Анатолий ЯКОВЛЕВ ©Н А В ЬЭЛЛАДАТатьяне Толи во сне крылатом,толь на крыле Таната, толи меняя галсы, толи попутным бризом, без багажа и визы я посетил Элладу - бронзовую Элладу в эге-ге-гейских брызгах. Я загрустил на камне с острым, как око, боком - бывшим когда-то богом с луком и со стрелой. Кто моё сердце ранит? Кто назовётся роком? Кто наречёт широким небо над головой? Были же мы когда-то греческими Богами - ладили же галеры, вешали же огни. Шёлковые закаты ставили парусами. Наши огни горели, наши звучали дни. Ты не гадай на таро и не ищи на картах этой моей Эллады, этой твоей беды. Не говори: настало время делить утраты. Не отыскал я злата - не потеряла ты. Даром, что на Кранае нам не соединиться, даром, что не вливаем вместе в мехи вино. Ты добеги до края левой протокой Стикса - я догоняю правой. Море у нас одно. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПОЛИНЕ-АПОЛЛОНИИАрамейские сказаньяходят по рукам. На престоле мирозданья бреется Оккам. Бородатые кометы падают в умы. Спи, малышка, Бога нету! Значит, Боги - мы. Спи, малышка, Бога нету - ковыряй в носу. Значит, это мы бессмертны. Значит, я спасу. Богородица с косою нас не разлучит… На дворе трава росою замироточит. * * *Что там возраст Христа,коли звонкий есенинский возраст обошёл в трёх верстах, понижая на выдохе голос. Даром хлеб не ломал, не ломал непутёвую шапку, и любимую брал, как росу полевую, в охапку. То звездою гоним, то больной головою, да жутью. Что ни тропка - то в Рим, а витязь, как был, на распутье. * * *Татьяне Не умру я - сбегу на рыбалку, на Стикс,на рассветную ли, на вечернюю зорьку. Ты дождись меня только, за стол не садись! вся недолга, любимая, вся недолга… На рыбалку сбегу со своих похорон - толи солнце в костёр, толи звёзды раздую. На крутом берегу мне расскажет Харон, как плотву изловить золотую. И когда панихиду завоют попы, загуляют кадила, костры мои застя, ты возьми две мои золотые плотвы - загадай нам по счастью. ДРУГОЙ. ОДИНОЧЕСТВООтражение в зеркалехлеба и зрелищ не просит. А другой человек, он бывает такой и сякой. Но с другим человеком бывает значительно проще. Потому что другой - не бреется левой рукой... НА "COLOMBINE" ГЕРМИНЫ1.Я железной рукою водил корабли, высекал на турнирах огонь. Но руинами стали дороги мои, и драконом - покладистый конь. Я Прекрасную Даму балладой воспел, но мотив подхватил Лоэнгрин. Полумиром владел, а теперь, не у дел, я над миром смеюсь, Арлекин. Коломбина, завяли слова на устах. Коломбина, читай по губам. Наши розы в чужих распустились садах - но бросают их под ноги нам!.. 2. Коломбина, сидящая в левом нижнем углу - вся ты ненастоящая на зеркальном полу. Тени горнего мира - отраженьем окна. "Балаганчик" разыгран, Коломбина одна. Что поникли ресницы и губ уголки? Разве люди, как птицы, не бегут от тоски? Я былого, наверное, отогнул уголок: за стихами в деревню отправляется Блок, и в московском салоне пьёт актёры абсент. Нету истины в слове. И в вине её нет. Шелохнитесь ресницы, пустите на дно. Коломбина, как птица, и, как клетка, окно. НА "L' OMBRE LA FEMME" ГЕРМИНЫТакая женщина - и на трамвайной линии?Такая тайна - и под снегом тает? Но айсберги бьют ниже ватерлинии, как рыбам говорил скрипач с "Титаника". Такие женщины встречаются на улицах - на бабочек серебряных похожи. И потому прохожие не жмурятся, что бабочкам плевать на нас, прохожих. Они шуршат крылатыми вуалями, всегда вдали - поскольку держат в памяти, с какою неохотой затлевали мы, под взглядами, стремящимися к пламени… ВЕРАЧто ты глядишь, как любовной гееннойГлупое сердце топлю? Что ты следишь, как из глины подземной Грубого друга леплю? Друг не оставит меня на привале, Хоть не догонит в пути. Что ж ты глухие уста оживляешь? Что ж ты стоишь позади? С другом железным спускаюсь в долину, Сны извергаю из уст. Что ты мне дышишь в горбатую спину, что я тебе, Иисус? Звёзды слепые в пожар раздуваю, В схватке с Ваалом хриплю, Что ты мне раны мои омываешь, Кровь собираешь мою? Небо не выбить стрелой из колодца, В нём не сморгнуть вороньё. Что же ты застишь проклятое солнце, Что тебе зренье моё? Что я тебе, босоногому Богу, С плотницким сердцем в груди?.. Дай твою руку, раз знаешь дорогу. В Лету меня проводи. ЯЗЫЧНИКТак говорят: умирают -И меньше одной звездой. А я отродясь не знаю, Взошла ли звезда со мной. Скачусь в ковыли, нелепый, Подрубленным Яром я - И станет светлее небо. Но станет темней земля. СОТВОРЕНИЕНатурщица и настурцияни рыба и ни любовь - готическая конструкция остроугольных слов. Художник хватает тени зрачками, как воздух ртом - и как адам оглашенный прячется за холстом. Движениями, заученными, как "отче... наши грехи", нанизывает натурщицу на угольные штрихи. И бабочкою из гусеницы, безмозглую кость разжав, являются из натурщицы и женщина, и душа. Художник берёт за локон её. Достаёт коньяк. Смотри на картонный кокон! Искусство творится так! ЗА ПОРОГОМВозьмёмся за руки и - с Богом!И больше - ни звука, ни зги. Качается мгла за порогом и лезет туман в сапоги. Легонько низинами дунул не ветер - а воздух сам-брат. Кикиморы думают думу, качается леший, патлат. Русалки колядуют хором. Осины, как жерди, голы. И кажется - за частоколом безлюдны лесные углы. Но щурится где-то пространство прозрачное, как ятаган. И ждёт тридевятое царство, и волка седлает Иван. И скачет, и мчится - и в небо, пришпорив сухие бока! И былью становится небыль, и землю скребут облака. И реки, взрываясь, как вены, моря извергают во вне. И русая девка Елена стоит на троянской стене. И боги, и руны, и брани, И алые там паруса! А мы, рты разинув, внимаем - Мёд-пиво текут по усам... STELLA MATUCIAстихи для Элис 1.Я не сказочник, Элли, я только учусь - и покуда с богами не ссорился. Я стихами по мятой земле волочусь, воскресая похмельным Дионисом. Я пока не солирую в музыке сфер - и поэтому щурюсь на солнце. А тебя осенила звезда Люцифер в перевёрнутом небе колодца. Ты не служишь кумирам - и я из таких. Ты спасённая, я - из пропащих. В поднебесье немало богов и богинь, и у каждых - резоны и блажи. Но однажды в огне, или после - в золе, где эпохами - фраз промежутки, наши крови сойдутся в единой земле - процарапать асфальт незабудкой. 2. ПОДРУГЕ РИМСКОГО ЛЕГИОНЕРА Зажигая мосты, не страшась высоты, мореходна и неопалима - выше самого солнца возносишься ты по языческой прихоти Рима. Но умерив порыв, но закрылки открыв, променяв на спасение - небо, ты узнаешь что превращается мир, не прочитанный справа налево. 3. ЧЁРНАЯ РОЗА ЭЛ Чёрная роза! Смог неба - твоё раздолье. Только в распятье ног - рыжей пшеницы поле. Где за волной волна рушатся, как аккорды - чёрную розу сна в море вынесут фьорды. Сердце моё - не трут. Страсть - не полуулыбка. Пальцы мои возьмут тело твоё, как скрипку. Женская глубь - струна, пальцы знакомы струнам. Буду с тобой без сна я вдохновенно юным. Мука твоя в ночи Высвятит грани рая. Музыка, прозвучи! Музы не умирают. * * *Прости мне, Боже, одиночество -но до тебя не достучаться. Крест на крест небо заколочено. Земля повенчана на царство. И под курганищами мёртвыми, Под золотою чешуёю, Под лакокрасочными звёздами - Не причащают нас с тобою... МУЗА"поэт, понявший шёпот строк..."
"о, муза, сдохни в вышине!.."
Р.Вахитов Не каждому по силам Крест Творца - знакомо мне, как музу хоронил поэт в лучистой вышине. Она померкла вдалеке - а на её престол, растёртый на сыром желтке, кумир толпы взошёл. И всё, чем дышит окоём, не знающий конца - сусальным зачеркнул крестом, отлитым из Тельца. И зло по мiру поволок тот золотой улов, поэт, понявший шёпот строк - не внявший грому слов. * * *Кто я? Что я?
С.Есенин Сжать журавля в кулаке - засипит, как синица. Рубят траву полевую за спицею спица. Рвётся телега под гору, коня погоняет. Кто я? Откуда? Не знаю, Серёжа, не знаю… Может из леса античного я, необутый - Где причащают дриады росой незабудок. Может из снов, что под Млечным крадутся по рысьи. Может из слов, что влюблённые мечут, как бисер. Был я в горах, слушал Бернса разбитое сердце. Нёс на руках его боль, как убитую серну. Горние травы, как птицы, не ведали тайны. Кто я? Откуда? Не знаю, Серёжа, не знаю… Может, я крик - и несу околесицу эха. Может - из книг той египетской библиотеки: Строит песчаные замки и рухнул, завален. Кто я? Откуда? Не знаю, не знаю, не знаю… Скачет под гору телега - водой по каменьям. Стала дорога рекою до моря забвенья. Ширится русло - а я, как гадальное блюдце - грежу чужим - только некуда мне обернуться. РАССТАВАНИЕТаня, значит, почти что, "тайна".Толи созвучием, толи бессмыслицей заповеданных мне желаний, синяя, синяя ты моя птица... Таня, значит, почти что, "тайна": я не случайно искал разгадку, как цветные твои мечтания рифмовать в чёрно-белой тетрадке… Наши руки - замки непослушные. И ключами потеряны пальцы. "Расстаёмся навеки?" Подумаешь! Даже звёзды дважды родятся. МОЯ ГОТИКАЯ люблю готические грани -ими суету античность ранит; Леонардо прячет в бороде, пантеон, как вилы на воде. И когда собор зубчатым шпилем окровясь, звезду в зените пилит - небостой не валится на землю, но Орфея оземь брызжет семя. И встают балконы, портики, лютни золотые - и венки, что виски сжигая, как медузы, в лаврах прячут - плащ, кинжал и музу… * * *О.В. Моя любовь зажигала свечи,но меркло солнце. В Австралии, вот, и в этот вечер, гудеть бессоннице. А мы, как супруги, стали похожи, сплавляясь нервами - ночами бросали друг другу, как Ротшильды, алмазные недра. Застыло солнце в одном карате. Мы - тени, умерли… К чертям собачьим добычу радия - он солнце сумерек! НА "ВЫ"Теперь мы будем на "вы",как уроженцы Москвы, как денди на проходе - а здесь, на глухом разводье, кричат рыбаки из тины: -Эй ты! - проведи по льдинам! НАШ ТИХИЙ, ТИХИЙ ОКЕАНЕсли б Колумб не открыл Америки,грот не прогрохал "Земля!" - и берега не было - был океан, покладистей мерина, тот, в котором была б Америка. Было б - бизонов казённое стадо, "Доброй охоты!" - в прериях Запада. Был календарь - по космически-каменный. Инки - и тайны их пирамидальные... Было бы всё: ведь история - лупа, кроме Колумба, кроме Колумба. Если бы мы не открыли друг друга - острые строки не резали руки. Но, распинаясь о жизни и смерти, мы по привычке жили на свете. Жили - редеющим стадом бизонов. Жили - на мушке житейских законов. Временем - с хваткою деловой: чековый лист - календарь отрывной... Но и Колумба пожрали мили - если б друг друга мы не открыли. НА ОТШИБЕ1.Смолчала рыба в океане, касаясь взмученного дна - на бурю горькую в стакане, что близоруко ей видна… Когда морозы бьют по крыше протяжным, гнутым серебром - мне кажется, домище слышит: ворчит за самоваром дом. И блудный конь латунной масти, что удила изгрыз в гранит - готов большак порвать на части, но солнце проводить в зенит. И мы - да обойдём, обскачем - не сто дорог, так сто тенет. Пальнём в копейку на удачу, забросив в самый белый свет. Нет разговора о прогрессе. Легенды поросли быльём. Светило больше неба весит, монета - вдрызг под сапогом… Лишь иногда знакомый леший махнётся песней на тоску. Она так, нечисть, душу лечит. А мы стволы суём к виску. 2. Е-почта кричит (наплевав, что тяжёл понедельник) о том, что хорошая женщина любит меня... А я - собираю со скал ледяной можжевельник, настаивать спирт для соседа - аренда коня! А скалы торчат изо льда и красны, как приапы. И хочется друга-повесу - да так, хоть роди. А тонус такой, что готов и медведя полапать, не то, что прижать голубые прожилки груди... У нас неглубокая степь, да и горы - не горы. Зато горизонты съедают полмира за раз. И смотрит на Землю, как "Эврик" на точку опоры цветами сирени горящий оптический глаз. Качается дуло - и тают снежинки на чёрном. И злится курок, что гуляет ладонь по цевью. Но я только зрю, как играются волки проворно. Но я не стреляю сегодня - и значит люблю. Люблю - потому что плевать, что тяжёл понедельник. Люблю - потому что Луна, растудысь её мать! И кажется сладким вонючий степной можжевельник. И кажется, что и с медведем попробовать надь... * * *Мы - две глины одного карьера,бывших берегов одной реки. Бог мой! Если это - только вера, голову повинную секи. Что прилив воздушно-океанский? Если я чугунной головой слышу, как поток артезианский, размыкаясь, стонет под землей. УЛОВЯ между молотом и наковальней -сыростью ночь обжигает подвальной, и глубиной - где молчит эхолот, плавит материю в кровь земосвод. Бог расторопно идёт по воде: Бёрдсли и Босх - нет осанны нигде. И с пол-воды выбирает Иов мелкоячеистый страшный улов: Клешни, стучащие дробно от ран, и осьминоги - чернил на роман, раки с под-корень антеннами глаз, руки, растущие прямо из нас. Вера - и неопалимый костёр. "Молотом ведьм" заколочен amore... И в санбенито - над гнутой кормой, Денница-денди болтает ногой. ХИРОМАНТИЯЛгут ладони. Линии - не своды,только междуречия холмов - где рабы винтами гнали воду, и бичами гнали в пар быков. Где на стенах оживали фрески многоцветьем трапез или тризн; где мешались туники и фески - и давали женщину за жизнь. На сыром костре сгорело время - и в дыму не ведомо, зачем стерегли микенские триеры остров, оттопыренный, как член... Будущее с прошлым не застонут, с небеси упав в единый след - потому что в линиях ладоней ни живой воды, ни мёртвой - нет. ТРИЗНА ПРОКРУСТАВы пьёте вино - и по-детски кусаете губы.И смотрите вскользь векового убранства стола. И вам и не снилось, какие вершины и глуби - история? вечность? - железным крестом соткала. Здесь Пирр за победу вознёс неподъёмную чашу. Точил Рубикон побережья колхидским вином. Здесь даже немое, живое, нелепое, наше - Пугает, как страстью, беззвёздным колодезным дном. Вы пьёте вино - как листвы растворённую осень. И красная взвесь тяжелее урановых лиц. И кружится мир - и рука ваша падает оземь. И мир листопадами падает, падает ниц. Здесь ртутные тигли серчают. Здесь тризна Прокруста. Здесь яблоком - ржу и раздоры бросают весне. Цари и владыки сжимают бокалы до хруста. А люди? Уходят, оставив кровинку на дне. Вы пьёте вино - но, как бабочка боль изменений, Не чуя ни крыл, ни закрылков, что снегом взошли. И краски, и небо, и пепел - у ваших коленей. А вам только очи стремглав отогнуть от земли. * * *Впервые пришлось стрелять в человека.Три сотни шагов, юго-западный, 5. Тугой окуляр приморозил веко, Сиренев, как радуга - эх! пробежать. Он шёл, человек, не в устав маскировки. Как солнце грибное идёт за дождём. Один в чистом поле - какая сноровка: На выдохе двинуть рабочим плечом. Он шёл, человек. Толи в бой, толи в небо. Изломанный крест спусковой нажал. И человек подогнул колено. И землю по-божески поцеловал… ТВОИ КРЫЛЬЯСкажи, у тебя прорезались крылья?Любви? Или с ведьминого отвара? Не просто - похлопать о грудь бессильно. А человеческие - Икаровы? Когда городские уходят груды вдруг из под ног - и палит любовью. Когда ты сама становишься чудом. А солнце - свечкою восковою. ЛИЛИТАдам, отвергший Лилит -во мне до сих пор болит, отбросивший корень зла из совершенства числа, удваивающее дно, но делящее - в одно… Мы были верны, Лилит, как смерти метеорит. Меж твердей или земель в ладонях растили хмель. И пили за тот Эдем - что вилами на воде. Очаг раздували там, где Яхве смахнёт с перста… Во мне до сих пор болит моя - не моя Лилит: натянутая спина, солёная глубина, в которой, как в тайне тайн, целили грехи от ран - и родинка на груди - светлейшее из светил. Сосцами дыши, Лилит - я кровью с тобою слит. А нашу с тою кровь, Срифмуют века в "любовь"… Не писан Богам закон: излиться в тебя, как в стон - прижав, приковав, распяв - полынным семенем трав. Я принял Закон, как рок - но если в отлучке Бог - нагая - ты надо мной, той Чёрной, моей Луной. ГРЕБЦЫОслабь весло твоё, асвиянка.Наверное, плохи дела Менелая, что полонянок вяжут к галерам канатами за тонкие лодыжки. Я сам из рабов, сам жажду и алчу - спина сухими лопатками вспорота. Но капли вина, что цедят из мехов живым, губам твоим возвращаю растресканным. Какое густое под вёслами море! Как пятки врастают в опорные балки! Проклятья ты смешиваешь с наречиями - бурунами за раззолоченным килем... Ослабь весло, твоё, асвиянка. Мы, готы, терпели и не такое: убийце хозяина - подарок Зевса, касаться горячей женской ноги. Ночью, когда надсмотрщики станут, на верхней палубе раскидывать кости - отдай, отдай мне тайну свою последнюю, так, как вином я пою тебя по-птичьи. Ты грезишь, что где-то в паросском дворике будешь разбирать волосы доброй патрицианке, купать ребёнка её - и брызгать, смеясь, на юношу, крадущегося в оливах. Жаль, ты не знаешь по-готски... Не будет Пароса. Не солнце взойдёт - критяне поднимут флаги. И нас, истекающих морем - не кровью, нанижут на абордажные крючья… Отдай, отдай мне тайну свою последнюю, пока по палубе прыгают кости, покуда упрям попутный ветер, пока не забыла своего женского имени. О РОЖДЕНИИ АФРОДИТЫЯ хочу, чтобы в прошлом храме,где с колонн облетают фрески, отлетают, как птичьи смерти - ты коснулась алтарной рамы. Чтоб мифический вышел Фидий, простирая сухие длани. Чтоб его золотая Афина померещилась в колоннадах. С нею, многопудовой, божественной, что держала миры намедни, я хочу, чтобы ты по-женски поболтала о кипрской пене. Где волна на волну - войною, радугой пустоту засеяв... И не слышала за спиною усмехнувшегося Морфея. ОНА ПУСТИЛА ЕГО В АИДОна ладошками петлю свила -он только сделал лёгкий поклон. Он только вздрогнул, когда впустила она в себя, как в Аид Харон. И не было музыки, не было звуков, и плавился мир подземельный в ней - и тени мёртвых тянули руки, и Стикс ворочал лёд в глубине. И Цербер рвался с цепи по-пёсьи, и Персефона вмерзала в сны. И только Орфей - из любви и плоти - коснулся тонкой, как жизнь, струны. МИРОВЕРЧЕНИЕНаступит день, за ним наступит вечер.И пальцы вспыхнут у тебя, как свечи. Как голова, закружатся миры. И, Боже, прянут ангелы в углы... Настанет вечер, и настанет ночь. И задохнётся Слово многоточьем. И я в распятье захочу упасть Голодных ног, разинутых, как пасть... Настанет ночь, потом настанет день. Но Солнце - не разделит нашу тень. * * *Я зарыл золотые россыпи.Я забыл дорогие лица. Я теперь не могу без осени, как без клетки не может птица. Я готов снегопадам бронзовым подставлять наготу, как связанный - только чтоб ледяные розы в подреберье шипами вязли. В окоёме февральском катятся облака с фиолетовым привкусом - а мне хочется к волку ластится с человеческой, жаркой дикостью. В полуглотку Луне повоем мы, разбивая сугробы лапами - волки чуют весну по своему, волки тоже ловки на запахи. Жаль, поэмы волкам до лампочки - всё равно, за чертой, за городом, мы одной породы - пахнущей одиночеством, страстью, голодом. ЭЛЬДОРАДОБоишься говорить: люблю?И я боюсь. Но этим страхом мы спугиваем с неба птаху, которой петь, как соловью. Боишься говорить: друзья? И я боюсь. И в этом страхе, как брошенный на плаху - в плахе, не ты повинна, и не я. До шлифа вымыли Клондайк - и вот, застигнуты неладно, бросаем за спину кайла... у золотого Эльдорадо! ТАКАЯ ЛЮБОВЬЯ люблю. Не коснувшись тебя никогда.На руке не встопорщил волосики кожи. И в ночные приливы внизу живота не нырял, с обнажённым безумием, тоже. Не читал иероглифы - линии ног. Чумовые слова, что не стыдны для страсти, не шептал - Пасифаю облапивший Бог. И губами тигрино не ластился к пасти. Я не брал твоей Трои... Такая любовь. Девять лет загорают ахейские рати на щебне. Но стучат топоры. И конь хитроумный готов нутряное извергнуть - за верность и ревность Елены. Я открою Америку белой груди, как победным мечом обожгу её бронзой. Нашей ночью луна не посмеет взойти - Нашей ночью мы сами достанем глазами до солнца. МЫ. ОЖОГИЯ видел - из океанавыбрасываются рыбы - наверное, увидеть солнце, наверное, обжечься небом... А мы, двуногие твари - А мы без того в ожогах наждачного ветра быта, чердачно-горних небес. Люби! пока не слепилась, пусть восковая - правда. Люби! покуда надежда баюкает колыбель. Живи! потому что время - не стрелки часов, но Млечный . За мёртвых живи, которых любовь увела с земли... Ты - солнце над океаном. Ты - воздух, чужой воде. Ты - бритва, которой режет пределы миров Оккам. Пускай обжигаются рыбы - но значит кому-то надо сердца обжигать по-рыбьи и воздух тебя вдыхать. Ты знаешь, кому это надо - до дрожи в голодном теле. Ты любишь того, кто любит - взорвавшись двойной звездой... И я, океанской рыбой, хвостом разбиваю воду - тебе, обжигая жабры, бросаю радугу слёз счастливых... МУДРОСТЬ?Осточертели рифмы мудрых слов,расклёвывающие мозг, как грифы. Давай - про эту самую любовь, которая любому слову рифма. Как небо зацветёт над суетой! - лишь гидроузел выруби на Каме. Какая нежность прячется порой в бумаге - как журавлик в оригами. Мы закаляем в спорах кости лбов и по живому режем наши жизни, с аптекарским бесстрастием - любовь развешивая мудрецам на смыслы. ХЕЛЬГА1.Хельга - имя, придуманное не мной. Скандинавские мифы не писаны всуе. Но легенды циничною стали игрой - карту "джокер" держу в рукаве, но тасую... Но - тоскую. По Хельге, придуманной мной - может быть, чтобы время текло, не спеша? Только карте известно - и то мировой, как ты исполосована в фьорды, душа. Хельга, Хельга - с предплечьями в бронзовых ножнах, с грозным луком - и тонким изломом ключиц, с по дорожному смуглой обветренной кожей - я в былое к тебе подбираю ключи. Я охотник. Я знаю науку металла. Я пылающим камнем рубцы прижигал... Под бронёю орлиною - женского мало, но под нею я сердце твоё потерял. Я таюсь в тростниках, где пугливые рыбки пацанов-рыбаков стерегутся лихих - я ловлю твои солнечные улыбки между сбросивших латы купальщиц нагих. Хельга! Хельга! Я Мерлина меч поцелую, чтобы наши клинки на удачу сомкнуть - но не рану тебе нанесу роковую: ярко-алые розы просыплю на грудь. Ты себе померещишься спутанной птицей - но, склонясь, я добычи своей не возьму. Отнесу на руках, осушая ресницы - на твои берега, как Богиню, верну... 2. Хельга гадает по рунам: счастье - за тайное знанье. Хельга макает руки в жаркие знаки-камни. Крутится в небе время. Снег прорастает, молод. Что приумолкло, племя? Будут война и голод? Камни сжигают пальцы, тает зола, взметаясь. Долго ещё казаться миру - проклятой тайной? Хельга дует на руки, пьёт золотистый вереск. Хельга гадает по рунам - Хельга в судьбу не верит. Встал Стоунхендж, как стрелки. В небе застыло время. Хельга считает стрелы: доброй охоты, племя! ЭРОТИЧЕСКОЕ ПИСЬМОЯ был с Хельгой вчера... на обрывке бумагивдруг составилось счастье из букв и слов. Кто-то главный, наверно, в небесном штабе дал команду: даёшь им, двоим, любовь! И тогда показалась минута веком. И досужий быт - зазеркальем кривым. А иначе откуда - нагая Хельга? И предел человечьей нагой любви?.. * * *Женщина, влюблённая в меня, пианистка -исполняет Шопена проворными пальцами. Я же - публика соловьиного свиста. Я поэмы плету, как легенды - скитальцы. Женщина, влюблённая в меня - живёт в доме, нет, в специальном дворце музыкантов. А я себе - перекати-поле. Ищу-свищу по степи таланты. Женщина, влюблённая в меня - не без риска в меня влюблена - ибо мир не прочен. Но женщина, влюблённая в меня пишет письма - именно мне, а Шопену - ни строчки!.. МЫпо Катуллу, "Odi et amo" Любовь и ненависть -две стороны медали, орёл и решка плоскости земной... Ещё парим!.. Но Боги не сказали, какой монета ляжет стороной... * * *Я не знаю сердец разбитых.А поди - отыщи такое, если в громе баллист стенобитных устояла влюблённая Троя. Я не верю сердечкам ломким, что, треща - не горят, но ропщут... А в углы заметать осколки - это, знаете, хлеб уборщиц. НАША СКОРАЯ-НЕСКОРАЯ ВСТРЕЧАВремя - мир потерявший голос.Срывается миг - человек не у дел. Ты знаешь, с какою яростью Хронос приливами точит лагуны тел? Ты знаешь, что все причины - отвешены. А поводы - просто порыв ко сну. И потому... молчи, моя женщина... Оставь мне выплакать самому... Ты знаешь, как пуля кривится в плоти? Как держит ангел, за горло взяв?.. И потому - тихо сядь напротив и загляни мне глаза - в глаза. Там всё, что больно - уже не больно. Там год разлуки - и гран ещё. И потому поднимись спокойно, и потому скажи: хорошо! Ты любишь - и знаешь, что дикий Хронос - лишь океан, одинок, как глаз. Что завтра снова взойдёт Аврора, сквозь горы снова взойдёт - для нас. И всё, что казалось, как плаха, главным - назавтра сожмётся, с улыбкой, в грусть. Ты только держись на теченьи плавном - я с вёслами как-нибудь разберусь. Сердца повязали на дни и ночи... Но зрячей доверился я судьбе: когда позовёт, постучит, прогрохочет - я всё равно... я приду... к тебе... ВТОРАЯ ЖИЗНЬ. ЗА ТРИДЦАТЬМы перешли наш Рубикон -причём, не вброд - но в плавь. Теперь назад уже - в полон. Так безоглядно правь! Так говори: что в жизни той, перевернувшей мир, ещё горит звездой двойной наш горький Альтаир. - За тридцать? Пожили своё! - как говорят скопцы. А мы плывём, а мы - плывём, и рубим все концы. Так говори: не навреди, судьба-злодейка вновь - по-ростовщически в кредит, нам оплати любовь. Так говори: пусть не на сто почти библейских лет - часы-безделку брось на стол, но чтобы стрелок - нет. - За тридцать? Желтые листы - им не подняться в рост. А мы - доплыли! Жжём мосты. Хоть вкривь и вкось - не врозь!.. АПОЛОГИЯ ДОБРАДобро... то питоново душит, то с колкостью кобры:все точки на "i"... И "лямур" не качает кровать. Но сердце, молясь, трясёт решётками рёбер - пожизненно приговорённое лгать... Добро... раздающие руки направо-налево, из рукопожатий суча паутину добра. А серце, как бабочка, бьётся в натянутых нервах тенет - и сама! погибает, по-детски силёнки собрав. Добро... Это холод, взрывающий чёрные шторы и чёрной постели моей унимающий дрожь... А может, оно и сжигает, сжимает - моё, нутряное, до плотности страсти?.. Так что ты, добро? Олень, в частоколе добра выбирающий чащу? Иисус, бормотавший, что белому свету - не жить? А, может быть, мы, что сердца разбиваем на части друг другу - что битую, битую жизнь - не сложить?.. НАВЬНаверное, одиночествоневедомо под землёй - и люди, что не воротятся, срастутся одной золой... И рощи смыкают пальцы - сырую росу ветвей: наверное, рощам кажется, что так на земле прочней. А человек, гомо сапиенс, разумный, как дважды два - легко отнимает пальцы, сжимая в кулак слова. И оперяется нервами, натянутыми - как в лук: сорваться, настигнуть - первым! И не различает вдруг, как что-то в зените слышится, как что-то в груди болит... А жизнь по-житейски движется, слагая бессмертья - в быт: кого-то к ларьку пристроивши, кого-то в петлю загнав... И люди становятся рощами. Люди уходят в Навь. |