Рустем ВАХИТОВ Ó

 

 

НАША ПОБЕДА

ПОВЕСТЬ

 

 

“…Вот что смог унести я с собою в горсти,

что успел я из Третьего Рима спасти

среди труса, пожара и дыма! –

Он песчинку в раскрытой руке показал. –

Вот твердыня! – он голосом веры сказал. –

Вот основа Четвертого Рима!”

 

Юрий Кузнецов, “Строитель”.

 

 

 

 

ГЛАВА 1

 

 

Руслан глянул в окно. На улице моросил нудный осенний дождь. Не было ни малейшего желания выходить из теплой, уютно побулькивающей батареями квартиры в промозглые сумерки, трястись в битком набитом автобусе. К тому же после вчерашней веселой попойки голова раскалывалась, в горле стояла противная сухость и подташнивало. Но что делать… Будильник, глухонемой, механический подселенец, тихо живущий на кухне, волнуясь, показывал жестами: до начала занятий – полчаса! Руслан оделся, перекусил приготовленной наспех яичницей – эх, где вы бабушкины пирожки! – схватил сумку, нахлобучил куртку и выскочил в подъезд, щелкнув дверным замком. Сбежал по лестнице, на ходу срывая с пачки “Винстона” целлофан и закуривая сигарету, рванул на себя подъездную дверь. По раскрывшемуся с шумом черному куполу зонта тут же с восторгом забарабанили капли. Руслан съежился и, лавируя между лужами, заспешил к остановке. Дойдя, юркнул под жестяной навес, где уже переминались с ноги на ногу десяток-другой продрогших ранних прохожих. Из темноты вынырнул автобус. “Мой” - удивился про себя Руслан, увидев табличку с цифрой “2” в углу, под лобовым стеклом, сложил зонт и втиснулся в толпу, свисающую с подножки.

Мимо проплывали длинные, многоподъездные “корабли”, шеренги гаражей, черные, сгорбленные, постаревшие за ночь деревья. “Решения КПСС - в жизнь!” - взывала надпись на обтянутом кумачом плакате, укрепленном на крыше дома. Над плакатом высился огромный портрет Андропова. Дождь не утихал и по знакомому, спокойному лицу Генерального Секретаря катились мелкие капли, изломанными струйками стекали по строгому, черному пиджаку со скромно скучающей одинокой звездой Героя. “Еще бы, такое не увидишь и в века – плачущего большевика” – вспомнилось Руслану патетическое из Маяковского и он, не сдержавшись, улыбнулся. Толстуха с потертой хозяйственной сумкой на локте недоуменно покосилась на него. Руслан спохватился и придал лицу выражение озабоченности и отстраненности, больше приличествующее затертому в автобусной толпе аборигену утреннего часа-пик. Автобус тронулся и в окне снова поплыли многоэтажки.

“Остановка “Университет”. Следующая – конечная” - чуть ли не под самым ухом прохрипел обезображенный шумом и треском динамика голос водителя. Двери распахнулись. Внезапно затараторившее и загалдевшее месиво из коленок, сумок, локтей и зонтов крепко сжало Руслана со всех сторон, вынесло на тротуар и тут же развалилось на несколько десятков ничем не примечательных пешеходов. Руслан, придерживая сумку, норовящую соскользнуть с плеча, перебежал через дорогу и быстрым шагом направился к помпезному, с ложноклассическими густо побеленными колоннами зданию университета.

Он взбежал по лестнице, маневрируя в толпе преподавателей и студентов, медленно вкатывающейся на этажи и многоголосно несущей обычную утреннюю чушь. “Вчера собрание было. Наши снова чехам продули. Роман Горького “Мать” правдиво отображает революционные события в России начала века. Иди ты к чертовой матери. Слиняли с третьей “пары”. “Черных шаров” накидали. Происки Ахметова из Академии наук. Серега так упился”. На третьем этаже Руслан свернул в левое крыло, замедлил шаг, и, на ходу расстегивая куртку, схватился за медную ручку обитой дерматином двери. “Кафедра марксистско-ленинской философии” блеснула дверь застекленной табличкой.

“Трудовой интеллигенции – пламенный привет!” Высокий, белобрысый парень в свитере и в джинсах, ковырявшийся одним пальцем в клавиатуре старой, раздолбанной, механической пишмашинки, не оборачиваясь, протянул Руслану руку. Машинка возмущенно затряслась и - “вжик!” - оглушительно громыхнула съехавшей кареткой. Руслан пожал руку, вытряхнулся из промокшей куртки, отдышался. “Здорово, Клим! Ты что это в такую рань?” – “Так предзащита же скоро. Документы готовлю” - “Давай-давай. А мне “нулевой урок” поставили. Политинформацию”

Клим развернулся на стуле, понимающе улыбнулся и вдруг скорчил трагическую гримасу, с которой их парторг гундосил отчетные доклады: “долг каждого советского преподавателя, понимаешь, неустанно работать над повышением идеологического уровня студентов, кхе-кхе, воспитанием молодого, так сказать, поколения в духе верности идеям Маркса, Энгельса, Ленина, понимаешь, кхе-кхе, делу Коммунистической партии”. На кафедре он слыл записным остряком. Все кафедральные дамы – от молоденьких, пугливых аспиранток, до старых грымз, принесших в жертву марксистско-ленинской философии остатки своей сомнительной женственности, были от него без ума, и он, на правах всеобщего любимца, балагурил по поводу и без.

“Да ты диссидент, как я погляжу” – отшутился Руслан, пересек комнату, дыхнул Климу в лицо и с надеждой спросил: “перегаром не тащит?” “Клим зажал нос пальцами, изображая крайнюю степень отвращения. “да около тебя закусывать можно!” Он вытащил из кармана упаковку “Стиморол”, выдавил на ладонь белую подушечку и протянул ее Руслану. “На, зажуй, а то твои комсомольцы-добровольцы живо “телегу” в партком накатают”. “Не, они у меня нормальные” - возразил Руслан, но жвачку взял и сосредоточенно задвигал челюстями. Потом взглянул на часы, ойкнул, схватил сумку, и, уже у двери, бросил на бегу – “но все равно, благодарствую покорно”. “Пошел ты на всякий случай!” - рассмеялся Клим.

Руслан вошел в аудиторию. Крышки парт громыхнули и студенты, как по команде, вскочили, глядя на преподавателя выжидающе. “Садитесь!” – махнул рукой Руслан. Головная боль не проходила. С кислой миной он устроился за учительским столом, вжикнул “молнией” сумки и достал журнал со списком группы. Студенты тотчас поняли, что “философ” сегодня не в духе и поэтому шуточек - прибауточек вроде “в такую погоду хороший декан студента на улицу не выгонит” не предвидится. Сели, уткнулись в свои тетрадки и заметно заскучали. Руслан подпер щеку ладонью, уставился в окно, за которым бесшумно сновали юркие легковушки и тряслись грузовики, и без выражения заговорил.

“Победа Великой Сентябрьской Социалистической революции 1991 года в Соединенных Штатах Америки привела к падению крупнейшего на планете оплота капитализма и убедительно показала всему миру преимущества социализма как экономической и политической системы. Ядерная катастрофа в Арканзасе, кровавая военная авантюра в Сомали, мошенничество американских олигархов и продажность буржуазных политиков – все это переполнило чашу терпения американских трудящихся масс, и Коммунистическая партия США, уверенно возглавив волну антивоенных и антикапиталистических выступлений, взяла власть в свои руки. Пресловутая “холодная война” закончилась полным крахом человеконенавистнических злопыхательских планов горе-вояк из Вашингтона и Брюсселя и подтвердила гениальное прозрение классиков марксизма о неизбежности мировой революции. Красное знамя восставшего пролетариата победоносно зареяло над всеми европейскими столицами”. Строгие, подтянутые слова выскакивали легко и сразу же выстраивались в правильные, вытянувшие каменные лица сложноподчиненные шеренги, не уступавшие в стройности рядов передовицам газет. Руслан с пафосом рассказал об объединении Германии. “Это историческое событие, вызванное к жизни монолитной волей немецких трудящихся и проведенное под мудрым руководством СЕПГ и лично товарища Хонекера” - как будто со стороны он слышал свой скучно долдонящий голос. Тихо скрипели авторучки, шелестели разворачиваемые записки, которыми перебрасывались студенты. Следующим пунктом шли “бархатные революции” во Франции и Италии и расширение Варшавского Договора на запад, о котором он говорил минут десять, убеждая и не думающую сомневаться аудиторию в необходимости “братской помощи молодым европейским странам Советов в борьбе с внутренней контрреволюцией”. И тут в голосе Руслана зазвучали заранее заготовленные железные нотки.

“Затаившиеся силы реакции, непримиримые и смертельные враги мира и гуманизма все еще вынашивают мечты о реванше. Третий год в Советской Конфедерации Американских Социалистических Штатов не утихает огонь техасского конфликта. Третий год продолжается героическая борьба Американской Красной Армии с бандформированиями так называемых “Вооруженных Сил Республики Техас”, превративших этот мирный штат в логово терроризма, наркомафии и ку-клукс-клановского фашизма. По сообщениям информационных агенств ожесточенные бои ведутся…” “Руслан Тагирович!” – из-за первой парты поднялся, поправляя очки, щупленький Славик Чанышев – тихоня и умница, частенько задававший на семинарах заковыристые и дельные вопросы. Интересы дотошного паренька явно не ограничивались философией марксизма, однажды Руслан, прохаживаясь между рядами, заметил на его парте полуприкрытую учебником бледную ксерокопию “Русской идеи” Бердяева. “С каких это пор студентам стали пропуски в спецхраны выдавать?” – удивился он еще тогда, но сделал вид, что ничего не заметил. “Руслан Тагирович!” – твердо повторил Славик – “а это правда, что за войной в Техасе стоят “грязные деньги”? Что Вашингтон тайно снабжает сепаратистов оружием?” Славик сел и двадцать пар глаз заинтересованно уставились на преподавателя.

Руслан почувствовал неприятный холодок внутри. “Сопляк! Спать по ночам нужно, а не “вражеские голоса” ловить!” - шевельнулось в мозгу. Позавчера, часа в три ночи Би-би-си передавала сорокаминутную передачу о финансовой подоплеке техасской войны. Он тоже слушал ее, прижавшись ухом к своей старенькой магнитоле и по предложению выклевывая то и дело тонущий в реве гэбистских “глушилок” рассказ. Тихий, картавый, слегка корежащий русские слова голос диктора доносился с Британских островов – чуть ли не единственной в мире страны, радиостанции которой не передавали точные сигналы московского времени, последней пристани для уцелевшей, пьющей, рыдающей и сквернословящей эмигрантской швали из Европы и Северной Америки, государства ироничного, высокомерного, немногословного народа, который, несмотря на ощетинившийся трофейными “Томогавками” противоположный, советский берег Ла-Манша, не торопился строить социализм и беспечно жил по старинке – с королевой, дебатами в парламенте и рекламой собачьих консервов по телевидению. Диктор Би-би-си с преувеличенным пафосом штатного правдоискателя сообщал о нечистоплотности, алчности и цинизме “красных министров” из Вашингтонского Дома Советов и прозрачно намекал на вездесущую “руку Москвы”.

В аудитории повисла недобрая, звенящая тишина.

“Идиот!” – Руслан был взбешен. “На улицу Ленина захотел, в гэбистские подвалы? Там ведь из тебя разом дурь выжгут – настольной лампой в лицо! Нашел время и место для политдискуссий! Вон, полюбуйся, Верка, активистка ваша лупоглазая, уже в тетрадочку строчит, аж губу от усердия прикусила! Небось после звонка пулей к особисту на доклад полетит!”

Руслан смерил паренька ледяным, недоумевающим взглядом – от этого взгляда Славик съежился, втиснулся в спинку парты и сразу стал как будто даже меньше обычного. Руслан повис над столом в позе бывалого демагога – брови сдвинуты, очки поблескивают непоколебимой уверенностью и беспощадностью к врагу, одна ладонь – на столе, другая – эпигонски вцепилась в отворот пиджака и заговорил. Официозные, пустые, проржавевшие, но все еще опасные фразы обрушились на аудиторию, отскакивая от стен и гулко грохоча. “Грязные фальсификации. Будьте бдительны. Костлявая рука британской разведки. Молодое американское государство рабочих и крестьян. Товарищ Гесс Холл. Большой брат – Советский Союз. Юрий Владимирович Андропов. Холл. Андропов. Андропов. Холл. Окончательная победа социализма. Не за горами. Все прогрессивное человечество. Затаив дыхание”.

Затренькал звонок. Руслан взмахом руки оборвал поднявшийся гвалт: “После перемены семинар на тему “Философия древнего Востока”.

 

Характеристика

Вагапова Р.Т.

Вагапов Руслан Тагирович, 1972 года рождения, по национальности башкир, образование высшее, член ВЛКСМ, происхождение – служащий.

Окончил в 1989 году среднюю школу №91 г. Уфы, в 1994 – исторический факультет Башкирского государственного университета. В том же году становится соискателем по кафедре марксистско-ленинской философии. Тема диссертационного исследования “Диалектика экспериментального и теоретического уровней научного познания”. В настоящее время работает над первой главой кандидатской диссертации. Готовит к печати научную публикацию.

Активный общественник. В школе занимал должность заместителя комитета комсомола школы по идеологической работе. В университете участвовал в конкурсах художественной самодеятельности студентов. Имеет грамоты от райкома ВЛКСМ.

Эрудирован, политические подкован. В обращение с товарищами по учебе и по работе ровен и вежлив. Пользуется заслуженным авторитетом в коллективе.

Характеристика дана для представления Вагапова Р.Т. на должность ассистента кафедры марксистско-ленинской философии на условиях почасовой оплаты.

 

Зав. кафедрой проф. Хасанов Г.Х.

28 мая 2000 года

 

Ко второй половине дня головная боль стала стихать. Наконец, прозвенел звонок с четвертой пары. Руслан засунул в сумку свои бумаги, вышел в полупустой коридор и отправился за курткой. На кафедре, как и предполагалось, никого уже не было. Секретарша перестукав в муках рожденные шефовские резолюции уже ушла – свидетельством тому была аккуратно зачехленная пишмашинка. Преподаватели тоже разошлись – в пришпиленном к двери расписании ни у кого, кроме Руслана, четвертой пары не значилось. Только величавые классики марксизма-ленинизма пялились со стен на доску объявлений, тщетно силясь вникнуть в хитросплетения годовой нагрузки кафедры, да на столе как свернувшийся калачиком щенок дремал вислоухий телефон.

“Уфимское время 15 часов 55 минут” – отчетливо произнесло прячущееся за шторой радио и повторило то же самое по-башкирски. Руслан вспомнил о хмари на улице, поежился, надел куртку, закрыл кафедру и пошел вниз по лестнице. Уже у выхода он нагнал Петра Александровича – преподавателя с кафедры научного коммунизма, с которым они жили в соседних домах. Он Руслану умеренно обрадовался, заулыбался, обнажив редкие, прокуренные зубы. Несмотря на почти пятидесятилетнюю разницу в возрасте они даже вроде как дружили, во всяком случае Руслан запросто наведывался в его двухкомнатную, заставленную книгами и пропахшую папиросным дымом квартиру – взять что-нибудь почитать, поговорить об университетской жизни, о политике, о философии. Петр Александрович был интересным, глубоким собеседником, заядлым спорщиком и, как и все люди, которым лучше всего думается в разговоре, распалившись, не давал другим рта открыть.

Чувствовалось, однако, что сегодня он “не в духе” – впрочем, это, кажется, было его обычным состоянием в последнее время. Часть пути они прошли молча. На перекрестке остановились – глаз светофора налился кровью и машины мигом рванулись, взметая опавшие листья. “Собачьи времена настали!” - Петр Александрович прикурил “беломорину” от замерцавшей в пригоршне спички. “Одни Полупортянцевы кругом”. “Кто?” – не понял Руслан. “А, ты ведь молодой, не знаешь, наверно” - рассмеялся Петр Александрович и закашлялся, выдохнув дым. “Это персонаж такой самиздатовский – Митрофан Лукич Полупортянцев. Его ребята из Института философии придумали в 50-е – 60 – е годы. Говорят, даже сам Ильенков к этому руку приложил. Надо тебе дать почитать список научных публикаций Митрофана Лукича. Умора! “Меньшевиствующий идеализм как гомосексуализм”. “Вершина коммунизма”. “Еще одна вершина коммунизма”, “Тибет (крыша мира) коммунизма”. А чего стоит фраза из автобиографии “в 37 году, в связи с тем, что освободилось много вакансий, меня назначили кандидатом философских наук”. “Это точно” – Руслан нахмурился “наших тоже поназначали. После победы мировой революции”. “А вот ты мне скажи как философ” – Петр Александрович повернулся к нему и посмотрел Руслану в лицо насмешливым взглядом – “откуда это всякой швали понавылазило, когда казалось бы жить бы и жить, достраивать и совершенствовать социализм. Врагов-то внешних всех разбили! А, молчишь, философ! А я тебе объясню! Диалектика, брат! Победитель победил – это еще только тезис. Победитель побежден – антитезис, без которого наше понимание вопроса односторонне и неполно. Враги вступая в схватку неизбежно уподобляются друг другу, потому что борьба – это тоже форма единства, только более сложная. Это, брат, Лосев писал, а он светлая был голова, несмотря на завихрения молодости. Поэтому победить–то капитализм мы, конечно, победили, но только при этом впитали его в себя, сами ему уподобились, себя потеряли. Как в сказке про дракона, где рыцарь, убивший дракона, сам становится драконом. Гляжу я вокруг – везде сникерсы, боевики, джинсы, майки. Комсомольские секретари в фордах” и “джипах” ездят, что твои клерки и брокеры одеты. А морды у них – как у буржуйских суперменов на дореволюционных американских рекламах! Вот мне сомнение и закрадывается – кто кого победил: мы буржуазность или буржуазность нас? Думай, философ”. Они перешли через дорогу. Руслан тоже закурил. “Вы это… того… На факультете особо этими тезисами и антитезисами не делитесь… А то мало ли что…” “Так я ведь только тебе” - Петр Александрович рассмеялся, звонко и простодушно как ребенок. “Ты ведь не Полупортянцев. Хотя … у каждого есть шанс им стать…”. Они дошли до остановки, сели в автобус. Оставшуюся часть пути проговорили про фильм, который позавчера вечером показывали по 2 каналу. В последнее время телевидение стало баловать советский народ голивудскуими шедеврами, конечно, политически корректными. На сей раз это был фильм с Элизабет Тейлор “Кто боится Вирджинии Вульф?” Проговорили до самого дома. Напоследок даже, как это у них часто бывало, пару раз проводили друг друга до подъезда, все никак не могли доспорить. Петр Александрович увидел в фильме героев Достоевского, только на американский манер, Руслан наоборот, доказывал, что тут русской тематикой и не пахнет – сплошная истерика буржуазного индивидуализма. Так ни о чем не договорившись и разошлись.

 

“…Особое внимание наш Центральный Комитет, вся наша Коммунистическая Партия и весь советский народ уделяют укреплению социалистической нравственности, борьбе с отдельными негативными социальными факторами, доставшимися нам в наследство от проклятого капиталистического прошлого. Не будем скрывать, товарищи, что есть еще среди нас те, кто спустя рукава относится к труду на благо нашей великой Родины, кто нарушает правила социалистического общежития, кто не следует в должной мере заветам наших дедов и отцов, великого Ленина, начавших невиданное в истории строительство – первого государства рабочих и крестьян. Все это, разумеется, на руку нашим заклятым врагам, недобитым капиталистам, засевшим на острове, который был приютом для мыслителей, открывших коммунистическую перспективу для человечества – Маркса и Энгельса. Мы будем неустанно бороться с этими негативными факторами и теми отдельными членами нашего развитого социалистического общества, которые или по внутренней расхлябанности, или даже по злому умыслу, встали поперек социального прогресса, устремленного в одном направление – к бесклассовому обществу, где жизнь будет подчинена одному принципу “от каждого по способностям, каждому – по потребностям”, к коммунизму. И мы победим, товарищи! Этому залог решимость всех коммунистов, всех советских людей, всего прогрессивного человечества!”

(Из выступления члена Политбюро ЦК КПСС, 2 секретаря ЦК КПСС, Ельцина Бориса Николаевича на ХХХ съезде КПСС 1 июня 2000 года.)

 

Руслан зашел домой, стал готовить себе “обед” – простительное холостяку высокопарное название полдюжины бутербродов с колбасой.. Полгода назад умерла его бабушка, и он теперь жил один. Его родители – инженеры-нефтяники завербовались на год на Север, в Кагалым – лишь ежемесячно звонили и аккуратно высылали деньги. Руслан уже привык к такой жизни и скудость и однообразие стола философски расценивал как плату за свободу. Была, правда, парочка девиц, которые пытались эпизодически посягать на эту свободу, приводя гастрономические, гигиенические и эротические аргументы, но Руслан пока не сдавался.

Только он поднес ко рту бутерброд, как вдруг бешено затрезвонил телефон. “Алле!” – прогудел из трубки манерный бас Коляма – “главный философ Башкирии дома?” “Иди ты со своими шутками” – буркнул Руслан – “голова прямо раскалывается”. “А ты не забыл какой сегодня день, варвар? Среда – день обильных возлияний в честь госпожи нашей Литературы. Так что считай, что тебе повезло – на халяву опохмелят” – весело сообщил Колям “Что ожидается?” - поинтересовался Руслан. “Гениальный и широко известный в узких кругах писатель Николай Осипов осчастливит публику новым рассказом. А на разогрев – никому не известный, плюгавый авангардист из училища искусств с говенной поэмой” – торжественно пробасил Колям. “Что это ты сразу так - говенной” - обиделся Руслан за авангардиста. “А потому что, варвар ты этакий, она так и называется – “Говно” – в лучших традициях нью-йоркской альтернативы тридцатилетней давности” – просветил Колям – “к тому же я ее слышал в авторском исполнении – название соответствует содержанию. Имеется правда одно немаловажное достоинство – она короткая – всего несколько строк”. “Тебе не кажется, что это редкое достоинство, которое окупает все недостатки? Жди!” – повеселел Руслан. “Заметано. Как всегда, часиков в семь” – в трубке раздались короткие гудки.

Николай Осипов слыл в Уфе самым одаренным из “подпольных” поэтов и писателей. По средам в его трехкомнатной квартире на двенадцатом этаже высотки, стоящей на краю города, прямо у самого леса, собиралась чуть ли не вся пишущая, но не печатающаяся андеграундная братия Уфы. Захаживали сюда и некоторые университетские аспиранты-филологи, из числа наиболее “продвинутых” – выпить с доморощенными авангардистами водочки, покрасоваться заумными рассуждениями о Кафке и Павиче, почитать питерский и московский самиздат, а то и “снять” какую-нибудь “герлу” хиппанского вида, из тех, что бредят свободным стихом и еще более свободной любовью. Один из таких аспирантов по имени Дамир и по прозвищу Дэвид и притащил сюда Руслана. Они с Колямом, как звали Николая все друзья-приятели, впрочем, по его собственному настоянию, быстро сдружились. Руслана подкупила в Коляме его яркая, бросающаяся в глаза одаренность, которую было видно еще до того, как он начнет читать свои виртуозные, поразительно парадоксальные, рассказы или стихи – по его бесчисленным каламбурам, шуткам, не всегда безобидным розыгрышам, по его жадному, но не лишенному презрительности отношению к людям, причем, всем без разбора – талантливым, бездарным, красивым, уродливым. После встречи с Колямом Руслан на опыте убедился, что талант – это не столько формальная умелость, мастерство, сколько особый, зашкаливающий за черту нормы градус жизни.

Дверь открыл сам Колям, коротко стриженный, в черных джинсах и светлой рубашке с коротким рукавом. “А, пришел, философ” – пробасил он и протянул свою громадную ладонь, вполне соответствующую его стокилограммовой и почти двухметровой фигуре. Рукопожатие его было не по-интеллигентски крепким. “Проходи, вся тусня в сборе, тебя, понимаешь, ждем” – пригласил он жестом. Руслан повесил на торчащие из стены оленьи рога куртку, пристроил ботинки в длиннющем ряду разномастной обувки и двинулся по коридору к открытой двери.

Комната была небольшой, но плотно заставленной мебелью. Диван, письменный стол с синим, циклопическим глазом “Ай-би-эм” - мечтой каждого советского интеллигента, книжные шкафы. По стенам висели фотографии поэтов Серебряного века – Кузьмин, Гумилев, Брюсов, Блок и тут же фотки не особенно скромных девиц из “Плейбоя” и “Пентхауса”, издатели и работники которых давно уже махали топорами на канадских лесоповалах, а сами девицы, возможно, по прежнему вершили секс-революцию, но уже теоретически грамотно и под руководством всеамериканского комсомола. Такое соседство, пожалуй, могло удивить лишь тех, кто судил о жизни сих прославленных поэтов по советским учебникам литературы, тогда как Колям был большим знатоком изданной и не изданной мемуаристки о Серебряном веке и любил поговорить о взаимоотношениях поэтов и шлюх вообще и в частности о том, в каких интересных заведениях молодой Блок писал свои стихи к Прекрасной Даме.

Несмотря на скромные размеры свободной площади, в комнате сидело человек десять-пятнадцать молодых и не очень молодых людей – кто на диване, кто на стульях, кто просто на полу. Большинство из них Руслан знал. Вон поэт – метаметафорист Вован Баграмов со своей любовницей – переводчицей с башкирского лет на пять старше его, забились в уголок и потихоньку обжимаются, думая, что никто не замечает; дома у переводчицы муж с двумя детьми, так что помиловаться с Вованом им удается ой как редко. Вон на полу у батареи уселся по-турецки Максим Павлов – вечно похмельный и небритый кээспэшник с неизменной гитарой и сумкой, набитой тетрадками с тестами собственного изготовления. Вон прислонился к стене Анвар Гусейнов – единственный здесь профессиональный литератор, его угораздило закончить Литературный Институт и теперь он публиковал в уфимских газетах переводы башкирских и татарских стихов о партии и комсомоле, а втихаря пописывал концептуальные вирши и читал их всякому после первой бутылки. Руслан покивал направо-налево, пробрался в угол и там уселся прямо на пол, обхватив колени руками. Он не любил быть в центре внимания, по-детски стеснялся, боялся показаться смешным и нелепым, каковым в глубине души он всегда себя и считал, но вот парадокс – его всегда и тянуло в шумные сборища…

“Ну начнем - Колям вкатил в комнату столик на колесах, сплошь уставленный рюмками с водкой и потому походивший на зверя, исполненного очей – впрочем, скорей, из песни БГ, чем из “Апокалипсиса”. Закуски в колямовском салоне не предусматривалось. Все выпили. Колям встал у открытой форточки, щелкнул зажигалкой, повертел в огне фильтром сигареты, прикурил ее и наигранно торжественно произнес: “Ильдар Валиахметов, студент училища искусств, прошу, как говорится любить и жаловать” Колям ткнул сигаретой в сторону щупленького мальчишки лет восемнадцати, одетого довольно странно для здешней компании – в строгий однотонный костюм с галстуком. Эффект, надо сказать, был примерно такой же, как если бы кто-нибудь явился на собрание комсомольского актива в райкоме в рваной джинсне, с феничками на руках и на шее и с гитарой за плечом. Паренек пробрался к подоконнику и встал справа от Коляма, прямо на виду у всех. Он заметно нервничал, теребил в руках платок и от этого напомнил Руслану не спавшего ночь абитуриента. Весь покрывшись бурыми пятнами, он, ни на кого не глядя, произнес: “вообще-то я на баяниста учусь. А литературу мало знаю. Больше рок слушаю” “Да ладно, не гони, читай!” – загудело сборище. “Варвары!” – взмахнул рукой Колям – “имейте снисхождение, человек, может в первый раз свои стихи читает…” Колям окинул взглядом присутствующих и криво улыбнулся – “перед таким авторитетным и высокоинтеллектуальным обществом”. Тусня заржала.

Ильдар еще больше засмущался, вытащил из внутреннего кармана синюю, школьную тетрадку, уткнулся в нее и тихо и серьезно, словно на уроке произнес: “Говно. Поэма” “Тихо!” – цыкнул Колям на залившуюся смехом переводчицу. И вдруг паренек завопил:

“Часть 1.

Я – говно,

Ты – говно,

Вы – говно,

Мы все – говно,

Был только один хороший человек –

Александр Сергеевич Пушкин.

Да и тот, если верить современникам…

Многоточие”

Читал он плохо, вращал глазами, орал, плевался. Впрочем, народ вроде бы был доволен, скалился и похохатывал.

“Часть 2.

Мой дом – говно.

Мой город – говно

Моя страна – говно

Весь земной шар – говно

И галактика – говно

Вся Вселенная – один большой кусок говна,

Который становится все больше и больше,

А над ним

Возвышается Абсолютная Жопа.

Точка”.

“Конгениально” – подытожил Колям и повторил – “конгениально, юноша. Считайте, что вас приняли в узкий круг избранных уфимских литераторов школы “андеграунд”. Ждем по средам. Членские взносы – водкой”. Ильдар прошел на свое место под одобрительные крики. Вован Баграмов – известная “демоническая натура” даже снизошел до того, чтобы пожать ему ладонь, правда с обычной для себя полуиронической, полупрезрительной гримасой. “Кстати, о водке” – продолжил Колям – “сгоняйте кто-нибудь на кухню, наполните “тару”. Следует выпить за еще одного вновь испеченного раба Литературы – сей Венеры в мехах”. Сияющий Ильдар намек понял и сгонял. Снова выпили.

Потом поочередно курили у форточки, болтали о том, о сем. Разговор начался с того, что некий Артем умудрился затащить в постель ответственного секретаря местной комсомольской многотиражки – даму перезрелую и не слишком склонную к защите девичьей чести, так что теперь его графоманские, по общему согласию, стишки выйдут в ближайшем номере. Разумеется с посвящением означенной даме, благовоспитанно выполненным в виде двух инициалов. Потом разговор, вскользь затронув Шекспира, Кафку и Есенина – в основном в плане их личной жизни, перекинулся на местных литературных бонз и, выражаясь языком передовиц “их нравы”. За это время успели выпить еще раза три. Наконец, докурив уже, должно быть, пятую сигарету Колям заявил, что дошел черед и до обещанного рассказа. Треп быстро свернули, расселись по местам – ради этого все, собственно, и пришли. Колям, стоя там же, у подоконника, слегка отставил руку с компьютерной распечаткой и стал читать. С первых же слов он завладел вниманием. Декламатор он был прекрасный, где надо – повышал голос, где надо – снижал чуть ли не до шепота, персонажей подавал с чувством и весь как будто погрузившись в текст в то же время успевал следить за реакцией слушателей и приноравливаться к ней. Причем, он играл не только голосом, но и лицом – гримасничал, похохатывал, жестикулировал свободной рукой.

Рассказ назывался “Леонид Блаженный”. Завязка его была вроде бы вполне “в рамках жанра”: главный герой – запойный писатель из московской контркультуры по кличке Найк в “забегаловке” между первой и второй кружками пива, малость “подбеленного” сорокоградусной, знакомится со стариком Савельичем. Разговор ни о чем, сильно сдобренный русским матом, в общем полное впечатление, что это еще один экзистенциально-алкоголический нецензурный шедевр “а ля Эдичка Лимонофф”… Но не тут-то было; Руслан знал, что Колям никогда бы не удовольствовался банальной, хотя и добротной стилизацией. Слово за словом выясняется, что Савельич не кто иной, как кремлевский швейцар в отставке, знающий в лицо и в спину всех вчерашних высших руководителей партии и государства. Найк начинает, понятно, расспрашивать Савельича, впрочем, не без умысла, и тут начинается самое интересное

“Но самой яркой личностью, которую я встретил за годы своего преданного служения кремлевскому хозяйству, был, безусловно, Леон. Кто? – не понял Найк. “Леон Брежнев” – Савельич хитро улыбнулся и расправил свои усы, на которых словно хлопья снега на неубранном пшеничном поле, драматично висели пивные хлопья. “Брежнев?” - Найк подавился пивом и закашлялся, но кулаки Савельича, тяжелые, как взгляд оперуполномоченного КГБ, лишь коснувшись его спины, вернули ему тривиальность дыхания. Да-да, не удивляйтесь, мой юный друг! Леон Брежнев. Умница, острослов, демосфен. Что ни фраза, то афоризм! “Но как же…” - изумлению Найка не было предела. Отвратительная дикция покойного Генсека – Горки ему небесные! – вкупе с утерей способности к самостоятельному передвижению и старческим маразмом давно уже стали пищей для великого множества анекдотов в стране Советов. “Еще раз прошу вас, мой дорогой друг, не удивляться. Даже в кремлевском хозяйстве многие также видели в нем лишь немощного старца, жующего слова и бессмысленно вращающего очами. Но все кто знал истинное лицо Леона - впрочем вопреки его собственному желанию - гомерически смеялись над этим заблуждением. Что это был за человечище, скажу я вам! В 70 лет с легкостью лермонтовской лани пробегал стометровку, с силой арабского джина поднимал штангу, а про его красноречие я и не говорю, потому что уже сказал. Я сам, пылесося ковры перед его дверью, слышал как он декламировал Блейка и Тагора в оригинале. И с каким чувством! Незабываемое впечатление!

“Но как же…” – опять не нашелся что сказать Найк. Савельич торжествующе посмотрел на него своими фарами дальнего света и снова зашевелил усами: “ а вы юноша хоть раз внимательно и серьезно читали его выступления на партсъездах? Его “Малую землю”? Его “Целину”? Вот то-то и оно, что нет! А если бы прочитали, то непременно заметили бы – я лично в этом не сомневаюсь, вы, судя по всему человек умный и образованный – как в этих, казалось бы, скучнейших и тривиальнейших текстах умело спрятаны концептуальные шутки, утонченные парадоксы, аллюзии на произведения мировой литературы и философии. И прошу вас не улыбаться так ехидно, юный нахал! Читая в вашем сердце, я разобрал сомнение в том, что простой швейцар может разглядеть тайный смысл, скрытый даже от рьяного структуралиста и постмодерниста! Не забывайте же, я – кремлевский швейцар! Да будет Вам известно, что в кремлевское хозяйство лиц, не имеющих ученой степени не берут! Да-да, позвольте еще раз представиться, коллега: доктор искусствоведения Апполинарий Иванов-Рабинович, почетный член Баварской академии наук, к вашим услугам, сэр! Но вернемся к нашим … львам – ха-ха! недурной каламбур, не правда ли?” Апполинарий Савельич торжествующе обмакнул свои пшеничные усы в ерш. “Мы с моим другом-полотером – кстати доктором философии - имели об этом беседу и пришли к единодушному заключению, что Леон пошел по пути “левой руки”; знаете ли, такой парадоксальный путь духовного подвижничества, связанный со стремление скрыть ум и талант за маской идиота, с внешне эксцентричными и даже аморальными действиями. Правда Виссарион Петрович – это полотер-философ – доказывал, что Леон дзен-буддист, мое же мнение, что он был православный юродивый…” Савельич вздохнул: “после его смерти я отправил письмо в Священный Синод, в котором рассказал всю правду о Леоне и попросил присудить ему почетное звание “Блаженный” посмертно. Да будет так! Союз нерушимый республик свободных!” – тут к нашему столику подошли менты и ласково взяв под ручки поющего во всю глотку старика потащили его и меня впридачу к своему нервно бьющему брызговиками “воронку”.

Колям закончил чтение и глубоко затянулся сигаретой. После минутного замешательства, народ начал восхищаться. “Круто!” – по-простому сказал Максим. “Мда-Мда…” – многозначительно пожевал губами литинститутовец Анвар. Метаметафорист Вован встал и громко с апломбом заявил: “а я всегда говорил, что Колям у нас самый талантливый. После меня, конечно, потому что я – вообще гений, хоть и непризнанный”. “Не смешно, Вовик” потянула его за рукав его переводчица, “что ты везде лезешь со своей “гениальностью”. “Я правду люблю” - огрызнулся Вован, но сел. Хиппанистые девчонки тяжеловесного вовановского юмора не поняли и смотрели на Коляма восхищенными глазами. “А ты что скажешь, философ?” – Колям повернулся к Руслану. “Забавно…” – протянул Руслан, вынырнув из блаженной незаметности – “ты мне еще дашь почитать потом, я со слуха не все схватываю. А вообще… Если откинуть этот антураж постмодернистский, то останется диалектика мудрости и безумия. Настоящий мудрец в глазах толпы похож на глупца - об этом же еще Лао-Цзы писал. Так почему бы не предположить, что тот, кого все считают глупцом был поистине мудр?”. “Кончай, теоретик!” – вскричал из угла комнаты Вован. “Теория – это суходрочка, об этом еще Гете писал. Давайте водку пить!”. Колям, конечно, цыкнул на бузотера, но предложение насчет водки поддержал. После недолгих кривляний, Вован согласился на роль раздатчика и потащился на кухню, заливать “шары” апокалиптическому столику.

Просидели они еще долго, наверное, часов до одиннадцати. Трепались, читали стихи, травили анекдоты, пили. Может быть, потрепались бы еще, но автобусы ходили только до полуночи. Да и утром некоторым надо было на работу.

 

Объявление

Башкирский обком ВЛКСМ, печатный орган Башкирского обкома ВЛКСМ газета “Ленинец”, русская секция Башкирского отделения Союза Писателей СССР в рамках подготовки празднования 82-летней годовщины Ленинского Коммунистического Союза Молодежи объявляют конкурс “Комсомол – моя судьба” на лучшее стихотворение о комсомоле на русском языке среди молодых авторов-непрофессионалов, проживающих в БАССР. Победившие в конкурсе получат возможность участвовать в совещание молодых писателей при Президиуме СП СССР, которое состоится 19 октября сего года в городе Москве. При предоставление на совещание рукописи, отвечающей требованиям творческого конкурса данного уровня, будет рассматриваться вопрос о включение произведений автора в коллективный сборник молодых поэтов, который планируется издать в Башкирском книгоиздательстве не позднее 3 квартала следующего 2001 года.

С условиями конкурса “Комсомол – моя судьба” можно ознакомиться в башкирском отделение СП СССР по адресу: г. Уфа, ул. Коммунистическая 100.

 

 

 

ГЛАВА 2

 

 

Прозвенел звонок с урока и студенты толпой ринулись к выходу. Руслан с головой уткнулся в методичку. Предстоял еще один семинар и нужно было наметить задание на дом. “Руслан Тагирович!” - мальчишеский голос отвлек его от мыслей. Перед ним стоял Славик Чанышев. “Слушаю тебя, Слава”. Руслан внутренне подтянулся, поправил очки. “Вот вы сегодня говорили о Платоне и его концепции государства. Если я правильно понял, по Платону цель государства – поддерживать справедливость в обществе. Я согласен с этим, но только ведь… вы ведь сами видите… как бы это сказать” И он как будто выдохнул: “несправедливость кругом!”. Руслан покосился вглубь аудитории. Вдалеке около окна маячил дежурный, поливающий из пластмассовый лейки герани и полностью поглощенный этим благочинным занятием. Руслан понизил голос: “но понимаешь, Славик, Платон ведь говорил об идеальном государстве. А в реальности… всякое бывает…”. “Но тогда надо с этим бороться!” - Славик раскраснелся от смущения, но голос у него был твердым. “С чем бороться?” “Как с чем – с ложью, с несправедливостью!” “И чего ты добьешься?” – Руслан перешел почти на шепот – “ареста и показательного суда? Выбрось из головы, Славик! Ты молодой, у тебя широкая дорога впереди. Выучишься, станешь инженером-нефтяником…” “Вы рассуждаете сейчас прямо как они, Руслан Тагирович! Сказали бы еще, что зарплата будет хорошая, квартиру дадут… А вы ведь не такой как они, я это сразу понял, еще до того как вы у меня на столе “Русскую идею” заметили и не стали изымать. А за тот случай на политинформации я не в обиде, столько народа, вы не могли иначе. А что касается того, что арестуют… Пусть! Да хоть на каторге сгноят! Но должен хотя бы один человек сказать слово правды! Не для того, чтобы изменить что-нибудь, не для того, чтобы прославиться, а просто для того, чтобы правда прозвучала!” “Солженицына читать меньше надо!” – обозлился Руслан и даже хотел сказать что-нибудь порезче, но тут в проеме двери появилась девичья головка: “Руслан Тагирович, а вы вопросы к контрольной принесли?”. “Видишь, Славик, сейчас мне некогда продолжать этот разговор. Давай как-нибудь потом”. И потише, полушепотом: “но только пожалуйста, очень прошу тебя, ничего не предпринимай и ни с кем больше об этом не разговаривай” “Ладно…” – уныло бросил Славик и поплелся к своей парте.

 

Выписка

из постановления комсомольского собрания

2 курса физического факультета

БГУ им. 40-летия Октября

Мы, комсомольцы 2 курса физического факультета университета, в рамках кампании по подготовке празднования 82-летней годовщины Ленинского Коммунистического Союза Молодежи берем на себя следующие обязательства:

  1. повысить успеваемость на курсе на 70%

  2. полностью покончить с пропусками лекционных и семинарских занятий

  3. усилить работу по сбору металолома и макулатуры

  4. провести дополнительные занятия по изучению произведений классиков марксизма-ленинизма и документов ХХХ съезда КПСС

  5. подготовить праздничный концерт силами студентов нашего факультета

Решение принято единогласно.

 

Секретарь комсбюро 2 курса физфака Синицына Е.И.

 

С утра пораньше стал названивать Колям и зазывать Руслана промотнуться по городу. Его управление ударно и досрочно отстроило очередную порцию линий электропередач, по поводу чего начальство расщедрилось на премии и отгулы, в кармане брюк лежали десятка два новеньких, еще хрустящих червонцев, а погода была, как и полагается, “бабьему лету” ласковая и солнечная. “Водочки дерябнем, за жизнь поговорим” – гудел в трубку Колям и Руслан, наконец, согласился – занятий сегодня не было, а идти в библиотеку и дочитывать заложенный на 453 странице труд с грозным названием “Критика буржуазных фальсификаций процесса научного познания” не очень-то и хотелось.

Встретились они на остановке. Колям был в пижонских светлых штанах и рубашке навыпуск, в темных очках, в зубах сигарета “Мальборо”, в руке – неизменная банка “Туборга”. Ни дать не взять голливудский плейбой, спасшийся от вашингтонского Департамента Госбезопасности и неизвестно каким макаром оказавшийся в Рифейских горах. Завидев Руслана разулыбался и пошел ему навстречу, попыхивая сигаретой: “Здорово, философ!”. Они взяли еще одну банку крепкого трофейного пива – для Руслана и отправились гулять по Проспекту.

В тени деревьев на скамейках горбились пенсионеры, обсуждающие последние международные новости. “А вы слыхали, что Тетчер снова наращивает ядерные вооружения? И чего им, буржуинам неймется – жили бы как люди, при социализме. А Рейган говорят спился совсем и застрелился в Буйнос-Айресе”. Если бы они не разговаривали, то мало чем бы отличались от мшистых наростов на деревьях. По разлинованному асфальту прыгали девочки с косичками, как будто сотканные из сентябрьского воздуха – света и тени, опадающих листьев и шороха шин. То тут, то там встречались колоритные алкоголики – носатые как Деды-Морозы, по-коммунистически пускающие по кругу единственный стакан и пьющие, невзирая на трудности, без закуски и тостов. Мимо проносились машины и у редких, оставшихся после недавнего дождя луж на мгновенье вырастали крылья из брызг.

Около перекрестка высился плакат, на котором был изображен мускулистый, квадратнолицый, красный рабочий с молотом, сокрушающий статую Свободы, а рядом с ним – безгрудая, безбедрая крестьянка со снопом пшеницы. “Смотри – произнес Колям, отхлебнув пива – разве это женщина? Плоская как доска – ни кожи, ни рожи. А ты видел дореволюционную американскую рекламу?” Конечно, Руслан видел, в трофейных голливудских фильмах, даже прошедших ножницы советской цензуры и изрядно обкромсанных, можно было встретить плакат с полуобнаженной девицей. “Между прочим, в этой асексуальности вся суть их дерьмовой, “единственно верной” идеологии”. Руслан вопросительно взглянул на Коляма. “Именно, философ – продолжил тот – коммунизм плох не тем, что ради него уничтожали и уничтожают людей, если быть совсем уж честным и на время забыть про пропагандистский треп, таков ведь удел любой идеологии. Французские якобинцы, утверждая либерализм и права человека, перебили не меньше священников и аристократов, чем русские коммунисты. Коммунизм плох тем, что он бесчеловечен в прямом смысле этого слова”. Колям приостановился и покрутил головой. “Гляди, вон идет сиповка в мини-юбке – он ткнул сигаретой в сторону размалеванной девицы пэтэушного вида, переходящей дорогу, – и ты, и я при взгляде на нее сразу же захотели раздвинуть ей ноги, засунуть ей фаллос в вагину, овладеть ее телом. Это естественное желание, старик, стремление к овладению лежит в самой природе человека, мы рождаемся собственниками, мечтаем приобрести эту собственность, и получая ее испытываем удовольствие, а лишаясь – ненавидим тех, кто ее имеет. “Но ведь у этой девчонки есть не только вагина, но и – извини за старомодность - душа, мечты…” – возразил Руслан - если тебе нужна только ее вагина, купи у спекулянта трофейную, искусственную и имей ее сколько хочешь… Боюсь, однако, тебе не понравится, тебе подавай женщину, тебе нужно чтобы она любила тебя…”. “Вот именно, старик, ты безнадежно отстал от жизни – пророкотал Колям ты прав, мне нужна женщина, а не искусственная “мохнушка”, но только потому что так устроен мой организм – не более. Если бы я был пидором с разработанным задом и Оскаром Уальдом в хваленой душе, которая, полагаю, не более чем доброкачественный нарост на гениталиях, то я бы получал такое же удовольствие от того, что сую свой фаллос в анус бородатому мужику. Как видишь, я вполне толерантен и политкорректен, тут ты меня не поймаешь. Так вот, все люди стремятся к овладению, и для всех людей овладение – высшее удовольствие. Сексуальный акт есть матрица для всех других видов отношений – политических, экономических, культурных. На этом и стоял капитализм – самое гуманное в человеческой истории общество – потому что человеку разрешалось там иметь собственность, а значит - быть человеком, иметь и кончать. И именно против этого и выступают коммуняки во главе с их бородатой жопой Карлом Марксом – против собственности, против овладения, против естественного удовольствия. Их мечта – тотальная импотенция и фригидность, абсолютно бесполые мужчины и женщины, приставленные к своим рабочим местам. Конечно, комми тоже разглагольствуют об удовольствии – но только от труда, значит – о сублимации. В этом обществе любой сексуальный акт есть форма политического протеста – это понимал еще Оруэлл. Для того, чтобы разрушить их долбанный развитый социализм или недоразвитый коммунизм нужно трахаться, трахаться и еще раз трахаться!” - Колям вытянул руку с банкой, пародируя Ленина – “Трахай все что движется – от комсомольской активистки до ветеранши рабочего движения! Если у тебя нет бабы – занимайся онанизмом – этим ты внесешь хотя бы малый вклад в борьбу против коммунизма!”. Колям чокнулся с банкой Руслана и снова отхлебнул пива. “Я предлагаю тебе эксперимент – попробуй перед партсобранием поонанировать, уверяю тебя, никакой коммунистический пафос уже не взбудоражит твою поникшую и довольную душу, либидо выплеснуто, сублимироваться нечему. Точно говорю, на себе проверял” - Колям утробно хохотнул. “Спасибо, я уж как-нибудь без экспериментов, одной теорией обойдусь – смущенно буркнул Руслан, и добавил задумчиво – слушай, а раньше я думал, что это занудливые старперы-академики придумали, что фрейдизм – буржуазная философия. А теперь вижу, что и вправду так”. “Иди ты со своими классификациями” – отмахнулся Колям.

Они не заметили, как прошли несколько остановок. “Заглянем – кивнул Колям в сторону забегаловки под названием “Минутка”, которая выросла прямо перед ними – пропустим по двести грамм”. Они зашли. В забегаловке было накурено и умерено шумно. Шибанул в нос неприятный кислый запах. За столиками уже похмелялись два-три местных алкаша и мирно вели беседу, перемежаемую матюками. Толстенная продавщица скучала за стойкой. Завидев Коляма с Русланом она заметно оживилась и даже изобразила на лице подобие улыбки – видно прилично одетые и трезвые клиенты здесь были редкостью. Они взяли по двести грамм, по бутерброду и невзирая на зазывные улыбки и колыхания бюстом продавщицы, отошли к крайнему столику. Колям, видно еще не выговорился. “Ну будем! За нас с вами и хрен с ними! – он опрокинул в себя водку, отщипнул немного от бутерброда, прикурил сигарету и с наслаждением затянулся. Руслан проделал то же самое. “Знаешь, мне жалко Америки – мечтательно сказал Колям. - Той самой Америки, звездно-полосатой Юнайтед Стейтс, с поп-корном, стрип-барами, порножурналами, “голубыми” в сквериках и марихуаной в подворотнях. Мне жалко статуи Свободы, Голливуда, Брайтон Бич и Пентагона, жалко миллионеров в “Кадиллаках”, курящих контрабандные “Гаваны”, и безработных на скамейках, завернутых в газеты, жалко потому что это был цветной, яркий, нетривиальный мир, мир, где есть регистры, тона и полутона, мир, где не скучно жить. Теперь по Бродвею маршируют американские комсомольцы, в “Кадиллаках” разъезжают комиссары, с “голубых” смыли косметику и посадили в тюрьмы, а в Голливуде шлепают пропагандистские киножурналы про Гесса Холла. Проклятые красножопые, какую сказку разрушили! Давай выпьем за упокой грешной, но прекрасной души буржуазной Америки!” Колям попросил продавщицу повторить и поднял принесенные ею сто грамм. “Знаешь, я в отличие от тебя не идеализирую эту Америку – произнес Руслан. - Многие пишут, что это был, наоборот, очень скучный, ханжеский мир, а “голубые” и порнофильмы – это мишура, бросающаяся в глаза. А вот за тебя, Колям, я выпью, друг же ты мне все таки”. Они чокнулись и выпили. “И вообще – продолжил Руслан – мне кажется, что такие как ты, либералы, просто придумали себе Америку, по своему образу и подобию. Если выражаться терминами твоего любимого Фрейда, то Америка и Запад – это не реальность, а бессознательное русского либерала. Оно полно его эротических фантазий, которые начинали терзать его, как только он забирался под одеяло и настраивал приемник на “Радио Свобода”. Настоящий же Запад был совсем другой – жесткий, прагматичный, плоский и малоинтересный, короче, буржуазный, что на русский во все времена переводилось – мещанский. Он и сдох от скуки и от диетического питания и туда ему и дорога”. “Все равно ненавижу коммуняк – буркнул Колям – даже если они у меня отняли только иллюзию. Пойми, старик, иллюзия и есть самое дорогое. А они ее втоптали в асфальт своими первомайскими, орущими “Ура!” колоннами!”. “Ты знаешь, зря ты так про них – возразил Руслан – один наш преподаватель недавно сказал мне, что как раз Америка морально победила в “холодной войне”, и СССР все больше и больше походит на прогнившее буржуазное общество”. “Что-то я это не очень чувствую – проворчал Колям. – Ладно, сваливаем отсюда, а то продавщица нами стала интересоваться”. “То же мне, агента КГБ выискал – рассмеялся Руслан, но тоже засобирался. Напоследок они взяли на вынос бутылку водки и несколько пирожков.

Водку пили у Коляма дома, в комфортных условиях – под магнитофон, орущий песни Фредди Меркьюрри. Потом Колям читал самиздатовского Пелевина – о русской революции и они громко ржали. Потом, сбегав еще за бутылкой, и уговорив и ее, плевали в балкона на прохожих, но ни на кого не попали. Потом танцевали канкан под гимн Советского Союза в их собственном исполнении. Глубоким вечером разговор неожиданно продолжился. “Скажи… Колям, конечно, я во многом не согласен… ну с тем что ты в кафешке говорил – язык Руслана слушался уже плоховато, но чувства излить хотелось – но во многом ты прав… Врут… Воруют… Лицемерят… Но это значит … бороться надо”. Подбородок Руслана соскользнул с ладони, но которую он опирался, и Руслан чертыхнулся. “Даешь, варвар!” – хохотнул Колям и нацедил себе еще рюмку. Как обычно, он пил много и не хмелел – “Бороться! С чем бороться? А главное – для чего? Чтобы уничтожить все недостатки, все несовершенство? Дурак ты, хоть и философ и даже справку соответствующую имеешь!” Руслан недовольно забурчал, но Колям, не слушая его продолжал – “я ведь художник, Руслан, меня как раз и интересует всякое несовершенство, всякий абсурд и огрех, всякое отклонение от нормы, короче. И потом, скажи мне, что такое сама жизнь? Разве не грязь, слизь, кровь и дерьмо? Ты когда-нибудь был в анатомическом театре? Оно и видно, что нет. А я вот сподобился! И своими глазами увидел, что под прекрасным лбом, под глубокомысленным прищуром, под чарующей гладкой кожей, все то же самое – грязь, слизь, кровь и дерьмо! И из грязи и дерьма вырастает красота как мираж над помойной ямой, прекрасный мираж, питающийся ее миазмами. А ты хочешь все выскоблить, сделать белым и стерильным, что ж, флаг тебе, как говорится в руки. Но только помни, тем самым ты уничтожишь и красоту, и жизнь. Вместе с грязью”. Колям закурил, пустил сквозь ноздри дым. “Ты не любишь этот переразвитый социализм за его гниль и грязь, правильный ты наш. А я его не люблю за то, что в нем недостаточно гнили и грязи, неинтересно мне все это как художнику, блекло, серо и… высоконравственно. Хотя бы на словах. То ли дело было в Юнайтед стейтс…” Руслан пытался возражать, но кроме нечленораздельного воя ничего изречь не смог. “Иди спать!” – рявкнул Колям и толкнул его в направление другой комнаты, где для него был уже разостлан диван.

 

Характеристика

Осипова Николая Васильевича

Осипов Николай Васильевич, 1972 года рождения, по национальности – русский, образование высшее, член ВЛКСМ, происхождение служащий.

Закончил в 1987 году среднюю школу №39 города Уфы, затем строительный факультет Уфимского Нефтяного Института. С 1992 года по настоящее время работает в Уфимском управление по строительству при Башкирэнерго на должности инженера.

В годы учебы в институте принимал активное участие в общественной жизни, был комсоргом группы, участвовал в конкурсах художественной самодеятельности студентов. За годы работы в управление зарекомендовал себя хорошим специалистом, имеет 7 рацпредложений, позволивших повысить эффективность работы нашего управления и перевыполнить план по строительству линий электропередач текущего квартала 2000 года..

Широко эрудирован, политически грамотен. Несколько раз выполнял обязанности агитатора при проведение выборов в Верховный Совет СССР.

Среди товарищей и подчиненных пользуется заслуженным уважением. В общение вежлив, открыт, обладает чувством юмора. Нареканий по работе не имеет.

Характеристика дана для рассмотрения вопроса о повышении по должности.

 

Начальник отдела Уфимского управления по строительству

при Башкирэнерго

Ильин А.В.

 

2 сентября 2000 года

 

Близилась очередная годовщина Американской революции. Телевидение захлебывалось от пропагандистского восторга. Постоянно крутили кадры хроники девятилетней давности. Ядерное облако над взорвавшейся АЭС в Арканзасе. Запруженные демонстрантами - “зелеными” улицы американских городов. Горящие казармы джи-ай в Сомали. Гробы, перетянутые звездно-полосатыми флагами. Плачущие матери. Снова антивоенные демонстрации. Танки в центе Вашингтона. Растерянный Рейган, зачитывающий последнее обращение к нации. И комментарии, комментарии, комментарии. Словеса про победу мирового социализма, братство трудящихся, великий советский народ. Колям просто истекал издевательскими шуточками. Самому Руслану приходилось чуть ли не каждый день выступать с лекциями на предприятиях – о международном положении, о победе коммунизма. От идеологической трескотни было так тошно, что иногда хотелось после лекции выматериться и хлопнуть стакан водки. Тем более, что Руслану было прекрасно известно, что и рабочие, которых сгоняли на его плановые лекции, и само начальство, которое направило его на “идеологический фронт” воспринимают это как нудную и никому не нужную обязанность. Руслан не единожды был свидетелем тому, как их парторг, раздухарившись после очередного банкета, закручивал такие антисоветские анекдоты, за которые “во время оно” можно было схлопотать лет 25 без права переписки. Собственно, среди знакомых Руслана о коммунизме без иронии говорил, пожалуй, один только Петр Александрович. Причем, он не просто всем сердцем верил в коммунистический идеал и глубоко презирал тех университетских сановных “коммунистов”, для которых членство в партии было лишь ступенькой к власти, большим окладам и широкозадым и удобным в эксплуатации секретаршам, он был настоящим знатоком марксизма.

Сегодня, после вымотавшей все силы политинформации Руслан, забросив сумку домой, направился к нему в гости. “А, Руслан. Ну проходи, коль пришел” – шутливо проворчал Петр Александрович, открыв дверь. Он был одет по домашнему – в халат. Пока Руслан разувался, он стоял рядом и с силой потирал свою блестящую лысину – так он делал всегда, когда смущался и не знал что сказать. В углу его рта тлела обычная папироса. “Проходи, Русланчик, не стесняйся, садись пока в комнату, а я чайку поставлю!” – засуетилась его улыбчивая жена. Руслан смущено поблагодарил и они прошли в комнату. “Ну что нового в этом логове догматизма – поинтересовался Петр Александрович, сев на стул и указав Руслану на диван - а то я приболел малость, давление, брат, прыгнуло, потому, так сказать, отрезан от внешнего мира”. “К юбилею готовимся, общеуниверситетское собрание будет. Болтологии развели - сил нет” - безрадостно отозвался Руслан. “Как же, это они любят, юбилеить, они бы так же работать научились, как речи произносят и из графина хлебают – давно бы уже коммунизм во всем мире победил”. “А я давно уже хотел спросить вас, Петр Александрович, неужели вы и вправду верите во все эти…” “Во что, мой юный друг? Договаривай, не стесняйся, тут парторга нет”. “В эти байки, про коммунизм”. “Почему же байки? Это не выдумка, а, как тебе прекрасно известно, строгий научный вывод. Царство необходимости с неизбежностью рухнет и наступит царство свободы - так говорит марксистская философия.” “Петр Александрович, это я, конечно, слышал. А как вот кратко, буквально в нескольких тезисах, выразить эту философию? А то когда учебники читаешь, складывается впечатление, что это демагогия сплошная. Перед студентами стыдно” “Э, да ты брат, тоже из тех, кто диалектику не по Гегелю учил! Учебники! Ты бы еще на лекции нашего уважаемого зава сослался, который, бедняга, до сих пор слово “экзистенциализм” выговаривать правильно не научился, зато клеймит его – только шум стоит! Маркса надо читать! Ленина! Лукача! Лившица! Ильенкова!”. “А все же, на пальцах объясните…” “На пальцах… Изволь! Марксизм – это прежде всего материализм, так можно выразить самую его суть.” “Да вы смеетесь надо мной… Это каждый школьник знает…” “Каждый школьник, говоришь? А вот ты мне скажи как аспирант-философ, что такое материя?” – Петр Александрович задорно ткнул Руслана в плечо. Он любил огорошить собеседника каким-нибудь вопросом - с виду простеньким, но на самом деле с философической подковыркой. Руслан встал, прошелся по комнате туда-сюда, взглянул в окно – из комнаты Петра Александровича открывался унылый, вполне урбанистический пейзаж – дома, дома, дома. Наступал вечер и желтый карандаш электричества уже заполнил кое-какие клеточки кроссворда окон. Руслан закурил, помедлил. “Ну, известно, что – объективная реальность, данная нам в ощущениях… Вы меня прямо как студента экзаменуете…” “А ты не торопись обижаться, ты ведь и есть пока ученик. Впрочем, как и любой философ – Петр Александрович тоже закурил еще одну “беломорину”, потряс рукой и бросил погасшую спичку в медную пепельницу на столе – что ж, определение ты дал, конечно, правильное. Только подобно многим нашим специалистам – Петр Александрович иронически протянул последнее слово – ты до конца не понимаешь всей его глубины. А ты вот скажи, пожалуйста, познаваема ли материя? Только не торопись, подумай.” – “Познаваема, конечно, что за вопрос Петр Александрович?” – “Эх, святая простота! Ладно, давай рассуждать - Петр Александрович, втянул еще дымка и раздавил окурок в пепельнице – ты вот еще что мне скажи: существует ли что-нибудь кроме материи?” “Нет” – неуверенно проговорил Руслан. “А что это ты так несмело, громче, явственней, как и полагается истинному материалисту – ничего кроме материи не существует, не существовало и существовать не может. Материя – это единственная реальность, саморазвитие которой порождает все окружающее нас – космос, человека, общество”. “Ну да, так оно вроде и есть” – подтвердил Руслан. “Хорошо – Петр Александрович тоже встал и начал ходить - но ведь мы способны что-нибудь познать нашим умом, то есть понять, только через противоположность – это элементарное положение диалектики. Скажем, я могу понять, что это – стол, потому что есть другие предметы – тумбочка, шкаф, мир, наконец. Если бы этот стол заполнил собой всю бесконечную вселенную, он перестал бы быть столом и вообще чем-нибудь определенным, он стал бы непознаваемым. Нашему уму доступно лишь конечное, определенное, предмет, ограниченный другим предметом, своей противоположностью. А бесконечное сверхразумно – это еще древние знали – Плотин к примеру, Кузанский” – Петр Александрович тряхнул головой. – “Вот и получается, что материя как таковая, как первооснова – превыше нашего чувственного и умственного познания, а если уж совсем честно, то и бытия, коль скоро мы считаем существующим все, что открывается нашим чувствам и уму. То есть материя – это сверхбытийное, апофатичное Абсолютное Бытие или Абсолютное Небытие – про нее можно сказать и то, и другое, поскольку все эпитеты, будучи примененными к ней, становятся условными. Спросят меня: существует ли материя? – я отвечу: да конечно, только она и существует, она везде и во всем, она есть абсолютное бытие. Спросят меня: а может, все же не существует материя? Тоже отвечу: да, конечно; она не есть что-либо конкретное, она ни в одной, ни в другой, ни в третьей вещи, она – вообще нигде, она – небытие!” “Постойте! – запротестовал Руслан – но ведь это кажется, Платон говорил, что материя – небытие, а Платон был идеалист!” “Что ж – воскликнул Петр Александрович – это только дураки и доктринеры думают, что идеалист не может высказать что-нибудь верное. А вот Ленин думал иначе и даже писал про умный идеализм! Платон был прав: материя – небытие. Скажу даже больше, Платон мог бы этого не говорить – с точки зрения идеализма возможны другие трактовки материи, а вот материализм не может не утверждать, что материя есть небытие, если только он хочет оставаться материализмом и стоять на положение, что всякое бытие материально, что материя первична. “Но ведь это парадокс, Петр Александрович - получается, что все вещи – эти стулья, наши тела, дом, земля состоят … из ничего” “Именно, мой юный коллега и потому этот дом не будет существовать вечно как дом, он причастен не только к бытию, но и к небытию. И с другой стороны в этом залог его вечности как части материи – ему предстоит миллионы и миллиарды лет претерпевать различные превращения и приобретать разные формы – от камня до бактерии. Петр Александрович присел, рассеянно поглядел в окно. – “А раз кроме материи ничего нет, то, понятно, она сама единственная причина своего бесконечного развития, иными словами, она обладает нескончаемой творческой мощью. Мы, Руслан – материалисты и не верим в боженьку на облачке, который мир заводит как шофер машину. Поэтому мы и должны утверждать, что мир не механизм – извне управляемый и движимый, а организм - развивающийся по своим собственным, внутренним законам. Древние материалисты – стоики учили, что мир – живой организм, рождающийся из Божественного Огня и в нем периодически погибающий. Теперь мы возвращаемся к тому же учению, конечно, с учетом нового этапа развития науки и философии. Материя – единственный творец, природа творит сама себя – бесчисленное множество форм, причем не только вещественных, но и идеальных – возьми законы природы, к примеру. А в человеке природа обретает разум, сама себя начинает понимать и продолжает творение самой себя, но уже сознательно. Об этом, брат, еще Ильенков писал в “Космологии духа” – ты, конечно, этой работы не читал, она только в самиздате ходила. Поэтому мы, коммунисты, и говорим об особой роли труда. Сейчас мало кто это понимает, а надо, надо это понять и объяснять другим нужно – труд есть не просто целенаправленная деятельность человека, это – космическая стихия, начало творческой мощи материи и природы, которое в человеке лишь проявляется, преломляясь через разум.” “А один мой хороший друг доказывал, что труд – форма сублимации сексуальной энергии, что в этом - репрессивность социалистического общества, что чувство собственности – естественно и укоренено в нашей природе…” “Твой друг – законченный либерал, а они не могут понять истинного смысла и значения труда – Петр Александрович заметно заволновался и даже встал и снова начал расхаживать по комнате – слышал я эти бредни: про сублимацию сексуальной энергии, про силу желания, про стремление к власти, к овладению. Знаешь, ты уже человек взрослый, тебе можно про это – сексуальность ведь тоже проявление творчества, только на самом низшем уровне человеческого бытия. Она тоже требует самоотдачи – хотя и не такой, конечно, как писание стихов и революционный героизм. И это и есть причина удовольствия – самоотдача и самоограничение. Тут диалектика, брат! – Петр Александрович поднял палец кверху - чем меньше ты думаешь о себе, тем больше ты способен к радости, к творчеству, к росту, к человечности в прямом смысле этого слова. А собственник и буржуа – скучнейший, мерзейший и несчастнейший человечишко, он катится вниз с горы эволюции – к обезьяне и ниже – к амебе, к паразиту. Потому что он эгоист, а зацикленность на самом себе есть антиобщественная тенденция и, значит – форма дегуманизации, коль скоро человек – животное политическое, как говаривал один грек” Петр Александрович задумался, потер лоб ладонью. “Навидался я таких, Руслан, после войны, когда мальчишкой был еще. Время было тяжелое, спекулянтов развелось видимо-невидимо. Один такой снимал квартиру у моих родителей. Когда же это было – дай-ка я вспомню… Ага, в 46-ом. На всю жизнь я запомнил его толстенную, самодовольную морду. Мы ведь с сестренкой плохо питались – хлеб да селедка, да картошка, вот и все меню. А у него всегда стол ломился от икры и масла. И хоть бы когда-нибудь нас, детишек угостил! И сынок его ему под стать рос – увалень, хвастун, лентяй. Думаю, с тех пор я буржуазность и возненавидел – еще до того, как Маркса и Достоевского прочитал!

Так вот теперь я еще и утверждаю – не может быть по-настоящему счастливым человек, который чужой хлеб жрет, из горла у голодного выдранный. Не потому что совесть его мучает, так говорить было бы наивностью большой, у этих господ совесть давно атрофировалась. Просто слишком он примитивен для настоящего счастья, не понять паразиту одноклеточному опьянения от стихов Шекспира, глубоких как глаза женщины, от любви, большой и светлой как вселенная, от упоения трудом, красивым как песня. Паразит одноклеточный может только заглатывать и сбрасывать выделения и он думает, что это и есть счастье – теплое, смрадное, размягчающее мещанское существованьице. А подлинное счастье – в творчестве, в труде, в жизни в обществе и для общества, это и делает человека человеком. Да, брат – в труде! Все это может сделать труд! Труд – это волшебная, магическая сила! Он рождает и перерождает! Он создал звезды и человека – это был еще стихийный труд доразумной, чувствующей, но не понимающей природы. Он творит “вторую природу” – культуру, теперь вполне сознательно, и меняет ландшафты Земли и внутренний мир самих людей. А при коммунизме, когда исчезнет отчуждение во всех его видах, все человечество, весь космос, который оно к тому времени заселит, станет единым, гармоничным, трудящимся суперорганизмом. И для него труд или, что то же самое, творчество будет единственно возможной формой существования и это существование будет непрекращающейся волной блаженства вдохновения!”

“Но как же – возразил Руслан – вы сами говорили о том, что наш социализм медленно перерождается в капитализм. Назад, а не вперед мы пошли, получается, какой уж тут коммунизм!” “Мелко мыслишь, я в твои годы был романтичнее, смелее – поморщился Петр Александрович. – “Человечество, позволю напомнить, существует сорок тысяч лет. И из них тридцать пять тысячелетий занимала эпоха первобытного коммунизма, упоминания о первых рабовладельческих государствах относятся к 3-4 тысячелетию до нашей эры. Так что история эксплуататорских обществ – это миг, не более. Коммунизм есть естественное, нормальное состояние человечества, поскольку для человека нормально относиться к своему ближнему как к такой же личности, как ты сам, а не как к средству или вещи. С коммунизма начинается история, к нему и мы вернемся по закону отрицания отрицания. Социальное зло, отчуждение, эксплуатация в конце концов, обернутся добром, они нужны были Духу Истории лишь для того, чтобы коммунизм примитивный переродился в коммунизм индустриальный. Так-то, мой юный друг! Сколько еще нам предстоит веков и тысячелетий – это же представить трудно! Человечество только-только начало избавляться от детской агрессивности и глупости, осваивать близлежащее космическое пространство, трудиться свободно, а не по принуждению. Нам еще предстоит вселенную обжить, создать великое братство разумных миров, преобразить другие планеты, заставить работать на себя звезды и антивещество. Миллиарды и миллиарды лет при коммунизме, в счастливом труде, до тех пор, пока наша пульсирующая вселенная снова не сожмется в сверхплотную точку, сминая электроны и нейтроны, для того, чтобы опять взорваться и родить новую вселенную, где возникнет новое человечество, которому тоже предстоит пройти путь от каменной дубины через капиталистическую фабрику к фотонному звездолету и галактической коммуне. Это пусть религиозники ноют о конце света и старости человечества, мы ведь с тобой философы-марксисты, мы стоим на передовой позиции науки, и мы знаем, что в книге истории человечества лишь написаны первые страницы. Что жителям 23 тысячелетия Коммуны, которые будут летать на отдых на Альфу Центавра, изучать языки системы Сириуса и структуру “черных дыр”, что им, я спрашиваю тебя, передряги раннесоциалистического общества первого века Коммуны, в котором мы с тобой имеем честь жить? Одно слово, героическое прошлое!” “Но, Петр Александрович, ведь это будущее само по себе не наступит, правильно? Надо за него бороться!” “Эх, молод ты еще, Русланчик, и диалектику еще до конца не понимаешь. Ведь Дух Истории все равно перемелет все зло в добро и карьеризм вашего зава, как и жестокосердие рабовладельца, станут лишь диалектически необходимыми ступенями к грядущему счастью человечества. В общем-то об этом и стоики говорили – одному, отдельному человеку нечто может казаться злом, но в мировом замысле это - необходимое условие достижения добра, также как смерть солдата для него самого, конечно, зло, но без нее не было бы победы армии. Спокойствие! Нужно быть мужественным, спокойным, рассудительным и главное, не изменять своим принципам!” “Как же вас понимать, Петр Александрович – из грязи нынешнего мира вырастут прекрасные цветы, так что ли? Это я уже слышал от своего знакомого одного… того самого…” “Ну я не знаю, что он имел в виду, но если понимать, как я сказал… то есть в этом разрезе… приблизительно так, наверное…”

“Ты совсем уж гостя заговорил, Петруша! Как начнешь, не остановить тебя – в проеме дверей показалась жена Петра Александровича с подносом в руках – “может быть, чайку попьешь, Русланчик?”. “И вправду, что это я развопился – смутился Петр Александрович. Давай чайку, а?” Потом они пили чай с вареньем, разговаривали об университетских делах, курили в форточку. В небе зажигались звезды и у Руслана все не выходили из головы вдохновенные слова Петра Александровича о галактической коммуне будущего.

Уже когда Руслан уходил, Петр Александрович задержал его в дверях, смущено попросил: “ты заходи, Руслан. Хоть душу с тобой отведу. А то на работе мало осталось людей, с кем можно даже просто поговорить. Все больше полупортянцевы или, на худой конец, полу-полупортянцевы. Похоже, скоро меня совсем на пенсию спровадят, не ко двору я там пришелся…” “Что вы – искренне возразил Руслан – вам еще работать и работать. Таких как вы специалистов в университете, раз-два… Кто же там будет лекции читать?” “Найдут кого, не беспокойся. Точнее, назначат” – Петр Александрович как-то беззащитно улыбнулся, пожал руку Руслану и пожелал спокойной ночи.

 

Выписка

из протокола №2653

заседания кафедры истории КПСС

БГУ им. 40-летия Октября

СЛУШАЛИ: теоретический доклад кандидата философских наук, доцента АЛЕКСЕЕВА Петра Александровича на тему “Коммунистическая перспектива – зрелость человечества”

ВЫСТУПИЛИ: доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой ХАЙРУЛЛИН Рим Хакимович, кандидаты философских наук, доценты ИВАНОВ Илья Семенович, МУРТАЗИН Фарит Ильясович, ЯКОВЛЕВ Виктор Степанович, ассистент БАРАНОВА Софья Михайловна

ПОСТАНОВИЛИ: признать доклад АЛЕКСЕЕВА П.А. пока что теоретически незрелым и публикации в таком виде не подлежащим. Рекомендовали тов. АЛЕКСЕЕВУ П.А. изучить и творчески использовать соответствующие документы партии, особенно ХХХ съезда, обратив внимание на исторический доклад Генерального Секретаря ЦК КПСС Ю.В. Андропова и доклад 2 секретаря ЦК КПСС Б.Н. Ельцина.

Решение приято единогласно.

 

Зав. кафедрой: проф. Хайруллин Р.Х

 

3 сентября 2000 года

“Внимание! Внимание! Начинаем бенефис незаслуженного поэта и писателя Антисоветского Союза Осипова Николая Васильевича!”

Колям был в шикарном смокинге с бабочкой. После его заявления, сделанного густым басом наподобие диктора радио, тусня покатилась со смеху. “Концерт по заявкам трудящихся. Давайте, заявки, господа-товарищи!”. “Маленький постмодернистский фаллос! Маленький постмодернистский фаллос!” - понеслось со всех сторон. “Уговорили” – удовлетворенно прогудел Колям, открыл ящик стола и, порывшись там, вытащил бумаги. Отставил руку с листком, прокашлялся:

 

“МАЛЕНЬКИЙ ПОСТМОДЕРНИСТСКИЙ ФАЛЛОС,

ЗАВЕРНУТЫЙ В ОДНОДОЛЛАРОВУЮ БАНКНОТУ

Фаллос Гаргантюа достигал всего 3, 5 метра в расслабленном состоянии. Не будем забывать, что Гаргантюа был последним рыцарем Круглого стола. Фаллос Робеспьера составлял и того меньше – около метра и в общем это вполне устраивало Свободу на баррикадах, чего не скажешь о Марии -Антуанетте. Что же касается фаллоса Наполеона, то предположительно его размеры не превышали 0, 5 метра – совершено несравнимо с высотой египетских пирамид.

Фаллос рядового мужчины эпохи постмодерн так мал, что его можно завернуть в однодолларовую банкноту. Причем, если этого не сделать, то он будет еще меньше. Видимо, причина тому – магия масонских знаков на банкноте.

Скорее всего поэтому мы так много говорим и думаем о деньгах и о сексе одновременно.”

 

Сборище завыло и засвистело. Колям манерно раскланялся “Еще заявки, пожалуйста”. “Всадник с футбольным мячом вместо головы”! “Гагарин и ангелы”! “Уфа – портовый город”! “Блаженный Леонид”! – закричали наперебой. Колям читал долго и с удовольствием. В перерывах, как обычно, много курил, одну за одной, прикуривая от окурка. Наконец, устал, провел ладонью по лбу. “Хватит пока. Давайте, пипл, водку пьянствовать”. Появился апокалиптический столик, уставленный рюмками. Все выпили. Пока столик ездил на кухню, заправляться, завязался разговор. Вован Баграмов долго и нудно выяснял иерархию андеграундных литераторов Уфы. “Анвар конечно талантливее Витька, но все познается в сравнении… Например, я всем им фору дам” – бурчал он пока его нецензурно не попросили заткнуться. Анвар пустился в развивать свою излюбленную идею – что Башкирия и Татария похожи на Латинскую Америку – тут тоже есть много людей нерусских по крови, но русских по культуре и языку, причем, это особая культура, отличающаяся от собственно русской как бразильская или аргентинская от испанской и португальской. Появился столик и все снова выпили. Колям высказал несколько глубокомысленных фраз о Борхесе. Все согласно покивали. Потом пошел обычный треп – кто что читал, кто с кем спит и т.д. Колям взмахнул рукой: “а теперь эксклюзив для наших неуважаемых недругов из КГБ, которые сейчас припали к наушникам”. Он достал из внутреннего кармана смокинга смятый листок и отчетливо произнес:

 

АВТОХАРАКТЕРИСТИКА ДИССИДЕНТА И АМОРАЛА,

ПРЕДОСТАВЛЕННАЯ ИМ САМИМ КУДА СЛЕДУЕТ

Осипов Николай Васильевич, член ВЛКСМ, член небольшой совсем, национальность – космополит, проживает в Уфе, где спит, бдит и бздит. Родился в СССР на необычный манер, вперед жопой как рождаются в Европе. Родители – пролетариат, отец совсем спился, гад, мать живет одна, чем очень счастлива она. Учился в средней школе учителям на горе, потом закончил институт, пить и курить научился тут. Пишет стихи и прозу, на партсобраниях встает в позу. В порочащих его связях замечен и личным досье в КГБ отмечен, хотя, товарищ майор согласен, что тут хвалиться нечем. Его друзья – педерасты и абстракционисты, диссиденты и модернисты, циники и механицисты, алкоголики и вейс-морганисты, извращенцы и троцкисты, жополизы и антикоммунисты. Короче, его окружение не способствует служебному продвижению. Но без таких скотов КГБ хана, на них, товарищи, держится страна! Так воздадим товарищи, не хулу - хвалу педерастам и абстракционистам, диссидентам и модернистам, циникам и механицистам, алкоголикам и вейс-морганистам, извращенцам и троцкистам, жополизам и антикоммунистам!

А кто слушал этот бардак, тот красножопый болван и дурак. А кто писал этот бардак, тот тем более свинья и дурак”.

Всем стало немного не по себе. “А что если, Колям, и вправду… того… слушают” – спросил кто-то из молодых. Вопрос повис в воздухе. И только новая порция водки и появившаяся в руках Коляма гитара развеяли напряжение. Песни пели дотемна. Потом распрощались с Колямом, двинулись к остановке. “И что это ему вздумалось делать бенефис? Никак думает его завтра заарестуют” - ерничал Анвар. “Ума не приложу” - ответил Руслан.

 

Вместо предисловия

Я родился в 1972 году в городе Уфе. Детство мое было как у тысяч и миллионов советских мальчишек: играл в футбол, конструировал модели самолетов, ходил в походы. Но то ли чарующая природа родного Башкортостана, то ли первые прочитанные стихи – Есенина, Маяковского, Блока пробудили во мне тягу к поэзии. Стихи я начал писать лет в 14. Но после школы подал документы не в Литинститут, а в Уфимский нефтяной – романтика труда, добычи нефти – черной крови земли пересилила. Сегодня я инженер-строитель.

Моя профессия самая мирная, самая нужная и самая поэтичная – мы строим линии электропередач, приносим свет в отдаленные деревни, в еще оставшиеся “медвежьи уголки”. Так мы выполняем завет нашего Ильича – об окончательной и повсеместной электрификации всей страны. А стихи – они пишутся и сейчас – о простых и открытых людях труда, о любви, первой как каждая весна и чистой как небо Родины. О комсомоле, который и вправду стал судьбой для меня, как и для тысяч и миллионов моих ровесников.

На пороге новый, двадцать первый век. Уже в веке минувшем Великий Октябрь и первый искусственный спутник земли, война с фашистами и победа мирового социализма. Мы еще помним зияющие контрасты капиталистического общества – гнусное богатство меньшинства и жалкую нищеты большинства, видели на кадрах кино- и телехроники. А наши дети, которым предстоит родиться в двадцать первом веке, будут теми самыми смеляковскими мальчиками, что “ночами будут плакать о времени большевиков”.

Но все же и им, и нам еще предстоит славно потрудиться, ведь еще не закончено полностью самое грандиозное и самое благородное строительство в истории человечества – строительство коммунизма!

(Вступление к публикации

лауреата республиканского конкурса

на лучшее стихотворение о комсомоле

“Комсомол – моя судьба”

Н.В. Осипова)

 

Руслан забежал на кафедру в перерыве между парами, просто отметиться и тут его застал нежданный - негаданный телефонный звонок. “Ты уже в курсе, Руслан?” - голос Анвара был, как всегда, насмешлив. “В курсе чего?” – не понял Руслан. “Того, что наш общий знакомый Осипов – лауреат республиканского конкурса на лучшее стихотворение о комсомоле. Короче, наш пострел везде поспел”. “Да ты что, Анвар, этого быть не может! Ты же знаешь его отношение…” “Знаю-знаю. Только, как видишь, одно другому не помеха. А не веришь, купи “Ленинец”, сам увидишь”. В трубке раздались короткие гудки. Руслан пулей полетел на второй этаж, к газетному киоску: “сегодняшний “Ленинец” есть еще? Дайте, пожалуйста!”. Развернул – точно! “Поздравляем лауреата республиканского конкурса… совещание молодых писателей в Москве… книга в Башкнигоиздате…”. И дальше совсем уж несуразное: “романтика труда, добычи нефти – черной крови… выполняем завет нашего Ильича… любви, чистой как небо Родины… самое благородное строительство…”. А стихи – пустые, напыщенные, отвратительные как искусственные цветы: “комсомол – ты цветенье само… ты рабочим парнишкой пришел… скоро век уж – а молод ты все…”. Буквы поплыли перед глазами. Предстояла еще одна пара – Руслан провел ее как в тумане. Сразу же после звонка бросился домой – через парк, к остановке, к автобусу, выруливающему из-за поворота, к подъезду. Забежав в квартиру начал накручивать диск телефона. “Але” - отозвалась трубка густым басом. Колям был дома.

“Колям, как ты мог!” “А это ты, Руслан! Читал уже? Редкостное дерьмо, да? Представляешь, какого им говна наслали, если они это выбрали!” “Но, Колям, ты ведь сам говорил… о коммунизме… капитализме…” “А я и сейчас скажу. Кстати, я только из Москвы приеду, можем продолжить тусовки. Я тут такой рассказик пишу – закачаешься! О философствующем гомике-проститутке”. “Но, Колям, это подло, мерзко, это называется лицемерие!. “Фу, как нехорошо ругаться, а еще интеллигент. Варвар ты, вот кто. Не ты ли меня убеждал однажды, что нынешний социализм – почти что капитализм, только другими лозунгами прикрытый. Так вот считай, что убедил. И потом, я ведь тебе говорил, что для меня существуют только категории эстетики. Никакой этики, одна эстетика. А это красиво. Ты, дурила, видишь здесь только излишне воняющей красным дерьмом текст – так вообще-то оно и есть, хотя, согласись, получилась очень удачная стилизация. Но это только половина дела, когда ты узнаешь, что этот коммунячий бред сочинил убежденный антикоммунист, возникает контекст, если хочешь зародыш гипертекста, смешение дискурсов, стилистический взрыв, короче, эстетический эффект”. “Логично, Колям, но как бы тебе не утонуть в этом болоте… в этом постмодернизме твоем, который по другому вообще-то называется…”. “Не дрейфь, Сусанин, пройдем, пся крев! Ты мою циничную душу не испытуй, не таким не удавалось”. “Да я и не испытую, Колям, только похоже, что это – наш последний разговор”. “Что ж жаль. Как говорится, они были хорошие люди, но их испортил главный вопрос философии”. Трубка запищала короткими гудками. Руслан вытряхнул из пачки “Винстона” сигарету, закурил. Рука дрожала. Мелькнула мысль – пойти к Петру Александровичу, рассказать, посоветоваться. Но Руслан тут же отогнал ее: все, что он мог посоветовать, Руслан уже сделал – принципиальность он проявил по полной программе. “Был у меня друг, а теперь нет” – пронеслась в голове пошленькая фраза. Руслан чертыхнулся и пошел ставить чайник.

 

“Постмодернизм – реакционное направление в буржуазной философии и литературе ХХ века. Для П. было свойственно отрицание этических, эстетических и иных ценностей, выливавшееся в так называемую “критику логоцентризма”, и сведение всех форм общественного сознания к тексту или нарративу (провозглашенный Ж. Деррида принцип “все есть текст”). П., сам объявляя “конец литературы”, “конец” философии”, “конец человека”, открыто признает свое происхождение из атмосферы упадка и кризиса, свойственного для разлагающегося позднекапиталистического общества. Интерес п. философов и писателей к разного рода извращениям, проявлениям физиологической природы в человеке, абсурду также красноречиво свидетельствует об упадническом характере п. Абсолютизация п. игры представляет собой ложную форму протеста против ужасающих реалий капитализма, которыми увлекались западные интеллектуалы, оторванные от народа и от представляющих народ партий и движений.

Сокрушительную критику п. можно найти в трудах современных советских и зарубежных прогрессивных философов и литературоведов, а также в документах съездов и конференций КПСС. См. напр., …”

Из Философского словаря 1988 года издания

 

 

 

ГЛАВА 3

 

 

Ростислава Константиновича Руслан знал уже давно: они работали на одной кафедре, встречались на заседаниях и в перерывах между занятиями. Он нравился Руслану: высокий, статный, со всегда смеющимися голубыми глазами. Ростислав Константинович тоже, кажется, относился к нему с симпатией. Но разговаривали они мало - “здравствуйте! Как у вас дела? Да ничего”, короче, обычное университетское общение. По-настоящему познакомились только когда научный руководитель Руслана посоветовал обратиться к нему за консультацией. “Он у нас самый лучший специалист по диалектике, м-да, хотя смотри, человек он странноватый, м-да, Лосевым опять же увлекается, а Лосев, ведь ты сам знаешь, м-да, идеалистом был. М-да. И еще неизвестно, почему он это из Ленинграда к нам перевелся. Всякое поговаривают. Значит, будь бдительным” - руководитель был человеком весьма осторожным, что являлось одной из главнейших причин его нынешнего жизненного благополучия. Слова про бдительность Руслан пропустил мимо ушей, собственно, ему даже импонировало, что Ростислава Константиновича считают не слишком благонадежным. Да и не до того было Руслану, после инцидента с лауреатством Коляма он все никак не мог прийти в себя.

Они созвонились, Ростислав Константинович пригласил его к себе домой, дал адрес. Жил он на самой окраине города, в обычной серой девятиэтажке. Стены лифта были исписаны названиями западных рок-групп и безграмотной английской матерщиной. Дверь открыл сам Ростислав Константинович, пригласил войти. Квартира была двухкомнатная, небогатая: советский телевизор “Рубин”, диван, “стенка” уфимского производства. В углу – полочка, задернутая занавеской. “Иконы” – догадался Руслан. Про Ростислава Константиновича говорили еще, что он – верующий и даже в церковь ходит. И книги, книги, книги. Пока хозяин разогревал чай, Руслан разглядывал книжные полки. Платон, Аристотель, Гегель, Маркс, Соловьев, многие книги редкие, которые в “республиканке” не достать. “Хорошая у вас библиотека” – завистливо сказал Руслан появившемуся в дверях хозяину. “Здесь еще не все, есть несколько шкафов, которые я только друзьям показываю. То есть тем, кому доверяю. Как тебе например” – Ростислав Константинович поставил на журнальный столик поднос с чашками и вареньем – “садись!”. За чаем они обсудили русланову будущую диссертацию, Ростислав Константинович надавал советов, вручил нужные книги. Вечер был по сентябрьски теплым. После чаепития вышли на балкон.

Уже начало смеркаться. Вокруг грудились дома с кое-где загоревшимися окнами. Между ними, по краям асфальтовых дорожек, стояли фонари, уныло глядящие себе под ноги. То тут, то там появлялись спешащие домой редкие прохожие и через миг снова исчезали в потемках. “Посмотри-ка, это вот Сириус, а это – Вега” - Ростислав Константинович, задрав голову, глядел на небо, где уже замерцали первые звездочки. Руслан взглянул вслед за ним, но иероглифы созвездий ему ничего не говорили. “Благодать! А ведь в детстве я мечтал стать астрономом. Сколько книг по астрономии перечитал - уйму!” – сказал Ростислав Константинович, опустив голову и потерши ладонью шею. Потом мечтательно улыбнулся и лукаво взглянул на Руслана: “а знаете, коллега, хорошо бы родиться лет эдак шестьсот назад, когда в университетах еще аристотелевскую астрономию преподавали, когда никто, даже самые ученейшие профессора, слыхом не слыхивали о бесконечном космическом пространстве!” Руслан непонимающе заморгал и Ростислав Константинович невольно рассмеялся и пояснил: “очень уж неприглядную картину рисует нынешняя наука! Холодная темнота без конца и без края, редко где - раскаленные мертвые газовые шары-звезды, кометы-глыбы льда проносятся… Как представишь – мурашки по коже! То ли дело Аристотель с Птолемеем – земной шар – центр Вселенной, а вокруг сферы из чистейшего хрусталя! Между ними эфир и в нем планеты – Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн, прямо как стрекозы в янтаре. А за планетами – сфера неподвижных звезд, а за ней вроде бы ничего, но как бы не так - там невидимый Неподвижный Перводвижитель – Бог. Он вечно, день за днем толкает сферы, они крутятся, крутятся, крутятся… и от них – звон хрустальный, музыка, льющаяся с неба днем и ночью, только умей расслышать…” “Космос, похожий на новогоднюю игрушку” – отозвался Руслан. Но Ростислав Константинович будто его не слышал: “люди, которые верили в то, что небо хрустальное, не могли жить и думать так же скучно и уныло, как мы. Эх, жаль все-таки, что прав Галилей, а не схоласты! Хотя как сказать – Ростислав Константинович повернулся к Руслану – ты читал “Античный космос” Лосева? Впрочем, откуда, книга-то запрещенная… Так вот, Лосев доказывает обратное, и между прочим, основывается на Эйнштейне. И убедительно доказывает! А вот я сейчас и дам тебе его почитать!” - Ростислав Константинович, явно развеселившись, жестом пригласил Руслана в комнату.

Возвращался Руслан уже запоздно. Руку оттягивала сумка с книгами, которые не терпелось хотя бы пролистать, попробовать, открыв наугад. А с неба лилась чуть слышная музыка сфер.

 

МЕТЕОР

 

Случайный метеор в трех звездах заплутав,

пробил земную стратосферу

и весь в огне метался в плотных облаках

попавшимся в ловушку зверем.

 

Что чудилось ему, когда он догорал

над голубою, злой планетой?

В морях Юпитера мерцающий коралл?

Сатурнианские рассветы?

 

Он на мгновенье стал пылающей звездой,

булыжник с крапинками пемзы,

и, неземной огонь рассыпав над землей,

по ветру разлетелся пеплом...

 

А человек велел: окон не закрывать!

И видел метеора гибель.

А человек успел желанье загадать

и вскоре стал царем в Египте.

(Из тетради стихов Руслана Вагапова)

 

Лосев, разговоры с Ростиславом Константиновичем, ночные раздумья – все это перевернуло мысли Руслана. То, что раньше казалось ему простым и понятным, теперь рухнуло и наоборот, то, что раньше он смутно чувствовал и не знал, как высказать, теперь стало отчетливым, как пейзаж у близорукого, надевшего в первый раз очки. Он даже начал писать стихи – впрочем, баловался он виршами и до этого, но все это было так несерьезно, ученически, он и стеснялся их показывать друзьям-поэтам.

Ростислав Константинович не уставал его удивлять. Только они громили коммунистическую номенклатуру и бюрократов на чем свет стоит, но вдруг Руслан, увлекшись, стал высмеивать их парторга – и глуповат он, и перед начальством стелится, и Канта с Гегелем не читал, все на лекциях главу из сталинского “Краткого курса” пересказывает, и тут Ростислав Константинович в лице изменился, ладонь вперед выставил – “стой!”. Руслан даже присел от удивления, обычный ведь университетский треп, все сотрудники такого о нем мнения и особо его не скрывают… “А ты не подумал, что это человек больше чем вдвое старше тебя?” “Ну, Ростислав Константинович, это вы уже слишком… Кондово это как-то… Старше… Он же от этого умнее и порядочнее не стал…” “Ну, положим, не тебе об этом судить, не в обиду будь тебе сказано, конечно. Или ты думаешь, что поступаешь очень умно и порядочно, перемывая косточки бедному старику, который, заметь, долгую жизнь прожил, неизвестно что перетерпел и чего навидался, и только потом конформистом стал? А ты, уважаемый, уже с младых ногтей политкорректен. Небось, издалека кричишь “Здравствуйте, Ирек Ахметович! Как Ваше здоровье?”. Руслан не знал куда деться от смущения. “Ну да не обижайся. Я ведь не осуждаю тебя. Я тоже не ангел небесный, тоже по грешной земле хожу”. Он улыбнулся и положил руку Руслану на плечо “И потом дело ведь не только в этом. Помнишь, я тебе говорил, что не верю в прогресс. Древние считали, что ход истории как раз противоположный, что человечество вырождается, даже если и разные удобства для себя придумывает, вроде колеса и земледелья. Вырождается и физически, и нравственно. Думаю, так оно и есть. Так вот хотя бы поэтому стариков уважать нужно. Разумеется, старый человек может быть сам по себе и глупее, и бездарнее, и хуже тебя. Но, каков бы ни был, он видел своими глазами, помнит, и несет в себе дух ушедшей эпохи, когда люди были лучше. Вот Ирек Ахметович тот же, он ведь до войны родился, в войну мальчишкой был, значит, помнит времена, когда люди последней горбушкой хлеба с голодным делились. Что, согласись, сейчас не часто встретишь”. И он смущенно улыбнулся Руслану.

 

АНТИПОД

 

На обратной стороне планеты,

Где колотится о скалы Понт,

Где календари дурачит лето,

Говорят живет мой антипод,

 

Выпивоха в пиджаке помятом,

Он, как я, родными не любим,

И на языке мне не понятном

Говорит он голосом моим.

 

Но стихов, наверное, не пишет.

Не мастак писать он вообще.

Он с утра по городишку рыщет -

Неудачник-коммивояжер…

 

А по вечерам в кафе с бильярдом

И прескверным виски за доллар

Сетует такому же бедняге

На свои неважные дела.

 

И ему январской ночью жаркой

В голову должно быть не придет,

Что в другом замерзшем полушарье

Есть его далекий антипод.

 

И не знает он, треплясь о ссуде

На коттедж, круиз и “Ситроен”.

Что по странному закону судеб

Мы умрем в один и тот же день.

 

(Из тетради стихов Руслана Вагапова)

Сентябрь близился к концу. Руслан почти ни с кем не виделся, прибегал в университет, проводил занятия, и, не заглядывая на кафедру – благо, он был только аспирантом, и на его отсутствие смотрели сквозь пальцы – и домой. Все вечера он проводил у Ростислава Константиновича, они чаевничали, иногда вместе читали книги, но больше разговаривали, размышляли. Руслан уже и думать забыл про своих прежних друзей…

Однажды вечером они беседовали о Бердяеве – опять таки о русской идее - и тут на всю квартиру затрезвонил телефонный звонок. “Извини” – бросил Ростислав Константинович, рывком поднялся с кресла и прошел в прихожую, где на столике стоял телефон. Дверь он не прикрыл и поэтому Руслан невольно услышал всю беседу с начала до конца. “Алло” – произнес Ростислав Константинович скороговоркой и тут же его голос стал теплым и радостным. “А, здравствуйте! Конечно, узнал, Петр Александрович. Взаимно. Ну и как, Вы надумали?” Ростислав Константинович замолчал на несколько минут. Руслан развернул газету, глазами пробежал заголовки “Социалистическая Республика Аляска выступает за присоединение к Варшавскому Договору. Неоднозначная реакция общественности Советской Америки. Президент Холл выступил в Верховном Совете с речью, в которой…”. “Я и не думаю, что Вы боитесь. Вы поймите…” Молчание. “Нет, это никакая не диссидентщина. Вы же сами знаете, как я отношусь к диссидентщине. Тут совсем другое: хочется создать центр неангажированной, конструктивной мысли. Вы ведь слышали высказывание нашего дорогого руководителя, когда еще он был моложе и говорил без бумажки. Именно, мы не знаем, общества, в котором живем. Думаю, он прав” Молчание. “Что? Коммунист не может быть в оппозиции к коммунистическому правительству? Но позвольте, какое же оно коммунистическое? Думаете, они там в Кремле еще во что-нибудь верят? Да, конечно, может, и не владею... Значит, это Ваш окончательный ответ? Что ж, в любом случае, хочу чтоб Вы знали, что уважаю и Вас и Ваше решение. Ну что Вы! Вам тоже всего доброго! Конечно, увидимся! До свидания!”

“Так о чем мы говорили, Русланчик?” – Ростислав Константинович появился в дверях с неизменной улыбкой. “О русской идее” – Руслан не стал говорить, что он слышал разговор. “О русской идее, значит…” – Ростислав Константинович уютно устроился в кресле.

 

НОЧЬ

 

Темень во дворе. За стены зелень

Держится как пьяный гость со свадьбы.

Тихо так, что слышно как на Землю

Глухо лают лунные собаки.

 

Выйдешь на балкон. Закуришь. Лето

Выжгло звезды все. И веселее,

Что от замерцавшей сигареты

Посветлее стало во вселенной.

 

(Из тетради стихов Руслана Вагапова)

 

Было это в выходной. Руслан пришел, как всегда, под вечер, Ростислав Константинович смотрел телевизор. “Проходи!” – бросил он, возвращаясь в зал. Руслан разулся, надел тапочки и прошел за ним.

На весь экран расплывался в улыбке мордатый, рыжий тип в строгом костюме. Глаза его бегали и поблескивали неприятной хитрецой. Детина больше походил на базарного ловкого торговца, но титры внизу сообщали “А.Б. Чубайс, доктор экономических наук, директор Института экономики АН СССР”. Да и говорил он как по- писанному: “преимущества социалистического, планового способа хозяйствования убедительно доказаны советской передовой наукой, а также историческим опытом построения мировой системы социализма”. “Вы смотрите?” – вежливо поинтересовался Руслан”. “Да нет” – Ростислав Константинович встал и нажал на кнопку. Экран погас. “Мысль одну безумную обдумываю” Ростислав Константинович прошел на кухню, начал там греметь посудой, но говорить продолжал, только голос повысил. “Представь себе такую фантастическую ситуацию: в “холодной войне” победил не СССР, а США. Впрочем, не такая уж она фантастичная, как кажется. Один мой знакомый экономист – очень серьезный ученый из Новосибирска - говорил мне, что обе сверхдержавы были крайне истощены гонкой вооружений. И наша, и американская экономики работали уже на честном слове, в сущности, их почти полностью пожрали ВПК. К тому же это странное сочетание роковых случайностей и тупости их руководства… Авария на АЭС в Арканзасе. Там ведь до сих пор уроды рождаются. А ввод войск в Сомали! Дорогого он им стоил… А расстрел Конгресса из танков в центре Вашингтона? Это потом уже выяснилось, что Рейган не понимал, что делает. Болезнь Альцгеймера. Так что нам просто повезло, Штаты рухнули раньше, нам достались все их ресурсы. Вот ты сигареты, небось, трофейные куришь – “Кэмэл” или Винстон”?. Ростислав Константинович рассмеялся сконфуженному молчанию Руслана. “То-то же”. Представляешь, Советский Союз распался на 15 государств, где-нибудь на Кавказе полыхает такая же война как сейчас в Техасе, НАТО расширяется на восток, а в России у власти антикоммунисты – американофилы”. Ростислав Константинович появился в дверях с подносом. “Ну это совсем уж невообразимо” – усомнился Руслан. “Не скажи” – Ростислав Константинович подал ему чашку. “Но я это к чему веду – интересно, где бы был тогда этот рыжий тип из института экономики?” “Которого только что по телевизору показывали? Ну наверное, в оппозиции, у коммунистов, он ведь все про плановую экономику тут твердил…” “Не нужно быть таким наивным” – рассмеялся Ростислав Константинович. “Знаешь, кто сейчас в американских университетах преподает марксизм-ленинизм? Бывшие советологи! Они ведь доки по части марксистской доктрины, не так ли? А Збигнев Бжезинский – это такой “ястреб холодной войны” был, советник Картера и Рейгана – аж редактор “Американского коммуниста” – бывшей “Вашингтон пост”. Он теперь за “социализм с человеческим лицом”, и всех убеждает, что всегда в душе был коммунистом, только маскировался… Вот и наши все, если бы история повернулась по иному, тоже бы запели о либеральных реформах, глобальном капитализме и спасительном рынке. Будь уверен! Причем, те же, кто сегодня при постах, деньгах и прекрасных репутациях, то бишь самые “политические подкованные” и “морально устойчивые”. “Вообще-то похоже на правду” – задумчиво протянул Руслан. “Я однажды убедился, как происходят такие превращения, только наоборот, из либерализма в коммунизм”. “Именно, дорогой мой! Ростислав Константинович протянул ему печенье. “Я тоже насмотрелся на этих либералов. Еще в Ленинграде когда жил. Я ведь, некоторым образом, был причастен к диссидентам… Да…” Ростислав Константинович задумался. “Сейчас смешно вспоминать! Балаган же форменный, иначе не назовешь! Болтовня, эмоции, обиды, дрязги! Битва амбиций в стакане воды, а то и чего покрепче! Если бы не поддержка Запада, и не незаслуженное серьезное отношение органов, где бы были наши диссиденты? Это ведь там, на Западе либерализм был интеллектуальным проектом, идеологией и философией, хотя, я бы добавил, пошленькой и плоскенькой. А русский либерал – истеричка и демагог, одно слово, баба худая, прости Господи!. Ему не то что власть в стране - колхозный сарай доверить нельзя” “А вы говорите, они могли прийти к власти!” – парировал Руслан. “Они? – Ростислав Константинович заулыбался – я такого не говорил, они – никогда, ну разве что самые пронырливые, особливо из тех, кто самые радикальные-прерадикальные речи разводил, а потом донесения строчил или из тех, кто дурить любил из декадентства… Встречал я и таких… Ты меня Руслан не совсем понял. К власти пришли бы те, кто и сейчас ею обладает, для них либеральные лозунги очень и очень выгодны: при социализме были машина и дача государственные, при капитализме будут свои, собственные, охраняемые законом” “Так, значит, коммунисты?” - не унимался Руслан “Да что это за наивность такая?” - Ростислав Константинович шутливо рассердился – “эти люди не могут быть коммунистами или антикоммунистами, у них просто нет убеждений, у них, извини за цитату, есть только интересы. А если тебе обязательно хочется приклеить к ним ярлычок, то изволь: это человек восставшей массы, мещанин, буржуа. Ортегу-И-Гассета, наверное, читал?” “Читал” – кивнул Руслан. “Ну тогда ты знаешь, что они за фрукты и с чем их едят. Причем, это не наша только беда, а всей индустриальной цивилизации, тех же США, к примеру”. “Один мой знакомый … преподаватель тоже говорил о диалектическом единстве СССР и США…” “Петр Александрович?” Ростислав Константинович улыбнулся. “Да, он глубокий человек. И умный, толковый марксист, что сейчас, согласись, редкость”. Ростислав Константинович отхлебнул чая, отщипнул печенья. “А вы кто, Ростислав Константинович – спросил в лоб Руслан –“не либерал, не коммунист…” “А я тебе скажу – глаза Ростислава Константиновича стали озорными – только ты не удивляйся. Я - советский человек. Да-да, обыкновенный советский человек. Ведь быть советским - это не значит Маркса и Ленина наизусть знать, хотя, между прочим, я и к ним определенный пиетет испытываю Наши идеологи никак не поймут, что советская цивилизация возникла задолго до революции 17 года и продолжит существовать, даже если марксизм в его нынешнем виде перестанет быть ее идеологией. Русские вече, степные курултаи, крестьянский мир, колхозы, МЖК – вот он советский дух, дух взаимопомощи, коллективизма, нестяжательства! Да что там говорить, мы даже когда нас денежный червь проел, все равно коллективистами остаемся, все у нас на связях, знакомствах, блате, не берет нас его препохабие доллар до конца, не берет! Да и сейчас на самом деле мы переживаем не умирание, как кажется некоторым, а лишь кризис русского, евразийского социализма – об этом философ Зиновьев писал, я тебе обязательно дам его почитать. Погибнуть русский социализм может только вместе с нашей цивилизацией, а этого, я надеюсь, не случится. Хотя – тут я с критиками согласен – печальные времена настают, и, наверное, большие передряги нас ждут… Это ведь только на первый взгляд: СССР – держава-победитель, мощнейший колосс, а на самом деле все по швам трещит: кругом цинизм, карьеризм, продажность, “черный рынок” процветает, в республиках – национализм махровый… Хорошо хоть державу сохранили, не дали распасться… Эх, да что там!” Ростислав Константинович слабо махнул рукой. Потом помолчал, успокоился. “Ну да ничего, народ выдюжит! Еще не такое выдюживал! Поднимается еще снова Россия, стряхнет с ног погань мещанскую! Как думаешь, стряхнет?” - озорно спросил он Руслана. “Это что - Четвертый Рим будет? А как же пророчество - Четвертому Риму не бывать?” – ответил Руслан вопросом на вопрос. “Ну так ведь это с языческим четыре, а христианских, православных Рима пока только два было…” Ростислав Константинович лукаво посмотрел на смутившегося Руслана и рассмеялся.

“Но все же, это я уже слышал” – опять не унимался Руслан. “Существует железный закон истории, светлого будущего не миновать… Значит, надо сложить руки и сидеть, не бороться, не сопротивляться, а зло и погань сами пройдут…”. “Ничего подобного, дорогой мой” - Ростислав Константинович стал серьезным. “Разумеется, есть исторический план, но есть и план личности человеческой, и если в истории мы - субъекты, связанные законами, на уровне личности мы свободны и здесь и сейчас, каждую минуту нашей жизни делаем выбор между добром и злом, правдой и ложью” “Один студент мне говорил, что правду надо высказать, даже если это ничего не изменит в мире, только чтобы она прозвучала” – отозвался Руслан. “Прав был твой студент, человек ведь живет, если хочешь, очеловечивается правдой, только тогда он начинает своей сущности соответствовать, коросту отчуждения взламывать, маску с лица сдирать. “И потом, кто знает – Ростислав Константинович помолчал – может быть такое слово правды и будет песчинкой в основание Четвертого Рима… Может быть, наша победа как раз в том, чтобы мещанина в себе убить!” Ростислав Константинович открыл ящик стола, порылся там. “На, Руслан, почитай – мы с ребятами московскими журнал решили издавать, “Евразийский временник” будет называться. Это статья для него, там я об этом подробно пишу и не так сумбурно, как сейчас, а систематично, через призму философии всеединства” – он протянул Руслану компьютерную распечатку. “Спасибо! – смутился Руслан.

По дороге к остановке они говорили об античной трагедии, спорили, Ростислав Константинович ругал Ницше, только шум стоял, а Руслан некогда очень им увлекался и теперь горячо, но не слишком уверенно возражал. Автобус подошел быстро. Руслан забежал, сел у окна, помахал рукой. Ростислав Константинович – высокая фигура в плаще, в шляпе, с длинными до плеч черными волосами скрылся из глаз.

 

СУМАСШЕДШИЙ НИЦШЕ

 

Нет! Я – не человек! Я – динамит!

Что, сказано неплохо для поляка?

Тем более, для немца! Слушай, Якоб,

Мне не хватает денег, mon ami

 

Мне нужен весь еврейский капитал:

Их акции, кредиты, займы, чтобы

Кровопусканьем вылечить Европу

От хворей старческих. Но вот беда –

 

Банкиры все трусливы словно бабы,

Они не раскошелятся, пока

Есть церковь. Я писал об этом Папе,

 

Но он молчит, мерзавец! Грандиозно!

Какая непочтительность к богам!

Ведь не секрет, что я – Господь Дионис!

 

(Из тетради стихов Руслана Вагапова)

 

На следующее утро Руслан провел два семинара, в перерыве заглянул на кафедру. Лица у всех были озабоченные, но Руслан не придал этому значения, понедельник все же, как говорится – день тяжелый. Поздоровался, отметился в журнале и пошел на лестницу покурить. Там уже дымил Клим. “Пламенный привет работникам умственного труда!” “Привет!” “Отпустил уже своих спиногрызов? “Да нет, еще пара, после перерыва. А ты как?” “А мне, старик, еще отзывы на диссертацию собирать, защита же скоро”. “А!”. Помолчали. “Слышал, студент один фортель выкинул?” “А что?”. “Листовку на первом этаже повесил, поганец! Революционного содержания, понимаешь! О несоответствии современного общества ленинской революционной морали! Придурок грамотный! Вот и заставляй их после этого конспектировать классиков!” Руслан насторожился. “А как фамилия студента не помнишь?” Клим замялся. “Как же… Чувашев? Нет… Говорил же зав! А, вспомнил, Чанышев!” Клим пристально взглянул в лицо Руслану “Слушай, а он, кажись, из твоих физиков… Ни хрена себе бодяга! Теперь тебя в первый отдел затаскают… Сочувствую!”. Клим помолчал, бросил, затоптал сигаретку и побежал по своим делам.

Руслан не помнил, как дошел до аудитории, не помнил как начал семинар. Только они добрались до стоиков, в дверь просунулась кудрявая головка деканатовской секретарши. “Руслан Тагирович! Вас в деканат вызывают!” Руслан дал задание студентам, сказал, чтоб сидели тихо, вышел в коридор и направился к лестнице. “Руслан Тагирович, вам не туда” – тронула его за плечо секретарша и добавила испуганно – “я уж при студентах не стала говорить, вас вообще-то в первый отдел вызывают”.

Начальник первого отдела просто таки светился радушием. Модный костюм, яркий, заграничный галстук, очки в золоченной оправе и самая доброжелательная улыбка. “Здравствуйте, Руслан Тагирович, проходите! Разрешите представиться, майор Дмитриев Анатолий Михайлович! Давно мечтал, так сказать, удостоиться чести познакомиться, но все недосуг было! Садитесь!” Руслан притулился на краешке стула. “Вы, конечно, знаете по какому поводу я вас вызвал… Гм… то есть пригласил побеседовать. Печально, весьма печально, что студенты нашего прекрасного вуза проявляют такую политическую незрелость, граничащую, не побоюсь этого слова, с диверсией! Время сейчас сложное, классовый враг до конца еще не разбит. Лондон сопротивляется, Техас пылает, есть очаги сопротивления в Южной Америке, в Африке. Иран опять таки. Бдительность и еще раз бдительность, как учил нас великий Ленин!” Начальник замолчал и уставился своими рыбьими глазами на Руслана, ожидая одобрительного мычания. Руслан неопределенно мотнул головой. “Персональный вопрос Чанышева будет разбираться на закрытом университетском партсобрании, завтра. Мы должны осудить эту диверсию, а уж потом … Гм… документы будут переданы в компетентные органы. Вы обязаны присутствовать на собрании”. Руслан с тоской посмотрел в окно. Во дворике маршировали младшекурсники, проходящие военную подготовку. Пели неслышную песню. Майор с военной кафедры отдавал им неслышные команды. Дворник неподалеку сметал опавшие листья, неслышно шаркая метлой. Оглушительно звенела тишина. “Но ведь я – не член партии. Я пока что комсомолец” – возразил Руслан и сам не узнал своего голоса. “Комсомол - молодежный отряд партии” – отчеканил начальник – “и не забывайте, что вы – бывший педагог Чанышева. В некоторой степени вы несете ответственность за его провокационный поступок”. С последним Руслан мысленно согласился, ему стало еще тоскливее и он опустил голову. Майор понял это как признак капитуляции, и решил развить успех по всех правилам психологической обработки. “Кстати, нам известно о вас гораздо больше, чем вы думаете” – взгляд из под очков сверкнул опасной сталью, но только на мгновенье. “Не сомневаемся, что вы дадите правильную оценку этому демаршу, Руслан Тагирович. Этим вы только поможете Чанышеву”. Снова ослепительная улыбка, потом вопросительное молчание и Руслан опять неопределенно мотнул головой. “А вообще, заходите – радушная гримаса вернулась на лицо начальника – просто так заходите! Чайку попьем, поболтаем, знаете ли. Все равно ведь мимо каждый день проходите”. Руслан выдавил из себя: “До свидания!” и на ватных ногах пошел к двери.

Остаток дня он провел в препоганом настроение. Лежал дома на диване, курил, слушал “Пинк-Флойд”. Пить не стал, чтобы голова была ясной. Звонить никому тоже не стал – решение должен был принять только он сам. Но решение никакое в голову не шло, а наоборот, лезли разные страсти-мордасти. Например, впечатляющие примеры из “Гулага” Солженицына. Руслан чертыхнулся, сел за письменный стол и начал вымучивать из себя стихи - довесок к уже записанному в блокноте осколку строфы. Перебор рифм – а хотелось найти какую-нибудь покрасивее, ассонанс, “изячный” как в шампанском ананас – его немного успокоил. Он и не заметил, как наступила ночь.

 

СВОБОДА НА БАРРИКАДАХ

 

В проулке – веселой картечи гульба.

“К оружью!” – свобода кричит с баррикады.

Ее голытьбы окружила гурьба

И каждый бродяга – что твой Гарибальди.

Горланят: “к оружию! К черту нытье!

С убитых гвардейцев срывают обоймы,

За ружью дерутся – не видит никто

Ухмылку в дыму потонувшей Свободы.

Вдруг – ухают пушки и – крики в толпе,

И падают нетопырями дневными

Архангелы с неба. Свобода! Теперь

Я знаю твое настоящее имя!

Ты им тарантеллу сулила в дворцах…

“Гляди же! – Свобода усталая злится –

улыбки на их посиневших губах!

Скажи мне, ты видел счастливее лица?

 

(Из тетради стихов Руслана Вагапова)

 

Партсобрание проходило в кабинете парторга университета. Огромная комната с овальным, продолговатым столом посередине, и портретами Генсека и классиков на стене. Когда Руслан вошел, народу было довольно много, но лица почти все незнакомые, одно начальство – сам парторг, замы, парторги факультетов. Только вдалеке промелькнула неизменно радушная физиономия начальника первого отдела, он кивнул Руслану – заметил, бдительный наш.

Славик сидел в углу, на стуле, рядом с бюстом Ленина. Маленький, сжавшийся, красный. Увидев его, Руслан задохнулся от жалости и сразу же от злости: “тоже мне подпольщик! предупреждал же, не высовывайся!”

Парторг взглянул на часы – к двенадцати его уже ждали в горкоме с докладом, так что времени было в обрез, да и вопрос при всей политической важности ясный - демонстративно постучал ногтем по стеклу циферблата: “Начнем, товарищи!” Заскрипели пододвигаемые стулья, все сели, вынули блокноты, ручки. Славик окинул собравшихся затравленным взглядом и снова впал в транс.

“Все вы, безусловно, знаете, какое ЧП случилось в стенах…” – голос парторга нудно зудел почти под ухом. Руслан его не слушал, рисовал в блокноте виселицу – на собраниях он обычно играл с Климом в “балду”, но тут Клима не было, пришлось играть и за него, и за себя. Руки немного дрожали. “Что делать? Что делать! Плюнь на все! Сам виноват! Но как можно! Он же мальчишка всего лишь” – Руслан изо всех сил старался гнать подальше эти мысли. Вызовут – скажет, кривая вывезет. “Это политическая диверсия. Тут нужно еще разобраться, не стоят ли за его спиной силы посерьезнее!”- это комсорг университета. “Антисоветскую организацию клеит, гад! – Руслан про себя выругался - а что сам в курилке говорит после пьянок в комскомитете – это же ужас, слышали бы товарищи из компетентных органов… Впрочем, потому он и из кожи вон лезет, что боится, что слышали. Бдительность проявляет, сволота!” “Поведение недостойное комсомольца, студента, просто советского человека и гражданина!” – а это уже их кафедральный парторг. Руслан дорисовал виселицу и перешел к человечку. “Боится, что со своего поста слетит, все таки философия – идеологический фронт, прошляпили отщепенца, значит. А вы еще жалели его, Ростислав Константинович!”. “Слово предоставляется ассистенту кафедры марксистско-ленинской философии Вагапову”. Все взгляды устремились на него. Руслан захлопнул блокнот, встал. Ноги дрожали, но он улыбался и надеялся, что никто этого не заметит. “Ну давайте, Вагапов, не тяните! Вы ведь вели семинарские занятия у … Чанышева” – парторгу явно хотелось побыстрее покончить с этой тягомотиной, развалиться в персональной “Волге”, а потом, после доклада, может, и коньячку… “Знаете – Руслан с трудом совладал со своим неожиданно охрипшим голосом – знаете, наверное, это и необдуманный поступок, но вряд ли провокация и диверсия, как тут говорили. Вы посмотрите на него – это же мальчишка совсем” Славик непонимающе пучил глаза. “”Может быть, с ним лучше поговорить, переубедить, если вы считаете, что он не прав, но превращать его во врага, в чудище... Да у вас же у самих у многих такие же вот дети, подумайте о его судьбе! Вы тут поупражняетесь в риторике, осудите, проголосуете и пойдете по кабинетам, коньяк пить, а мальчишка сядет” Руслан замолчал на мгновенье, чтобы набраться духу, и только тогда понял, какая тишина стоит. “Да я, собственно, все сказал”.

Как ни странно, ничего сверхъестественного не случилось. Не грянул гром, бородатый Карл Маркс с портрета не швырнул в него молнией, укрепив тем самым свое сходство с Зевсом. Колыхалась от ветерка занавеска. Выгибались, увеличивались и уменьшались вытканные цветы. Солнце освещало половину письменного стола, аккуратно разрезая на две части проект приказа, лежащий перед парторгом, так что одна половина оказалась с синеватым шрифтом, а другая – с черным. Руслан почувствовал странную легкость и спокойствие. Над ним гремели гневные тирады: “это, товарищи, безусловно, провокация! Это заранее спланировано! Внесите обязательно в протокол!” но Руслан вдруг понял, что все эти люди, которые кричат, гримасничают, потрясают кулаками, сами не верят в то, что говорят. Ни сейчас не верят, когда соревнуются в ругани и ярлыках, ни через два часа не будут верить, когда станут за рюмкой сетовать друг другу, что они и сами люди с широкими взглядами, но нельзя же так вслух, при всех… Они как будто всегда, сколько себя помнили играли в игру и Руслан их очень и очень обидел – тем, что показал, что это всего лишь игра, что есть еще всамделишняя жизнь, про которую они совсем забыли, и что, наконец, можно выйти из игры и начать просто жить этой жизнью. Руслан обвел всех присутствующих пристальным взглядом и, ко всеобщему удивлению, спокойно улыбнулся.

 

ПОГОВОРИМ О РИМЕ

 

Я вскормлен волчьим молоком бумаги.

Я к людям возвращусь, никем не узнан.

Приснятся мне твои, волчица-Муза,

Тяжелые сосцы и лепет жалкий

 

Прибрежных камышей. Приснится город,

Который я на берегу построю.

И лук в руках с дрожащей тетивою.

И мертвый брат мой со стрелою в горле.

 

(Из тетради стихов Руслана Вагапова)

 

____________

запчасти мерседес.
Hosted by uCoz