Сергей ВОЛКОВ ©
ПОРУЧИК ТЮТЧЕВ
ироничная проза
В тот год орешник славно цвел,
Разлит кругом был свет.
К поэту Тютчеву пришел
Его приятель – Фет.
А Тютчев, надобно сказать,
Имел дурной манер-
Всех без разбору называть
Вместо “мон шер” - “мон хер”
Бывало, кто схлестнется с ним,
Шлет вызов на дуэль,
А Тютчев скажется больным
И валится в постель.
Немало приключилось бед
От тютчевских реприз,
Но что поделаешь - поэт,
И, стиснув зубы, высший свет
Терпел такой каприз.
Гостей он в дом не приглашал
Был малость скуповат,
Однако, Фета увидал-
Прикинулся, что рад:
“Входи, входи, дружище Фет,
Да двери затвори,
Я слышал ты, “мон хер”, поэт,
Прочти-ка строчки три”.
А Фет-то и не будь дурак,
Прикинул что и как,
Слегка прокашлялся в кулак
И Тютчеву сказал:
“Одна строка - вот мой ответ:
Ты – хер, а я, приятель, - Фет!”
И Тютчев зарыдал.
*
Гроза двенадцатого года (школьное сочинение)
Летом 1812 года на границе России с Европой собралось множество французских солдат с ружьями и пушками. Меж ими встречались и переодетые иностранцы - немцы, поляки и египтяне. За главного у них был Наполеон – французский император и большой охотник до чужого добра.
Русский царь Александр, бывший неотлучно при войске, приказал нарочно пересчитать французов, а как донесли ему, что французов без малого сотен пять тысяч, нахмурился и посадил всех сочинять диспозицию. Сам же отправился окунуться в реку, где встретил старика Кутузова, дремавшего с удочкой в руках. Царь разбудил Кутузова, показал ему на французов, жегших костры на том берегу, и спросил у Кутузова мнения. Кутузов спросонок засопел по-стариковски и сказал, что по всему видать грозу двенадцатого года, и лучше б покамест спрятаться до зимы, а как выпадет снег, то и видно будет. Александр страшно рассердился, топнул на Кутузова ногой и велел ему сматывать удочки, а сам вернулся в лагерь, узнать, готова ли диспозиция. Узнав же, что не готова, Александр махнул на всё рукой и решил надеяться на авось. Когда же авось не случился, он приказал войску отступать гордо непременно с песнями, а сам ускакал в Петербург, в котором тотчас запретил всем говорить по-французски.
А войском командовали разные генералы, и все со странными свойствами. Михаил Богданыч Барклай де Толли, который по отцу был шотландец, заставлял своих адъютантов каждый вечер играть на волынках, а сам напивался виски и плакал.
Пётр Иванович Багратион, грузинский князь, когда-то был правой рукой у Суворова, а когда тот умер, он надулся и много о себе возомнил. Он всех ругал трусами и подлецами, а адъютантов своих заставлял каждое утро собирать и разбирать его походную шашлычницу на время, и бил их
плёткою если выходило медленно. Генералу же Милорадовичу, бывшему по отцу сербом, адъютантов не полагалось, и он целыми днями играл на балалайке, распевая свою любимую песенку: “Я бывалый и чертовски бравый генерал, пусть убьёт меня Каховский, если я соврал”. К тому же склочный Багратион писал царю на Барклая анонимные доносы, что он-де немец и изменник. Царь хоть и знал, что пишет Багратион, потому как русского тот не знал, и писал по-грузински, всё ж таки в свою очередь журил Барклая, что неприятель уже чуть не до Москвы дошёл, а ничего ещё ему не сделано. Барклай же в ответ дулся и налегал на виски пуще прежнего.Французы сразу начали палить из пушек, отчего был страшный шум и грохот. Русские закричали им, что Кутузов спит и шуметь нельзя, но те не унимались. Тогда Багратион с Милорадовичем закричали “Ура!” и повели солдат в атаку, а Барклай с адъютантами заиграли на волынках, так, что французов понесли кони, отчего многие их кавалеристы упали и больно ушиблись. Но тут одно из ядер случайно угодило в Багратиона и он геройски умер. Увидев это, русские расстроились и отошли на свои позиции, а французы до вечера палили из пушек, пока у них не кончились ядра.
Кутузов в ту пору уже проснулся и все генералы пришли к нему на совет. Выслушав все обстоятельства, Кутузов сказал, что приказывает отступать, а когда некоторые принялись было возражать, он притворился, будто опять засыпает. После же того, как все ушли, он открыл свой единственный глаз и навернул на него стариковскую слезу, с которой и просидел до утра, закутавшись в одеяло.
Утром, он велел подать себе щей, и сел писать реляцию государю в том духе, что потеря Москвы не есть ещё потеря России, и что сохранив войско, он теперь спрячет его от Наполеона и будет ждать зимы, а тот пусть сидит себе в Москве дурак дураком. Покончив с реляцией, Кутузов подошёл к окну, подмигнул глазом своим возившейся в огороде ребятне, и сказал про себя “Война - войной, главное маневры!”.
Получив Кутузовскую депешу, царь Александр разгневался, и велел тому немедля явиться в Петербург для объяснений, но покуда курьеры сновали туда и обратно, Кутузов успел совершить свой знаменитый Тарутинский манёвр, и отыскать его, равно как и всё войско, чтобы огласить царский приказ, оказалось никак невозможно. Александр даже посылал адъютантов к Наполеону, мол, не знает ли он где может быть Кутузов, но тот ответил, что не знает, и сам его вторую неделю ищет.
Тогда Александр махнул на всё рукой и издал манифест, в котором велел русскому народу срочно партизанить. Надобно знать, что народ в силу привычки и традиций и так уже изрядно партизанил, но без манифеста это выходило как-то бестолково и нехорошо. Возглавить это дело государь доверил гусарскому полковнику и стихотворцу Денис Василичу Давыдову, какового велел называть Поэт и Партизан. Народ же сразу полюбил его, потому как Давыдов был в манерах прост и не дурак выпить, а крестьянские дети души в нём не чаяли: он катал их на своей деревянной лошадке, а вечерами учил их мазурке и политесу.
Французам же вскорости не стало от партизан совсем никакого житья. Партизаны ночью подкрадывались к часовым сзади и пугали их, громко хлопая в ладоши. Проносившихся мимо них французских курьеров партизаны беспощадно освистывали и кидались в них тяжёлыми сосновыми шишками. Переодетый французом Давыдов подолгу жил в неприятельском лагере, объедая врагов. Он брал много
в долг у офицеров и не отдавал денег. Одному капитану он продал втридорога украденный у него же бинокль. Обо всём этом он писал государю, хоть и привирал порой лишнего.А когда настала зима, Давыдов и его партизаны отыскали по следам в лесу место, где таился Кутузов с войском. Узнав об их подвигах, Кутузов с чувством всхлипнул и приказал наступление. Французы же, которым было очень холодно и сильно хотелось, есть, порядком к тому времени расклеились и бросились наутёк. Пока шли до границы, они ели в пути своих ослабевших товарищей, а когда те закончились, стали есть друг друга, отчего дисциплина совсем упала. Наполеон, видя это, уехал от греха во Францию, где задумал собрать новое войско.
А русские меж тем подошли к самой границе и построились торжественно вдоль неё, потому что туда приехал сам царь Александр. Он дал каждому солдату красивую медаль, офицерам всем пожал тепло руки, а Кутузова горячо обнял, расцеловал и просил быть главным в заграничном походе. Кутузов сперва прослезился, а после сказал царю
, что на дворе зима, фуражу мало, сапоги у солдат начищены дурно и в поход ходить не надо. Но у Александра взыграло ретивое и он велел выступать тотчас, а с Кутузовым даже не попрощался. Кутузов тогда закрыл свой единственный глаз, и все вдруг увидели, что он умер. Тем всё и кончилось.Михаил Богданыч Барклай де Толли, которого в заграничный поход не взяли, уехал в своё имение в Курляндию, где до конца дней своих, завернувшись в шотландский плед, глушил виски под звуки волынки. Останки Багратиона похоронили на Бородинском поле и поставили ему хороший памятник в виде орла. Денис Василич Давыдов сделал себе в свете порядочное реноме, выгодно женился и его уж и не называли иначе, как Поэт и Партизан. Бравый Милорадович лихо сражался и впредь во славу государя и Отечества, брал на шпагу Париж, а после войны стал генерал-губернатором Петербурга и был им до тех пор, пока его не застрелил на Сенатской площади декабрист Каховский.
А Кутузова похоронили в Казанском соборе в Петербурге, где он лежит себе и по сей день, посапывая во сне по-стариковски.