ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Трудно спорить, что вид словотворчества, условно именуемый поэзией, только и может быть внесоциальным - и не только в духе "Поэт! Не дорожи любовию народной", не только в том смысле, что настоящая (?) поэзия не выполняет даже в самой мягкой форме сделанных социальных заказов, - но и в смысле свободы от мнений литературной тусовки, от предпочтений поэтического соёбчества, от оглядки на читателя (поймут? оценят? прославят? отвергнут? - и т.п.).
Это вроде бы довольно аксиоматично. С алгеброй, гармонией и поверками всё, кажется, чуть сложнее. Я никогда не понимал, например, разграничения формы и содержания. Гегельянство мне вообще кажется подозрительным. Тезис с антитезисом совсем не обязательно порождают синтез - иногда выходит какой-то уродец недоразвитый (сегодня водил свою младшую дочку и ее маму в Тимирязевский биологический музей, насмотрелся на всяких заспиртованных монстров да эмбрионов).
Наверное, пытаться разделить алгебру и гармонию, а потом выяснять, кто из них линейка-палетка, а кто измеряемый объект, - занятие малопродуктивное. Поверки пускай будут в армии, мы же вполне обойдемся интуитивным ощущением присутствия или отсутствия того, что делает стихотворение стихотворением, а не просто более или менее умело исполненным актом версификации. Знание азбук-арифметик, а заодно и алгебр словотворческих само по себе отнюдь не вредно, но факультативно. Шенгели, будучи глубоким знатоком теории стиха, написал немало прекрасных произведений. Брюсов, когда не садился за стол со специальным намерением сочинить всё равно что в заранее заданной форме (так, кажется, было с его "Снами человечества", да и со многими другими опусами), тоже извлекал из поэтической грамоты нечто выходящее за рамки иллюстрирования теоретических тезисов (некоторые стихи Валерия Яковлевича, на мой взгляд, действительно, очень хороши). Жесткость формы отнюдь не мешала Данте написать хуеву кучу хороших терцин… И т.д. - не стану читать лекцию по истории литературы.
Тебе не хуже меня известно множество примеров сознательного отказа от строгого следования общепринятым метрам и строфике, от вопрпоизведения форм хорошо усвоенных и удачно применявшихся. Это, пожалуй, чуть ли не основной вариант развития стихотворчества по мере взросления-старения-возмужания-трансформации, и тут-то чаще всего случаются прорывы.
Может быть, и не стоит расстраиваться, что столь многие по молодости увлекаются умственным конструированием форм. Это естественный этап, кто-то перескочит куда-нибудь в другие плоскости-пространства, кто-то застрянет в ремесленном самодовольстве - ну и Бог бы с ними, ничего страшного. Не всем же…
Разумеется, есть еще и автоматическое письмо Поплавского, и "Листья травы" Уитмена… Традиции спорные, приёмы механически нерепродуцируемые, но порой плодотворные.
Есть и иные варианты. Можно писать стихи, почти не умея отличить ямба от хорея. Интересно, что слабое знакомство с теорией стихосложения порой приводит к созданию новых форм. Чтобы далеко не ходить за примерами, сошлюсь на опыт Яны Юзвак. Яна вряд ли когда-нибудь думает о том, сколько у нее в строке стоп, где там пиррихии, а где спондеи (степень ее невежества, впрочем, не следует преувеличивать). Однажды она совершенно случайно изобрела не применявшуюся ранее форму - я условно назвал ее венком парасонетов (небезызвестный тебе Ташевский под таким названием, которое и не название вовсе, поставил текст в свою "Периферию"; на самом деле произведение озаглавлено "Рукомесиво").
Не знаю, читал ли ты этот опус; на всякий случай прилагаю текст.
Раз уж начал по-куличьи про свое и соседнее болото похвалебки петь, сошлюсь и на свой опыт. У меня как-то без особого умысла тоже появилась какая-та строгая форма - некий венок из одиннадцати десятисложных стихотворений. Кажется, не посылал тебе еще, поэтому тоже прицеплю к письму ("Сто десять дорог" прозывается). Началось случайно, потом, когда я сам понял-заметил структуру, подключился пресловутый "арифмометр". Хуже от этого вроде бы не стало.
А что касается моих последних, двух- трехлетней давности и совсем недавних, стихов (по мнению одного моего друга и постоянного оппонента, я слишком уж много пишу, пауз мало делаю - может, и впрямь так), - арифмометр там почти не участвует, но меня чуть смущает однообразие интонаций (не более десятка в немереных десятках стихов) и лексическая повторяемость. Умысла здесь нет - так получается. Чаще всего форма совсем уж свободная (ритм, возможно, одному мне и внятен - что, впрочем, не пугает вусмерть), но иногда вдруг проскальзывает и что-нибудь вроде правильного сонета (первые три текста из маленькой циклявки "Про изморось и слякоть", ты выкладывал его на своем парнасском сайте; четвертый текст написался как сонет неправильный - и тоже не беда).
Замечу, кстати, что изобилие культурных, якобы эстетских аллюзий-ассоциаций (в этом меня тоже порой упрекают) мне недостатком не кажется. Ну, не понял кто-то слова; ну, не знает кто-нибудь, чем упоминаемые в каких-то моих стишках Кассандра и Клитемнестра друг от друга отличаются. Что ж теперь, усраться? У нас с Яной кошка была по кличке Кассандра, и ничего (кошка правда, злая оказалась). Неполная понятность стихотворения (хоть на лексическом, хоть на любом ином уровне) - это вообще свойство жанра, а не результат деятельности хвалящегося познаниями горделивого эстета.
А поверять? Зачем? Алгебра с гармонией, может быть, существуют в нераздельности и неслиянности (да простится мне чуть кощунственная парафраза); последовательность: от азбуки через ученичество к мастерству, затем к усвоению канона, затем к его трансформации - последовательность эта не абсолютна, не универсальна. На охоту я не хожу, в степи не ночую - но белки на еловых лапах мне нравятся больше, чем строго отмеренные и заранее просчитанные движения слоновьих лап в посудной лавке - лишь бы вазочку не разбить.
Специально дебоширить в антикварных магазинах не след, но иногда рассыпавшиеся в калейдоскоп осколки обретают ценность не меньшую, чем изначальная целостность. Тем более что мы ведь не палимпсеты создаем, кожу пока что не скоблим, а рядом пишем. Кто хочет - пусть поверяет.
На подобные темы я могу вещать долго, но чувствую, пора остановиться, а то или банальностей наговорю, или, как Гессе, начну намеренно сам себе противоречить.
А образуется и впрямь всё. Прав был Александр Михайлович Бутлеров ("всё образуется" - А.Я.), хотя и придавал чрезмерно болшое значение высшему образованию женщин. Оно, образование, и мужчинам многим мешает. Так что надо за собой следить.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Рассуждать о стихах - это, может быть, и не самое плодотворное занятие, но соблазн велик - конечно, не искушение покрасоваться знанием метрической схемы александрийского стиха, а удовольствие порефлексировать так слегка, поумничать. Но это имеет к самому стихосложению весьма опосредованное отношение - как устройство мясорубки ко вкусу котлеты. Ты, конечно, прав: "пишем мы вопреки нашим суждениям о том, как мы пишем". Может быть, и не совсем вопреки, но явно по скользящей к этим суждениям.
Принцип неопределённости(в твоей трактовке) в литературе, по-моему, всегда сознавался - не всеми, но наиболее интересными сочинителями. Даже в те эпохи, когда хорошим тоном полагалось писать, соблюдая совсем иные и очень определённые принципы (и во времена трубадуров да труверов, и в эпоху классицизма). Мольер или Грибоедов без труда умели выполнить формальные требования к тексту комедии, но явно упомянутую неопределенность ощущали и из рамок то и дело выскакивали - не слишком заметно для строгого читателя, торопившегося наложить свою палетку на всякий новый текст, но не без успеха.
После всяких прокрустовых экзерсисов да смелых экспериментов в деле сознательного конструирования новых форм или сознательного же ниспровержения старых почти всегда в индивидуальной судьбе возникает этап, когда пишущий перестает боязливо оглядываться и на общекультурный контекст (контекст этот в преображённом виде только ощущается - без специальных усилий, почти на уровне естественных отправлений), и на читателя с его критериями и склонностью сравнивать, и на тех цеховых собратьев, которые "знают, как надо". И не то чтобы всякий впадал при этом в "неслыханную простоту". Здесь опять-таки всё очень по-разному получается, и простота от сложности уже никакими водо-, ритмо- и словоразделами не отграничивается.
Из этого вовсе, на мой взгляд, не следует, что только последний этап ("пологая дорога простоты мудрости", по твоим словам) плодотворен. И на стадии конструирования часто появляются очень хорошие стихи. Вот упомянутый тобой Заболоцкий. Его "Столбцы" - несомненные конструкции (хотя одновременно, конечно, и импрессии). А ведь хорошо.
Или Набоков в "Бледном пламени". Уж, казалось бы, предельно сконструированное произведение. Но очень интересное (не знаю, правда, насколько адекватен перевод, а по-английски я такие длинные тексты стараюсь не читать - ленив и недостаточно образован). "Университетская поэма" (написанная перевёрнутой онегинской строфой) тоже сконструирована, но, как представляется, получилась лучше, чем многие набоковские стихи, возникшие без сознательного привнесения в их устройство рационального элемента.
Что же до критериев - то они, вероятно, могут быть только интуитивными. Иначе за долгие века литературоведческой практики какой-нибудь умный человек их чётко сформулировал бы. Я, например, чувствую дистанцию огромного размера между Пушкиным и мной или между Бродским и Аркадием Аршиновым (хорошие у этого завсегдатая твоего, кстати, стихи - хотя порой какие-то строчки корябают мой субъективный близорукий глаз); но объяснить, в чем тут разница, я не смогу - так объяснить, чтобы получилось убедительно-бесспорно.
Или другой пример - твои "Витькины сказки". Мне они нравятся, но никаких критериев я к ним присобачить не могу. Да, лексический строй очень интересный, ирония уместная, отстранённость от предмета повествования не мешает чувствовать этот предмет, интонации забавно-поучительные и т.д. Но это ведь частные суждения-впечатления, которые отнюдь не проистекают из каких бы то ни было критериев.
Впрочем, это всё, наверное, тебе достаточно очевидно. Не стану учить учёного, а то, как говаривали во времена моего школьного детства, придётся "съесть дерьма печёного". Субстанцию эту потреблять неохота.
Так что критерии вроде как и есть, но с трудом ощутимы. И координатные сетки кривятся-корёжатся. (Кстати, очередной сборник, который у меня, кажется, складывается, - туда войдут и некоторые за твой "Парнас" зацепившиеся циклы - вероятнее всего, будет называться "Приблудные координаты".)
И еще - об автоматическом письме. Я в предыдущем послании вроде бы упоминал, что этот приём нельзя по желанию репродуцировать. Всякая намеренная попытка писать автоматически оксюморонна и бессмысленна. Но ведь у кого-то получалось - вполне органично! Гармония, которая и впрямь есть какая-никакая организация (тут я с тобой вполне согласен) может ведь просто жить в мозгах и привноситься в автоматические тексты безо всяких сознательных усилий. Не во всяких, конечно, мозгах - но случается.
Тебе когда-нибудь снились вербальные сны (строчки стихотворные, или диалоги, или ещё что-нибудь этакое)? Наверное, необязательно сразу вскакивать с постели и бежать записывать. Чаще всего приснившееся оказывается наяву не столь занимательным, как казалось в полудрёме. Но, возможно, привидевшееся и забытое потом где-нибудь да всплывёт. Так что какой-то отблеск столь осуждаемого тобой за вакуумность автоматического письма часто присутствует в текстах, написанных в совсем иной манере.
А ты гренадерствуй дальше, фитили поджигай. Авось корчму не спалишь.
А пока будем пописывать да почитывать - и пусть другие разбираются, кто для поэтов поэт, кто всем читателям читатель, а кто просто так, на первый снежок кренделями стихотворными пописать вышел.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

С возникающими во сне словами и мелодиями, кажется, всё вполне понятно. Мне мелодии, правда, не снятся (я напрочь лишён каких бы то ни было музыкальных способностей), а строчки, как я уже, кажется, писал, потом как-то всплывают (надеюсь, не потому, что сродни нетонущей субстанции). Какая-то сознательная обработка приснившегося (и обычно полузабытого), разумеется, происходит.
У меня что-то пишется сразу набело, что-то потом (или в процессе) правится-корёжится - это уж как фишка ляжет-встанет. Думаю, что способ записи тут не принципиален.
"Творчество, перерастающее личность", - звучит немного торжественно, но вроде бы по существу правильно. Хотя нужно уточнить: личность всё равно в творении не умещается, остаётся ещё что-то. Иначе дальнейшего творчества не получилось бы, да и личность не только творит, а еще в себе пытается разобраться, мысли какие-то упорядочивает, чувства настраивает-выстраивает и мало ли что ещё там делает. Что тут выше, что ниже - поди пойми. Может быть, упомянутое тобой перерастание, или прыжок выше собственных ушей, или способность свой локоть укусить (или умение несбывшуюся мечту Чарльза Буковски осуществить - самому себе хуй отсосать) - может быть, это дано только тем, чью руку некая иная сила слегка направляет. С богодухновенными книгами наверняка так (хотя ты и не христианин, наверное, согласишься); вероятно, так же и с произведениями гениальными…
Но тут мы опять упираемся в вопрос о критериях. Ну, хорошо, пускай критерий - неподражаемость. Позднему Заболоцкому и впрямь вроде бы не подражали. А Бродский? Сколько народу в его стилистике писали и пишут - как правило, хуже, конечно, чем самому Иосифу Александровичу удавалось, но ведь имитации порой довольно убедительные получаются. Не знаю, как тебе кажется, а я склонен считать Бродского поэтом очень хорошим, даже гениальным…
Или вот Пушкину Брюсов в известном смысле подражал, когда взялся за Александра Сергеевича "Египетские ночи" дописывать. Так что опять с критериями не ладится. Может быть, и Бог с ними? И без них как-нибудь? Дерьмо от конфетки всё равно ведь отличим, а уж кто карамель больше любит, а кому шоколадка по вкусу, - это неизбежно останется вопросом личных пристрастий, к которым ни с какими критериями не подступишься.

ПИСЬМО ЧЕТВЁРТОЕ

/…/Яна действительно пишет только потому, что откуда-то всё это слышит, и это откуда-то, конечно, не имеет ничего общего с упомянутым тобой структуралистским "надавтором". Всякое стоящее общение происходит внесоциально и внекультурно; личность обращается к личности - причём не столько с умом-сердцем и не со знаниями накопленными, не с эмоциями неизбежными, - сколько с тем, что в личности самозародилось, как средневековые мыши в корзинах с грязным бельём. Или - что почти то же самое - было в эту личность привнесено, вдуто, впендюрено.
В том-то, возможно, и беда постмодерна (и его шибко гордящихся начитанностями и заумностями структуралистских анализаторов), что почти все эти ребята обращались к безличностному контексту, к фетишизированной культуре, а не к личностному Богу (уж извини за некоторую пафосность). Знать, разумеется, лучше, чем не знать, но недостаток образованности человек умный и талантливый вполне может компенсировать за счёт внутренних (они же свыше данные) ресурсов. Иными словами, если некто, имеющий обыкновение по делу (и с интуитивным пониманием дела) обращаться к Богу, не читал ни Гегеля, ни Фихте, этот некто сам придумает всё то, что наконструировали почтенные философы (точнее, то придумает, что внутренне необходимо; остальное же - лишь источник "многих печалей" - по-моему, известный текст допускает и подобное толкование).
Культурные аллюзии да ассоциации, вероятно, неизбежны, а иногда и очень уместны; никто из нас не tabula rasa, и на всяком много чего понаписано. Только самодешифровкой нужно заниматься не по-научному, не лупами да линейками, таблицами Брадиса и литературоведческими трудами Брандеса вооружившись, - а как-то иначе, с другими инструментами. Порыв ибсеновского Бранда - при всей ходульной намалёванности этого персонажа - зачастую более плодотворен, чем пресловутая неистовость Виссариона Белинского, то и дело норовящего всю свою пламенность использовать для освещения собственных (несколько, кстати, скудных) познаний.
Стиши всякие да прочие прозоёбины - это и есть, вероятно, адекватный способ понять, кто же там (дяди-тёти, чьи книжки не без кайфа почитывал, или Автор нерукодельного текста, никогда не обрастающего приставками гипер-пупер) тебе в душу разного говна да бесценных жемчугов-яхонтов понакладывал. Если авторство установишь, какой-нибудь толк, глядишь, и выйдет.
Может быть, Шампольон никогда не врубился бы в египетские картинки-закорючки, если бы в нём изначально не свербела бы уверенность, что он призван перевести нечто невербальное на понятный язык. Кстати, мой давний приятель Юрий Годованец как-то сформулировал, что всякие стихи - это частный случай перевода.
Наверное, ты всё это и без меня знаешь-чувствуешь. Ведь пишешь про постмодернистское восприятие приёма как самодостаточности.
В моих опусявках, возможно, тоже случается злоупотребление приёмом, но я всё-таки пытаюсь не заглатывать такую наживку, памятуя, что кроме дёргающего за леску почтенного седобородого рыбака, ровесника иудеохристианской цивилизации, есть ещё и те рыбари, которые влёгкую по водам шастали - безо всяких подножных средств и отработанных способов озёроперемещения. А уж что из этой моей памятливости выходит - об этом судить не мне.
назад к оглавлению Стеллажи универсальные, стеллажи металлические, сборно-разборные стеллажи. . гороскоп