит баню. Я смотрю на клубящиеся в солнце облака, провода на придорожных столбах, часто попадаются аккуратно огороженные крашеным заборчиком кладбища. Музыка играет в салоне – лондонские наркоманы как бы поют. "Хайерле юл, то есть счастливого пути водитель, не рискуй жизнью, уступи дорогу" стальной гусенице, то есть железнодорожному составу. Magic people, voodoo people! На дорогу смотри, на планету Марс смотри, вон рядом с Луной, видишь? В деревне так естественно надевать рваные одежды. Я видел как радующиеся люди резали себе ступни ног об стекляшки под водой, как они ныряли за этими опасными предметами и заботливо складывали их на берег; видел, как другие люди поднимали их и легко выбрасывали эти осколки стекла обратно в воду. После долгого купания в воде бывает такое ощущение будто только что долго плакал, приятное такое чувство. Остановись, вглядись в бескрайную степную даль, посреди поля бережно положи на высокую зелёную траву пустую пластиковую бутылку из под пива.

В деревне укоренён такой обычай, что если попал в данные края нужно обязательно повидать человека, лично пожать ему руку, поговорить хоть чуть-чуть, засвидетельствовать, так сказать, почтение, причём в строго буквальном смысле увидеть физически именно тело; там это почему-то много значит.

Она говорит, что приехала в наш большой столичный город из далёкой Сибири, какого-то крохотного нефтяного городка или посёлка, где кроме нефти больше ничего нет. Что там ужасно скучно жить и она ни за что не хочет туда возвращаться. Но вот она в детстве была на острове Кипр, ездила там на ослике, у которых имена почему-то русские, её же ослика звали Васей. Ещё там была одна старая собака-сука, её звали Дианкой. Там в городах пробки на дорогах существуют только по ночам, а днём никого нет, жара и все спят. Снега не бывает совсем, а зимой идут дожди. Море...

"Люблю – говорит, – замёрзнуть, а потом согреться".

Говорит, что ей очень нравится запах только что зажжённой спички. Она нарезает очень тонкими ломтиками чёрный хлеб, потому что так, как ей кажется, он становится вкуснее. Рассказывает как проходила какой-то тест на профпригодность, с гордостью сообщает также результаты, что таких как она всего 5 % в общей популяции. Ещё она сильно любит всех на свете кошек, к ним она всегда обращается по-коммунистически: "Товарищ!", сам видел. И всё живое она всегда жалеет, даже рыб, пойманных для жарки. Разоткровенничавшись, проговаривается о том, что мечтала бы работать воспитателем в детском саду. И ей родители всё ещё до сих пор говорят: "Посмотрим как ты будешь себя вести", представляешь. Среди прочих её растений-детей есть один удивительный цветок, который даёт ей понять о том, что ему не хватает воды имитируя своё увядание, а когда нальёшь ему водички, он тут же поднимается во весь рост, хулиган. Для них она покупает специальную землю в хозяйственном магазине для огородников.

Она ужасно хочет почитать записи в моём блокнотике, который я всегда ношу с собой; я же требую взамен показать мне текстовое SMS-сообщение, только что пришедшее на её мобильный телефон. Её лицо принимает страдальческое выражение, но она всё-таки не соглашается на сделку, я же продолжаю её дразнить и мучить этим. Чем-то всё это мне напоминает сексуальные ласки, ужас. "Когда что-то начал говорить и не доканчиваешь – так не делай пожалуйста, прошу тебя, лучше тогда вообще не начинай" – беспокоиться она. А вообще у неё голос какой-то "смеющийся". Когда не может подобрать нужного слова, она делает рукой такой жест, будто посыпает яичницу солью.

Она положила на свой абонентский счёт 100 руб. Это хватит на 15 минут разговора по её трубке. На эти же деньги, – рассуждаю я, – можно заправить 10 литров бензина и проехать 100 километров. Это немного. Да, это не много, – соглашается она. Беспроводные телефоны, разговоры людей по радиоволнам каждый день проходят через меня. Куда ни глянь – люди ведут переговоры по поводу мелочей жизни: кто куда во сколько приедет, что сделает, что купит и что продаст. От технического прогресса всё больше суматохи и суеты. Но именно то, что большинство людей заняты такими делами даёт возможность некоторым, вроде нас с тобой, не делать этого. Что-то вроде: дворник метёт двор, никому бы, конечно, не хотелось, но кто-то же должен этим заниматься. А в один прекрасный вечер, она даже умудрилась позвонить мне из какой-то деревни с крыши сарая или сеновала, так как на ровном месте отсутствовала зона покрытия и не было сигнала, что и протараторила сразу же мне она.

Ты женщина, и в сближении с тобой мне помогает сама природа, ибо интересы наши с ней здесь совпадают, этакий магистральный путь Партии. Поговорим мы с тобой о самом интересном, о взаимоотношении полов, то есть, о нас с тобой. Разглаживаешь пальцем мои брови. Хотел ещё попросить раздеться до конца и покрутить на бёдрах спортивный обруч, который я заметил в её спальне. А может быть вместе сфотографируемся вон с той фуфайкой? Родинка на шее, изящные ногти, ложбинка под нижней губой; чем пахнет бюстгальтер или щекотка под коленными чашечками.

– Ты – хитрый, подглядываешь, когда целуешься, – шепчет она обиженным тоном. – И ещё ты всё время меня нюхаешь.

– Твои трусики пахнут Антарктидой....

Несовместимость твоего такого родного, приятного голоса с наготой твоего такого отталкивающего, чуждого мне тела. Кефир на раздолбанных детских качелях в обезлюженное утро у тебя во дворе, жарко ещё голова болит, щурясь, улыбаемся пришедшей доверчиво кошке. Ты протягиваешь ей свой белый пальчик, приятен лижущий шершавый кошачий язычок. Я люблю таскать твои дамские сумочки. Опять секс в душном подъезде, можно сказать, что на улице. Успокоившись и отдышавшись, разглядывая хулиганские надписи на стенах, он спрашивает её: "Ты чувствуешь, как жизнь бьёт ключом?"

Когда она капризничает или не хочет отвечать на вопрос, она изображает то ли собачку, то ли какое-то другое животное: "А'у! А'у!", а! так это мишка когда он что-то бормочет, а я смеялся в нос – "Запорожец" завожу... пока можно подурачиться, ну и пусть, что дураки, а потом, может быть, уже нельзя будет. Ей почему-то нравится когда я называю её мерзавкой. Чихает она ужасно смешно, так громко и сама всегда этого стесняется, а потом всё равно тоже начинает смеяться вместе со мной над тем какое у неё при этом было изображаемое мною выражение лица. Ещё она ужасно мило косолапит, когда стоит на одном месте: носки внутрь и перебирает ножками. Жалуется на то, как неудобно носить каблуки.

Не успела высушить волосы так и пошла в школу, теперь видишь голоса нет совсем – простыла.

Не знаю почему я, кажется, никогда не говорил тебе, что ты очень красивая девушка, она засмеётся от удовольствия и скажет в ответ "спасибо".

Когда ей плохо, она старается остаться одна. У неё даже есть место на пустыре рядом с её домом, куда она приходит, чтобы побыть одной. В этом мы с ней похожи. Если не может уйти из дома, – выключает на кухне свет, заводит старую сигаретницу-музыкальную шкатулку, садится на пол возле батарейки и грустит...

Из родительской комнаты снимает огромное зеркало, поставив на пол, чокается со своим отражением, рассказывает о себе и обо мне и о нас с тобой.

А когда день был весь неприятный или грустный, она залезает в Интернет на сайт анекдотов, которые всегда повторяются, отчего становится ещё тоскливее; пробует поговорить с кем-нибудь в городском чате, но всё неизменно повторяется. Наконец, она засыпает непременно свернувшись клубочком, как котёнок.

Они познакомились в Интернете. Потом весь день думали друг о друге. Он на прополке картофеля, она – повторяя спряжения английских глаголов. Она внимательно всматривается в каждое его слово на мониторе компьютера, становится задумчивой. У него же, напротив, все интересуются отчего он такой весёлый сегодня и жизнерадостный не в меру.

Сперва я хотел, добивался того, чтобы ты меня уважала, узнала какой я необыкновенный, умный и удивительный. Когда же ты начала относиться, слушать меня слишком внимательно и серьёзно я начал делать всё, чтобы "упасть" в твоих глазах. Мне не нравилось то, что ты начала во всём соглашаться со мной.

Фланировали. Покупали лотерейные билеты, при этом каверзно и заговорщицки улыбались друг другу. Ничего не выиграли, но это, кажется, обрадовало больше, чем если бы наоборот. Начался дождь, запахло цыплятами. Забежали в подъезд. Много мата на стенах, сильно пахнет кошатиной. Грязный лифт поднимается на последний этаж. Целовались, не касаясь ничего. Она легонько, еле прикасаясь, гладила под рубашкой его сильно загорелую в деревне на прополке картофельных плантаций спину, так что ему было очень приятно и он мурлыкал как кот-гедонист. Нашла несколько седых волос на моей голове и была тому как-то сильно, удовлетворённо обрадована; потом выдёргивала волоски моей мудрости. В тёмном пролёте с разбитым окном 4 минуты. Положи руки вот сюда, на живот ко мне, прижми, чувствуешь его там? Устав, смеялись, обзывались друг на друга дураком и сама дурой. С зажмуренными глазами начал надувать горячий презерватив. Она просила дать потрогать. Рассказывал свою идею рекламы над городом на больших водородных шарах. Она сомневалась, что реклама скорее всего улетит в деревню. Презерватив превратился в приятно скрипящий продолговатый кабачок. Ещё чуть или хватит, лопнет али нет, как думаешь? Пустить семя по миру. Говорят, оно как и вирус СПИДа живёт совсем чуть-чуть, а потом умирает. Ничего. Сейчас отпустим, вот только ещё чуть-чуть. Бац! Чёрт. Сколько баллов по твоему дерьмометру? Ах, на платье попало. Всё, пошли отсюда. В темноте видели девочку в ночнужке и носочках. Она прямо в этих носках стояла на холодном бетонном полу и беззвучно всхлипывала. Видимо, кто-то её как бы выгнал из дома.

Успели на последний автобус, уходящий в другой конец города; я тебя провожаю, сажаю. Люди на остановке с интересам следят за моим и твоим поведением. Когда твои махающая мне рука и виноватое лицо скрываются из виду, я ещё долго уставившись стою, будто о чём-то задумался – жду когда остановка потеряет ко мне интерес. Дождавшись, незаметно ухожу.

Исцарапанный, в самом деле, живу блядски, развратно. "И имел связи с бесчисленным числом женщин всех сословий".

Она улыбается, вспоминая как он шутил над её подозрением на беременность: "И родишь ты мне богатыря!" Он в это же самое время на другом конце того же города глядит в окно и тоже улыбается тому, что неправильно прочёл вывеску магазина: "Троцкий" вместо "Троицкий". Когда к холодному стеклу приложишь свою тёплую ладошку, хочется, чтобы за ним, на другой стороне, тоже кто-нибудь положил свою руку.

Зато как мило смущаются и конфузятся девчата, когда я, целуя их, вдруг неожиданно говорю им, что "а ведь ты будущая мать"... После чего, придя в себя, они тут же начинают оправдываться, говорить что-то о замужестве, о нелёгкой женской доле.

Напугаешь ты меня смертельным вирусом, пойду я дырявить себе пальчики да вены, втирать сигаретный пепел в джинсы. Вместо страха какой-то пугающий азарт в этой игре в кошки-мышки со смертью, вечным недугом. Как в виртуальном компьютерном чате пожелаю остаться я анонимусом, но белый колпак напомнит мне, что здесь тебе не тут. Смотрю заворожёно на спешащие реанимационные машины скорой помощи: там кто-то сейчас, наверное, умирает.

Когда выходишь из дому, не бывает так, чтобы не вспомнить и не подумать о деньгах.

Снова начал курить. И теперь, просыпаясь, неизменна мысль: Эх, покурить... Сигарету за ухо, зажигалку – в трусы. А если в ожидании своего маршрута закурить на остановке, то сразу же подъезжает нужный транспорт. И только что вскрытая пачка сигарет всегда пахнет хлебом и почему-то сауной с раскалёнными камнями, и последняя сигаретка в пачке неизменно – самая гадкая. А когда сидишь, дымя пахитоской, столько удивительных мыслей и прозрений приходит вдруг. Возможно, это оттого, что смерть входит и выходит из тебя; она – рядом, нашёптывает свои тайны и выдаёт секреты своей жалкой соперницы – жизни. Если запалишь дешёвый табак, дым от которых пахнет палёными сухими берёзовыми вениками, то начинаешь вспоминать клубную деревню с её безфильтрными сигаретами "Прима", во рту от которых потом так, будто стакан пережаренных семечек сгрыз. И ещё какое-то поэтическое настроение, может быть, от школьных лет, когда я, начитавшись романтических стихов, простаивал на своём балконе долгие часы; цигарка, кружась, полетит вниз, и, ударившись об асфальт, рассыплется на искорки. А морозной зимой я чувствую себя каким-то каторжным арестантом что ли, вышедшим из барака покурить драгоценную самокруточку, смотрящим в тёмное беззвёздное небо. Ночь. Тишина. Только детские птичьи кормушки из картонных молочных пакетов от ветра ударяются об стёкла чёрных окон нашей многоэтажки. От холода меня колотит так, что и пепел стряхивать не надо. Защемит вдруг сердечко, выругаешься про себя, подождёшь как отойдёт. Шальное оно у меня, и пара зимой из меня больше чем у остальных выходит.

Стою в кромешной темноте, выжидаю чего-то. Вслушиваюсь в звуки квартиры: холодильник урчит привычно, из крана капает вода. Дышите носом, не дышите. Что-то это мне говорит, что-то... И будто нет ничего, не важно, никогда не было и не будет. Может быть, эта тишина и молчание и есть главное, а все остальные люди, веселье и слова – только для того только и нужны, чтобы понять и любить никого?

Шатаясь, как пьяный и страшась гнева родителей, по стенкам ощупью возвращаться в свою комнату. Нет ничего лучшего в жизни, как делать что-нибудь украдкой... Но всё крепче с годами сигареты, всё неинтересней курить.

Моя бедная, бедная нанай, возможно, последние твой подарок – связанные холодными старческими руками шерстяные носки. Как сувенир, надеваю только на случай чистой экзистенции, ведь, ты же знаешь, нет ничего ценнее в жизни. Чтобы бесшумно красться, ибо живём мы по-прежнему как в сарае, а гостям всегда говорим, что как бы ремонт. В семье по-прежнему царит равноправие, поэтому полы не моются месяцами; когда идёшь, крошки хрустят, а если босиком, то холодно и липкий линолеум противен.

Эти скрипучие ручки и двери! – хоть бы кто смазал.

Уткнусь в подушку, а голова вся кружится, перед глазами красные огни. "Всё равно, долго жить не имеет смысла, как и жить вообще" – успокаиваешь всегда сам себя. Обкусанным губам больно прикасаться к сигаретному фильтру. Щурясь и жадно глотая клубы смерти слышу старающийся быть безразличным и как бы между прочим, голос: "А по-моему, это глупо". Придя домой я обнаруживаю, что кто-то покупает мне кульки и пакетики с ирисками и разными там карамельками, это, конечно, сестра хочет, чтобы я поменьше курил. Мама обнаруживает мои грешные сладости и прячет их куда-нибудь от меня, думая подшутить. Я изображаю из себя сыщика, а потом и следователя на допросе. Мой главный аргумент в пользу того, что именно она – воришка это то, что она, отрицая свою причастность к этому делу и вину, всё время смеётся. Белый белый, весь заплесневелый, состарившийся, и, возможно, пьяный, может быть, приду к тебе ещё в последний раз.

Салон-магазин цветов "Венский Вальс": более 200 видов сортовых узамбарских фиалок и орхидей, цветущие экземпляры, другие горшечные растения, семена... Мускулистый молодой паренёк, вместе с другими мужиками укладывающий асфальт. Девочка с зеркальцем, красящая ресницы на одинокой остановке; к ней подходит высокий сонный парень, которому она тут же начинает закатывать рукава. Под конец, нечаянно наступить на пушистую гусеничку, спешно пересекающую проезжую часть, непоправимо расстроиться... Пожилой мужчина и молодая девушка выбираются из подвальчика с вывеской "Ритуальный салон. Памятники", останавливаются друг перед другом и молча начинают пересчитывать деньги.

Мама заглядывает ко мне в комнату и язвительно спрашивает: "А hин, хазер инде, азам колдороп, каридорга сыгып тамаке тартып йороhенме?"

Выбросить арбузную корку в унитаз.

И ты уже уходишь на работу, мама срывает с бельевой верёвки на балконе инфантильный платочек и начинаются препирательства о том, куда мне его лучше всего положить.

Ты вот что мне скажи: ты когда бросишь своё курево? – расстраивается мама.

Сажусь на кухне пить чай, по радио как всегда передают новости: опять кого-то взорвали террористы, где-то идёт война и проч. обыденность насильственной смерти, бомбы в универмагах; я равнодушно выключаю его и начинаю вслушиваться в детские играющие голоса во дворе; смотрю на чаинке, плавающие в моём стакане.

Папа, особенно во время политических выборов, любит смотреть передачи про животных, так как смотреть на людей становится уже невыносимо.

Сестра что-то жарит и спрашивает меня не хочу ли я сходить за кубиками. "Какими кубиками?" – в свою очередь удивлённо спрашиваю я. "Ну, те что в суп кладут, спрессованные специи там и т.д., в магазине продают, ещё в той рекламе с семьёй олигофренов показывали".

Приехали в деревню, по дороге в которую я нашей машиной чуть не раздавил блаженную свинью, которая не желала вылезать из грязной лужи посреди дороги. Бабушкина собака, уже издали заметив меня, впала в состояние какой-то исступлённой радости; она рвала свою цепь, ошейник душил её, но она всё равно продолжала неистово кидаться в мою сторону. У нас с этим молодым псом любовь с прошлого года. Я скорее подбежал к нему, чтобы он успокоился, животное положило свою голову мне на колено и, тяжело дыша, притихло.

Через много лет, я с похмелья побреду на кухню в поисках какого-нибудь окурка, буду выискивать на захламлённом грязной посудой столе более или менее чистую чашку, поднесу к лицу какую-то банку, посмотрю внутрь, и тут пахнёт на меня тем самым дыханием моего бедного пса...

Совершенно голый карапуз, деревенский абориген (одалисок), встал в грязь посреди улицы и орёт во всё горло. Когда я прохожу мимо, он (а может и она?) надувает свои пухлые губки, тяжело дышит и, проводив меня долгим взглядом, снова начинает посылать свой вопль миру.

Так называемый деревенский клуб. Это строение, не содержащее ничего внутри кроме лампочки и розетки. Здесь собирается вся молодёжь и откровенно коллективно напивается напитком "самогон", которую гонят их же родители. Около входа стоят угрюмые молчаливые тени и беспрестанно сосредоточенно курят самый низкосортный табак. Очень часто в темноте ночи слышны угрозы, что, мол, сейчас пойду домой спать нафиг, но угрожающий, как правило, продолжает шататься по деревне до последнего, до утра.. Это место становится прекрасным только когда опустевает, и остаются только клубы табачного дыма под потолком.

Я бродил по улицам и пожимал подвыпившим людям их липкие руки. Вот кого-то рвёт возле забора, он матерится, так как ожегся об крапиву лицом и руками. Иногда всплывали лица из далёкого детства, но не те... самые лучшие куда-то делись. В деревне вообще жизнь катастрофична: люди дохнут как мухи, то ли от физической тяжести труда и нелечимых болезней, то ли от бесперспективности и скуки; подростки с ужасающей лёгкостью тонут в воде, вешаются и режут друг друга. Убийственная жизнь, я бы сказал. Как-то раз моего батю местные алкаши избили, чуть не зарезали на рыбалке, тачку хотели сжечь и прочие ужасы. Да как же я без папки-то... ведь у меня в жизни и так... только из-за глупейшей какой-то... Помню, как сразу вспомнились жаркие студенческие дебаты на кружке по уголовному процессу о смертной казни, о свободе, о причинах преступности. Эти мысли постепенно сменяются какими-то до тошноты противными христианскими о всепрощении, о непротивлении злу насилием, о молодом Будде и прочая. Встаёт перед глазами суровое мужественное лицо одного уважаемого мной подполковника, кулаки и зубы непроизвольно сильно сжимаются. Чёртов прекрасный мир...

Поздно ночью сижу в одиночестве на скамейке, слушаю звуки: лай собак, концерт жаб на озере, перелетающую туда-сюда стаю ворон или галок. Когда такая стая в тишине летит над тобой, кажется, будто наверху кто-то шуршит полиэтиленовым мешком. Дерусь с откуда-то прилетевшими комарами и грустными мыслями. Один из припозднившихся прохожих, деревенский житель, видимо, запеленговав, как я перекусывал карамельку во рту, подходит ко мне, пристально всматривается в моё лицо и, узнав, спрашивает что, мол, я здесь сижу. "Не спиться", – поясняю я. Он, деловито кивнув головой, уходит дальше своей незатейливой дорогой. Я вздыхаю, закидываю ногу на ногу и продолжаю с тоской смотреть в темноту. В городе почему-то звёзды видны не так хорошо, как в деревне. В клубе одна моя старая городская знакомая сказала мне, что танцевать ей уже не интересно, рассчитывать, что познакомишься или встретишь кого-то нового и непривычного тоже нечего и вообще тут все дебилы. В этой местности я абсолютно одинок, что-то вроде ссыльного чукотского интеллигента или даже инопланетянина; здесь даже до того доходишь иногда, что к вроде бы людям начинаешь относиться как к гуляющей по двору скотине. Человеков нет. Если бы знал, как это знаю я сейчас в этой деревне, что в моём миллионном городе тоже нет никого, кто бы... о! Нет, сама идея не плоха; не плоха природа, мир, даже этот клуб, где собираются и веселятся молодые люди, заводят любовь, разрешают свои страсти и всё остальное, но... жалко ли мне, что я не могу во всём этом участвовать, жалко ли мне этих людей или наоборот; кто для кого живёт? кто кому только позволяет? Я не знаю, я ничего не знаю. И как я утаюсь, подстроюсь, ведь даже сама походка, жесты, глаза и другое – всё выдаёт меня. Вспоминаю, как прикидывался дурачком и как это было неправдоподобно. Почему меня в самом деле не сошлют куда-нибудь, я не вписываюсь в эту картину, эмигрант. Чужой среди своих, и снова: но может это они, а не я, чужие? Деревенский паренёк равнодушно замечает, что эти котята хоть и хорошенькие, но не жильцы – дед их завтра в бочке топить будет.

Я вспоминаю своё детство, проведённое в этой деревне, когда родители оставляли меня там на всё лето. Как ловили голыми руками карасей в пересохшем маленьком озерке, как играли с раками на реке. Сколько объездили дорог на своих велосипедах, сколько часов провели, следя за поплавком рыболовецкой удочки; потом он всё во сне снится и будто: клюёт, клюёт же! Ложились под поезд на полотно, чтоб он проехал над нами, а нас бы не задел, но в последнюю минуту, не вынеся оглушительного сигнала машиниста, вскочили. С тех пор, если где-нибудь слышу звук проезжающего железнодорожного состава, мне нестерпимо хочется лечь под поезд. Язык и зубы от черёмухи безобразно чёрны, всех ходишь, дракула, пугаешь и смеёшься друг над другом. Запрячь лошадь, запах сена, телята жалобно мычат. Над кучкой свежего конского навоза облако из мушек дрозофил и, если подставить туда голую руку или ногу, то какое-то удивительное ощущение, будто тебя бог щекочет. На деревенской свалке столько всего интересного, ежи. Как ловили на ферме крыс, больших, как морские свинки.

Нелюдимым профессором, засидевшись в кабинете, зайду в университетский туалет, где только что чистили его технички своими моющими средствами. В одну секунду промелькнёт передо мною детство: давным-давно позабытый любимый чёрный с проседью мудрец-кот, старый покосившийся деревянный домик, где мои удочки стоят в углу сенцев. Будто я рассматриваю, склонившись над ведёрком, пойманных на рыбалке маленьких карасиков, которые несуетливо плавают там, поблёскивая чешуйками. Мурзахан, придя с улицы, заметив меня и заинтересовавшись что это я там рассматриваю (и к тому же запах рыбы!), тоже подходит и присоединяется ко мне разглядывать амфибий. Мы одновременно поворачиваемся друг на друга, глаза наши говорят: "Вау!" Усы его хитро шевелятся, морда как бы раздумывающая: что бы такое предпринять, не выдав за бесстрастным поведением своё страстное желание слопать хотя бы одну рыбёшку. Так мы сидим, глядя в воду и думая друг о друге. Я плавно поднимаю руку и начинаю её опускать в ведро, его кошачьи глаза восторженно следят за моими движениями.

Ползая по поляне на четвереньках или на корточках, собираем ягоды. Кропотливая это работа каждую ягодку отрывать, первую, вторую... но потом собранное меряют вёдрами и счёт идёт уже на килограммы. Так же и среди людей, очень много людей.

В сельском туалете... это нечто. Сам он обычно бывает в виде будки, сколоченной из досок. Сидишь ты в нём и столько всего вокруг. Можно разглядывать всяких букашек и насекомых: паучков и жертв, попавших в их сети. Гусеница на доске, жёлтая оса в паутине, внутри у ней пусто. В углу стоит дюралевый кувшин с водой; стоит он там всю жизнь, но им никто никогда не пользуется. Со спущенными штанами ты сидишь на корточках и смотришь в просвет приоткрытой двери на небо, где пересекаются следы реактивных лайнеров. Снизу из ямы поддувает прохладный сквознячок. У тебя во рту травяная соломинка, которую ты сорвал по пути сюда или американская сигарета, чей дым в лучах солнца, просачивающихся сквозь многочисленные щели, витиеват и о чём-то говорит. И почему-то вспоминается школьный урок химии, таким же точно солнечным днём, с открытым в классе окном, с таким же настроением. Странно, кажется, я никогда раньше не вспоминал этого. В деревенском туалете всё совсем не так, как в городском, похожим скорее на одиночную тюремную камеру, чем на минисарайчик. Здесь тихо и жарко, с улицы доносятся голоса людей, вернее, окрики, мол, эй, куда пошла?! А?! или что-нибудь в этом матершинном роде. Детские крики соседских мальчишек как бы пытающихся подражать взрослым. Где-то поблизости мычит корова, чирикают воробьи. Обрывки полуистлевших листов для подтирания из какого-то провинциального татарского журнала. Беру один, вглядываюсь в чёрно-белое фото: сидят за партами обычные школьники; минуты две не могу отвести взгляда от лица одной маленькой девочки. Пойти, что ли, сегодня в клуб, напиться, как свинья, улыбаться примиряюще всем, потом пойти с какой-нибудь малолеткой на полувысохшее озеро, сидеть там до утра, думать о городе, о зиме?

Об этом обо всём я вспоминаю, когда мы играем с тобой в игру ассоциаций, когда ты рассказываешь про ваш крохотный и ненужный дачный участок, про то, как папа долго и кропотливо всё лето строил эту маленькую будку; про то, что раньше родители были очень плохие и сама я раньше очень плохо жила, часто ругались. А теперь всё изменилось, теперь не так как раньше, папа перестал пить, мама беспричинно кидает деньги на счёт для моего телефона.

Всё тот же карапуз, уже в почерневших от грязи когда-то белых трусиках, сидит под телегой и возится с песком. К ребёнку медленно подходит безразлично-меланхоличная собака и они, присев, долго смотрят друг на друга. В деревне собаки не лают.

Если даже и всю ночь просидишь в своей комнате, всё равно перед сном под утро пробираешься на кухню, чтобы там поглядеть на улицу, покормить голубей и воробьёв. Они сразу налетают на крышу нашего балкона, как только я высунусь наружу; пушинки от них медленно падают вниз. Ребёнок осторожно подойдёт к стае, зайдёт в неё, счастливый, а молодая мамаша, умиляясь, стоит в сторонке, ждёт дитятку своего; она не торопит его, опаздывающего в школу. Поставишь чайник и, пока он кипит, ты что-нибудь делаешь, при этом тебя охватывает какое-то чувство приятного ожидания чего-то такого хорошего, пусть даже это просто чашка кофе. Сильнее же всего это чувствуется, когда "чашка" – какой-нибудь человек. Вот так и в жизни, если есть такая "чашка", даже чашечка, тогда и жить приятно, а если нет...

И как всегда спохватываешься: ба! там же мой чайник! приходишь, а он весь красный, выкипел, конечно, давно.

Я слишком долго "сидел дома", я отвык от людей. Непривычно мне идти по оживлённой улице, нелепо залезаю я в автобус, чувствую ужасную неловкость, смущенье другими пассажирами; мне кажется, что все они на меня смешного смотрят. Не знаю куда деть глаза, и руки! да, руки всегда выдают меня, что делать мне с ними, чтобы без женских жестов, чтобы естественно для них было этого я никак не умею. Маленький Чингизхан с суровым уставшим лицом сидит и болтает ножками, хлопает узкими своими глазками; в бессильных руках у него книжка-раскраска "Золотая антилопа". Вот наш автобус проезжает мимо остановившегося длинного кортежа многолюдной и праздничной свадьбы. Растерянная белая невеста – оказывается совсем юной девушкой. Находящиеся в автобусе девушки и молодые женщины начинают невольно улыбаться и посматривать друг на друга. Парни же саркастически ухмыляются.

У отчего-то незаметной девушки зазвонил сотовый телефон; невоспитанные пассажиры с ехидным любопытством, предвкушая возможность подслушать чужой разговор, начали бесцеремонно озираясь вертеть головами. Итак, мелодия идущая из незаметной сумочки, выражение лица девушки не поддаётся описанию. Вот она виновато достаёт свой невероятно маленький телефончик и по всему её виду видно, что она страшно хочет деться отсюда куда-нибудь, и, ближе прижавшись к автобусному окну совершает следующий чуть слышный диалог: "Да... Привет... Я домой еду. Да... Хочу говорю. – И ещё больше смутившись – Я буду ждать. Конечно. Я тоже...". И, потом, не смея улыбнуться, понимаете, не смея!..

Заметил за собой, что при виде любой двери, у меня почему-то возникает чуть ли не инстинктивное непреодолимое желание её закрыть. А когда иду открывать нашу входную дверь, мне всегда кажется, что когда я подойду к глазку, с наружной стороны в меня кто-то выстрелит оттуда сквозь дверь.

"Всегда да хранят тебя тайны ложа твоего; пусть всегда с тобою внутренне веселится жених. Когда ты молишься, ты беседуешь с женихом; когда читаешь, он с тобою беседует, – и когда сон склонит тебя, он придёт за стену и прострёт руку свою чрез оконцо, и коснётся чрева твоего; и, пробудившись, ты встанешь и скажешь: "Уязвлена есмь любовию аз". И ты услышишь в свою очередь от него: "Ветроград заключен, сестра моя невеста, ветроград заключен, источник запечатлён".

В ранний час девушки разные, девушки весёлые и грустные, женственные и не очень встают неохотно из своих тёплых постелей. Они надевают своё обмундирование: бюстгальтеры, капроновые чулки; наспех или сонно неторопливо смотрят на себя в зеркало, трогают свои волосы. Зимой, те что помоложе, шепчутся со своими подружками на сонных лекциях; когда видят незнакомых парней с суровыми и волевыми лицами – думают о любви, которая, конечно, ожидает их не сегодня-завтра и от этих мыслей им становится так же хорошо, как верующему при мыслях о том, что всё не случайно, что все мы обязательно встретимся Там. В жаркие же летние дни девушки, которые не прочь, ходят по улицам пачками. Бог знает сколько усилий у них уходит на то, чтобы выглядеть привлекательно. Среди них есть хорошие и интересные люди, это видно сразу даже моим плохо видящим глазам. Мне всегда тоскливо при мысли о том, что большинство из них превратятся из бесшабашных хохотушек в злобных и глупых женщин и старушек сварливых. Мой друг толкает меня локтём, кивая в сторону очередной кокетки: "Прикольная фигурка, да? люблю девчонок с большими глазами". Но вот что обидно и жалко мне. Через несколько буквально лет от этого не останется и следа, они станут прочь, хоть на их место придут и другие не менее. Проще говоря, я хотел бы познакомиться со всеми ними, но я знакомлюсь только с несколькими от силы, это жаль. А что же другие, они пропадают и не только для меня навсегда, они единственный раз в жизни уносят свой лукавый взгляд, проносясь мимо. А сколько всего происходит среди живых пока и когда я сижу дома в одиночестве, подумать страшно. Сколько молодых девушек и парней, хороших, ходят по улицам городов мира и чем они занимаются там, и не потому что они такие нарядные сейчас... Пройдёт ещё немного времени и они тоже состарятся и им уже ничего не нужно станет, как это я следил за изменением гардероба институток от первого к последнему курсу: всё небрежней, невнимательней, безнадёжней. Ещё одно и то же тело в одно и то же время не может находится в разных местах. Я уже знаю свой город почти до последнего закоулка. А зимой они ходят румяные, это так здорово.

Мы, бездельничая, познакомились с несерьёзными девушками. До самого конца я даже не пытаюсь... а она не может, ибо она девушка и должна соблюдать условности. Кажется, моя холодность её подзадорила и она во что бы то ни стало хочет со мной целоваться. Почему же я холоден? Потому что устал, я знаю что идёт за всем, что веселит, а что наводит грусть; я знаю, как невыносима печально всякое животное после соития, я больше не хочу. Но ещё я не отказываюсь от чего-то вроде "заторможённого желания в смысле цели" по Фрейду или смакование предвкушения того, что никогда не наступит. Знакомясь с очередной незнакомкой, долго всматриваюсь в неё, лицо, рот, зубы обнажаются, её ярко накрашенные губы осторожно и не спеша обхватывают мой начисто выбритый половой орган, зубками слегка покусывая, паутинки слюны, ногти чёрным лаком, как крылышки майского жука, один трогательно сломан и подправлен пилкой... пытаюсь также представить себе как будет искажаться потом её лицо подо мной.

А потом, будто я в какой песочной стране, где жара. Я, спрятавшись, наблюдаю, как молодая женщина набирает из колодца воды и такое меня желание сжирает, что я не знаю что и делать от безысходности.

И, чтобы не чувствовать себя одинокой, знакомилась со всеми напропалую, пьянствовала в "плохих компаниях".

Я чувствую как она плачет в метро, сейчас, где-то...

В выходные жаркие летние дни город опустевает. В воскресное утро на улице я вижу только зевающих подростков с мучительными похмельными лицами. Транспорт ходит полупустой. Из машины я зацепляю взгляды мальчишеские, многоговорящие.

А в будние ранние утра на лобных местах города можно увидеть целые поля, которым конца края не видно, пластмассовых столиков с зонтиками – плантации, на которых по ночам происходит питие бесчисленных литров пива под какую-то орущую музыку вперемежку с чем-то похожим на слова не имеющих смысла. Огромные по размерам рядом пластиковые же контейнеры для мусора доверху наполнены бутылками, стаканчиками, обёрткой от орешков, фисташек, сухариков, картофельных чипсов – незатейливые традиционные атрибуты современной цивилизации. Мусор собирается пластмассовыми вениками и щётками. Пластиковая эпоха. И, кстати, даже туалеты выполнены из чего бы вы думали? Осталось теперь только шашлычницу сделать.

Девочка идёт вся обвешанная какими-то непонятными штуками, фенечками, изрисованная, татуированная, с рюкзачком, непонятные штаны – это что-то новое, какая-то субкультура.

Но, в любом случае, это необычная девочка. А я одет непримечательно, как все, обычно.

Но по взгляду только мы поняли, что мы заодно, что мы свои. "Тех самых" дев я определяю по тому, что они в детстве водились только с мальчиками, они и сами говорят, что всегда чувствовали что мужской пол их всегда лучше понимал; кроме того с людьми старше их, чем со сверстниками... На ходу она открывает каким-то огромным ключом (от гаража, что ли?) стеклянную бутылку дешёвого пива, а крышку подпинывает так, что она подлетает высоко вверх и потом долго катится по асфальту.

В среде молодёжи деление на особенных и на быдло прослеживается намного чётче, чем во взрослом мире.

Нехитрые вещи из тумбочки в собственной комнате 15-летней школьницы, ещё у неё так много разных мягких игрушек, или возня малолетних детишек под неусыпным бдением молодой мамаши на детской площадке.

Вечером пьём душный чай. Сестра рассказывает как у них на работе судили трёх 17-летних школьниц из какого-то села и весь суд ходил смотреть на них как на какое-нибудь диковинное экзотическое животное в зоопарке. А одна из них им на это язык показывала. Одну из своих одноклассниц – они её не то чтобы не любили... в шею осколки от зеркальца вдавливали ногами вбивали камнем по голове стучали пытались имитировать изнасилование палку засовывали. По первой инстанции... кассация... Психолог заключил о полной вменяемости подсудимых, то есть то, что они нормальные люди, такие же, значит, как мы с тобой. Громадный ротвейлер у конвоиров вдруг громко залаял на судебных приставов на всё здание главного, Верховного Суда Республики, перепугав всех престарелых судей и прочих служащих.

А ещё в этом месте закрывают на ключ в пластиковый прозрачный шкафчик допотопный междугородный телефонный аппарат, чтобы кто попало не звонил в другие города и страны.

Залезает в маршрутку орава каких-то деревенских парней. Все они как-то одинаковы – лицом, одеждой, поведением. Пьяные и раскованные они матерятся, презрительно посматривая на остальных пассажиров. "Солдаты" – думаю я про себя; и, отворачиваясь к окну, уже вижу как полчища таких же отморозков с истошными воплями, вылезая из окопов, несутся на меня... меня, едущего подавать мечтательное заявление о поступлении в аспирантуру на кафедру философии; меня, который так несправедливо много и долго думал о мужестве перед смертью, который смеялся над любым человеческим страхом, который до сих пор презирает невежество, как самый большой смертный грех. Итак, глупейший конец ли? А я уже начал стареть.

Родные и знакомые уже достали своими приставаниями по поводу того, что я "нигде не работаю?!" Я, кажется, понимаю в чём тут дело. Я пошёл по пути, в принципе желательном (кстати это одобрение обществом больше всего и удивляет), но совершенно нежелательном, если по нему "слишком" идти. Умным быть, конечно, хорошо, но нужно и землю пахать и картошку сеять. Надо чуть-чуть, чтобы видимость хотя бы была. А я по-прежнему больше всего люблю сидеть дома, читая или сканируя любимые книжки, дабы, выложенные в Интернете, они отнимали время у таких же как я молодцов и вызывали праведный гнев их родителей.

Смотришь, как старушка кряхтя волочит какую-то коробку, чтобы сделать из неё нечто вроде прилавка для продажи жареных семечек и думаешь: "Деньги стоит зарабатывать только для того, чтобы их весело пропивать". Когда от остановки к ней подходит как бы пружинящийся паренёк, замечаю, что глаза у старухи отнюдь не горды. Так ведь нет ничего удивительного в том, что малыш хочет купить сладость – у него в жизни радостей не так много.

Обеднее время, я говорю ей вялым голосом, что вот только что встал ото сна и ей становится сладко от этих слов и всегда так почему-то именно от них. А вот я не люблю когда другие знают что я делаю, когда спрашивают чем это я там занимаюсь сейчас, и это не оттого что я скрытен, а просто мне как-то стыдно... разве есть в мире хоть одно дело, занятием которым можно было бы гордиться, что ни возьми – всё суета или чего-нибудь в том же ничтожном духе. Всё что я делаю – это изнашиваю, даже насилую своё тело; пичкаю его незатейливыми средствами, как то алкоголем, иными плотскими наслаждениями, высушенной галлюциногенной травой из Афганистана, даже невещественные штуки вроде смеха, хорошей беседы или книги – всё это как будто физические удовольствия. А если не участвовать в этом паскудном фарсе, не ходить с ними, не расточать, то остаёшься один дома наедине с чужими жизнями, которые почему-то не кажутся фарсом. В любом случае голова заполняется всяческой ерундой, навязчивой и наглой, а ты говоришь мне, что живу...

Какая-то вечная неудовлетворённость куцей жизнью, тогда как надежды так величавы, когда мечтал так много сделать; ещё самые лучшие друзья пропадают навсегда или годами не пишут, если не напомнишь им о себе, и даже если... Становятся со временем трусливее перед жизнью, жалуются, что хотят бросить курить и всё остальное. Жизнь стремиться к посредственности, такой же как у всех, и меня как будто вовсе нету в этом мире.

Она прочитала мой дневник, сказала что я вечно неудовлетворённый жизнью и почему-то очень озлоблен на весь белый свет и что это совсем неправильно и нехорошо так. Я с ней, конечно, согласился. Но когда я вот здесь, на этих страницах пожалуюсь невесть кому неизвестно на что, мне становится легче и уже не так жалко своей никудышной жизни. Почему ты такой недовольный, раздражённый, не знаешь что делать, куда себя деть? Просто вот сейчас я с тобой говорю, а мне хочется чего-то необыкновенного. Устал я говорить вечно об одном и том же. Не знаю отчего так, и почему я стал таким уже давно, наверное, мне и самому не нравится это, и я не хотел бы быть... Может быть, ты будешь говорить, не задумываясь о том, что... Нытик. Меня всё бесит. Даже не в этом дело, и не в том, что вот это куда-то уходит безвозвратно и не повторится больше никогда, даже если ты попытаешься повторить – будет уже не то.

"И ещё у тебя там очень много женского элемента..." – прибавляет она, лукаво улыбаясь.

Или вдруг какая-то упущенная деталь, из-за которой покажется, что в сущности всё не так уж и плохо, и даже, напротив того – ничего себе.

Всё это напоминает мне как когда-то в детстве заперся в туалете, прихватив заблаговременно карандаш и исписал рулон туалетной бумаги ультиматумами к родителям и всем прочим, разворачивая его наружу через щель в двери.

...Моя жизнь пройдёт здесь среди колких локтей худых независимых старушек родители куда-то делись друзья пропали всё больше и больше пыли на рукаве когда печатаешь одно и то же впрочем выходит...

Но я, намазав из какого-то флакончика ароматной жидкости себе под мышки, сижу за компьютером в папке с музыкой, которую столько лет кропотливо копил, целыми ночами выкачивая из сети отдельные песни; я бездумно, играючи выделяю большие группы файлов и нажимаю "Delete", снова выделяю и опять стираю пока папка не опустевает совсем.

Если бы ты сейчас была рядом, то дала бы мне таблетку от головы.

Выйти из дома, побродить по городу, пособирать грустные сюжеты.

Думать о том водителе за рулём джипа, ковырявшего на ходу одной рукой у себя в носу.

Купить бездомному котёнку сосиску.

Рекламный щит: ужасно довольный чем-то всё тот же мужчина в чёрном костюме при галстуке в лакированных туфлях лежит на каком-то роскошном кожаном диване, вокруг него наставлены высокие деревянные шкафы-купе с зеркалами; посередине этой картинки пояснительная надпись: "Жизнь удалась!"

Паренёк, стрельнувший у тебя курить и которого ты, конечно, угостил сигареткой скажет прищурившись дореволюционное "от души, благодарю".

За городом, у реки, в ботинках – песок. Огромный слепень покружил вокруг меня и полетел в сторону реки, долго я смотрел ему вслед, пока совсем не потерял его точку из виду. В детстве мы с дедушкой мазали им глаза солидолом от скрипучих телег и потом отпускали. Насекомые сразу же почему-то устремлялись вертикально вверх в небо. Дед говорил, что некоторые достигают солнца и сгорают. Окурок бросил в воду, он, пшикнув, идёт ко дну, но волны прибивают его к берегу. Я напеваю про себя: "Это всё, что останется после меня..."

Заснуть на часы в ванной, проснуться от остывшей воды. Мама замахивается на меня гимнастической скакалкой, потому что я не смог доказать ей, что самое главное в жизни... Или может вдруг покажется, что где-то что-то горит.

Позвонит ли давно забытый когда-то друг, будет плакать в трубку, говорить мне слова и слова: нет никого совсем совсем покинут и так больно, боже ты мой, а ты только один мог меня понять и если ты не приедешь я же умру... У тебя там мой номер телефона определился, высветился? Нет. Ну вот, я выбрал подсказку "звонок другу"... из ниоткуда. Нормально. Успокойся и тащи-ка свою фанеру, давай-давай.

...Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна и не вижу ни одной знакомой звезды. Я ходил по всем дорогам и туда и сюда, обернулся и не смог разглядеть следы. Но если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день и билет на самолёт с серебристым крылом, что взлетая оставляет земле лишь тень... Па-па-пам-м-м, та-та-там... И ты, поспешно извинившись, уже решительно одеваешься у себя в прихожей, напевая сам себе под нос продолжение восставшей из беззаботного прошлого песни: "И никто не хотел быть виноватым без вина, и никто не хотел руками жар загребать... Тулуза, Тулуза! Я – девятый, терплю крушение, оба двигателя вышли из строя, приборы – нахрен. May day, may day, терплю бедствие... Тулуза, вызывает девятый борт!"

Ты всё время подбираешь слова специально будто для меня, как для маленького ребёнка. Ах ты боже, она заметила, она видит. Признаюсь, что всегда только и делал что притворялся, натуру-привычку приобрёл, себя принижая опуская до других, обижая тем самым прежде всего себя ли, их ли. Фразы, построения предложений не по правилам так кладу, чтобы, повторяю, показать, что я нисколько не лучше вас, а напротив вы же сами можете видеть.

Пыталась отучивать свою подругу от безвкусицы, я же ей говорил про экстравагантность, но ведь будут смеяться недоумевая она, ей я ну и пусть, ведь для того только мы и живём все вместе здесь, чтобы смеяться друг над другом, разве нет, ну разве нет... и она в изысканном для неё тупике вздыхает ну не знаю, ну не знаю там она; так люблю смотреть я на тебя смотрящую, реснички хлоп-хлоп, на стены перед которыми поставил тебя сам же, перед магическими.

О своих надеждах оставшихся ещё не завядших так тоже приятно тебе поведывать, а я пытаюсь бороться с чьим-то проснувшимся внутри меня желанием разрушить их, не топтать, нет, а, лаская и целуя, как самый мерзкий злодей, сладкий до того что не можно было о чём-то ещё думать, которого от этого всегда путают, перед поступками которого теряются мудрые люди. По всем меркам я считаюсь счастливым человеком, должна... но я этого не ощущаю. О далёких неведомых странах, о самых лучших людях, как об инопланетянах, о невозможных вещах и событиях... О расписании занятий в университете она вспоминает только после 12 ночи, и посылает SMS-ку кому-нибудь из своих одногруппников, которые всегда отвечают невнятно на её запрос. По философии к экзамену готовилась, три дня не выходила из дома, только в форточку выглядывала. Ах, как бы я хотел посмотреть на тебя, когда ты, дрожащая, будешь сдавать его. Мне бы какой-нибудь волшебный глазок или очки, чтобы я всё видеть могла. О, в ночь перед трудным экзаменом показывают самые лучшие фильмы! И ещё, ты знаешь, мне всегда с билетами на экзаменах не везёт. Ты не понимаешь? Ну про это пишут например в женских журналах, листаешь сотканные пейзажи в жизни же кино никогда, ещё тела, мебель, вкусную еду. Лучше быть одной и не спорь это я решила так, одной воспитывать ребёнка, поехать на Чёрное море, вступать в сотрудничество с другим человеком, тем более мужчиной, так трудно, себе дороже. Не люблю вообще когда на меня обращают внимание, стараюсь быть незаметной, идя по улице не могу смотреть людям в их лица. И я совсем даже не расстроилась оттого, что ты не получил или не помнишь моего письма про шоколадные тюльпаны на шторах в твоей комнате...

Бархатный, чуть уставший голос. И говорил с ней так спокойно, так уверенно-безразлично, будто доживал свою последнюю ночь. Почему ты сегодня так откровенен со мной? В последнее время у меня такое ощущение, что меня скоро не станет... А другое приятное чувство – когда тебя предпочитают другому. Когда, находясь, с тобой не хотят подходить к телефону, объяснять, что сегодня ничего не получится...

Я еду к тебе. Вечер на улицах молодёжь матерится, тёмные тени ходят с бутылками пива в руках, страх нагоняют. А я еду к тебе. Мы тоже с тобой купим пива, а какого? Без разницы, без разницы... У продавщицы, которая отбивает всякую охоту что-либо у неё покупать, заведём беседы до утра до слёз, до хрипотка, до покраснения ушей. "Без хорошего разговора что за жизнь!" – вспомню я нашего любимого с тобой Чехова. Потом случайно замечу отражение своего лица в зеркале и удивлюсь, не поверю, что это я, а будто всё это время кто-то другой чужой ходил нервно по ковру на полу, говорил воодушевлённо, как какой-нибудь Гитлер.

В ванную комнату за ручку меня завела, раздела любовно и аккуратно, пьяные глаза – хи-хи – холодная вода – бр-р... – а сам такой горячий, гладила, нежно целовала в плечи. Когда ты пьяный, – говорит, – ты похож на котёночка-сибарита с недоумённо-смеющимися глазами, ты излучаешь добро повсюду куда посмотришь...

Ранним утром, проснувшись ради нескольких сигаретных затяжек, стою курю на балконе в её квартире. Она спит. Глаза мои слезятся. Замечаю сваленные в углу мольберты, банки с кисточками, краски. Их она туда забросила когда была маленькой художницей. Я осторожно перебирал все эти предметы, нюхал советскую гуашь. Кроме этого, здесь есть бледно-синяя купательная шапочка для бассейна. На бельевой верёвке вверх тормашками, прицепленные прищепками, висят две полуувядшие розы бутонами вниз.

"Коричневая тюрьма!" – слышится мне, когда звонит телефон, и сестра снова повторяет: "Это скорее всего тебя-а". Твой заботливый голос: "Вот не думала что будет проблемой купить тебе в подарок книгу, которой бы ты не читал". Лучше купи мне стул. Помнишь, ты обещал, что мы пойдём залезть на одну из твоих любимых высоток в городе.

Беременная маленькая кошка бежит, убегает, а если позовёшь, скажешь ей хотя бы: "кис-кис" – остановится, мяукнет тебе жалобно.

Лежу в какой-то коматозной полудрёме, вокруг всё темно. Вдруг резкий телефонный звонок неотключеного почему-то аппарата. Автоматически хватаю во сне трубку и утверждаю туда своё "Да". Оттуда дрожащий мужской голос спрашивает неуверенно, а не больница ли это? Я как можно доброжелательнее и примирительнее говорю, что нет. Он извиняется "ради бога" и уходит в небытие. Я падаю назад на кровать и делаю то же...

Сегодня я узнал новое слово: "ебатория", означающее место, где для достижения желаемого результата нужно неоправданно много мучиться. Кикоз.

Я наконец-то понял что в мире смущало больше всего меня всё это время – временность человеческих творений в противовес долговечности. Вот почему мне никогда не нравились деревянные дома, но каменные; откуда непонятное чувство тревоги при виде хрупкой вещи и спокойствие при грубо и навечно сколоченной. Но самое неприятное видеть, если что-то начало разрушаться или портиться, например, коррозия металла. И человек, словно бы в насмешку, закованный в бренное тело...

При игре в карты события разворачиваются по необходимости быстро, и интереснее всего наблюдать как даже самым нерешительным натурам приходится делать выбор и решать как поступить; при этом лица у таких людей всегда как-то растеряны от такого неминуемого развития событий, когда неостановимость бега судьбы так ясно видна и ощутима. Или когда прощаешься в течении не больше минуты, как уложиться в это короткое событие, а хотелось бы столько вместить, дать многое понять тому с кем прощаешься, а впрочем, ничего не нужно, просто играйте марш!

Неизвестно куда исчезают деньги.

Моя мама меня очень любит и ревнует к моим девушкам. Когда я ухожу куда-нибудь из дома она помогает мне выбрать что лучше надеть из одежды; всегда провожает меня и потом ещё долго смотрит в окно как я удаляюсь. Когда у неё хорошее настроение, она ласково напутствует меня: "Айбат, матур хам иплап кена йоро унда, балакайым, тартипте бозоп йорома", что в переводе с башкирского означает примерно следующее: "Аккуратно, прилично и осторожно ходи там, будь умницой, деточка моя, не нарушай порядок". После этого, в опустевшей квартире она устраивает танцы в одиночестве и темноте под какую-то турецкую музыку (откуда она только её раздобывает).

Получил с утра такое письмо: "Слышь, Ихтик, ты какой-то неудачливый: как я тебе начинаю что-нибудь писать так обязательно мой комп устраивает мне пьесы со словами "Do you want to debug?" Пора мне за него взяться, иначе совсем друга близкого до греха доведу или он меня доведёт... а может это своего рода знак, типа не пиши ему ничего, не надо... ну, да плевать, как говорится... Я сегодня ночью убежала от одного надоедливого и противного комара спать в другую комнату."

Поставил компьютер на проверку вирусов и прилёг, закрыв глаза: жду пока завизжит при нахождении инфицированного объекта. Заходит мама, как всегда бесцеремонно и властно, но видит меня, лежащего в неестественной позе, и у неё вырывается: "Бай!" А я, притворюшка, лежу как лежу. Она воровато притихает, долго и внимательно всматривается в меня. Я знаю об этом и не шелохнусь. Вдруг я резко распахиваю глаза, она сильно пугается и от неожиданности говорит: "Эйза, сосиска ашайhынмы?", типа пошли есть сосиски. А я её, в свою очередь, тоже окатываю вопросом: "В "Бедность не порок" тире ставить или нет?"

Если же, когда я, закрывшись, сижу в своей комнате за компутером, кто-то из домашних заглядывает ко мне, приоткрыв дверь, и смотрит на меня, я каждый раз состраиваю какую-нибудь новую невозможную физиономию, в ответ на что, как правило, заглядывающий тоже корчит мне рожи и закрывает дверь, мол, с тобой всё понятно и я продолжаю дальше сидеть за своим компом.

Обычно, когда в какую-нибудь командную спортивную игру играешь, когда хочешь что-то под свою ответственность сделать, например, забить гол, кричишь: "Моё!", "Оставь, не трожь!", "Горишь!" или что-нибудь в этом роде; а когда в квартире звонит телефон, все члены семьи превращаются в этаких игроков и каждый раз выкрикивают что-нибудь новенькое. Если не успевают поднять трубку или её кидают на том конце провода, мы ждём когда он снова зазвонит. Мама, с мокрыми волосами и завёрнутая в полотенце, садится на диван, Леська в каких-то рваных рейтузах, нарезает по залу круги и пытается с кем-нибудь заключить пари, что этот звонок был именно ей, папа с ножом, с которого капают капельки, вопросительно заглядывает в зал. Я же, как шаман, танцую и колдую над телефонным аппаратом и при этом напеваю что-то вроде: "Позвони мне, позвони, позвони мне ради бога!"

Когда же, если я занят и меня спрашивают к трубке, мама всегда говорит, что я в ванной или ещё что-нибудь придумает в таком духе. Я не понимаю зачем так далеко заходить в лжи ради учтивости. Достаточно ведь сказать, что я просто не могу подойти, зачем же обманывать людей?..

Я подбираю иногда где-нибудь красивый и аккуратный камешек, долго ношу его с собой, всё время верчу в руках и тру, а потом возьму и подарю его кому-нибудь на память. Делаю я это так:

– Вытяни-ка ладошку, да не бойся ты, хе-хе.

– Что там у тебя (беспокойно), жук что ли какой-нибудь?

– Нет, не смотри пока.

Осторожно разжимает ладошку и медленно расплывается в улыбке.

Смахни паучка с плеча в тряском вагоне. В субботние вечера все люди в этом городе думают примерно так: "Хорошо что завтра никуда не нужно вставать идти". Уфа – это грустный парнишка в идиотской шапке, не спеша бредущий сквозь оживлённую уличную толпу, с пакетом мангового нектара под мышкой, с бутылкой водки в руках. Это пухлые, как капуста, от китайских пуховиков, детишки на детсадовском дворике с маленькими деревянными лопатками в руках, на которых, слабо улыбаясь, смотрит этот грустный парнишка, обходя мусоровоз, теряющий по пути свой мусор...

Старик с полиэтиленовой корзинкой, полной не очень доброкачественных яблок, забрался в трамвай, в котором еду и я, уставший и непротрезвевший. Тут он замечает другого старика, окликает его, тот подходит и они начинают расспрашивать друг друга о других стариках: "А Генку помнишь? Так он тоже... умер же. Кто говорит, что сам, кто – кто-то. По десять рублей на венок собирали... Ну, мне сейчас выходить..." Засаленный пиджак, начал моргать глазами, и с отвращением смотреть в окно, где бегут дети, кидая друг в друга охапками листьев. Сидит и беззвучно плачет.

"А ты, знаешь, состаришься, брови у тебя станут как кусты и зимой на них будет оседать иней, будет так прикольно, хи-хи".

Он говорит ей, что человек – каждый день другой, совсем новый, что невозможно в одну реку войти дважды, поэтому не нужно обижаться и делать какие-то выводы, наклеивать ярлыки; надо учиться забывать и не цепляться за какие-то случайно произнесённые слова. Разве ты не чувствовала, что ты пьяная тогда была не ты, а кто-то другая или когда твоё настроение сменяется и ты становишься совсем на себя не похожая, не такая, как вчера?

Помнишь, как я призывал тебя не обижаться на людей, на их поступки, слова? Ведь всё это зависит от тысячи мелочей и от шаткости вообще. Быть может, просто сегодня плохое настроение, просто вот так захотелось и всё тут, просто так получилось непонятно как, просто было лень притворяться, сопротивляться и держать под контролем и т.п. Поэтому, завтра всё начнётся с начала. Иногда характер... За скверными идут иные времена... Когда я упрекал тебя в том, что ты порвала все связи с бывшими подругами, так как сейчас ты стала другой и вам, конечно же, не по пути. Всё верно, но зачем так строго. Мне всегда было интересно, почему родственники, а уж тем более члены семьи, ссорятся так же часто, как и все люди, но "порывают" меж собой намного реже? И с незнакомцами мы, как правило – плохо, а со знакомыми – хорошо. А ведь должно быть наоборот? Я вспоминаю бесконечную вереницу упрёков, слышанную мною за всю свою жизнь, о том, какой он или она предатель и как ты всё поняла после этого его единственного поступка. И выяснил я для себя, что в большинстве случаев, на подобные упрёки нет никаких оснований. Ведь никто никому ничего не должен. Простая человеческая жалость к себе или злоба на другого. Я смог постепенно внушить тебе эту теорию в течении года и поэтому ты обижаешься с каждым разом всё меньше, расстройства твои становятся всё непродолжительнее, и уже ты не обращаешь внимания на моё порой пренебрежительное к тебе отношение. Кроме того, ты знаешь... вот ты говоришь, что я жестокий и скорее всего буду первым, кто тебя предаст. Так вот, я выяснил, что чем лучше человек, – а ты ищешь и ценишь именно таких, – тем он по необходимости жесточе. По другому и быть не может, ты только подумай... Просто, если никому ничего не рассказывать, а только, скажем, отвечать на вопросы, быть хорошим легко. А если что-то придумывать самому, фантазировать вдруг, то обязательно можешь показаться неприятным или злым. В детстве у меня был воображаемый друг. Он жил на обоях. У нас с ним были очень серьёзные отношения. Дело иногда доходило даже до ссор...

В "последний" день никто бы не стал обижаться...

– Я тут лупу нашла пока тебя ждала, такая старинная.

– А ты сегодня какой?

– Я – спокойный.

– А какой?

– А о чём ты мечтаешь?

Я, кажется, начал понимать ту главную причину, по которой незнакомые девушки инстинктивно доверяются мне. Она кроется в моём отношении к миру и жизни в нём. Дело в том, что большинство людей в неведенье идут на поводу у своего бессознательного трусливого животного естества. Я же, как бы восстал против самого себя, вернее, против тех законов, по которым я как и все вынужден жить-поживать. Им я откровенно так и признаюсь, что делаю большое одолжение присутствуя здесь и сейчас...

Иногда мне кажется до смешного нелепым то, что женщины, девушки, матери, эти благородные и полные достоинства существа, находятся здесь, в этом придурошном мире и им тут нравится. И ведь они держаться за него своей нахватанной от аморальных мужчин моралью. Всю-то свою жизнь они увлечённо занимаются своими смешными делами: смотрят телевизор, бесконечно треплются о ничтожных с точки зрения истории сиюминутных пустяках, портят детей, толстеют, занимаются сексом, провожают лучших мужчин на войну, оставаясь через некоторое время в народонаселённом большинстве. Но это стареющие, а как же молодые, неужели им не стыдно? ведь к ним никаких претензий, ведь они должны быть только гостьями в этом мире... а, может быть, как раз таки в этой "тюрьме" и кроется вся прелесть, трогательность, смешное? Я часто стал замечать, что специально выставляю на показ что-то такое, что должно показать ничтожность человека, способность его "опускаться". От этого я иногда становлюсь притягательно естественным, люди находят в сочувствии ко мне что-то от себя, от чего они уже устали открещиваться и пытаться делать вид, что этого в них нет, ибо тысячелетние заповеди... влечение подохнуть под забором. А вот мужчины в большинстве своём – отчаянный народ, они приходят в этот мир для развлечений, поиграть день-другой. Они стараются использовать все доступные средства от скуки, потому и... Но что-то меня на философию потянуло, это, кажется, должно быть в другом файле. Извините. (добродушно улыбается)

Сегодня выпал первый снег. Заметив свою маму в автобусе, я подхожу к ней сзади и слегка трогаю её за плечо. Та непонимающе смотрит на меня с полминуты, а потом говорит, что как-то не узнала сразу. В автобусе тепло, дедушка с ласковыми голубыми глазами в военной шапке-ушанке говорит рядом сидящему весёлому парню: "Я в заполярье шесть лет прожил. Пошли ко мне, фотографии покажу..." Мама в моём присутствие чувствует себя неловко. На мокром полу лежит блестящая сломанная женская заколка для волос; пассажиры, не замечая, наступают на неё и она распадается на части. Я, изысканным жестом снимаю длинный волос со своего кашемирового пальто, проговаривая про себя имя какого-то профессора, чтобы не забыть. Кто? Конь в пальто.

Я ем ювелирно нарезанную папой декоративную капусту "коль-раби" и слушаю грустные башкирские песни о журавлях, улетающих в тёплые края, о 15-летней смуглянке, выданной какому-то престарелому бею в очередные жёны и которая с горя идёт топиться к тому же самому замёрзшему озеру, на котором она так любила наблюдать за этими гордыми белыми птицами (аккоштар – башкирск.). Песни эти мне переписал мой удивлённый школьный друг, звукорежиссёр из фонда башкирского гостелерадио. Прокручиваю в памяти скамейку, холодный ветер, противную водку с бананами и твои жалобы на некую преподавательницу по фамилии Ван. Где-то в восточной Турции есть большое озеро с таким названием, и уже я сижу на тележке, груженой не то неспелыми оливками, не то черепками от кокосов... И о том, что я ни за что не остался бы с тобой только вдвоём на необитаемом острове.

В последнее время мы всё чаще вопрошаем друг друга: "А ты меня ни с кем не путаешь?" И так, знаете ли, обидно слышать это, но потом уже нет. Запнувшись на полуслове, подожди, я сейчас сейчас вспомню, м... и мы молча сидим с минуты три и глядим друг на друга. Ты рассказываешь мне что-то захватывающее о каких-то механизмах суггестии и вдруг я ни с того ни с сего со страшно серьёзным и строгим выражением лица резко обрываю тебя: "Пошла на хуй!" и жду вопросительно. Потом мы обсуждаем твоё выражение лица и первые ощущения после этого моего выпада.

Сестра пытается заставить меня вытереть многовековую пыль с моих книжных полок. Я объясняю ей что-то о постмодернизме и абстракционализме, но она меня не слушает, а только смеётся и вертит перед моим лицом своей влажной тряпкой. Я вскакиваю на свой стул и начинаю что-то лихорадочно набирать на клавиатуре, бормоча какой-то бред о вдохновении, которое ниспосылает на меня богиня Пыли, живущая на Луне, о моём к Ней уважении и о том, какая она бывает во гневе. Сестра машет на меня своей тряпкой и уходит; я же, взяв пальцем немного пыли с монитора, отправляю воздушный поцелуй своей богине.

Родители поругались, иначе зачем бы отцу сидеть ночью в зале и смотреть случайный фильм. Я подсаживаюсь к нему рядом, он знает, что я со своим компьютером по ночам не сплю. Отец доверчиво шёпотом начинает пересказывать сюжет фильма, чтобы я понял о чём он. Команда астронавтов застряла на какой-то планете и не знает как улететь оттуда...

Когда мне становится совсем хуёво, я включаю те детские трогательные песенки из советских мультфильмов. Слушая их, я, улыбаясь, плачу всегда. После такой "анестезии" люди и мир уже не кажутся столь невыносимыми. Так же делал мой молодой отец, когда ещё не перевалил за 40, только он сам играл эти песни на своём пьяном баяне, когда вырубали электричество во всём доме. Теперь я прекрасно понимаю почему у него всегда были влажные глаза при этом... Теперь он достаёт инструмент из шкафа очень редко, и только тогда, когда мама допоздна задерживается или не приходит домой. А когда она появляется, тут же прячет баян обратно в футляр.

"Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой,

Крутится-вертится, хочет упасть, кавалер-барышню хочет украсть.

Я бы пригласил вас послушать их вместе, посидеть, но оттого-то и грустно, что этому не бывать по ничтожнейшим теоретически, но существенным на практике причинам, которые вызывают, если уже не злость, то досаду. В моём доме надо ходить всегда крадучись, чтобы не разбудить невзначай кого-нибудь, ибо все ложатся спать очень рано, ведь утром нужно вставать идти на работу, а я живу только по ночам. Когда ты будешь читать эти строчки меня скорее всего уже не будет в живых или я буду уже не я.

Мой учитель (научный руководитель), прочие господа университетские философы отговаривают меня писать диссертацию об онтологическом пессимизме, ибо темы эти прокляты. Все, кто долго и серьёзно занимался проблемами смерти кончали всегда плохо и долго не жили. Я сказал, что подумаю об этом.

Иногда мне хочется, чтобы все обо мне забыли и не беспокоили.

Переходя перекрёсток я видел обронённую детскую варежку на асфальте в мокром снегу. Она была сплюснута колёсами бесконечных автомобилей. Это что-то...

Набухался, накурился, изжога мучит, почки совсем болят уже умирать вроде бы рано и не хочется пока.

Твой бедный мальчик, где-то сидит сейчас, уставший и неудовлетворённый, измучивший себя алкоголем и потным апатичным онанизмом, ибо имеешь в каком-то колении выкраденную, изнасилованную предка-турчанку, спускает и спускает в мусорный мешок, где лежат огрызки от яблок, на которые неизвестно кто откладывает яйца, из которых родятся какие-то мушки и долго не живут. Ничего не знача, никому не нужный и неоценённый, вконец запутавшийся или, наоборот, разобравшийся во всём, куришь одну за другой дешёвых, дурманящих и тошнотворных, выслушивая разговор-комментарий происходящей вокруг или прошедшей уже давно какой-то суеты акцидентной, но тем не менее улыбающийся и соглашающийся. Грубо разговаривающий по телефону с любимыми в сущности людьми и тем не менее не отключающий разговорный аппарат в надежде что ли какой-то. Эти строки должна была бы писать ты, но какая, и вправду, разница. Вот и я. Ничего не знаю, но хочу быть с тобой сейчас, поэтому нам нужно встретиться как-то. "Давай, ты сейчас подумаешь как и когда, а я перезвоню тебе через некоторое время, ладно? Ну вот". Прихожу к тебе в гости, приношу замороженные пельмени и шоколад. Добраться к тебе, моя фронтовая подруга – сродни маленькому военному подвигу интригана, когда в любой момент тебе грозит гибель. В пространственном ориентировании я ужасно плох, в компьютерных играх-бродилках я всегда где-нибудь заблужусь, сяду и плачу там, ожидая конца игры; всё время не могу найти дорогу назад. Я не найду тебя и в списках больных, да и больница окажется не та. А когда всё уляжется, когда ты станешь уже никому не нужна и люди забудут о тебе, я, пожалуй, не найду и твою заброшенную могилку на этих огромных городских кладбищах, на которых мы, убежав ото всех и забыв обо всём, так любили с тобой гулять по целым дням. "Почему ты всегда молчишь? Скажи хоть что-нибудь. Неужели ты приехал для того, чтобы просто посмотреть на меня?"

Беру с полки американские книжки по практической психологии и с удивлением вчитываюсь в названия – неужели они до такой степени могут знать твою душу? и мою? Убедившись, что не могут, ставлю красочные книжки обратно на место...

Потом что-то запикает, напомнит о бесцельно прожитых днях.

Подними свою ручку в мехах, с тонким запястьем, пошевели пальчиками – это будет означать "прощай", для смотрящей на тебя из своего окна... с любовью. Вид сверху: как далеко продвинется точка с зажженной сигаретой за время её тления в руке наблюдаемого объекта? Приходишь домой под утро, как солдат, сумевший прорваться домой из плена, оказавшийся волею таким же расточителем, как и все до него. Очистивающим дольки чеснока от шелухи и радующимся в этих условиях тому, что всё пройдёт. Они говорят, что "жизнь – штука сложная", но они совсем не то имеют в виду. Неимеющий ничего своего и при всяком случае упрекаемый за это, немогущий не стесняться своего безденежья (до чего я дошёл: теперь ты даёшь мне мелочь на проезд в общественном транспорте и недоумённо добавляешь копеек на пачку второсортных сигарет, а моя мама начинает серьёзно беспокоиться когда у меня появляется хоть какая-то сумма) и оттого затворника, лишившегося сюжетов в свой откровенный дневник. Ты говоришь, что так и нужно, всё отбросить. Но что же тогда остаётся? Ничего, кроме тоски. Выращивающий кактусы на мониторе своего компьютера, редко включающий телевизор-камин, подвешивающий перегоревшие за много лет стеклянные вольфрамовые лампочки как гирлянды на верёвку к гардине. Рекомендующий виртуально-эпистолярно незнакомой девушке прочесть Чехова или Бунина. Хорошо знающий географию своего города и мира. Нравящийся людям своим всепониманием, умелой откровенностью и душевностью к месту, организаторской решительностью.

Бывают дни, когда я вдруг рассказываю оживлённо, тогда речь моя насыщается удивительными ассоциациями, и так много становится в ней ненужных, казалось бы, отступлений, подробностей милых прелестных... И как только до неё доходят первые волны от эманации моей драгоценной щедрости, у неё загораются простодушные радостные глаза, она забирает побольше воздуха, подаётся вперёд, губы её дрожат от нетерпения, и не в силах уже дождаться паузы, а я она с самозабвением начинает быстро тараторить что-то из своей простодушной жизни, о том, что у неё тоже был такой случай и что это было, кажется, на чьей-то свадьбе, ну и вот, короче... Ты потухаешь банально, губы невольно то в одну, то в другую сторону кривятся. Она недоумевает, почему его выражение лица стало таким растерянным, а теперь и вовсе погрустневшим и он как будто хочет отойти куда-то.

– Что-то не так?

– С чего ты взяла? – тут же беру я себя в руки. – Нет, всё нормально, а что? – И что там они потом с ней сделали?

После того, как задашь вопрос, она сразу же торопливо примется отвечать на него и в конце обязательно спросит озабоченно: "А это хорошо или плохо?"

И всё остаётся в тебе, невыраженное, непонятое. Твоя ненужная щедрость и моя.

В твоих устах жалобное слово "деньги" порождает нестерпимое чувство одиночества. И вправду, мы разные, нам с тобой интересны совсем разные вещи, поэтому я иногда пропуская мимо ушей твои речи, тогда ты становишься похожа на телевизор с невыключенным звуком, который хочется выключить. И когда я уже не могу больше тебя слушать я засовываю один конец трубки себе в рот и там слышен только гул, как в морской раковине. Ты будто внутри меня говоришь и тебя слышно мне как из бочки или кастрюли. Вопросы падают в моё нутро не получая ответов и ты уже начинаешь аукать, алёкать, звать меня внутри же меня самого; так печально на всё это смотреть, что я начинаю плакать.

Я же тоже иногда читаю тебе бесплатные, но занудливые поучительные лекции. "Тебе не хватает выдержки" – долетает до меня обрывок её фраз. Но интересное дело: когда по телефону, я начинаю показывать тебе, что устал с тобой говорить и вообще мне не интересно то, о чём ты и кто, ты чувствуешь это и спешишь попрощаться со мной, отчего я почему-то начинаю просить тебя остаться ещё немного, поговорить со мной, а потом всё начинается сначала. Когда же я пьяный звоню тебе ночью, ты стараешься от меня избавиться, я делаю так же. Мы уверяем друг друга, что именно сейчас как никогда до жизни нужно самое чуть-чуть поговорить с кем-нибудь человеком, а у меня ведь есть только ты. Ещё хочется прижаться к тебе, прошептать на ушко самое-самое. Какие мелочи слова поступки могут так сильно менять наши отношения и кто вообще командует всем этим? "Вот когда ты мне наговоришь всякого я начинаю всякое писать в свою тетрадочку, у меня ведь нет компьютера как у тебя". После разговора сижу задумавшись. И ни с того ни с сего, порывисто кинусь на кровать, крепко обниму свою давно не стираную подушку, будто это ты, расцелую. А потом всё равно становится очень грустно, от того, что вот так радость по жизни разбивается какой сука сидит во мне так делает, от того, что объятия – всего лишь символ невозможности быть по-настоящему близким с кем-нибудь, но лишь пытаться и грустить по одиночке о подачках того гнусного волшебника, в спектакле которого мы играем так архаично-серьёзно. Я включу тебя, модем, а ты не расстраивай меня сегодня, пожалуйста. Пусть в моём электронном почтовом ящике окажется хотя бы одно хорошее письмо. Все собранные мною бессмысленные урожаи e-mail'ов... когда я начал разговаривать со своим компьютером...

Родители поехали в суд на мировую с какими-то уголовниками, которые хотели их убить, к чёрту перевернулись на трассе, чуть не погибли, а я сижу дома и читаю "Цитадель" Экзюпери...

Я был на свадьбе у друга детства. Я был "в теме". Вокруг был априори доброжелательный народ, как осаждённые в крепости они были дружны и заодно; я ходил среди них, я был с ними, я был "свой". Может быть так всё и нужно, но я уже взрослый, я окреп, я могу заменить что-то на что-то. Но нет, всё это блики блики, матрица, то бродят не люди, а нечто стихийное, роботы, всю жизнь повторяющие на своём азиатском наречии свои средневековые поговорки. Ничего это не значит, что их так много. Каждый просит слова, чтобы с гордостью похвалится перед остальными чем-то ужасно смешным, но всё-таки вызывающим сочувствие. Они говорят про какое-то дерево, которое нужно вырастить, про постройку сооружения, которое они называют домом. Как можно до седин, нисколько не уставая играть в клоунов и не видеть себя в "зеркалах". Я больше люблю нарушителей законов, нежели добропорядочных граждан. Попробуй отделить собаку как идею, как то, что крутит глазами, переставляет лапы и виляет хвостом от самой этой шерсти, от костей, от мяса; не смущайся тем, что она умело движется и естественно, просто она привыкла... Не в силах наколоть вилкой зелёную горошинку, я обвожу эту толпу взглядом и больно ударяет мысль: они придут и уйдут, но и ты уйдёшь вместе с ними. Совсем я внекультурный тип, не люблю людей, одобряю выкладки Томаса Гоббса. Кажется, я уже изрядно перебрал и в глазах появился идиотический смех, задняя мысль и мелкие барашки, поэтому, наверное, соседи по столу не смеют вступать со мной в разговор; а я продолжаю сам себе наливать и пить. Я не жалею, мне весело снисходительно, мне весело самомнительно, мне весело одиноко.

Я сижу спокойно, трогая руками область лица, но постепенно подкатывает... и я терплю накапливающуюся во мне тошноту. Как заведённый заклинаю себя: никого осуждать, осуждать никого.

Тост: мужчина всегда должен быть способен защитить, оберегать свою женщину и близких, только тогда он и будет считаться состоятельным и настоящим. Я невольно начинаю философствовать: от кого защищать-то? конечно, от недоброжелателей. Но какого хера? Добрый принц учил нас, что только отсутствием ненависти уничтожается зло. Это какая война и чья? Может быть, вы ошиблись? Я ничего никому не должен, но я также имею право пошалить когда мне вздумается, не так ли? Разве я виноват, что вы не умеете смаковать печаль. Я, может быть, тоже заплачу, если вдруг утрачу тех, кто приходит всё равно ведь не навсегда, мне кажется именно это прелестным. Ну разве я виноват.

Жизнь – она прекрасна, а вы так молоды, так подходите друг к другу, совет да любовь, да все прочие тёртые пошлости, которые вы только можете себе напридумывать, вот и думай потом судьба ведь, и весна, и много денег, и квартиру, машину, и холодильник. И голоса детишек капризные. Дай бог воспитать, выучить, в люди вывести. И шкафы, и пыль в них, и мышиный вальс по ночам и махонький сотовый, чтобы звонить любовнику. В общем, живите счастливо, всё у вас впереди, много много. И встаю ли я, вскормлённый неволей орёл молодой, отвожу ли глупышку-невестку-белоснежку в сторону или только её свидетельницу и желаю ли я приватно. Я желаю... Хм. Почему я, и почему вам, и почему именно желаю? Всё наоборот, от грязнейшего в Уфе сердца, от души. Уже мой изрядно подхмелевший сосед начинает раскачиваться на своём месте, то улыбаясь при этом, то хмурясь, начиная невнятный разговор с самим собой, я разбираю только слова: "ну и что, ну и что же", так как он часто повторяет их как бы вопросительно и в то же время утвердительно.

И родится дитя, и все родственнички вроде бы будут хотеть посмотреть на него. Но только не я, понимаешь, люди такие, если что не так, ведь совсем малое, скажут сглазил недобрый, тёмная сила. Я всего лишь, пока никто не видит, отрываю у подарочного букета лепесточек розы и прячу его между страниц Людвига Фейербаха. Из кухни доносится принципиальный спор на тему о том, можно ли, допустим, фотографировать новорождённого, или такие вещи возможны только по истечении 40 дней после рождения?

Когда-нибудь, читая о любви, ты наткнёшься на хрупкий лепесток, когда не передохнут, а попросту умрут все те, кого ты и не помнишь даже...

Но свадьба в деревне, но холод неимоверный, но бескрайние заснеженные поля и взгляд от сигареты в тёплой машине в окно на дверь школы, где красный плакат запорошенный, не нужный, извещающий не о конце ли света, нет, о выборах – поверить не могу – хайлау кенэ на таком то одномандатном избирательном участке, это демократия, но присмотрись внимательнее политпросвещённый юноша: "А ты записался в добровольцы?!" и что там ещё про КПСС, – без шуток. Ворочая во рту прикушенным языком, встал гордо и курю на крылечке этой самой школы, где устроили пункт голосования. Эту ночь отец просидит на телефоне, поздравляя своих московских коллег-журналистов с победой демократии в Башкирии, диктуя им точные цифры голосования.

Простая незначительная перестановка вещей, сделанная кем-то в моей комнате во время моего отсутствия в городе, может окончательно вывести меня из себя до такой степени, что я начинаю всерьёз подумывать о самоубийстве. Ну не могу я жить вместе с вами. Оттого что вы так невежественны, потому что хотите заставить меня тратить мою жизнь на возню с атомами этой планеты, но вечны остаются атомы, а не вы. Я не хочу перечислять ваши темы, это уже слишком непереносимо, не хочу видеть ваши жующие рты и суетливые как бы урвать морды. ОСТОЕБЕНЕЛО.

Меня охватывает неописуемая гадливость... тошнота в духе Сартра.

Голова отворачивается куда-то в сторону, рот открывается на всю ширину, язык высовывается до упора и меня выблёвывает каким-то нечленораздельным звуком: "Бе-э-э!.."

Сперва я начинаю часто дышать, потом рычать и чуть уже не вою. Надо, пожалуй, распустить слух среди знакомых, что, мол, психические отклонения, лечился и проч. Тогда бы все перестали обижаться на меня, на мои высокомерные выходки, и всё было бы понятно и просто.

Пытаюсь взять себя в руки, успокоиться. Подхожу к окну и смотрю на коробки домов с огоньками окон. Тогда начинают лезть на меня из своих кухонь все эти толстозадые и полногрудые существа с лошадиными мордами – старушечьи их губы ярко накрашены алой помадой – обвисшие со всех сторон жиром. Нервно отхожу от окна, сажусь на диван и бессильно опускаю лицо в ладони, но всё равно лезут прямо мне в глаза женские жующие рты, противные, тупые; и с серьёзным видом, сосредоточенно так жуют эту дорогую заморскую еду, что продают в новомодных ныне супермаркетах. А потом, как старательно чистят свои зубы. И такие паразиты в каждом окне, в каждом доме, в каждом городе и в каждой стране. Именно сейчас, дайте мне ядерную кнопку оранжевую, я нажму, чтобы разнеслось всё к ебеням собачьим ебеням. Провожу ладонью по щетине, запускаю руки в немытые волосы, с силой сжимаю их в кулаки и мучительно... не знаю куда деться от этого проклятого тела, от всех вас. Ты же, появившаяся невесть откуда в мой пьяный сон, хоть и говоришь, что с чердака, где голуби, с запахом пива, успокаиваешь меня, прижимаешь к своим губам, смеёшься: не злись, к чёрту их всех, и меня, и тебя, ты только успокойся, всё будет хорошо, и-и... Я приготовлю кофе, выпьем вместе, хорошо? Я ещё с большим отвращением отстраняюсь от неё, и вообще не люблю когда ко мне прикасаются в такие времена я никого не люблю. Кто ты вообще такая, откуда пришла и что делаешь в моей комнате, в которой всё изменили без меня, что свет стал мне не мил? Зачем ты затащила свои сапожки и шубку сюда и спрятала их на немецкий пластиковый подоконник, быть может ты тоже хитрая, как все они? Ты что рекламируешь? Зачем ты, забравшись на меня верхом, растягиваешь кожу лица: концы губ в стороны – клоун, и края глаз вниз – грустный Пьеро? зачем кривишь мои губы, взяв лицо в безнежные свои пальчики; зажимаешь мне нос и задаёшь глупые вопросы; щекотаешься: "улыбнись, ну улыбнись"? Да не резал я себе вены, просто играл с кошкой, царапались. От тебя пахнет гуталином, ты не моя женщина, уходи быстрее в свой город ангелов, оставь же меня одного, я не хочу ничего. Все становятся такими незначительными, когда к ним кто-то приходит и задаёт вопросы...

Я намного сложнее своих текстов, – бросает он обиженно, как бы в никуда, но именно для неё. – Я знаю, я знаю – успокаивает она его, нежно гладя нервное плечо.

Включаю и выключаю компьютер и, написав, "Что делать" не ставлю вопросительного знака.

В самом деле, однако, под слоем масляной краски в школе моей, на втором этаже, в конце коридора – неуклюжая надпись: " Some shit different day – день-другой, дерьмо всё то же... It's a good day to die".

Мой отец только что, простодушно постучавшись, заглянул в мою комнату, предложил почитать стопку газет, свежих...

Я всегда вынужден, почему я всегда вынужден делать что-то, думать о чём-то, я не хочу так жить, но и иначе жить я хочу ещё меньше; что же мне делать, а? Но я всё ещё продолжаю нервничать и переживать по этому поводу, следовательно, у меня ещё есть время.

Не спавший ночь, задумчиво стою на кухне, заворожённый и загипнотизированный. Открываю крышку от какой-то кастрюли и так продолжаю стоять с ней в руках. В дверях показывается мама: "Да, да, поешь их, поешь". Плюхаясь на стул, брезгливо засовываю какой-то попавшийся кусок пищи себе в рот и представляю себя старым слоном, задумчиво и устало жующим траву под палящим солнцем Шри-Ланки – что за херня? Пригвоздишись зрачком к сахарнице, ошарашено наблюдаю за тем, как из радиоточки уже минут пять аккуратно вливается в меня поток идиотической рекламы: медицинские препараты из хрящевой ткани морских животных от старческих болезней суставов; заказывайте прямо сейчас, только у нас. Гневно встаю и начинаю расхаживать туда-сюда по кухне – как будто нищий духом меня ударил, посмел – и прорывает настоящим русским матом, не остановить: шипящие, злобные, ядовитые обвинения. Не знал, что во мне может быть столько говна. Но, кажется, мне нужно было куда-то идти, вроде бы звонил телефон; треть жизни на сон, ещё треть, ещё и ещё... "Ну а зачем тогда столько накладывал". Смотрю на мамины увесистые золотые серёжки на раковине и думаю: запродать и уехать в Калькутту, куда-нибудь...

– Что за нездоровая любовь к поездам. Ты хочешь куда-то уехать?

А всплывёт разговор, слово в слово, когда-то слышанный, где-то далеко: "А, да, привет. У меня всё нормально. Да, да. А, хорошо. Ну так, ничего, кормят нормально. Всё, встретили, проводили. Ну ладно тогда, созвонимся ещё... Ага. Давай давай".

Почему я говорю тебе всё это, быть может это тоже что-то значит по твоим психоаналитическим теориям, поставь меня на полочку, мне всё равно. И зачем мне такая наблюдательность, зачем я собираю, как скупой вонючий бомж, все эти мелочи, камешки и стёклышки жизни, мелкие происшествия дней подробно, которые кажутся красивыми и милыми только на бумаге да на сытый желудок.

Хочу остаться хотя бы в качестве сравнения, в скобках мелким шрифтом в её блокнотике, где спешно прописала, для виду только, чтобы не обидеть кого-то, кто стоит рядом и ждёт, мол, имярек, которого скорее всего даже не сможет вспомнить потом, неразборчивые пьяные цифры телефонного номера – сколько вас таких, разве всех упомнишь, но постой-ка, тут, кажется, какая-то ещё приписка: "(похож на Ихтика)" – ах, ну да конечно, такой загадочный, ещё как помню, небритый был, всё на мои ботинки смотрел. Неужели в самом деле похож? Надо бы ему позвонить, обязательно... В тебе остался в виде слов "красивше" вместо "красивее", "лизает" вместо "лижет" и другие нежности. И песенку, которую я так любил, вдруг услышишь в самый неподходящий момент в самом неудобном месте, или черты нечаянно поймаешь, послышится голос, жест. Оживёшь.

Ничего не видно. Ни надписей, ни ценников, ни легкомысленных покупок, ничего. А только влажные павшие листья на крыше стального гаража, к которому ты прислонился, чтобы поссать. Перестанешь шататься, обалдеешь.

Накрасив яркой помадой свои губы, иду курить в подъезд; долго смотрю на сигарету, отпечаток губ на фильтре. Представь, что ты внутри зелёного яблока и всё тебе нипочём, не трогает.

Сижу на корточках, кусаю дым и пускаю его на мерцающую лампочку под потолком. Пахнет жарящейся картошкой. Телефонная трубка в кармане мешает сидеть, я вытаскиваю её и начинаю вертеть в руках, раскачивать, как маятник, на кожаном ремешке. "Вот он, основной вопрос философии" – думаю я. Однако, включаю подсветку, выбираю "любимый номер" и начинаю набирать тебе буковки, то есть, короткое сообщение. В темноте моё лицо освещается экраном телефонного дисплея. От этих сокращённых слов мне становится лучше. Через несколько секунд уже ты ухмыляешься, держа в руках свою трубку. Нажимая рассеянно кнопки, я замечаю одно непрочитанное послание, отправленное с какого-то неопределённого и незнакомого номера: "Знаешь, я решила разводить цветы..." Отвечаю: "И это мы запишем к тому, чего нет". Где-то жарится картошка...

Хладнокровно залезаю в запретный мамин шкафчик, нахожу на медицинской полке советский фонендоскоп, надев его, иду к себе, ложусь, закрываю глаза и остаются только шум сердца.

Завтра встану ранним утром, буду заходить в здания, полные жизни надежды людей, и при встречах, я превентивно опережая их буду выпаливать им нагло и бойко в лицо: "Ну, как она?!" Они, несколько растерявшись от неожиданного нападения, будут какое-то время гадать про себя кто "она", но потом примиряющее отвечать "нормально"... Я приду домой по следу на снегу от детской коляски, зайду в магазин с продавщицей-алкоголичкой, куплю там 3 кило гречихи, которую вырастили пьяные колхозники – похуисты с грубыми руками и собрали подхмелевшие комбайнёры в полях, на которых трудолюбивые пчёлы собирали мёд.

"Херня всё это" – зло и резко ругаюсь я сквозь зубы. "Что?" – переспрашивает она меня. "Херня говорю". "А-а..." – соглашается она.

Пьяные, мы с тобой засыпаем в обнимку, и, прежде чем окончательно провалиться в бездну, я, сделав усилие, шепчу еле-еле: "Завтра... будет... лучше, чем вчера..." На что ты только через минуту пробормочешь: "Угу...". И как жадно потом мы спим.

Больше всего я чувствую жизнь, когда нежусь с утра в постели, а вставать и идти никуда не надо.

Я пишу тебе письмо и пытаюсь представить себе твоё выражение лица, когда ты будешь читать его. Как ты сначала обрадуешься, потом нахмуришься, потом вознегодуешь, затем опять оттаешь, как под конец умильнёшься даже. Письмо отходит на второй план и я начинаю писать всякий вздор, лишь бы ещё раз увидеть тебя, меняющейся у меня на глазах. Пока ты не догадываешься, я играю твоим лицом, твоим настроением, тобой, как хочу. Потом и мне самому начинает становится смешно от всего этого и уже слова мои совсем негодны и несуразны.

Когда, от делать нечего шляюсь по квартире, приставая то к одному домочадцу, то уговаривая другого попить со мной чаю, иногда забредаю к сестре в комнату, у которой никогда в жизни не выключается радио. И вот она откладывает свои дела и начинает внимательно смотреть на меня, я же пытаюсь танцевать так, как ещё ни разу не танцевал перед ней, каждый раз приходится изощряться в новых движениях. Пока я старательно выделываю акробатические трюки, она задумчиво смотрит на меня, думая всегда о чём-то своём. Потом, я, устав и запыхавшись, машу ей рукой, посылаю воздушный поцелуй и исключаюсь.

Залезала с бойкой подружкой в ту же маршрутку, где и я. Меня увидев, узнала, но виду не подала. Что-то щебечет соседка, но как-то помутнел лик и стал рассеян. Потому что сейчас мы оба, стараясь не смотреть в сторону друг друга, думаем об одном и том же: о ёжике, которого нашли на лесной тропинке и какой он был прикольненький; о ночном купании голышом и костёрчик на бережку, для которого я полез на сухое дерево за дровами и с которого смехотворно неуклюже упал прямо в заросли крапивы; как, обещали друг другу потом встретиться в городе и дружить. О том, как, в сущности, было хорошо в то незабываемое лето...

Проезд стоит 5 рублей, я же протягиваю водителю 10-рублёвую купюру и иронично замечаю, намекая на то, что я сам по себе и на сдачу: "Адын".

– Лучше, наверное, на один номерок сдадим, да?

– Нет, давай по отдельности повесим, вдруг потеряемся.

За собой же надо смотреть немного – переживает мама, – кушать вовремя, режим дня у тебя совсем неправильный: всю ночь сидишь непонятно с чем, а потом спишь целый день. И проветри свою палату, то есть, комнату. Но сегодня она всё равно добрая, потому что по телику опять какие-то террористы взорвали целую школу с детьми.

Ты вот меня упрекаешь, а я из всех людей о тебе думаю больше остальных, тебе ведь это должно льстить. Смеётся. "Да ты живая!" – вдруг в слух говорит он ей. Да, все заметили, что у меня сегодня хорошее настроение. А я ещё волосы покрасила, бе-бе-бе! – хвастается она. Пока. Ну я ещё что-нибудь вспомню, позвоню тебе, спрошу, ладно?

Все праздники рано или поздно заканчиваются, остаётся только долгий взгляд на кучу грязной посуды и объедков на столе, и в этой куче прозрачный... бокальчик, со следом губной помады на краешке.

Мы долго ссоримся по телефону; ты зовёшь меня, слыша моё дыхание, а я заснул прямо на трубке. Через несколько дней я получаю письмо, написанное тобой в каком-то приподнятом тоне и словно бы совсем ничего не случилось. Если бы ты только знала, как часто я вспоминаю о тебе, как нещадно я мну свой половой орган, представляя твои животные черты, сколько испытываю оргазмов с тобой наедине с собой и как потом у меня болят руки, как будто наколол целый грузовик дров. А мне неловко отвечать на твои послания, потому что я приучил тебя всегда прощаться навсегда; я чувствую вину за то, что остался живой, что просыпаюсь каждый день цел и невредимый и от этого ценность любых моих слов каждый раз падает и падает. Твой номер у меня на обоях возле кровати начертан, мама заметила его и теперь всё время напоминает мне, что это – "пакость". Зачем все они, ведь ты роднее мне всех на свете, но меня ещё больше тянет к ним и я понимаю, что это только для того, чтобы мы стали ещё ближе, друг мой. Настолько же, насколько ты стала мне нужнее, они стали мне безразличней. Это ничего, я ждала тебя в подъезде, пока ты выйдешь, я грелась возле батарейки; руки у тебя холодные, а металлические колечки на них ещё холоднее. Если бы каждый день мне встречались такие, как ты... они бы приходили по утрам ко мне на свидание со мной, и каждый бы приносил какой-нибудь грустный фильм о смерти, и жизнь тогда казалась бы такой прекрасной. И ни за что я бы дома не сидела тогда!

Боже, как же хочется донести до тебя всё это, ведь так здорово и необычно, это требует понимания, умоляет и плачет о себе. Но только тогда, когда всё как будто тонет, начинается понимание... А ты, мерзавка, фотографируешь своим пластмассовым китайским фотоаппаратом, похожим на детскую мыльницу, трущобы этого города, которые я невероятно сумел отсканировать у себя дома! и заслать в интернет в раздел "готика" – подвиг, иностранцы восхищаются.

И плачет, и жалуется, что так так обидно. На день рожденья, был один парень, познакомились, так просто, такой приятный, был, а я не могла плёнку заменить в своём фотоаппарате, пьяна как ночь, а он вызвался помочь, какой добрый, был, я бы и сама, конечно, смогла, но как ночь, как ночь, приятный, был. Засветил всё, извинялся долго ходил, а я ничего, ерунда говорю, и только потом поняла, дура, чего лишилась: там, где с бабушкой, и на работе с девчонками придурялись, потом в парке у озера, он не мог всего этого знать, конечно, и как я за рулём с кошкой. Вместо всего этого белые пятна пятна, представляешь? Ах, как же обидно, ведь на память же, па-а-мять, понимаешь? А помнишь на кладбище, белки, такие хорошенькие, шустренькие, ух! Симпатичный такой.

У тебя, наверное, тоже было такое. Приходишь, замерзшая, посреди ночи домой с пьяной, ожившей душой. Хочется с кем-нибудь поговорить, позвонить, что ли, но все давно уже спят, да и некому звонить-то, – вспоминаешь ты. Еле-еле же возвращаешься домой, доползаешь буквально, мама встречает меня будто с войны вернувшегося сына-солдафона. Ты ведь даже не представляешь, что вот всё это я пытаюсь записать на каком-то кусочке бумаги, усердно дыша на не пишущую с мороза ручку и опасаясь, что меня вот-вот вырвет прямо на этот клочок. Еле-еле... Не всегда я в последствие разбираю, что там такое накалякано на пограничную голову. Так что эти несколько предложений – не просто обычные слова, они подкреплены литрами и литрами алкоголя. Обняв под одеялом свои прохладные ягодицы, засыпаешь с невесёлыми мыслями. Какой ужас! Но вопреки всем неудачникам: вы что, такой час ночи в этой части планеты, невоспитанный, мерзкий, никогда больше так поздно так не делайте, её нет. Но, может быть, это хорошо, что тебя нет, с тобой мне было бы ещё хуже. Усмехнёшься вдруг, ни с того, ни с сего, вспомнив слово "паттерн", которое тужился вспоминал ходил цельный день и о чём давно уже как бы забыл.

Во сне приснилась идея основоположить профессию типа мачо, но не сексуального, а интеллектуально-душевного. Буду общаться с людьми, вот как с тобой, без жадности, за деньги. Соберём всех наших, учредим контору. Накупим книг по психологии и разных других, но хитрить не будем. По вечерам вместе будем читать их у камина. Про нас снимут фильм, разбогатеем, уедем куда-нибудь, а?

И ещё, будто мы забрались на какую-то гору на советско-китайской границе, и снег идёт, и ты лежишь подо мной на маленькой фуфайке военного образца, и на мою мокрую задницу падает снег. Мне холодно сверху и горячо внизу, а тебе – наоборот. "Кажется, это напоминает турецкий кофе" – думаю я при этом.

Весело объявляет в свой телефон в варежке, что идёт по улице, что ей хорошо так, что снег идёт, дуралей, а снежинки, как котята, летят и летят в лицо. "Жмурюсь, конечно, чтоб не попало" – так она ни за что не скажет, но скажет так: "чтобы не попали".

Этим похмельным утром сижу и жую гречневую кашу с шоколадом, который маме подарили на работе её благодарные пациенты, за врачевание, за продление жизни. Всё правильно делают только снегоуборочные машины, в кабине которых на засаленной верёвочке болтается маленькая деревянная иконочка Богоматери. А ты русалочкой ходишь по квартире сейчас, свалившись на диван, бубнишь: "Любишь любишь любишь любишь... Я микрощёлка, я макрощёлка... Как таковая, как таковая..."

Одной еврейской семье, приехавшей чёрт знает откуда в наш город (оттуда, где рядом с их домом стоит бельгийско-английский завод по производству жевательных резинок "Dirol" и "Orbit"), записал компашку со сборником классической музыки, рассказывал про нелепую смерть Скрябина, про ссору Рихарда Вагнера с Ницше. Попросили ещё записать что-нибудь из местного, колоритного, для них ведь это экзотика. Ну, у меня одноклассник, с которым всю школу вместе за одной партой просидели работает на башкирском Гостелерадио звукорежиссёром; понятно, что у него есть доступ даже к фондовым записям и прочее, он мне и оцифровал эту музыку, которую хер как иначе достанешь в нашей большой "деревне", да она и никому, пожалуй, не нужна в городе, ибо живёт в сердцах крестьян отдалённых селений, где медведи бродят, где соколы летают в вышине, где горы Уральские. Так вот, избрал я самые душещипательные, наигрустнейшие медленные песни родного края: о смерти матери; о тёплом чае из самовара возле печи; про тракториста, застрелившегося на пилораме; про друзей, не вернувшихся с войны в родную деревню и похоронки; про курочку с цыплятами; про малолетнюю узбечку, украденную во время туркестанской компании; про расстрел ранним утром на краю рва и тропинки; про утонувшего коня; про облака, что улетают как жизни года середь непроходимых лесов нашей маленькой Швейцарии, где колодцы, расточительные одноглазые кузнецы самогонные и телеги скрипучие, утопающие в грязи по улочкам, где кнуты кожаные настоящие, жестокие, как всё здесь; про единственную и последнюю любовь, ибо в таком мире не может быть иной любви.

В эту маленькую папочку с нескольким десятком композиций я вложил всю уральскую мусульманскую душу.

Моясь в ванной, твержу сам себе: "ты дура и ждёшь этого утра, ты дура и ты ждёшь этого утра...", чтобы не забыть записать потом, как помоюсь. Потом вдруг эти слова тайного заклинания начинают действовать и голова тут же заполняется совершенно невероятными мыслями, ассоциациями и прочей белибердой. Я даже перестаю тереть себя мочалкой от неожиданности и замираю под мощной струёй воды. Отмахиваюсь мочалкой от всех этих наваждений и продолжаю снова повторять своё "ты дура и ждёшь утра". Потом, когда после купания (чисто женское слово, хи-хи) сажусь за компьютер, заклинание разворачивается в следующие два сообщения. Ты дура, потому что напросилась в официантки-проводницы в поездах дальнего следования для того, чтобы повидать мир, пообщаться с людьми из далёких-придалёких разных мест, пожить по ночам. И мы с тобой договорились, что ты придёшь ко мне в гости по утру, мы специально условились об этом за неделю, чтобы можно было смаковать родное вожделение и получить полное удовольствие от ожидания захватывающего счастья. И всю эту неделю твои знакомые удивляются почему ты стала такой доброй, весёлой, такой внимательной ко всем и спокойной – что это случилось с тобой? А ты придумываешь себе, что сперва мы посмотрим какой-нибудь дурацко-миленький фильм про любовь, чтобы вместе потешить свою особенность от всех прочих, в зале, потом целый час будем просто целоваться в комнате сестры, потом перейдём на кухню, тяпнем немного отцовской водочки с женьшенем внутри бутылки, похожим на корневище хрена, покурим там, прищуриваясь и подмигивая друг другу, задержимся в коридоре перед зеркалом, будем кривляться, примеряя разные шапки-ушанки и вязаные варежки, которые папа надевает когда идёт в лес кататься на лыжах, будем называть друг друга скотиной. Наконец, мы зайдём в мою комнату, иначе – философский будуар, где, открыв форточку и занавесив окна, сольёмся в неистовой страсти плоти и духа и будем мучить друг друга по очереди и просить, и умолять, время от времени отвлекаясь, чтобы испить воды. Твой мобильный телефон еле слышно запиликает в сумочке, ты подо мной смотришь на меня вопросительно: отвечать или нет? Но тебе, конечно, очень хочется узнать кто звонит. Я добродушно наблюдаю за тобой, сидящей на корточках и говорящей какие-то отрывистые зашифрованные фразы сопернику-абоненту, крутящей вдруг увеличенными удивлённо-сосредоточенными глазами, осматривающей зачем-то мою комнату, переводя взгляд с одного предмета на другой, ротик твой улыбнётся и снова станет приоткрытым серьёзно. Я возвращаюсь в комнату, а её нет. Разве могло такое богатство, такой огромный мир спрятаться за шторкой? Заснув, будем с тобой во сне перетягивать друг у друга моё маленькое одеяло. Потом ты уйдёшь, перепутав и надев мои носки. Я тоже, как и ты, с нетерпением жду этого утра, всё время думаю о тебе, пытаясь представить что я буду делать, если тебя вдруг не станет...

Уже я, сонный с утра, пока жду тебя, решил залезть в ванную согреться и окончательно проснуться для тебя. Отставив дверь душа открытой, чтобы слышать, если ты позвонишь. И тут у меня начинаются слуховые галлюцинации, будто кто-то из иных миров мне что-то хочет сказать. Я выключаю воду – тишина, включаю – снова шёпот...

Когда ты приходишь румяная, обо всём об этом я навсегда забываю. А ну, давай ты встань за дверь, а я буду на тебя смотреть в глазок! Сколько раз твои блудливые реснички задевали этот глазок, сколько любопытных, боязливых и радостных, и сколько сердечных ударов тут было оставлено оставлено. Ах, пойдём скорее в твою комнату, заходи уже, не стой там как идиот.

Что мне в тебе больше всего нравится, так это то, что ты всегда собираешься быстро и не заставляешь себя ждать. И в то же время ты такая терпеливая. останешься ли ты такой через 10 лет? Я тоже не могу спокойно долго сидеть на одном месте, обязательно начинаю вертеться и ёрзать и не понимаю тех людей, которые засыпают, как брёвна.

Вечером, еду ли в автобусе на лекции, сижу ли за партой – руки мои пахнут тобой.

Её заботливый голос по телефону. Вдруг, ни с того, ни с сего, оборвав на полуслове свой монолог, грустно скажет: "Я тоже тебя люблю". Зимой ведь все прячутся по своим норкам и живут каждый по своим адресам. Вот я простыла, только не знаю где... А, оказывается, звёзды перемещаются, да ведь? И ещё, знаешь, не люблю совсем, когда собаки лают не по делу. Мне кажется, я всех подвела под одну черту – боюсь, что посадят в клетку... Сегодня в автобусе малышу показала язык. Зачем ты насыпал мне столько семечек, видишь какая у меня маленькая ладошка. Пока мы тут с тобой беседуем, где-то в Маньчжурии мышь проникает в амбар. Там я общалась с людьми, которые не говорят о деньгах. В пустой утренней квартире, попугай в клетке сидит, жёрдочку в лапках сжал. Дай мне бумажку и какой-никакой карандаш – увековечить бросить небрежно... Почему ты всегда обижаешься, ведь это всего лишь игра.

Почему она через каждое слово говорит "как бы"? Может быть, она сомневается в реальности этого мира, может быть, он представляется ей лишь кажимостью?

Совсем не узнаю твой голос. Допрашиваю о всяких мелочах, о которых можем знать только мы с тобой вдвоём. Ты возмущаешься такому недоверию и тому, что я тебя не признаю, но всё равно отвечаешь подробно.

– Не пьяна ли ты?

– А сам-то?

Аккуратно кладу молодой билетёрше-кондуктору на её руку свою монету; на что она не менее аккуратно отрывает билетик и значительно вручает его мне. Я некоторое время смотрю на этот кусочек тонкой бумаги, подсчитывая в уме: счастливый или нет? Она же, держась за поручень, заинтересованно и выжидающе смотрит на меня. Я слегка морщусь, мол, к сожалению увы, зато повезёт в любви и проч. Проворно начинаю засовывать билет в карман (хотя обычно сам не замечаю, как он оказывается у меня во рту); кондукторша тоже резко отворачивается и уходит на своё подогреваемое место смотреть в окно. Когда я готовлюсь выходить, мне хочется сказать ей что-нибудь примиряющее и я, сильно смутившись, шучу тихо: "У вас в троллейбусе холоднее чем на улице".

Конец уже почти января. Числа не помню, да и к чему они, эти числа?

На рассвете вспоминаю, что у меня совсем нет ведь денег на езду в городе. Пишу на клочке туалетной бумаги, чтобы, мол, поспособствовали, те, кто прочтёт, вешаю её на трельяж, дабы прочли как проснутся. И, конечно, не удерживаюсь от того, чтобы не приписать что-нибудь раздражённое о базисе и надстройке, о буржуазии и интеллектуальном пролетариате, о вещах в себе...

Утром рекламные ходоки подбросили под дверь свои газетки. А я сижу и отделяю друг от друга дольки мандарина, раскладываю их ровно на столе, как боезаряды, чтобы сейчас же запивать их чаем. Внезапно осознаю, что это вовсе не дольки, а яйца гигантского колорадского жука; становится дьявольски противно.

Роюсь в библиотечном каталоге в разделе "Буржуазные теории". В здании библиотеки видны только одни молоденькие девушки. Книги они берут исключительно по экономике и финансам, провинциалки, что ли? Увидев моего Юргена Хабермаса, отойдя, шушукаются.

Звоню другу, бывшему сокурснику по юрфаку, чтобы пригласить его на философские посиделки в университете на нашей кафедре. Несмотря на поздний час, мне говорят, что он всё ещё на работе. Звоню в прокуратуру, там же мне преспокойно буднично сообщают, что он "выехал на труп".

Никак не пойму: люди чаще дерутся за продолжительность или за качество жизни?

В конце концов, разве не к тому стремимся все мы, чтобы самые серьёзные вещи делать с самым весёлым настроением, как бы между прочим, и как будто мы могли бы запросто вообще ничего не делать. Мы слишком серьёзно относимся к жизни, как будто знаем для чего она нам дана. Что если мир создан для хулиганов, творунов и прочих проказников, как парк аттракционов?

Ко мне приходит такая мысль. Что если вся моя жизнь – только подготовка к смерти, что такие как я, в принципе, долго жить не должны и не могут, и что ожидание смерти – довольно приятное занятие. От этой мысли становится как-то легко, приятно. Но это только для тех, кто привык об этом так или иначе задумываться или просто иногда чувствовать. Жить как живут, например, раково-больные, с минуты на минуту ожидающие свою смерть, когда ничего уже нельзя сделать. Будто камень с плеч – ведь, если так, то не нужно ничего делать, беречь здоровье, строить планы на далёкое будущее, хлопотать в этих пошлейших социально-бытовых конкуренциях, в общем, всё то, чего я никогда не любил. Тогда уйдёт прочь пессимизм. Жизнь станет до предела трагична и оттого прекрасна. Какие-то банальные войны покажутся ерундой. И нисколько не жаль непрочитанных книжек вследствие такого отношения. Всегда быть готовым, таская с собой билет в никуда; право, он стоит того, что даёт своему приобретателю. Это называется стоицизмом, когда философия освобождает человека от рабства. Деньги же тратить на глупости, вроде путешествий, играть с жизнью и когда-нибудь доиграться. Часто я думал, что скажу тебе перед смертью, если ты окажешься рядом. Я бы хотел просто смотреть тебе в глаза, но, боюсь, тогда мне будет не до этого – вряд ли я смогу сохранять спокойствие и невозмутимость духа.

Все оставшиеся в живых будут либо наркоманами, либо убийцами, мир будет несносен для нормального житья.

Но зато я знал как пахнут доярки...

Сидел сегодня на диссертационном совете, была защита по онтологии и теории познания. А там заседают ужасно мудрые пожилые профессора. Один из приехавших специально на эту защиту немецких гостей говорит через переводчика о ком-то или чём-то, "изнурившем себя в бытии". На мгновение его взгляд задерживается на мне, и, наверное, он подумал сейчас о своей далёкой Саксонии и о той, оставленной там.

Отворачиваюсь в окно, где на перёкрёстке стоит группа девушек, ждущих зелёного света, чтобы перейти дорогу.

Представляю тебя, наконец-то, будто бы приехавшей ко мне из Германии и что-то мне быстро и воодушевленно рассказывающей, а потом ты лезешь обниматься, смеёшься и смеёшься на меня, потому что я ни черта не понимаю немецкого. Мы с тобой никогда раньше не виделись и не общались. А я, смущаясь бормочу тебе по-русски: "Ну что ты всё смеёшься, ты ведь сама же меня не понимаешь". После чего, немного отстранившись, ты как-то странно смотришь на меня некоторое время, будто пытаясь что-то вспомнить, а потом снова заливаешься смехом и уже лезешь ко мне целоваться.

Или, может быть, наоборот, ты – обыкновенная проститутка, а я иногородний гость.

В какой-то момент мне так сильно захотелось вскочить на стол, топтать бумаги, пинать бутылки с минеральной водой, и когда я опомнился, то облегчённо обнаружил что этого не произошло на самом деле и, конечно же, ещё больше смутился.

Наша методистка сидит в другом углу аудитории. От скуки смотрим друг на друга. Как только она моргнёт – тут же и я. По началу, она думает, что так получается случайно и, сев поудобнее, продолжает пристально смотреть на меня. Мы начинаем моргать уже почти одновременно. Она, кажется, начинает слабо улыбаться – догадывается, что это я так с ней играю, но хочет всё-таки проверить, чтобы знать наверняка. Вот, смотрит смотрит, а потом специально, и уж, по-моему, больно нарочито, моргает, то есть быстро закрывает и открывает глаза. А я вслед за ней и нет. Она недоумевает, и теперь уже я начинаю улыбаться. Чувствую, как ей сильно хочется мне что-то сказать, но идёт ужасно важное заседание...

А-а! Самое главная новость: я же посеял свой драгоценный блокнотик! Как же стыдно, если кто найдёт и прочитает (прикусывая нижнюю губу), ну и жалко тоже, конечно.

Я сегодня что-то много улыбаюсь неуверенно, именно неуверенно так.

В последнее время начал возвращаться к своим философским экзерсисам, теперь они снова, как и прежде, не кажутся мне мальчишеским бредом. Я часто забрасывал свои тексты, так как после их написания они казались мне очень сложными и запутанными, совсем не моими, а какого-то высоколобого умника. Радуюсь необычным мыслям, удивительным сравнениям. Если бы только вы знали при каких нелепых обстоятельствах они приходят мне в голову и что послужило тому причиной. Судорожно настучав 2 страницы тезисов, которые выкристаллизировались из размышлений в последние месяцы, подхожу к окну. Там солнце во всю светит, люди с сумками по улицам идут и так хорошо. Оттого, что есть у меня радость творчества и ещё какая, оттого, что ещё живу и, пожалуй, долго ещё буду. Что я необычный человек, что я расскажу многим пытливым студентам кучу интересных вещей. Что впереди столько непрочитанных книг, как я буду критиковать Канта с Гегелем, как мне будет хорошо в моём затворническом одиночестве. Стою у окна и плачу, судорожно повторяя про себя "хорошо, как хорошо..."

Скажи, что сегодня необычный день, правда ведь? Всё как будто во сне или кино.

Хожу по квартире как идиот неприкаянный и не знаю чем заняться. Когда сестра, полная покупок, заходит домой, я выхватываю у неё пакеты, тащу их на кухню и начинаю выгружать. При этом каждую вещь беру в руку, высоко поднимаю и торжественно комментирую: Сок! Кефир! Хлеб! Кетчуп! Маслицо!

Убежал из дома, чтобы не мыть посуду. Пили вино "Шёпот царицы". Подарила разорванную, а потом снова склеенную, таким образом, постмодернистскую открытку, с мишками, милую. Если я буду писать последнюю записку, то только тебе. А я в подарках больше всего не люблю то, что их нужно искать, выбирать, покупать... Это как раз тот случай, где трогательнейшее так тесно увязано с пошлейшим. Например, прийти в гости, напокупать всякой вкуснятины. А зачем ты это взял, ты что?!. Ты посмотри какие тут консерванты, красители, и то ещё не все, наверное, написаны. Фольга же в этой жидкости плавится! Я понимаю, конечно, что сам ты воду из под крана пьёшь, но... А это что? Ох, ну зачем же... Да я не знал, честное слово, ну давай выкинем, я ведь не разбираюсь в этом, я прям сейчас...

Она нехотя толкает пальцем пачку сигарет на столе. "Курение вредит вашему здоровью" – неслышно читают её губы.

Читала говоришь малышу сказки разными голосами, задавала странные вопросы: живой ли, а зачем живёшь и т.д. На Кая похож из мультфильма "Снежная королева". Сон снился, будто ты как всегда сидишь в своей душной комнате, что-то делаешь за своим компьютером, а я подхожу сзади и кладу свои руки тебе на плечи, от чего ты резко вздрагиваешь, но когда понимаешь, что это я, успокаиваешься и глубоко вздыхаешь...

Никто не знает, что пепельница, полная вчерашних выкуренных мыслей, пахнет проросшим картофелем, начинающим гнить.

Мне нравится когда ты заводишь разговор о чём-нибудь нестерпимо грустном. Мы с тобой не по годам презираем старших обывателей. Какая мне судьба? Приходить в перерывах между лекциями в университетский туалет и задумчиво смотреть на унитаз. Я издохну, а из тебя получится великолепная старушка, что, шаркая ногами, выходит по утрам покормить голубей в староветхом своём шушуне. А пока мы накупили много алкоголи, забурились в подъезд попаршивей, где я, с сигаретой в одной руке, а другую засунув в штаны и схватив там свои яйца, расхаживаю по окуркам и плевкам и доверительным тоном изрекаю невесёлые максимы, а ты, не в силах сдерживать смешки, в точности повторяешь сзади меня все мои эволюции. "А можешь повторить урчание в моём животе" – резко обернувшись, ухмылясь я? "Да, я вообще хочу быть похожей на тебя". Потом, на прощание, ты нагло и безапелляционно расстёгиваешь мою шубу, откидываешь толстый шарф, и, зарывшись, шумно вдыхаешь там моё тепло и неизвестно что бубнишь, всё крепче и крепче прижимаясь ко мне. "И-и, касатка!" – нежно похлопываю я тебя по спине.

Иностранная песня, красивая. А ты не ищи перевода слов, не нужно их знать. Мы сами придумаем им смысл, свой.

Шея твоя пахнет пиларамой, то есть опилками, и что за новое у тебя слово "пессимяга"?

С ней, раздевшись и прижимаясь к её юной груди, чувствую себя как на приёме у хирурга или уролога конвеерно-безразличного, когда тебя тоже просят раздеться, и пока осматривают твои половые органы, ты непременно чувствуешь какую-то непонятную вину и, покрываясь гусиной кожей, дрожишь от холода: носки внутрь, пятки – врозь...

Мне так нравится смотреть репортажи с мест "трагедий": на эти растерянные лица извлечённых из под завала казино или супермаркета, где провалилась крыша; толстяк, у которого угнали самый дорогой в его городе автомобиль и проч. в таком пролетарском духе. Единственная достойная новость, которую я когда-либо слышал от людей заключалась в том, что через пару лет, в такой-то день и в такой-то час, планета Земля столкнётся с неким гигантским астероидом, что и будет являться концом света. Кстати, видел сегодня на улице обычного парня в шляпе Наполеона, серьёзно. :–/

И что же я делаю. Сижу вяло за компутером и невнимательно рассматриваю анкеты уфимских девушек, залезевши в одну из многочисленных виртуальных служб знакомств. Пишу им всякую дребедень, по возможности – обидную. Бесконечное количество девушек, с нетерпением ждущих писем от приятных незнакомцев, вроде меня. Экстравагантность только приветствуется!

Как обычно еду себе в автобусе, сижу у окошка. Кто-то протяжно и уныло во мне поёт: "Мин hине шулай hагындым, hизаhен микан шуны..." (Я так сильно соскучился по тебе, чувствуешь ли ты это?.. – с башкирск.) Вдруг, вижу: ты, идёшь преспокойно по тротуару. Задумчива, но глаза у тебя радостные. Ты смотришь себе под ноги, где тает снег (ведь сегодня такая замечательная погода, что хочется останавливать из-за этого прохожих). Я тоже спокойно смотрю на тебя, не видящую мою идиотскую рожу в окне в нескольких метрах от тебя притормозившего на светофоре автобуса. Я даже не пытаюсь как-то подать тебе сигнала, что эй, посмотри, вот он я, тут; тот, о котором может быть, ты и думаешь сейчас. Не стучусь монетками в стекло, не лезу отодвигать оттаявшую створку окна, не прошу водителя осуществить экстренное открывание дверей, так как на кону стоит – не больше не меньше – жизнь и смерть! не прошу хотя бы попибикать тебе. Я сижу совсем недвижим, ехидный злодей. Мой автобус начинает набирать скорость и обгонять тебя, плетущуюся. О боже! Только не смей сейчас поднимать гордо голову и смотреть в мою сторону! Иначе... какая растерянная ты станешь, что так сильно захочется пожалеть пожалеть тебя, как остановятся твои ботиночки на самом мокром месте. Уф, не заметила. Я довольно улыбаюсь в окошко, вот и Монумент Дружбы между башкирским и русским народами. Лёд на реке ещё не тронулся, он так ослепительно блестит, что все пассажиры отворачиваются в противоположную сторону.

Видимо, просто окошко открыл покурить в машине, видимо, просто дождь со снегом... Сижу с соплями и тяжёлой головой. Издеваюсь над своим крохотным носовым платочком: то смачно высмаркиваясь в него, тут же суша на батарейке, то снова увлажняю. С каждым разом кусочек ткани становится всё жёстче, пока, наконец, не начинает хрустеть и осыпаться пыльцой, наподобие прозрачных крылышек насекомых или шелухой от высушенных тыквенных семечек. Тогда я кладу платок под включенную лампу, надеваю свою шапочку-пидорку и выхожу на улицу, набрав воздуха, захожу в аптеку. Вижу витрины с разными флакончиками и коробочками, жаль что я не могу сейчас чувствовать лекарственный запах. В аптеке никого нет, я делаю вид знающего, вчитывающегося в названия баночек; аптекарша, в свою очередь, тоже делает вид, что ей всё равно кто там ходит, держа руки за спиной. Остановившись взглядом на каких-то жгутах и трубках, неожиданно для себя вспоминаю как в детстве мама брала меня на свои ночные дежурства в больнице. Помню, как гулял один по пустынным коридорам, заходил в тёмные кабинеты, трогал устрашающее гинекологическое кресло. Наконец, подхожу к окошку продавца, где молодая аптекарша поднимает на меня глаза. Я долго смотрю на неё, она тоже ничего не говорит, но не выдерживает и, отвернувшись, расплывается в улыбке на весь рот. Она, наверное, подумала, что мне нужны презервативы или ещё что-нибудь в этом же интимном роде и что я стесняюсь спросить у неё. Но я спрашиваю "что-нибудь для носа". Она, нисколько не растерявшись, начинает так и сыпать мудрёными длинными названиями препаратов. В конце концов, я выбираю капли отечественного производства в самой неприглядной упаковке.

Ночью лежу и потею, то холодно мне, то жарко; ворочаюсь, заснуть не могу. Пальцам на ногах сразу становится холодно, если начинаешь что-нибудь читать, а перестанешь – согреваются. В темноте лезут ко мне видения из прошлого, какие-то сцены, лица. Вижу, например, себя как бы со стороны, занимающимся сексом, не важно с кем. Голая моя задница так и ходит туда-сюда ходуном старательно. Я пытаюсь как-то всё это обобщить, синтезировать в самое главное, но вижу только себя, уставшего с утра топтать свежевспаханную землю вслед за железным плугом, в который запряжена старая лошадь, что борозды картофельной не портит, но и глубоко не пашет. Пересыпаю из ладони в ладонь чёрные поспелые семена лебеды, сдуваю шелуху.

С каким отношением я просматриваю все эти нескончаемые короткометражные фильмы? Только не с умилением или грустной радостью, без удовлетворения, но с каким-то смутным беспокойством. Сколько ещё в жизни я вылью пережитого. Например, Бродский лежит не прочтён до конца и в других городах тоже есть философствующая молодёжь. Возможно ли всем людям, каждому жить, не мешая друг другу, не завися ни от кого?

Но что же делать, как же утешиться. Я подтягиваю свою подушку под себя, бессознательно стискиваю её крепко и целую, почти что по привычке. Не открывая рта, издаю какие-то трогательные звуки, похожие на мяуканье котёнка, сопение медвежонка и ещё чего-то от ежей. Смутно осознаю, что просто так поцелуев не бывает и начинаю перебирать в памяти лица людей, девушек, кто бы мог быть вместо подушки. И когда встают самые достойные, то есть те, которые и должны быть, ибо больше и некому, я отворачиваюсь к стенке в жалком бессилии. Никто не подходит. Это кризис. Мне определённо нужно сходить к психиатру, вот только бы я знал где их можно найти в этом странном городе. Отныне, молодой человек или юная девушка с закрытыми глазами, лежащие в обнимку с подушкой, пусть будут символом. Но символом чего?

А ведь завтра у меня студенты. Боже мой, если бы они только знали, видели меня сейчас. Ведь я так строг с ними в строгом своём костюме, бездельниками и лентяями. Суровый молодой преподаватель, всегда внимательно слушающий докладчиков и задающий странные вопросы, никак не вяжущиеся с его образом. Меня они страшно уважают, по всей видимости, потому что не понимают. Девицы же в моих группах энергичные и неустанные, вертихвостки и хохотушки на переменах. Прилежные и юморные. И ни одной с грустью в глазах.

Но чёрт, чем это я тут занимаюсь посреди ночи, сидя на стуле на корточках в трусах перед компьютером. Тем же, чем все эти отвратительные пошляки: суметь заговорить и тронуть, задеть за места, растрогать. Разве получше занятия нет, не нашёл себе? Беспонтовые выебоны.

Как, совсем никто не готов что ли? Так-с, раз так – достали все листочки, будем писать сочинение. Медленно вывожу скрипучим мелом на доске тему: “В чём смысл жизни?” Писать можно всё, что хотите и не переживайте, никто кроме меня эти тексты не увидит. Лирические отступления допускаются...

Только один раз бывает такое в жизни. Сидишь на неторопливой лекции, не хотел приходить, но хорошо что пришёл. Полусонные лица, время – после обеда. Весна. Она жмурится, будто бы пытаясь уклониться от лучей солнца, бьющих ей прямо в лицо, но всё равно позволяет ласкать себя. Я так удачно сел, что мне видно всё в этом преломлении: как переливается и блестит золотистая шёрстка на её щеках, носу и шее, какие ложатся тени от ресниц. Красивейшая интимность между звездой и человеком. Мне даже начинает казаться, будто я слышу, как она медленно и глубоко дышит. Открытый белый лоб. Профессор сказал что-то смешное и пикантное, аудитория оживилась и она тоже, слегка наклонив голову от смущения, улыбается, не открывая глаз. Вот она слегка облизывает губы, которые тут же начинают блестеть. Руки сложила на груди, нежится в лучах. И, ах, что за прелесть! она – левша, господи, как мило. Вдруг она замечает какую-то букашку, торопливо ползущую по парте, глаза у неё по-детски загораются. Она осторожно и незаметно протягивает свою белую ладошку, чтобы насекомое забралось на неё, но букашка, при виде пальчиков, резко замирает. Девушка тоже сразу же смутилась и поспешила извиняюще убрать руку с края парты, как-то вся собралась, покраснела, повела плечами, будто уличённая в чём-то постыдном. У неё – туфельки-лодочки. Хочется почесать ноготком. Быстрей бы. А, может быть, и нет. Говорил. Потом. Принципы. И как только не надоест. Хватит ли? Глупости всё это, конечно. Ничего не решает...

Такое бывает только раз...

Мама ездила в город Санкт-Петербург на какую-то педиатрическую конференцию. На одной из станций метро увидела, как продавали трёх медных обезьян. И показывала в каких позах они там сидели: одна плачет (и всплеснула руками), другая – хохочет (заулыбалась), третья – просто так... (неопределённо)

В нашем доме завелись настоящие мыши. Леська выдвигает теорию о том, будто бы они были завезены внутри кабачков и тыкв, которые папа привёз из деревни в мешке и свалил на балконе. Папа называет грызунов сволочами. Я объясняю ему, что сволочи это дружинники князи Владимира, которые сволакивали киевлян креститься в Днепр. Мама один за другим покупает препараты, где пишут о павших животных, которых после нужно закапывать на пустырях на глубину не менее чем 50 сантиметров, тогда как ни одной умершей особи мы не можем найти. В местах их присутствия отчётливо пахнет очень давно нестираными носками. Когда заходишь ночью в туалет, мышата выбегают оттуда гурьбой. Когда задумчиво потягиваешь остывший чай на кухне, смотрят на тебя внимательно, поводят усиками. На прогулку ходят семьёй: мать-мышь и три маленьких мышонка. Ничего не боятся, молодцы! Их дыру в косяке балконной двери мы с папой пробовали заделывать и пробкой из под молдавского вина, и старыми колготками, и даже яблочными огрызками. Но ничего не помогает, всё равно всё сгрызают и выталкивают, черти.

Сидим аспиранты на английском, всё перевели и не знаем чем ещё заняться. Я тереблю невесть откуда взявшуюся канцелярскую скрепку и обращаюсь к своей соседке, внимательно следящей за моими пальцами: "А за 12 тысяч рублей проглотила бы её?" Она, посерьёзнев, берёт у меня тёплую скрепку, приблизив, внимательно смотрит на неё, аккуратно ноготком загибает конец проволоки и поясняет: чтобы не зацепилась, и смотрит мне на грудь. Вздохнув, прячет скрепку в мой учебник, захлопывает его и, доверительно приблизив своё лицо к моему, поясняет: на память.

А потом, с ужасно независимым видом поехала не домой, а в промтовары покупать лампочку, чтобы заменить на перегоревшую вчера, причём выбрала какую-то польскую, непрозрачную и дорогую.

В последнее время мне сняться какие-то страшные сны. Именно тот момент, который мучительно бесконечно длится, как будто всё время прокручивают один и тот же эпизод киноплёнки, тогда как в жизни это состояние можно перетерпеть, подождать и через некоторое время всё проходит. Боль в жизни не бесконечна, она лечится временем. Снится, будто я ночью свалился с какого-то этажа в снег, где никто не ходит, и вот я лежу и умираю в этом ужасном сугробе и не кричу, не зову на помощь, потому что не могу перебороть свой стыд, и так долго тянется страдание. Или будто я зачем-то забрался на высоченный столб, а сил спуститься или удержаться на нём у меня уже нет; или заплыл в море. Потом я в каком-то тёмном помещении, где меня жестоко пытают и не дают умереть; и когда они уходят на обед, оставив на время меня одного, я лихорадочно начинаю перегрызать себе вены на руке, чтобы больше не мучиться. Дерёмся с кем-то, таким же отчаянным, на ножах, руки все уже изрезаны, оба истекаем кровью, но всё равно продолжаем колоть и колоть друг друга. Но если мне удаётся каким-то усилием отогнать один ужас, за ним приходит другой. И вот я уже вонючий бомж, всё время кашляющий, нигде не могу согреться, и все люди не замечают меня, будто меня совсем нет. У меня на теле по всюду язвы, которые никогда не заживают.

Сегодня в 9 утра была назначена мне встреча проректором по учебной работе. Но я всю ночь сканировал собрание сочинений Лейбница 1982-го года издания и переставлял будильник раз пять на пять минут попозже, чтобы ещё хоть чуть-чуть поспать, ведь эти пять минут тогда длятся, как целая жизнь. Но вот, еле-еле, с великим превозмоганием я всё-таки бреду по туалетным делам, натягиваю на себя вещи и зловонные, неделю нестираные носки. В непроснувшейся ещё до конца голове продолжают выкрикивать, проносясь, обрывки каких-то неизвестных стихов, цитаты из каких-то никогда не читаных книг, куски неслышанных разговоров.

Смотрю на часы, время: 10 рублей 20 копеек. – Деньги на проезд! Ох, блять. По карманам можно и не шарить – их там однозначно быть не может. По отцовским костюмам и плащам в шифанере тоже – я там давно уже всё что можно было вычистил. Я стою, некоторое время вслушиваясь в гудение опускающегося в шахте лифта, и вдруг меня охватывает такая необъяснимая радость, что я расплываюсь в счастливой улыбке и наполняюсь до края какой-то редкой добротой. Но это не то, будто я послал всех проректоров и иже с ними, это нечто другое, не злобное. Решительно снова открываю стальную дверь, быстро раздеваюсь и юркаю в ещё не остывшую постель. Через минуту засыпаю, как самый в самом деле счастливый в это утро на земле человек.

Вчера заполночь сижу читаю "Воспоминания о Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе" современников издательства Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Вдруг – телефонный звонок и молодой женский голос заговорщицки сообщает оттуда, что звонят мне, не много ни мало, как из туалета одного из черниковских подвальных баров, где чувствуешь себя точно как в бомбоубежище, и что тебя там за столиками середь бутылок и переполненных пепельниц окружают одни дебилы, и ещё, что ты сегодня уволилась с работы и поэтому у тебя куча денег, и что тебе всё нипочём и, может быть, ты прямо сейчас прыгнешь в какое-нибудь волшебное такси с шашечками и примчишься в мой дворик посидеть на скамейке под окном со мной или без меня. Ты ещё не успеваешь, запыхавшаяся, проговорить всего этого, как в трубке появляется какое-то шипение и автоинформатор уведомляет, что связь с абонентом потеряна. Я недоумённо и очень медленно кладу трубку на место, поднимаю взгляд на стену, где висит карта города, слежу путь от моего дома к северу по Проспекту Октября до твоей Первомайской улицы. При этом всё ещё продолжая думать о русских социал-демократах, навещавших Маркса на его квартире в Лондоне. Глубоко вздыхаю, хмурюсь: что это такое только что было? Тут я опять резко вздрагиваю от следующего звонка: ты ещё быстрее тараторишь в трубку, то ли спрашивая разрешения, то ли просто заявляя, что вот ты уже едешь ко мне очень-очень, ладно? хоть как, по любому, да ведь? ну ладно (смеясь).

Тогда я покорно натягиваю штаны, свитерок и крадусь по квартире в зал, там встаю возле окна, прислонившись лбом к холодному стеклу и смотрю на дорогу. Любой сильный человек когда-нибудь бывает беспомощен и жалок; такой и я сейчас, со мной можно сделать что угодно. Таким ребёнком я стою и ласкаю пальчиками стебли помидорной рассады, потом подношу пальцы к лицу и нюхаю их, часто моргаю.

Выхожу к тебе, где ты уже сидишь на той самой скамейке, схватив как хомячиха свою сумочку и вертишь головою по сторонам. Увидев меня, ты вскакиваешь как угорелая и мчишься ко мне, но я сгибаюсь в три погибели и упреждаю тебя приложенным к губам помидорным пальчиком знаком "т-сс", и показываю наверх, мол, мамаша следит за нами. Твои глаза начинают сверкать ещё сильнее и ты тоже как бы припадаешь к земле, но всё равно продолжая хищнически красться в мою сторону.

После всех жеманств и кривляний мы усаживаемся на всё ту же скамейку и я начинаю выпрашивать у тебя покурить твои тончайшие, белоснежные ментоловые сигареты. Потом мы обнаруживаем, что скамейка крашеная и наши задницы прилипли. Нисколько не расстроившись, а даже напротив, возвеселившись, бредём куда-нибудь в сторону пивного ларька, где стоит распахнутый весь мусорской бобик. Вспоминаю, как на этом же самом месте, приехав с поезда поздней ночью с военных сборов, я сидел и пил задумчивое пиво, и меня чуть не скрутили менты за то, что карманы мои были набиты настоящими боевыми патронами от пистолета Макарова, автомата и пулемёта Калашникова, а также запалами от ручных гранат.

Долго разглагольствуем под ёлкой о методах дошкольного воспитания и, замёрзнув и спрятав недопитые бутылки в мой саквояж, торопимся в какой-нибудь подъезд. По пути туда я всё никак не могу понять, почему у меня одна штанина влажная; может, там где-нибудь кровь идёт, а я просто не чувствую боли от раны? Ты предлагаешь меня раздеть, но я не соглашаюсь и продолжаю ощупывать и обнюхивать свою мокрую ногу, как самец-хомяк. Ах, блять! Это же пиво из сумки вытекает прямо на меня! А там же вещи! И давай быстро вытряхивать всё содержимое. Документы: читательские билеты национальной библиотеки им. А. Валиди, Башосуниверситета, Центральной городской библиотеки; Паспорт с квитанциями и извещениями о ценных бандеролях и почтовых переводах, удостоверение аспиранта, трудовая книжка; мой новый блокнотик, пытаюсь перевернуть его страницы, а с них буквы, слова, мысли стекают на мои руки и радостно капают на бетон; адресная записная книжка стала раза в три толще; две дискеты, лазерные компакт-диски, маленькие и большие – все блестят от влаги; сборник стихотворений Иосифа Бродского – о, какое кощунство! лекции по философии учителя Лу (проф. Лукьянова А.В.); красочные объявления в папке о молодёжном философском клубе; журнал посещений и оценок студентов второго курса специальности "прикладная математика"; расчёска, ключи, банковская пластиковая карта для снятия стипендии по ночам в городских банкомётах, карты игральные, атласные. И всё это в липкой, противной жёлтой жидкости, какой ужас!

Я зажимаю тебя к дверям лифта и начинаю мацать, потом, вдруг ещё больше озлившись, резкими бесцеремонными движениями расстёгиваю твои курточку и штанишки, разворачиваю тебя лицом к стене, нагибаю и вгоняю, вгоняю... ты стонешь, руки твои все в побелке от стены. Я кончаю в щель дверей лифта прямо в шахту, но что это? с рук моих стекает кровь и член весь в крови – у тебя месячные, а ты не сказала мне об этом. Вот дерьмо-то, а. Какая-то грязная сегодня ночь.

Я провожаю тебя до дороги, ты сама садишься в какую-то сплошь затонированную и блестящую разноцветными лампочками, как новогодняя ёлка, тачку, что я успеваю только запомнить государственный номер.

Целая орава каких-то кочующих бездомных собак. "Ребята! (восторженно) Ну, как дела! как жизнь? Хуёво, наверное, как всегда, да? Притянешь к себе на корточках нескольких, псиной пахнет. Хвостами машут усердно, дураки. Ребята вроде бы чего-то ищут, а как будто бы и нет.

Когда, поставив рядом с собой бутылку минеральной воды, я уже падаю в пьяное забытьё, снова ты, весёлая, звонишь мне чёрт знает откуда. Я, не открывая глаз, слушаю твои признания о том, что ты счастлива счастлива как никогда и что а жизнь такое, а новогодний шофёр приставал ко мне и я испугалась, никогда ещё не смешивала алкоголь со страхом. Ватный, я глажу провод от телефонной трубки и так мне приятно от этого. Думаю: когда, в самом деле, я ещё смогу всё это ощущать, если меня не станет, если всё это уйдёт куда-то... Вот, лежу мастурбирую, сильно думаю о тебе, веришь ли, плачу и смеюсь.

На утро моя комната превращается в некое подобие дедушкиного гаража: баночки-скляночки с синтетическими растворителями, толуолом и формальдегидом, жидкостями для снятия лака для ногтей без ацетона французской фирмы AVON; щёточками и тряпочками, даже мочалками. Вся моя семья достают меня каждый со своими советами о том как лучше тереть. Мама суёт мне медицинский шприц, чтобы я набрал туда бензина и прыскал на джинсы, сестра уверяет, что даст в долг на покупку новых штанов и даже сходит со мной выбирать. Папа норовит зайти к соседу-сантехнику ещё чёрт знает за чем.

И спрашивается: зачем ты всё это барахло на ночь глядя с собой попёр?

Уже я стою в очереди за мороженым, женщины начинают брезгливо морщится, трогать свои носы и подозрительно вглядываться в соседей; я же, делая вид, что разглядываю пивные бутылки на витрине, не в силах сдержать счастливой улыбки.

Какие только нашла в доме... таблетки. Ха-ха-ха, как всё смешно, боже мой. Ты был прав, ты был прав...

Карету скорой медпомощи всю трясёт от быстрой езды по Проспекту, и в то время, как ты, ухватив мою руку, твердишь и твердишь "прости я не хотела частная жизнь прости частная". Я смотрю в окно на горящие рекламные вывески, видеть тебя я не хочу.

"Бил меня, пальцы под рёбра совал, а они все чужие... всё, что нашла... у меня ведь больше никого... я не хочу, не хочу..." Ты начинаешь метаться на носилках и мне приходится схватить твою голову. Всё будет хорошо, тихо, тихо, всё будет хорошо...

Ебанашка.

В какой-то совершенно идиотской ночнужке тебя укатывают по больничному коридору, где ты всё ещё продолжаешь глухо хныкать, и всё это, знаешь, точно как в кино. Мне не верится, что всё это происходит.

И мудрые уставшие врачи: "В 3 часа ночи кто ж мировые проблемы решает. У меня у самой такая же дочь".

Джинсы голубые, кофта вязаная с железными пуговицами; футболка тёмно-синевая с красными рукавами; ботинки кожаные, чёрные; тапочки тряпочные, серые. Распишитесь тут.

Слышу твой голос: "А у меня она ХБ-шная, поэтому мне не холодно". Щепоткой, как струну оттянешь на предплечье, ощутишь взгляд одобрящий добродушный.

Госпитализация в реанимационно-токсикологическое отделение, посетители не пропускаются, с часу до двух можно принести минеральной воды, зубную щётку.

И впечатляться не надо, молодой человек. Теперь вы видите, теперь вы убедились...

Завтра под капельницу, потом с ней психолог поговорит, может в психиатрическую придётся ложить – попытка суицида, вы сами понимаете. А сама на психологии учится, карьеру...

Что за дежурство сегодня.

Стоим с молодым милиционером курим в ночь на больничном крыльце.

"Таблеток что ли накидалась? Таких часто сюда по ночам привозят..."

Я стою на безлюдной ночной улице и разглядываю твой паспорт под столбовым фонарём: гражданка Российской Федерации – просто Гульназка, пол – женский, дата рождения такая-то; внимательно вглядываюсь в твою фотографию и, крепко зажмурившись, несдержанно хохочу...

Что-то я всё время вскакиваю и хожу бесцельно по квартире, перебираю каналы по ТВ. За этот день, наверное, уже раз 50 открывал и закрывал холодильник, убеждаясь каждый раз, что там всё равно ничего нет. Пишу эти строчки и ухмыляюсь; с улицы слышен шум проезжающих авто.

Сестра подсаживается ко мне, пьющим чай, задумчивая, и, не смотря на меня, доверчиво начинает: "А знаешь..." Потом замолкает примерно на пол-минуты. Я продолжаю потягивать чай из своего жбана в полном молчании, только приподняв на неё глаза. Но она вся в себе: "Что знаю?" – шепчет тихо. Ах, – вздыхает, вертя в пальцах чайную ложечку. "Ну, бывают же такие вот... – и смотрит на меня уж совсем жалостливо. "А что?" – стараясь скрыть любопытство, спрашиваю я её. Она, сделав неопределённый жест рукой, продолжает: "Ну, может быть видел когда-нибудь... такие маленькие, как у школьников... рюкзачки... (пробует слабо улыбнуться) Так хочу такой вот, представляешь себе? Ах..." Уже через секунду я расплываюсь в несдерживаемой, безобразнейшей по своей циничности улыбке, на что сестра, смутившись и потупившись, начинает поправлять халатик на груди. Тебе там в морозилке мороженое осталось – обижается она. – Я бы к нему свою Зайку (её любимая мягкая игрушка) подвесила, пришивать не стала бы, как некоторые делают.

В самом деле, когда хочется поесть чего-нибудь вкусненького, идёшь в супермаркет и покупаешь. консервированные тушёнка говяжья или паштет, рыба в томате (калининградская); масло икорное лососевое. Колбаски или сосиски молочные, сыр голландский. Салаты на вес, маринованные огурцы венгерские или польские; замороженные пельмени ручной лепки или вареники, котлеты. Потом бананы, лук репчатый к отваренной фасоли. Шарообразные печенье-орешки, а внутри у них сваренное сгущенное молоко.

Под дряхлой машиной-развалюхой котёночек притаился.

Творог хитреет, становится сыром.

Наш дом построен специально для ветеранов ВОВ. Всюду эти старушки, на всех скамейках сидят целыми сутками, ничего не делают. Обсуждают прошло ли 40 дней со дня смерти того то и того то и на сколько копеек подорожал хлеб. Есть ещё в нашем подъезде одна старая карга, лицо у неё ужасно злое, ни с кем она не разговаривает и будто ненавидит всех людей; её я вижу каждый год и думаю, что она не умирает.

У нас в семье давно уже завелась такая традиция всех пугать. Когда человек, ничего не подозревая, пробравшись на кухню и залезевши, скажем, в холодильник, что-то там ковыряется, нужно спокойно подойти к нему рядом и весело прокричать что-то вроде "Ага!" или "Попался!". После такого уличения человек иногда даже приседает на пол от чувства вины и неожиданности.

Крадусь ночью по квартире с банкой горячего чая в одной руке и кусками хлеба, намазанного паштетом, в другой. Хорошо так крадусь, не спеша, штатно. Но все-таки натыкаюсь в впотьмах на что-то и всё валится у меня из рук. Неожиданно для себя и для штатной ночи я разражаюсь неслыханной бранью...

Пока никого не было в деревне, соседские крестьяне по просьбе отца свезли в наш огород 20 возов свежего навоза с колхозной конюшни, что стоит на задах, за что получили литра два городской водки. Разбросанный по полю, через некоторое время, навоз дал обильный всход овса, семена которого, видимо, не переварились в желудке лошадей. И вот, бедный Ихтик, притащив из бани миниатюрненькую скамеечку, сидит потный в зарослях сорняка, полит и полит. Солнышко припекает мечтательного философа, который обдумывает своё недавнее решение быть предельно спокойным и уравновешенным, ко всему относится с каким-никаким юмором. Когда-то в детстве он любил наблюдать животных за едой, как они аппетитно жуют траву. Руки, уже наловчившиеся рвать сорняк, напоминают ему об этом, а звук вырываемых из земли корней – пережёвывание. Щелчками сбивает он колорадских жуков с листьев картошки, а листочки со стройными рядами яиц, отойдя в сторонку, ехидно подставляет печься под палящими лучами.

Попив чаю, прячется в автомобиль, где коварно читает сталиниста А.С. Макаренко, причём, всё время поглядывает в зеркало заднего обзора на то, что творится на улице и кто там проходит. Давно я не читал бумажных книг, всё с компьютером сижу, робот мне читает тексты своим синтезированным голосом.

Вечером залезаю на крышу дома, чтобы позвонить по сотовому телефону в Уфу, на это сбегается поглазеть вся местная малышня-шантрапа.

В грустный вечер ящик передаёт криминальную хронику. Двое немолодых китайцев и ещё одна гражданка КНР приехали в Москву на автобусе, спрятавшись там под тюками. Корреспондент, еле сдерживая смех, спрашивал у них о цели их визита в столицу России и удобно ли им было ехать.

Ну и рожа у тебя, когда, перескакивая с канала на канал, ты уже хотел было выключить телевизор, но попал на передачу про животный мир Мадагаскара. Крупным планом на меня с экрана не моргая смотрит маленький лемур. От растерянности я даже приоткрываю рот, не в силах оторвать взгляда. Не знаю сколько продолжалось это оцепенение, а только было это чем-то необыкновенным. Потом это существо, сидевшее, оказывается, на баобабе, куда-то упрыгало. Засыпая поздно ночью, я, то ли думаю, то ли плачу только одно: "Лемур с острова призраков. Лемур..."

Пьяным в хлам осторожно сесть на детские качельки, запрокинуть голову на звёзды, думать о том, что все спят, один я, долбоёб, тут сижу и на качелях скриплю. Мечта о приборе, который бы определял в каком же из окон этих серых домов есть такая же как я девушка-дурашка, что не прочь встретить рассвет за игрой в дурака на раздевание.

Так никто не делает. Ранним утром ждёшь безразлично автобус и ни с того ни с сего вдруг заулыбаешься и не знаешь куда спрятать своё лицо от сонных людей безразличных.

В середине ночи сидел в странной комнате, белой-пребелой от света, как в операционной. Это зал для игры в пинг-понг. Я глазами слежу за шариком: туда-сюда, прыг-прыг, тук-тук.

Ночью тихо в лесу, только жёлуди иногда падают, ударяясь об листья.

Сегодня на пляже одна девушка читала книжку, я присел рядом на камешки, попросил почитать и мне, вслух, на что она с радостью... Всё было как-то безразлично. Закрыл на солнце глаза и всё там было про нас с тобой. "Не знаю когда ты прочтёшь мои письма, но я всё равно пишу их тебе, вскарабкавшись на свой скрипучий стул".

Что же, в каком-то богом забытом летнем детском лагере лежу ночью в сверчках на сыром и вонючем матраце, дрочу, запыхаясь, на бедных детдомовских детей.

А ты сейчас, где-то, не спишь в этот час, озабоченно-нахмурившись сосёшь свой пораненный пальчик, потому что бо-бо.

И я тоже спал, и над моей кроватью повесили табличку, исполненную из какого-то огрызка туалетной бумаги: "проф. ихтиологии Ихтиандропулас Таврическiй. Приём: с 11:00 до 23:00".

Катались буржуями по ночному городу. Приставали к девушкам, спешащим домой, а потом нашли-таки парочку припозднившихся студенток, которых не пускали в их общежитие Института искусств. Привезли их домой. Застенчиво попросила прощения, но нельзя ли какую-нибудь, хоть самую плохую, футболку, чтобы спать? И ещё один нюанс: я всегда сплю исключительно одна. Из меня откуда-то так и сыплется песок, больше всего его почему-то в моих трусах и на простыне. Сердце начинает колотиться всё быстрее, но потом стихает, когда я вспоминаю, что купался в реке, валялся на пляже, ходил по дну под водой. На утро – как всегда – беспорядок и все уже ушли. Захожу в комнату, вижу: она аккуратно сложила ту футболку, сцену с которой я тут же вспоминаю, и повесила на спинку кровати. Я присаживаюсь рядышком, медленно кладу руку на ткань, поворачиваю голову набок и, прижав губы, крепко зажмуриваюсь.

Всю ночь просидел, со слипшимися глазами, сканируя философский словарь, этакий талмуд в 1280 стр., и слушая "Маятник Фуко" Умберто Эко. Ждал утра, когда все, наконец, уйдут на свои работы. Посидел как сомнамбула перед телевизором, посмотрел какие-то модные клипы MTV или МузТВ. При этом думалось о древних человеческих пращурах, из учебника по антропологии, который мы с тобой недавно купили в книжной лавке, которые, видимо, тоже, как эти грудастые негритянки с какими-то атлетами танцевали свои дикие танцы, надеясь на что-то, или, наоборот, от безысходности и отчаяния. От этих однообразных в нашу эпоху движений мне становится как-то стыдно-противно и жалко, я горестно нажимаю кнопку выключения и иду бродить по дому неизвестно зачем. Чёрр-т, это уже где-то было, но со мной? И сколько ещё будет. Что-то скверно мне, не стоило курить на голодный желудок, хотя, какая, нахрен, разница.

Знаешь, наш с тобою фильм, так и останется недописанным сценарием, но я тебе не выскажу этих сомнений, ведь ты так легко расстраиваешься от внешних причин.

Если бы я решился отослать тебе этот абзац по электронной почте, то в графу "Тема письма" я бы вписал "Утро нахлебника".

Смотрел ночью какой-то глупый фильм, под утро расплакался, всё о своём, никак не мог успокоиться. Потом хлопнул дверью за сигаретами, сидел в песочнице, долго курил, пока не затошнило. Старик аккуратно бутылки собирает. Неужели и он до сих пор думает, что мир?..

Когда я не могу определить твоё настоящее настроение, а выражения твоего лица только ещё больше запутывают. Когда ты улыбаешься, я подношу свой палец к твоему рту, и, если ты позволяешь мне слегка надавить на твой зуб-клык, неправильно выросший, значит всё нормально, а если нет – то ты не в духе.

"Ты что, совсем не помнишь ничего? Как заснул сам? Как изображал оленя?" – как бы поражаясь спрашивает она. – А как ели сосиски? Ну!.." – то с одной, то с другой стороны заглядывая мне в лицо.

Мы идём с ней по аллее, она что-то объясняет мне из области психологии, что я и так давно сам знаю и понял. На ходу я подпрыгиваю и срываю со свисающих лиственниц семена-вертолётики, отрываю их и подбрасываю вверх кружиться, при этом я – радостный. Она видит, что я плохо её слушаю и начинает сердиться. Я же, заметив трусящего по краю проезжей части костлявого пса, только виновато улыбаюсь.

– Перезвони мне, – всхлипывая просит она. – У меня 50%-ная скидка с городских на входящие по выходным. Никого у меня нет, и тебя вот нет, и Корионов уехал, а мне ведь только... Не могу письма прочитать, ни отправить, всё отключили. Сижу... Почему ты такой, зачем ты всё время так делаешь? Ведь ты совсем не такой, я же знаю... И мороженое, знаешь, сейчас совсем не такое радостное, как в детстве. Всё не такое уж...

– Что значит всё надоело, объясни нормально. Чего ты хочешь? Ну чего ревёшь-то, – деловито перелистывая свой блокнотик, – спрашивает он, при этом что-то записывая туда про неё. – Мы же с тобой об этом уже тысячу раз говорили.

И как можно, – думает он, – как так можно? Из ничего, на пустом месте. Всё же есть. И деньги, и дом, компьютер, полный книг, краски в магазинах продают с кисточками, большая грудь... Это просто дурость, истерия и больше ничего.

В полусне я говорил "не надо", но ты всё равно, волевая женщина, пришла. Видя мой раздавленный вид, как я, ни тебя не замечая, только лежу на диване и что-то себе под нос напеваю без конца, ты, встав в позу, сокрушаешься: "Так же нельзя! Ну нельзя же так. Иди хоть посмотри на себя, когда ты последний раз брился".

Ведь ничего не предвещало, ведь если читать твой дневник с начала...

...Я обожаю чёрный цвет, и мой герой он соткан весь из тонких запахов конфет... Давай вечером умрём весело, поиграем в декаданс... Убей меня, убей себя, ты не изменишь ничего. У этой сказки нет конца, ты не изменишь ничего...

Я, заметив тебя, неуклюже пытаюсь переводить разговор в другое русло: "А как твоя собака поживает?" Ты веселеешь, глаза твои загораются, но потом ты хмуришься и укоризненно начинаешь смотреть на меня.

Уходя, умильнёшься на мою простыню в цветочек. Пойдёшь выбирать мебель на базар.

Но пока ты не садишься в переполненный транспорт, я никому не даю в долг.

– Ало! (нетерпеливо)

– Привет. (радостно)

– У вас что, дома уксус кончился? (с издёвкой)

– Почему это? Не знаю. А чего это? (быстро, без пауз)

– А зачем тебе уксус тогда?

– Какой уксус?

– Ну ты блин даёшь. Ты же взял, в моей комнате стоял, в бутылочке такой маленькой.

– В бу-тылочке?

– Ну да... (растерянно) Нет, ты погоди, ты скажи, зачем ты уксус украл? Кроме тебя у меня никого не было, так что это мог быть только ты. Воришка этакый...

– Да что, не брал я твоего уксуса. (извиняюще)

– Он же 1965 года, я его у своей домохозяйки на чердаке нашла. Отравишься, дурак. (заботливо)

– О-ох. (неопределённо)

– А тебе-то он нахер нужен. (раздражённо)

– Да ты вообще ахренел! Это моё дело и уксус тоже мой! (в ярости)

– Да ну тебя... Пи-пи-пи-пи... (сигналы зуммера)

Взявши в банке все деньги, которые государство выделяет аспирантам раз в год на покупку научной литературы, мы идём гулять по утреннему городу, когда все магазины открыты, но там почти никого нет, потому что все остальные люди тоже сидят где-нибудь на своих рабочих местах. И куда только мы не заходим на Проспекте.

В залитой солнцем витрине смотрим, задумчивые, кусочек какого-то фильма на огромном экране.

Художественный салон, где белоснежные мраморные женщины, картина с баней зимой на берегу реки.

В зоомагазине покупаем муляжи мышей, птичек. В книжных же лавках громко высказываем сожаления, что сегодня на полках одно дерьмо, нормальных книг, вот, нет.

Забрели на какой-то праздник Интернета, кидались там потешными компашками.

Беззаботно сидим на остановках, лузгаем старушечьи семечки, курим манерно. Граждане приезжают и уезжают.

В каком-то, заросшем лиственницей дворе, среди пятиэтажных "хрущёвок" и голубятен стоит полуразвалившийся постамент, а на нём Ленин В.И.! Мы по очереди становимся перед ним как пионеры и декламируем какую-то ахинею. На всё это из своих не менее сгнивших балконов вылезают поглядеть любопытствующие бабуськи. "Кто велел топтать покос?! – ленин тихо отвечает ленин тут и сел старик. Атайдите, Феликс Эдмундович, счас бгызнет."

На Стадионе Нефтяников по очереди бегали в туалет на второй этаж, показывая друг другу всевозможные па в раме окна, кидались конфетами, так как они оказались не вкусные. Я не понимаю, почему милиция не прекращает это безобразие?! Арестуйте нас, ну арестуйте же нас!

В очередном салоне, присев рядом со снегоходами и мотоциклами, долго спорим о клапанах и цилиндрах. В магазине "Охотник-рыболов" смотрим на свинцовое грузило в форме столовой ложки, страшно хочется потрогать. Ружья, ножи, сети.

В парке им. Мажита Гафури катались на чёртовом колесе обозрения, которое я помню ещё с малолетства. Я решил раскачать одну кабинку, и когда она накренилась, вся вода, скопившаяся на крыше, вылилась прямёхонько на меня – вот блять; а ты этого не увидел, потому что пошёл отливать за деревья. Зато в тире на тебя опасно отрикошетило, чуть в глаз не поймал свинца.

На малом импровизированном рынке суровый дедушка ужасно сосредоточенно накладывает женщине в пакет грибы.

В забегаловках и кафе я покупаю сосиски в тесте, а ты пирожки с ананасовым повидлом.

Встаём у входа в какой-то кулинарный колледж, чтобы "зажечь" с 17-летними девчонками, угощаем их сигаретами, говорим, что сами из железнодорожного училища, специализируемся по тепловозным двигателям, но сегодня, вот, проёбываем.

Друг говорит, что теперь у него новый загон, иначе – идея фикс: трахать исключительно дурнушек беспонтовых, в особенности – толстых в тазу.

Сидит он пьяный на ковре, перед ним большая гора спутанной кассетной ленты от видеомагнитофона. Вороша там руками, он думает, согласится ли она сфотографироваться голой в этой плёнке, в стиле “ню”, или нет?

В тот момент, когда я вспоминаю о тебе, ты проходишь в магазине бытовой техники мимо витрины с включенными телевизорами, где одновременно отовсюду вдруг начинают показывать какие-то чёрно-белые кадры с самолётами и гнусавый голос говорит, что эти великолепные истребители в годы Второй мировой войны были оснащены двумя пулемётами и двумя бомбовыми подвесками под крыльями.

Уже подходя к финалу, я изгибаюсь как кошачий, закрываю глаза и вижу тебя, с растерянным лицом. Спрятавшись от дождя в каком-то закутке, ты сидишь на корточках и теребишь ноготком огромного красного червя на асфальте. И только после того, как ты порывисто встаёшь и, не смотря по сторонам, начинаешь переходить дорогу, я кончаю.

Готовлю для своих студентов небывалую лекцию, где хочу рассказать про загадочного индийского принца по имени Сиддхартха из рода Гаутама, евшего по одному бобу в день, сумевшего вырваться из этой проклятой круговерти.

Ведь ты как никто приблизилась ко мне, как никто прочла все мои тексты, как никто столько раз я был с тобой, сидел рядом, а не где-нибудь под деревом. Чего тебе ещё не хватает, зачем ты засыпаешь сейчас в слезах в гостях у своей подруги, которая ничего не понимает в жизни, к чему паранойя – хроническое психическое заболевание, характеризующееся устойчивыми бредовыми идеями ревности при сохранении в остальном логичности мышления?

Чернявая девочка, перевязанная рваной шалью, в огромных резиновых сапогах, забралась на подножку нашего автобуса, вопросительно посмотрела на водителя. Некоторое время стояла так, уткнувшись на свои сапоги и насупившись про себя. Потом вдруг падает коленками на грязный мокрый пол и начинает довольно громко проговаривать какую-то молитву на своём непонятном языке. Хватаясь за поручни одной рукой, другую лодочкой протягивает людям. Пассажиры стараются не замечать грязной ладошки и каждый сердится про себя на водителя, который не уследил и пустил в салон. Выйдя на следующей остановке, девочка деловито засовывает ручки в карманы своего тулупчика и радостно задирает голову к небу, что-то шепча.

Потом мы идём, бредём с тобой неторопливые, чуть пьяные.

Дождь со снегом и я знаю почему в России много думающих людей: сама посуди, сидишь ты дома в непогодь одна, грустно тебе, всё равно о чём-то подумаешь, кого-то вспомнишь, загрустишь.

Студентки на уроке физкультуры, пробегают толпой, у некоторых груди колышутся под спортивными костюмами.

Старухи и старики долго на коленях на холодном полу, в протянутых руках у них бог. Лица серьёзные и спокойные, губы о чём-то шевелятся в тишине, про себя.

Просто так молитва не читается, нужно обязательно вспомнить кого-нибудь близкого, кто умер. Время проходит слишком незаметно.

Трусы – устало отворачиваюсь я в окно, где мост в снегу, где по не замёрзшей ещё реке баржа плывёт.

– Пойдём отсюда.

– Пошли.

Съездил в Москву.

В метро мы с другом только и делаем, что многозначительно переглядываемся, когда объявляют следующую станцию. У серьёзного мужчины кончик зонтика выглядывает из дыры пакета. На такой подземной глубине почему ни у кого сердце не болит так, как у меня?

И как верблюд, с огромной сумкой бреду. И зачем только я позволил маме снаряжать мою ношу. Мекум порто, например, эти шерстяные носки – деревней приехал в столицу Отечества, а москвичи-то, как танки по улицам ходят, я только успеваю уворачиваться.

Везде продают золото.

Душный законсервированный поезд.

Выданный грустной молодой проводницей комплект постельного белья пахнет ежами.

И чудится в этой ритмичной темноте, будто все тут лежат в каком-то бункере или подводной лодке, и эти бабки с плачущими детьми – последние, кто спасся после ядерной войны. А проводница оттого и печальна была, что знала: до того, как пыль осядет, на поверхность выйдут не все и не скоро.

Морщинистые руки слишком долго убирают битые карты.

Милиционер путей сообщения крепко задумывается над твоей завёрнутой запиской в спичечном коробке, которую он принял за упаковку от наркотиков.

Нюхаю подмышками в ледяном тамбуре, думаю о тебе.

г. Уфа. ул. Фрунзе (близ Телецентра), 12:10 по полудню.

Старый бородатый мужик разворачивает принесённый им из дома красный флаг, он счастлив. Потому что вокруг товарищи, которых намного больше, чем милиции, потому что не всё ещё продано и куплено. А на выцветшем флаге написано: Россия. Труд. Народовластие. Социализм.

Бритоголовый бычок, хотевший проехать по улице, где идёт народ, спрашивает у толстого усатого милиционера, типа, что за бодяга, начальник? Усач, ухмыльнувшись, говорит, что, мол, коммунисты хреновы опять выступают. Бычок удивляется: “Это что, Ленин там, Сталин, да?” Ага” – говорит мент позорный и оба ржут, суки...

Потому что все мы вращаемся здесь на орбите вины и прощения,

Вот как разобидимся мы с тобой друг на друга и пропадём на недельку-другую. Вот как я полезу в грязной фуфайке в погребок, как запалю там ту свечу, которой ублажал тебя. Как сожму до боли висящую надо мной сосульку. И в этой пещере теней буду не думать, но вспоминать тебя (ибо думать о тебе нельзя), вперемежку, почему-то, с тезисом Куайна об онтологической относительности мира. Как завибрирует у меня в кармане телефон, напоминая о времени, месте, роли. Как твой компьютерный металлический голос спросит меня о том, чего я хотел. Я отвечу тебе, что ничего, может, что-то нажалось случайно... А потом добавлю, что действительно, у меня в собственности есть настоящий погреб, с запахами, и что я забрался в него вовсе не из-за тебя, а потому, что у меня кончилась картошка, свекла и морковь. Связь обрывается, ты медленно подходишь к выключателю света в своей комнате, потом к окну и всё шепчешь и шепчешь себе под нос: “Картошка, свекла и морковь...”

Слёзы заливают тебе глаза и уже кажется, что огни города вернули нас в новогоднюю ночь, где мы были так счастливы, где ты подарила мне настоящего кенаря в клетке и всё объясняла и объясняла как с ним обращаться, а я поражался твоим познаниям по разведению и содержанию канареек.

Я вспоминаю наш спор: какое же зрелище печальнее на свете: когда ссорятся два интеллигентных человека – мои родители, или когда два простых – твои?

Давай друг другу свои сны рассказывать.

Мы с тобой с горки катались. Не помню, был ли там кто ещё. И когда ты скатился, то прокатился вообще куда-то далеко, ударился об какой-то забор и нечаянно нажал на кнопку звонка. Потом как-то открылась калитка и ты, нисколько не подумав и не боясь, быстро туда вошёл. А я хотела было тебе сказать, что нельзя туда ходить, но всё равно побежала за тобой.

Потом мы очутились в каком-то доме, коттедже, наверное. Ходили там по нему сначала осторожно, а потом развеселились и начали трогать разные вещи. Ты, например, всё прыгал возле камина и кричал, что заберёшь что-то оттуда домой, игрушки маленькие, кажется, какие-то.

Я забралась на второй этаж и закрылась там в ванной, а ты снаружи тихонько то ли стучишься, то ли скребёшься и угрожаешь, что сейчас пролезешь в щель под дверью. И представь, ты каким-то образом всё-таки просачиваешься туда. А на мне футболка с пивом “Невское”, ну та, что бонусом была, когда я промоутером работала. А ты давай надо мной смеяться и стягивать её с меня.

И вот кто-то позвонил в дверь, причём звонок такой, какой был в сериале “Санта-Барбара”.

Тогда мы начинаем метаться по дому, но ты хватаешь меня за плечи и просишь успокоиться, говоришь, что мы просто наивно спросим: “А разве это не 66-ой дом?” Но я придумываю другую идею, что мы, притворившись, ляжем сейчас на диван, обнимемся как ни в чём не бывало, а когда нас увидят, то так и скажем. Ты соглашаешься, и вот мы уже лежим и смотрим друг на друга, я даже помню, как блестели твои зрачки. Ты подмигиваешь мне и мы оба закрываем глаза, типа спим.

Проснулась и лежу, смешно так. Правда?