Анатолий ЯКОВЛЕВ ©

З Е М Л Я

Над нами ангелы и тьма

в закономерном сочетаньи -

имеет разные названья

срединнорусская зима.

И кровли плакать смерть зимы

вполне готовы - час неровен! -

и неизменно хладнокровен

Господь, как устроитель тьмы.

И нимб - на повороте лимб -

отсчитывает срок нелепо,

и печь пролистывает щепу,

вычитывая влажный дым.

И сигаретный огонёк

кружит душонкой мотыльковой,

неизменённой в жизни новой,

и пепел - мёртвый мотылёк.

И вымышленные стихи

над чувствами преобладают,

и хлопья, падая, не тают,

ложась охвостьями строки…

Беру цветы в ладони - лепестки

тонки, как обнажённые запястья,

и все они в моей случайной власти,

покорные движению руки…

Не отниму у августа цветов -

так беззащитны их прикосновенья!

Их бытию за каждое мгновенье

Платить годами нежности готов.

Цветы пройдут… но всё-таки в былом

их венчики, снесённые ветрами,

заговорят - тот отдалённый гром

прекрасного, не прожитого нами…

Над высокою рекой,

Где-то в облаке рогоза

Семикрылые стрекозы

Праздно празднуют покой -

И слова, слова, слова -

Дробным постуком незвонким -

И туман с дыханьем тонким,

И колеблется трава -

И вокруг сплошною тьмой

Разрастаются деревья,

И рождаются поверья

Над высокою рекой -

И слова, слова, слова

Там чудны и первозданны,

И названия туманны

Духов, что таит трава -

Духов бронзовых стрекоз,

Духов травных колебаний,

Ветряных полудыханий

И в туманах спящих рос -

Гранью смыслов и названий…

Сельскохозяйственная вотчина

вполне моя - за свет уплочено,

а газ ещё не подвели.

Топлю стихами - и поленница

рифм, сыроватых от земли,

у поддувала прахом пенится -

слагаясь в лёгкие коленца,

а не в тяжёлые угли…

Тепло. Строфа - возьми и вылепись!

Но дождика сухая клинопись

со стороны осин и лип -

не впечатлительная живопись,

но графика - где резь и скрип.

И - тихо.

Слышно, что прохожие…

Что умирает в бездорожии

бензиновый грузовичок.

Так тихо, что прижаться хочется

к сырому боку одиночества

и застрелиться на часок…

Когда ураганны недели

и каменный снег - до окна,

среди мировой канители

приходит на ум тишина.

И кажется - солнцу не выйти,

и знается - лету не быть.

но водки не хочется выпить

и волком не хочется выть.

И память по праву наитья

в былое скользит без затей -

стихами хороших событий

и рифмами добрых друзей.

И милым, голубеньким светом

баюкает шарик земной...

но сердцу голодному это

страшнее, чем водка и вой.

Заоконье. Круговерть.

Двое в электричке.

Покалякаем за смерть.

Покусаем спички.

Ты, конечно, о семье -

О жене, о детях.

Я? Да что там... Обо мне -

Только после третьей.

Станем водку разливать,

Чтобы зла не помнить.

В белых окнах озирать

Северную полночь.

Отражаясь с высоты

В каменистых водах,

Стреловидные мосты

Рассекают воздух.

Пар стекает в акведук.

Снежный лес редеет.

Говори о главном, друг!

Двое ж, в самом деле...

Только ты опять про дом,

Про дела на даче.

Сходишь? На сороковом?

Я, конечно, дальше...

Вновь захватит круговерть,

Скудный быт тасуя.

Сказанное всуе?

Ну, попробуй устать от дождя,

Что по кровле - то резок, то дробен.

То, как взрослая память - подробен.

То, как детская - слёзы спустя…

Всё вернётся, как ты говоришь.

Всё устроится прочно и просто.

Если правда, что сердце из воска -

Догорает и плавится лишь.

Ну, попробуй устать от измен.

От меня, что как небо - ненастен.

То, как взрослая память - напрасен.

То, как детская - дорог и нем…

Дорогая, ты всё об одном.

Так решительно, жалобно, нервно!

Приходи - всё равно за окном

Ничего в октябре неизменно.

Пешеходы, года. Немота

Сонатину играет с листа -

Партитура из чистого снега,

Метит знаками наст высота.

И какая-то дикая нега

Заполняет, точась на уста,

Контур умершего человека,

В подземелье достигшего ста.

И трава, превозмогшая гнёт.

И последние соки - в неё.

С бытиём примиряется музыка -

Так, наверное, ангел поёт.

Всё валит из небесного кузова.

Хлопья, хлопья - по стали креста.

Говорю тебе, Господи: музыка!

Доживают же, Боже, до ста.

А на липах листвяная медь

Начинает под ливнем кипеть.

Мне в обратную снова дорогу -

То ещё не успеется ведь.

А на старом погосте убогом

Раздаются не колокола,

Но музыка! и липы дотла

Облетают подставленным боком…

Б баре ночного аэропорта

Пьяный пилот преподнёс, как на блюде:

- В небе - магнит! И железные люди

Рвутся, как я понимаю, туда…

Мы "повторили". И тот, подмигнув,

Как заговорщик, "не в тему" уверил:

- В воздухе всяко бывало. К примеру,

Видел звезду я под Нарвой одну.

С неба, как снег, опускалась она.

То замирая, то будто взмывая.

Не из железа, как я понимаю.

Но из чего-то… крылатее сна…

Знаешь, у ней, показалось, душа…

- Физика! - я оборвал, не дослушав.

Тот усмехнулся: списаться на "сушу",

Видно, пора… И собрался, спеша.

В стёклах глухую сверля пустоту,

Глаз не сомкнул я. А близко над нами

Сумерки плавали над городами,

Будто баюкая маленький "Ту".

Только под утро, вздремнув у окна,

Я на последних минутах полёта

Видел Звезду пожилого пилота -

С неба, как снег, опустилась она…

Сон этот помнится - только конца

В памяти всё я никак не поймаю.

Не из железа, как я понимаю,

Наши слепые, слепые сердца.

Небо покосилось.

Солнышко из ранки -

Звонко отразилось

В голубой болванке.

Докатилось эхо.

Громыхнуло - мимо.

Это он… Поехал!

Господи, помилуй!

Огонёк затеплен,

Року неподсуден,

В этом синем небе,

Где летают люди…

А на космодроме

Стало как-то глухо.

Будто перепонку

Высморкали в ухо.

А на космодроме

Стало как-то жалко.

Вроде бы ни шатко,

Вроде бы ни валко.

Где-то ржа и пепел

Под небесным горном…

Здесь же - птица в небе,

Зачастую - ворон.

Завернись в надеждё,

Как берёзка - в поле.

Закуси одежды

Рукава до боли.

Плачь, коли не спится.

Или выпей море.

На твои ресницы -

Дождик метеорный.

С высоты - какой же?

Звёздной ли? Дорожной?

День ещё не прожит.

Он уже не прожит.

Снег летит на пепел.

Тьмы никто не будит.

В нашем сером небе

Не летают люди…

Я комету бросил из окна.

На столе стояла тишина -

Как цветок, завёрнутый в бутон…

А комета с голубым хвостом.

С сказал комете - просто так.

А она смолчала - просто так.

Прострочила небо, отгорев.

Три тире… три точки… три тире…

На неё с морей из-под руки

Рыжие глядели моряки.

Взяли курс - да некому помочь.

Потому что - космос. Буря. Ночь.

На неё, катившуюся вниз,

Натолкнулся взглядом альпинист.

Взял в зрачок - да не донёс назад.

Потому что - космос. Камнепад.

На неё из-под железных век

Посмотрел убитый человек.

Улыбнулся во вселенский гул -

И рукой надгробье шевельнул.

Я комету бросил из окна.

На столе раскрылась тишина,

Сердце - глуше часовых камней.

А она всё падает во мне…

В небе гудят верстовые столбы.

Падают в реки охапки букетов.

Люди, как птиц, провожают поэтов -

Из-под руки - на изломах судьбы.

Тени их - ломкий на взгорьях полёт -

Начерно пишет и падает Солнце,

Где из пустого в порожнее льётся

Лета- и ломок закраинный лёд.

Где ноябри синеве в полутон,

Где подморожены листья упруго -

Две сиротливые доли друг друга,

Мы остаёмся - и дышим в ладонь.

Вот облетевшим остовом венка -

Обруч железный - беды два обхвата.

Снег пишет набело. Нет виноватых…

Глухо подлёдная встала река.

Как ангел в полузабытьи,

Оставлен за чертой теченья,

Вне ощущения в пути

Тугого встречного движенья,

Когда смеркается с реки

И черти бродят хороводом,

Пересекаю сосняки

Нескорым боязливым ходом.

По кроны тьма, трава по грудь -

До рези видимым дурманом.

В очах двоящаяся жуть

Прокрадывается туманом.

А посреди высот пустых,

Пугающие, будто небыль,

Два голубя - два золотых,

"Орлами" вкинутые в небо.

В полёте переплетены,

Глупы, бесстыдны и безгрешны,

Они, наверное, с Луны,

А я, наверно, сумасшедший…

Но зорко, умеряя ход,

До замирания дыханья,

Слежу, как полнят небосвод

Их хлопанья и трепетанья.

В них воединое сошлись

Добро и зло, родя движенье.

Их только поднимает ввысь

Воздушных струй сопротивленье.

И здесь не нужно синевы,

Лазури, света, штиля… суши!

Не в этом ли секрет любви

С провиденьем единосущной?..

Вдали, где смутных деревень

Огни едва уже мигают,

Обнять полынь - и не вставая

Свежерождённый встретить день.

Среди густых еловых круч

Отметить смутное движенье,

Поймать в минуты просветленья

Небес - зелёный звонкий луч.

Всю красоту в себя вобрав,

Вдруг до поэзии - до горя! -

Принять, как многолетних трав,

Всей жизни многолетней горечь…

В роще селится вороньё.

Не рябиновы зори - кровавы.

Это годы берут моё -

Знать, по праву берут, по праву.

Всё равно теперь - всё одно.

Загляделся в сырую воду:

Роголистник упал на дно -

Так случается в непогоду.

Листогной в золотом руне

Чётко линии смерти чертит.

Что за дьявол снуёт во мне,

Ковыряя рогами череп?

Выходя - как на нет сходя

Из любви, из семьи, из быта -

Повисаю в петле дождя,

Не касаясь земли копытом.

Верно, быть беде. Быть беде!

Что за призрак там - признак, чаю.

Отражаю себя в воде -

Натиск времени отражаю.

А вершина небес чиста -

Что там станется, на вершине?..

Только рыжая высота.

Молодой волоокий иней.

На соломенной постели

спишь-поспишь, укрыт.

С неба - облачные ели,

снизу - гулкий вид.

Боже выцарапал звёзды -

Сатаны глаза.

И нисходят грозы, грозы

на его леса.

И костёр съедает ветки -

только треск и дрожь.

И кипящие объедки

подбирает дождь.

Разбивает водомеры,

а людскую грусть

обращает в ту же веру,

что незрячих - путь.

И ведёт по разным длинам,

по миру кружим,

нелюбимых - к нелюбимым,

а чужих - к чужим.

И чужие - как на блюдце

поднося сердца,

тихо за руки берутся,

светят в пол-лица.

Крепко головы склоняют,

смешивая боль.

Принимают - привыкают

пить из раны соль…

На соломенной постели

спишь-поспишь, укрыт.

И на шахматные ели

небосвод разбит.

В белом небе сочились досказанных слов

Облака - безо сна, без конца.

Пулемётные трели ночных соловьёв

Разбивали в осколки сердца.

И впервые любовь принимая за ту -

Роковую, как чёт и нечёт,

Я спешил, заступая порой за черту.

Но у смерти со мною - расчёт.

Мне костлявая льдом не играла у губ,

Не взбивала постели, маня -

И далёкие люди в далёком снегу

Умирали тайком от меня.

О, расстрельные трели! Как сух приговор

И как истово мокр апрель…

В прошлой юности - помнишь ли с губ медосбор?

А не в жизни ли прошлой теперь?

В белом небе… Довольно лазури - чиста

Ли так даль, завиваясь в дымы?

Промокни обветшалой фланелью уста

И похмельную зрелость возьми…

"Счастливы те слуги, которых хозяин, вернувшись, застанет не спящими".

От века я в том мире поселён,

где суета имеет обаянье.

Клён угасает, умиротворён,

и снег в страданье -

но не в наказанье.

И лист на лист - как сталь летит на сталь.

Уж валится октябрь, обезоружен.

А мы дежурно начинаем ужин,

вливая смерть в серебряный Грааль.

Та чаша не минует никого.

Но губы свежи, а напиток млечен.

И кажется, круг жизни неочерчен

для каждого, ступившего в него.

засыпающим листьям в окне,

что в свою полумёртвую медь

не успеют уже прогудеть.

Посвящаю себя облакам,

остывающим в травах ветрам,

меловым протяжённым холмам -

исторически бывшим морям,

чьи шторма - за пределами сна,

чьи ладони сожгла тишина,

разливая свой плеск неживой -

посвящаю тебя с головой!

Я листве говорю - сквозь окно:

видно, так на земле суждено,

уходя, обращаться к листам

из напившихся осени рам.

И пространства в себя не вдохнув,

и не вырвавшись - даже уснув! -

записать на вспотевшем окне:

посвящаю себя тишине...

Предопределено всё, что логике ржи поддаётся.

На агитке поэт пригвоздил самоцветное Солнце.

И с запёкшейся кистью уснул в угнезденьи приватном

Бородатый искусник с Исусом его мрадовратным.

А тем временем Некто гуляет по жгучим кладбищам.

А тем временем Нечто приходит в большие умища.

И трещат под снарядами яблок Ньютоновы темя.

До свидания, немолодое, знакомое племя!

Новый ангел сыграет на дудке из кислого клёна.

Новый Сын внизголовый свистит из безгрешного лона -

Снова разбередит волосатым копытам могилы,

Но пророчить не станет - оставит всё, к чёрту, как было.

Межпланетная стужа грядёт, яровые калеча.

Цепко пальцами ног держит "шарик" живьё человечье -

Но колеблются мёртвые, чьё положение прочно.

Выбирают из двух - то ли меры просить, то ли веры.

Рвётся дух из люфта между лавами чрева и сферы.

Левитируют кости в пространстве гроба дубоватом.

Жизнь - на то и хреновина, чтобы любиться постфактум.

Дым с голубых перегонов.

Пахнет огнём и навозом.

Девять чугунных вагонов

Тянутся за паровозом.

Девять - омётанных клетью.

Груженных хлебом и сталью.

Словно бы жизнью и смертью.

Будто бы болью и жалью.

Падают дробным накатом.

В гору скребутся, рыдая.

Под неохватным закатом.

Под золотой Дар-Валдая.

Некому в песне запнуться.

Не с кем проститься на свете.

Поручни плавит жар-блюдце.

Минус четырнадцать. Ветер.

Люди, стоящие тесно,

На пасторали стоп-кадра,

Не обещайте невестам,

Не расставайтесь "до завтра!"

Превозмогая простуду,

Под ускоряемым встречным

Бейте в чугунное "буду"

В нынешнем, завтрашнем, вечном!..

С дальних моих перегонов,

С белых озёр и торосов…

Гаснут цепочки вагонов.

Рвутся дымы паровозов.

С тела небесного, солон и юн,

свет - погляди с-под руки! -

сквозь пулевые отверстия лун

льётся на материки.

Каждому, каждым - убитым во рву,

новорождённым в хлеву -

свечка, поставленная во главу -

снится Луна наяву.

За океаном стирая бельё

пальмово-южной весной,

женщина видит двойною её -

в раме оконной двойной.

Вспыхивая, верстовые столбы

дышат под нею - и на

семидесятых по кругу судьбы

ходят шаман и Луна…

Тысячелетье уходит в песок,

с Богом квитается Бес -

души объемлет подсоленный сок

раненных в брюхо небес.

Мы, потаённые в каждом штрихе

стёртых Луною теней,

в космосе, чреве, в любови, грехе -

как на ладони под ней.

И неизбывен взимающий дань

с нас - от могил до могил -

ангел-охотник, что тонкую ткань

тайны - навылет пробил…

Оставь на минуту простые дела -

Дотла допылали поленья, дотла.

Эта ночь столько снега с собою взяла,

Что за стёклами темень - бела.

Дом, как дым, истекает в зените теплом.

Кто там выпил миры за окном?

Гость незваный - поскольку о смерти вдвоём

Промолчали мы, как ни о чём…

С каплей мёда на узком, как лира, мече,

С говорящею музой на левом плече -

То ли гном, то ли гунн, то ли пьяный Перун.

Толь Иуда с огнём - при свече.

Он с порога о золоте оповестил,

Но с порога о главном забыл.

И не вспомнил - и даже вина не допил,

Но по гуще гадать запретил…

Если та же метель - и поленья дотла,

Отыщи его снова - была не была! -

Потому что Грааль не почат у стола

И не вбито железо в четыре угла -

И не начата Вечность с нуля…

Когда ещё было небо

глубоким и голубым,

а Он почти ещё не был –

вкапывали столбы.

Он сам бы втащил на гору

дубовый чужой Крест -

и, в сущности, помощь вора

дурная была весть.

когда его привязали,

Он только смотрел поверх –

но с первым ударом стали

понял, что человек.

и голубь, свистящий пухом,

слетевший с крыши на крик,

не был Святым Духом...

но в этот именно миг –

за три десятилетья

до казни, терна и роз –

в городе Назарете

родился Исус Христос.

Поверишь ли, Он родился -

Он с нами был за столом,

и хлеб в руке преломился,

и вновь был запит вином.

Пророком, а не страдальцем

сидел Он, раны открыв,

и трогал горячим пальцем -

и, кажется, был жив…

В спорах ломались копья

до белых в окне мух.

И скоро упали хлопья,

как голуби - Святый Дух.

Пульс в головах затикал.

Сквозняк в очаге задул.

И стало так тихо,

что Он у стола уснул.

Кто-то спросил: выдать?

И не получил отвел.

Но трудно было не видеть,

что, в сущности, Его нет -

что спящий, убитый, белый,

как мел - Он знал, что никто

из жителей Галилеи

не был знаком с Христом.

И ветер скрещивал тени

над спящего головой.

И жизнь на всём протяженьи

мнилась ему - живой…

В эти дни проходило распятье Христа

и дорога на Запад грузнела в листах

прошлогодних, снегами поима -

а дорога на Север была холодна

и из них никуда не вели ни одна

в эти дни из Иерусалима -

и когда Он воскрес - было так же темно,

то же небо в одно умещалось окно -

и ни тела, ни Бога на свете…

и дороги разбитыми были - и в них

в сотый раз затерялся евангельский стих

о любви, убегающей смерти -

и никто из двенадцати верных Его

в эти дни не сумел объяснить ничего,

принимая событья - по вере,

и спокойные ночи тогда провели

императоры, герцоги и короли

мировых королевств и империй…

Отчего же ты просишь мою благодать?

отчего же ты хочешь и верить и знать

моё сердце единоминутно?

ты не слышишь, как сердце моё далеко,

ты не знаешь, как путь одолеть нелегко,

ты не веришь, как чудо не чудно...

Копится влага в разбитом сосуде -

прян аравийский туман.

Вновь полукружьем рассажены люди,

Черпает кровь атаман.

Над головами - похмельная тяжесть.

Нимбом довлеет судьба.

Тело Отца, зачерствевшее за ночь,

вскрипывает на зубах.

Взгляды невинны. Речи недлинны.

Тайное - явно. А вровь

с тёплыми сводами - смех Магдалины

чистый, как Евина кровь.

Век на излёте, но вечность - на взводе.

Краски соединены.

Равноапостольный Буонаротти

слушает голос Стены...

Бражникам с неба роняясь на плечи,

пухло снуют сизари.

Вечная вечеря - сон человечий.

Песнь виноградной зари!

Время из-за рубиконовой грани

как отражается в синем Граале

вилами писаный Бог…

Ночь. Рождество. Кадит протоирей

Душистым ладаном. А перед образами

Елена молится… Невидим, рядом с ней

Я нахожусь, с толпою смешан в храме.

Я различаю мановенье губ,

Но не умею разобрать созвучий,

Летящих с них - так потаён и глух

Её молитвы выговор певучий.

О чём она? О том ли, что я жив?

Что ожидаем я?.. Не пересилить

Мне нежности моей - уже про стыд забыв,

Готов себя прикосновеньем выдать…

Вступает хор. Но в тёплом огоньке

Свечей, причастна к таинству обряда,

Оренбуржанка в пуховом платке

Не оторвёт всё от распятья взгляда.

И ко мне струится синева

Раскрытых детски глаз - но всё куда-то мимо.

И не прочту я, по миру носимый,

Её молитвы бережной слова…

В системах евангелиоцентрических

вращаются миры дисгармонически

на острие, как водится, пера.

И снег за снегом - вёдрами - с утра,

как атом плотен - и прудит конически

устроенное руслице двора.

А на дворе - сугробенно для конника,

и тракты все трактованы по соннику,

где чается, полю где-то быть.

А в поле где-то малая часовенка -

такая, что колом перешибить.

Подпор метели в поле простирается -

качается часовенка, качается -

пейзажен и рельефен отчий край.

А, в общем, на христов неурожай -

вот колокол и кается всё, кается -

и с головой никак ему не канется

в сырой октябрь или мокрый май…

В дозревающих вишнях

таился Всевышний -

таился,

троился -

всествольный,

престольный -

в каждой ягоде - лишний,

в каждой вишне - невольный,

но - окольный,

Храм такой,

несусветной листвой облачён,

примагнитил дорожек садовых канвы -

каждый был причащён -

и спасён.

на алтарь не сходя из травы…

Ангелы, отряхнувшие пыль с крыльев,

ангелы с нафталиновым запахом,

уже поднимают свои эскадрильи

и будут здесь завтра.

открывая поцелуями двери,

глядя сквозь зеркала…

и, собственно, дело не в вере,

а в том, что любовь зла.

они сочтут, что последний вечер

тих, как эдемский сад.

они войдут - и настанет вечность

для тех, кто прятал глаза.

они покушают белого хлеба.

зачтут Сверхновый завет.

они пройдут - и настанет Небо

для тех, кто смотрел вослед.

и будет военное бездорожье,

и ноги устанут в стремени,

когда полосатый перст Божий

остановит машину времени.

никто не захлопнет дверей пурге,

ибо, повинные головы,

с дьяволом мы на короткой ноге -

пифагоровой…

и с пирамид, как случайный образчик

всего человечьего Было,

посмотрит в небо хтонический мальчик

глазами, полными Нила.

Даждь, Дионисе!

торными

горными

высями

высятся

рощи кагорные,

корни вползают,

как бы археологи

в знанье,

взрезая

скалы отлогие.

с болями, с боем

колышутся рощи,

слыша прибои

колхидского прошлого -

валы подряд

нагоняет история,

бья в виноградные

их акватории:

лозы ветвей

соки детей

непутёвой Медеи -

пульс от вина

и неверен, и тонок:

в каждом бокале -

заколот ребёнок...

пей же, столетьями копленной крови

вечных медей - причащайся любови!

чёрная месса -

песня

застольная.

вздорная,

здесь не читалась Нагорная -

здешние ночи

ещё непорочны -

строчками

ловчая

птица хохочет...

Тропина по-горнему вся ледяна,

послушай - мелодия! где-то зурна

зарится -

ты знаешь, откуда она?

я тоже не знаю, царица…

платан, исчисляющий времени ход -

он тенью садится, но Солнцем встаёт:

светает -

а знаешь, какой нынче год?

царица, я тоже не знаю!..

здесь выстрел за час облетает страну,

царица! здесь эхо играет войну:

усни же -

не сердцем тебя охраню,

но под переплётом я книжным…

недолго пить сердцу себя самоё

и Грузии собственной крови питьё

недолго -

но древнее имя твоё

читатель отыщет на полке!..

и с первой страницы там будет война

вершиться - но скрытая будет зурна

зариться,

не помня: откуда она?

тогда ты расскажешь, царица…

Схоронись, дитя долины,

Ты в урочищах болотных -

Там, из рощи соловьиной

За тобой следит охотник.

Ты спеши, пока лавиной

Не спустил он гончих спорых:

Не за песней соловьиной,

За тобой - следит охотник.

Не придёшь к нему с повинной

Ты от вольности отречься,

Ведь не Актеон безвинный

За тобой следит - охотник.

Он лицо помазал глиной

И невидим, будто кочка -

С колкой меткостью осиной

За тобой следит охотник.

Он за каждою осиной -

Неспроста же слыть на свете

Суждено тебе красивой! -

За тобой следит охотник…

Варвары Гипербореи на части разбили античность -

чаши милетской осколки найду я в ручье золотом,

вымыты звонкой струёю меж глины они заиграют.

К сердцу осколки прижму - и стану о прошлом гадать.

На голубом черепке, как от дыханья, проступит

тонкими каплями слёз - имя твоё, Эрато...

знойною метафорой

средиземной Трои

отыскалась амфора

в водоносном слое -

в меле, будто с холода,

схваченная льдом -

надвое расколота

каменным вином -

с таинством, означенным

в контурах богинь,

с любопытным пальчиком

археологинь,

с гидроэксаватором

посреди Земли,

с полюсом, с экватором,

с Космосом вдали,

впитанная, вбитая

в золото Микен -

амфора, испитая,

в сущности, никем.

Изящная охотница Лисиппа

небрежно плащ набрасывает долгий -

бежит неприхотливыми волнами

в ногах богини каменная ткань,

но каждый жест охотницы изящной

незавершён - до боли ощутимо

под мрамором -

биеньем тонкой кожи -

тяжёлое биение времён:

как долго ты, охотница смешная,

подъемлешь плащ -

как непомерно долго!

ещё ветра не шелохнули прядки,

как пересохли древние моря…

при свете иссякающего Солнца

приснишься ты влюблённому потомку,

охотница, стоящая свободна

в тяжелотканном каменном плаще -

но разве вздрогнет он,

что ты - живая?

да разве верю я,

что ты - живая?!

ведь для меня ты неподвижней моря -

я мимолётней моря для тебя!..

В Лунго дорога длинна,

будто пирога Луна -

спи, Гайавата, в челне -

долго катиться Луне.

где-то, зубами остёр,

точит осину бобёр -

древо на срезе бело...

ветер колеблет весло.

спится, как бы у плеча.

снится, как даль у ручья

по мановению сна -

спи, Гайавата! - ясна.

спи, Гайавата! - нема.

на горизонте - зима,

на обороте - земля.

утро стоит у руля.

солнце опять в головах,

манго опять на ветвях,

берег опять - впереди.

Санта-Мария в пути.

спи, Гайавата! с ветвей -

руки Семи Дочерей,

в контурах - зелень и медь.

скоро исполнена смерть.

снова дорога длинна.

Лунго, мой город-Луна,

где моё племя, скажи?

скоро исполнена жизнь.

бывшее - наперечёт.

лунное время течёт.

в каменном календаре

долго таиться заре.

долго катиться Луне -

спи, Гайавата, в челне.

буднями вечность овей!

падают капли с ветвей...

Почившему в озере Китеж-граду

привиделась пыль на солнечных улочках -

три одержимых аквалангистки

производили промер глубин…

На звонких маковках Китеж-града,

сопя, примостилась белая туча -

в пучинах майских аквалангистки

рыскали в поисках мёртвых стен…

Аквалангистки, продрогнув насмерть,

вынырнули без единой находки -

тем временем, спешившийся неприятель

нанёс по воротам первый удар…

Весёлый актер аквалангисток

уже маячил у горизонта -

тогда истомлённый осадой город

рухнул в зелёную глубину…

"Китеж - миф!" - записал филолог.

А на изрезанном берегу

с босой головою

росс -

первый камень

с молитвой положил в основу стен…

Мы давай поклонимся

идолищу Хосту,

поколышим воздух,

о траву поколемся -

понашепчем в струйную

солнышку живому:

была прежде лунною

ты мне, кочевому -

ты стрелою выбила

горлицу-сестрицу,

голубиной выпила

крови серебристой -

по перу огладила,

на запястье голом

насекла заклятия

лезвием тяжёлым -

на ладони чашею

коченеть двум кровям:

ты смешала влажное

серебро с вишнёвым -

сама пала горлицей

со стрелою в шее,

обнялась, невольница,

с елью-ворожеей -

умерла и думала

побродить полями:

за полночь задула ты,

зажила ветрами -

на рассветах - реками,

на закатах - снегом,

а на свете некому

рассказать об этом…

весями стовёрстыми

немота колосится -

мы давай поклонимся

идолищу Хоста.

Тело - гибко ото сна,

в теле - жилкою - струна:

эхо! эхо! - звон окрест,

на соске оплавлен крест -

отвори сырой полог,

он под ним - и наг, и Бог -

на Кресте и на холсте,

на картинке в бересте,

человечек, человек,

непослушник рыб и рек -

выполз русый на песок

твой искусник - наг и Бог -

властью трав неосудим,

на ветрах не остудим,

вечен, млечен душный скиф -

гой! - воздушный вой тетив -

грозно рыбе звёздной в бок

твой морозный наг и Бог -

на днепровских на днестрах,

на днестровских на днепрах,

в берегах, в укромах вод,

спишь-поспишь, ссушая рот -

заиграл в утряный рог

твой медвяный наг и Бог -

не дай в тину уползти -

в тело длинное впусти -

в бой, в полон, в мученье, в стон -

в до зари горячей сон,

где неведом, где глубок

твой победный наг и Бог...

С плу-движенья слиться.

Скрыться в полу-извив.

В полу-Тебя пролиться,

Полу-Себя убив.

Полу-очнуться в роще.

Полу-шепнуть: зима…

И - никогда не больше,

Чтоб не сойти с ума.

Вначале было Слово.

В конце - не будет нас.

Миры родятся снова -

В который, Боже, раз…

И всё-таки вначале,

На дне сыпучих лет

Слова мои звучали

Словам твоим в ответ.

Вначале было небо.

Потом уже - земля.

Потом уже - из хлеба

Солёные поля.

И яблоки искуса,

И Евы в неглиже,

Пилаты, иисусы

И смерть - потом уже.

Потом уже - голгофы

И терны на венце.

И даже эти строфы

Потом уже - в конце…

Но всё-таки вначале,

На дне сыпучих лет

Слова мои звучали

Словам твоим в ответ.

Вначале было слово -

Весомое, как мир.

Вначале было Снова.

А значит, были мы…

Когда немыслимое днём

является, коря -

в солёной шляпе под окном

идёт Эмиль Золя.

Он только книга - перечёт

предвидений былых.

Но подле смутный снег идёт

из мысли, из мглы.

Идёт всегда, когда черна

оконная дыра,

когда луна и глубина -

идёт, когда ветра.

Снежинки обретают дрожь,

как души - высоту.

И несомненно, это дождь,

убитый на лету…

И непомерное "любить"

я по тебе крою.

Тереза! Ты должна убить

соперницу свою.

Иначе - тлеть, иначе - стыть,

не ощутив предел,

иначе - не соединить

единосущных тел.

И чаща, что подъять влеку,

что пьётся в два глотка,

на околдованном снегу

не станет так горька!..

Приговори меня к любви,

Возьми - как воду из травы

На донышке восхода.

Решиться бы: иду на вы!

А мы на "ты" - полгода…

Там - неоткрытая звезда.

Там - незакрытая дыра.

Так полнолунны вечера,

Что сердцу нужно -

Рубить узлы! Брать города!

А ты вчера сказала "да"

Легко и скушно…

Приговори меня к весне!

Разбей дороги, выпей снег.

Приди, как ледоход - извне

Взорви плотины.

Чтобы не шагом - но бегом

Через последний Рубикон

К тебе - по льдинам!..

Лунная. Ночь. Бетховен.

Лоб на ладони - сплю.

Знаешь, во сне я болен!

Даже во сне люблю.

Звёзды, как междометья,

Вздрагивают, коря.

Третье тысячелетье,

Пауза декабря.

Мне по пути с ветром

До тупика сна -

Тысяча двадцать метров

До твоего окна.

Ветви. Стекло. Шторы.

На полосе стенной

Зыблемые узоры

Выхвачены луной.

Спи, их не замечая,

Не размыкай век.

Вечной их качанье!

Это исходит век.

Ветви к тебе воздеты.

Вечная в них луна…

Тысяча двадцать метров

От твоего окна.

Синее межпланетье.

Лунная. Полночь. Снег.

Третье тысячелетье

Ты у меня во сне!..

И луна, как лодка, повернула

Вдалеке…

Я хочу, чтоб тихо ты заснула

На моей руке.

Говорят, что болен я любовью,

Странен, говорят.

У тебя пробуду в изголовье

Ночь подряд.

Не тревожа даже, только глядя

На тебя,

Уберу скатившиеся пряди

Ото лба.

Эта нежность, что корю и плачу,

Сердца моего -

Для тебя, конечно же, не значит

Ничего.

И ночами лёгкая походка

Четырёх ветров.

И луна качается, как лодка,

В поймах вечеров…

Она шагнула просто вдаль,

разрезав Время между нами -

и млечный свет перебегал

её листвистыми тенями.

Теперь, спустя который год,

я, отболев вполне обидой,

благодарю её уход -

как клад, вовеки не открытый.

Благодарю за то, что тень

событий проскользнула мимо,

и что в житейской суете

она по-старому любима.

Не требуя уже ни слов,

ни домыслов, ни вспоминаний -

как то, что приходя из снов,

без боли остаётся с нами.

Та ночь на развороте лет

всё неподвижней и темнее -

и всё размытей силуэт,

почти не кажущийся Ею…

Так и живём: мне снится Оренбург,

И ты во сне глаза мои листаешь

И говоришь в ответ - но забываешь

Наутро каждый взгляд и каждый звук.

И кажется, что пыльный Оренбург

Древнее Олимпийской колесницы.

И все мы за чертой, как говорится -

Так прочен и порочен этот круг.

И всё-таки он снится, Оренбург.

И снишься ты - хотя всё реже, реже…

И чувство бытия - по сути, нежность -

Почти уже не держит память рук.

Вся память мелодична - только звук

Бесплотен для неё. Он еле-еле

Летит себе, не отзываясь в теле,

В обетованный сердцу Оренбург.

Так я пишу твой вечный Оренбург,

Любимая. А ты была ли ею?

Не помню я - но до сих пор лелею

Безумье, сотворённое вокруг…

Повернулся шар земной.

В мире изменился ветер.

А тебя опять на свете

Нет со мною, нет - чужой.

Полстолетья по воде

Протеку протокой Леты.

О, готовые ответы!

Нет чужой моей нигде.

Сорвалась ты у меня

С уст - в каком таком столетьи? -

Как больное междометье -

Не чужая, не моя.

Беглый век, двадцатый век.

Не догнал ты? Не дождался?

Белый свет в копейку сжался.

Вот и снег, и снег, и снег…

1.

Ты похожа на цветок,

который я сорвал,

когда бы знал,

что на свете есть хотя бы один ещё -

такой…

Или ты похожа на меня,

когда я смотрю в зеркало с закрытыми глазами?

Потому что душу умершего тысячелетия тому назад Нас

Бог, разделив, поселил в двух наших сердцах.

Потому что это - Вечность,

постучавшая ко мне сегодня северным снегопадом.

Потому что, улыбнувшись, Бог позабыл о нас…

2.

Иногда мне кажется, что мы бессмертны - я и ты.

Иногда кажется, что всё кончится уже завтра

или сегодняшним вечером:

послушай, не об этом ли плачет снег?

Но чаще кажется, что всё кончилось уже вчера

и мы уже разговариваем друг с другом на языке ангелов.

О чём говорят ангелы? Говорят о смерти…

1.

Дождь отбарабанил по стёклам.

Ты сказала: сколько

утекло воды с того вечера?

Конечно, ты подразумевала "вечность"…

И зарылась в колени - как бы улетучить

хотела небыль: я для себя решила -

лучше,

чем было - уже не будет.

И лучше не было - всё, как было.

2.

В поездах, что не знают неточных тем.

На пути к назначенным мне перронам.

Опоздать во сне, чтобы быть прощённым -

я люблю. Но тогда не люблю совсем.

И когда-то, когда ты была жива,

не различала за грохотом миль

дисгармонии:

ветру казалось - летит трава,

паровозу - ветер,

Времени - мы…

В мир накуренно-тупой -

время - вешаю топор.

О, народный ворон По,

ну, конечно - НЕВЕМОР.

Выступает из-за штор

с телом явственней беды

та, что знает - НЕВЕМОР,

но стыдится наготы.

Да, я помню, что мертва -

да нарушил уговор -

не будить - и трын-трава...

- Но, когда же? - НЕВЕМОР!

Распускает дым узор

под дыханьем-сквозняком.

Время! Падает топор.

Время падает, как ком.

Застывает у окна

над запискою: ПРАВА! -

та, которая лгала,

что была она (жива? мертва? никогда?..)

На часах было почти поздно.

Она улыбнулась сквозь звёзды -

Сказала: не бери в голову.

Ведь мы поделены поровну -

И тебя у меня столько же,

Сколько у тебя кожи,

А меня у тебя - сколько у меня духа…

И мы проговорили до двух.

А когда дым улетучился из головы и комнаты,

Я вспомнил, что она просила не помнить о смерти.

А на глазах её были звёзды,

похожие на медные монеты…

Золотая непогодь июня,

душное, как шёпот, новолунье,

на зрачке- горячий лунный камень,

смотришь, будто умерла вчера -

и берёшь голодными руками

голыми - за горло до утра.

Под ногами небо - высота,

нет в надире Южного Креста -

Бог простит за выпитое нами -

окна широки, как омута,

спит луна с открытыми глазами

и скрипят зубами ворота.

Лютик, умирающий к утру -

за полночь - ты дышишь на ветру,

лёгкими звенишь, как парусами,

говоришь несметными словами

и целуешь в сердце - не к добру

запалив луну под образами…

Донна Анна! что творится с нами?

как легко он обнимает мир -

дьявол с насурьмлёнными глазами -

как богат его вселенский пир!

Непогода обрела

контур битого стекла -

тембр мокрого гобоя,

эти всхлипы - мы с тобою

на одном углу стола.

На одном краю земли -

в полусвете от Нирваны,

в полутьме до синей ванны,

где разрублены узлы:

кровь - глотком - из деревянной

вены прыгает с руки

с сердцем наперегонки.

Время - чёрный космодром -

дарит время без примерки.

- Хочешь, завтра мы умрём,

никогда - по детским меркам?

…Ночь - стоящая вода.

- Никогда так никогда!

И который миг подряд

окна будут на отлёте

и в дубовом переплёте

звонко скатится каскад

звёзд, которым чёрт не брат -

канет, отскочив от води,

в этом самом небосводе -

только сто веков назад…

С берега джонка упала на воду,

жёлтый китаец построил пагоду,

выгрызла мышь голубую щель

в доме, где спит у стены свирель -

спят у свирели и долг и друг,

выпала чашка из чаши рук -

медлен осколок, как бы во сне:

не подкатился ещё к стене.

Колок огонь и прозрачен плен -

муха-ладонь в паутине вен.

Ближе ладони держи к огню -

в теле твоём я тепло храню.

Джонка в воде обплывает мель,

злата нигде набрала свирель -

сыплются ноты, как перья "ля"

в полдень убитого воробья.

Ты на стене, Ярославна-сан,

сердце тебе расклевал сапсан -

сокол тяжёлый, как из пращи…

Дальше - во сне у меня сыщи.

Синица с каменным лицом

смотрела, как пылал Юпитер -

кометы верная мишень.

А на Памире грыз жень-шень

и сидя умирал целитель.

О чём он знал перед концом?

Порой ты скажешь, приходя,

что в мире снег и непогода,

что наперекосяк дела

и порох выгорел дотла,

что, мол, такое время года -

хоть плачь! И плачешь, погодя...

Тогда, рванув портьеру вниз

я стёкла разобью, где длится

бессменный полдень городской -

и ты закроешься рукой,

увидев каменные лица

синиц, которым имя - Сфинкс.

не спится? в колёса спицы?

плохому танцору?.. куда Макар?..

на Солнце (на третьей с конца странице

книги) обжигает горшки Икар

пчела скользит по леске шестого чувства

уплотняют пространство сот идеальные пятна

на первой странице книги - пусто

(пчела - на пятой)

большак хватает хвосты дорог

и бродяг выносит на твёрдую почву -

так открывается эпилог

(далее - неразборчиво)

можно допрыгнуть - достучаться! -

до ангела с медной, как таз, трубой

Исус в пустыне (страница тринадцать.

уходят поэты. куда? - Бог весть…

зрелые дыни падают с веток.

страница шестьсот шестьдесят шесть -

Инерции дурного сна

наперекор

в миры врывается весна

и пьёт кагор.

И плотью обрастают сны

и дышит тлен.

И русла лирики тесны,

как русла вен.

Мир иорданскою волной

прихлынул - весь.

И жутко чувствовать спиной,

что Пушкин - здесь…

Ажурные головки нефертитей

камелиарный складывают ряд

и подразумевают: не фырчите!

О вкусах, мол, не спорят, - говорят.

Изыди же, комолый град-Египет

с пустыми выменами пирамид,

где правильны, как параллелепипед

висячие зады семирамид.

По мне вкуснее примитив Шагала,

чтобы сам грунт холста - что зад нагой,

чтоб рифма каламбурная шагала

натурщицей с задратой головой.

Мне хорошо, где крякают берёзы,

где пучеглаз уральский колотун,

где гений излечим от парадокса,

где раз поэт - то, знамо, не колдун!

Где дух не распадается на кварки,

где не тошнит от покупных котлет,

где даже при луне вороньи карки

пророчествуют много добрых лет.

Где злые от добра добра не ищут,

где Хлебников прозрачен, как стекло,

где самобранка в социальной нише,

где - там нас нет, но по усам текло…

Научите пищу петь

научите смерть потеть

научите бога быть

научите водку пить

парк остриженный под панк

научите волком выть

научите из себя

душу в небо выходить

научите паука

ткать невидимую нить

Улетаю в Новый Свет,

наступаю в новый след.

Все, что есть - оно на свете.

А другого нет.

космонавт горит в ракете

промочи стихами ветер

кто не плакал - не поймет

а другого нет

холода горьки - не мед,

руки у тебя, что лёд.

догорел брикет в камине.

а другого нет.

новый день взойдёт - и минет,

мы с тобою в божьем мире.

а другого - нет...

улетаю в Новый Свет.

Брести, Природу поверяя

биеньем сердца своего,

и ничего не оставляя

на свете в память о себе…

Сказать о нежности - светлее,

чем Солнце говорит Земле,

чужую радость пить, пьянея,

и не назваться никому…

Октябрьский ветер! Всё, что рвётся

в лощины выметает он -

и на кургане остаётся

цветок полыни - одинок!

Давайте не расставаться... как говорится, вместе

сложим всё наше "завтра" в пыльный костёр "вчера" -

сожжём по одной лучине, чтоб дольше металось пламя,

чтоб дольше ловить руками мгновения теплоты.

Не расставаться... на звёзды глядя смолчать друг другу,

что в третьем тысячелетьи кто-то коснётся звёзд.

Но в третьем тысячелетьи - не станет нас... оттого-то

крепче сожмём друг друга в нашем лихом - втором.

Давайте не расставаться... хотя мы давно расстались -

расстались там - в неизбежном грядущих наших смертей...

но - целый остаток жизни - как долго ещё, как долго! -

мы сможем себя прощеньем и нежностью освящать...

улетайте мои космонавты

убегайте мои поезда

уплывайте мои пароходы

уходите мои навсегда

поглядите широкое небо

на другом полупопьи земном

на Звезду преходящую плюньте

оботрите стекло рукавом