СВЕТЛАНА ЧУРАЕВА ©
                                       ВАДИМ БОГДАНОВ ©

                          ЕСЛИ БЫ СУДЬБОЙ БЫЛА Я…
 

                            РОМАН (главы 15-28)



Глава пятнадцатая

- Там в ванной какая-то икринка прилипла к стенке, - сказала бабушка, когда Юля 
занесла ей 
на подносе завтрак.
"Совсем беда с ней, " - вздохнула Юля, но из любопытства решила проверить.
Икринка, действительно, была там, но не прилепленная к стенке, а спокойно 
плавающая 
радужным пузырьком на поверхности. 
Одновременно три мысли встревожено столкнулись в голове: вопрос, догадка и 
тревога. Кто 
и зачем налил столько воды? Матушки, это же не икринка никакая, а Кирюша, 
бедолага, что с ним? 
Ай-ай-ай, не добрались бы до него мальчишки, особенно - Антон, а то ужас, что 
могут натворить.
Она побежала на кухню за баночкой - спрятать находку понадёжнее, но когда 
вернулась, в 
ванной уже задумчиво плавала большая рыба. Юля уселась на стиральную машинку - 
терпеливо 
ждать, во что будет превращаться рыба дальше. Огромное количество невесть откуда 
взявшегося 
народу принялось жадно заглядывать в дверь, желая поскорее съесть рыбу. Юля не 
позволяла сделать 
этого, кротко уверяя всех и каждого, что существо скоро разовьётся в нечто 
совсем интересное и 
необыкновенное. Люди ворчливо соглашались подождать, угрожая, что если 
превращение затянется, 
рыба всё-таки будет съедена. Юля стеснялась почему-то сказать, что это вовсе 
Алексеев, которого 
есть совсем странно, и всматривалась в блестящую чешуёй спинку, надеясь вот-вот 
увидеть 
пробивающиеся крылья. Тогда просто нужно будет открыть форточку, и пусть это 
создание быстрее 
улетает.
Про крылья узнать так и не довелось. Но даже если бы это был не сон, Юля не 
очень-то 
удивилась бы: и не такое в жизни случается - ни в каком сне не увидишь, ни в 
каком романе не 
прочитаешь.

Айгульку так распирала потрясающая новость, что она не стала дожидаться, пока 
подругу 
можно будет поймать дома, и нашла её у брата.
Но когда дамочки устроились поудобнее за чашкой чая и ломтиком кекса, оказалось, 
что, 
собственно, непонятно, чем новость так уж потрясающа.
- Рассказывай, - Юля, кивнув гостье, отщипнула кусочек кекса для Джозефа, 
умильно 
моргающего рядом. - Как новая работа, как коллектив - не шибко стервозный? Как 
общие 
ощущения? Не подвёли тебя с рекомендациями?
- Не подвёли, всё просто великолепно.
- А что тебя так поразило?
Айгуль, тревожно оглянувшись на дверь, достала пачку сигарет. Повертела в руках 
и бросила 
обратно в сумочку.
- Помнишь мужика на белом "Мерседесе"?
- Павла Владимировича? Да.
- Так вот, отныне он - мой самый главный начальник!
Юля пожала плечами:
- Я же говорила, что никуда он от тебя не денется.
- Что значит "от меня"? - возмутилась Айгуль, снова потянувшись к сигаретам. - У 
него сын - 
мой ровесник.
- И что?
- Что? - Айгулька щёлкнула по пачке. - А то, что Павел Владимирович - мужчина 
моей 
мечты, вот что!
- Это бывает, - согласилась Юля, - но редко. Ты, похоже, курить бросаешь?
- Бросаю, - застенчиво согласилась Айгуль, - шефу очень не нравятся курящие 
женщины. Да, 
это - мужчина, - мечтательно протянула она. - Сильный, необычайно талантливый, 
яркий - 
фейерверк!
- Талант и порядочность - то, что мы больше всего ценим в мужчинах?
- Особенно ты! - не удержалась Айгуль. - Такого мужика золотого поменяла на чёрт 
знает 
что! Извини, конечно, но ты так долго приучала всех  к мысли, что Коленька - 
образец, идеал, просто 
чудо - мне трудно смотреть на него иначе. - Юля поморщилась. -   Радость моя, 
очнись, куда тебя 
несёт? Что тебе в этом пухлом очкарике, чего тебе не хватает? Муж покладистый - 
и готовит в случае 
чего, и стирает, и с мальчишками сидит, как ни попросишь, не буянит часто, после 
работы - сразу 
домой, не жадный, ну что ещё?
- Сидит с мальчишками, - проворчала Юлька под нос. - В видяшник лупятся часами - 
и всё. 
Домой приходит после работы - и что? Кому от этого теплее? Что он доброго 
успевает сделать за 
вечер? В сотый раз один и тот же фильм посмотреть? В туалете с сигареткой 
посидеть? Думаешь, 
жену в щёчку поцелует - как бы не так!
- Прекрати! - Айгуль постучала по столу. Джозеф с лаем бросился к двери. - Ну и 
поменяла 
шило на мыло. С твоими данными уж если заводить любовника, то не нищего 
мальчишку, а 
солидного дядьку, который возил бы тебя на Канары, на Гавайи и так далее ...
- А чем Канары лучше нашего Инзера? Ты наши горы видела? Чувствовала? Там 
энергетика 
такая, волшебство - век не забудешь, заболеешь местами этими навсегда. Красотища 
- во сне не 
увидишь, ни  в каком рекламном буклете, ни на каких Гавайях.
- С милым рай, - фыркнула в чай Айгуль. - В палатке. Это не по мне. А насчет 
реализованного 
таланта, успеха - это критерий. Про порядочность ничего сказать не могу, 
определить сложно.
- Как говорил один старый друг моих родителей: "Не смотри, подлец человек или 
нет, а была 
ли у него возможность стать подлецом и как он её использовал".
- Про Павла ничего не знаю, - Айгуль нервно побарабанила пальцами по столешнице. 
Джозеф 
опять сорвался к двери. - Он что у вас - сбесился?
- Нет, всегда такой. - Юля для проверки постучала. Пёс зашёлся в лае. - Джозька 
обаятелен в 
своей глупости. Сиди, псина, сами откроем. Начёт Кирилла я тоже ничего не могу  
сказать. Знаю, что 
может не упустить возможности флиртануть с полным своим удовольствием, а насчет 
настоящей 
подлости - не знаю. Я про себя-то уже ничего не могу сказать. Раньше не раз 
возникали ситуации, 
когда отказаться было сложнее, чем согласиться. Я отказывалась. А теперь про 
совесть при мне не 
надо бы: в доме повешенного... Не била бы ты по тому больному, отчего я по-
страусинному пытаюсь 
спрятаться. Ну, как это - стараться не хромать, пока возможно, пока по ногам 
лишний раз не вдарит.
- Где это "по больному"? Тебе-то в чём плохо? Расчудесный муж, прекрасные дети, 
романтический любовник.
Юля шутки не приняла.
- Ну, во-первых, тычусь мордой в завонявшие остатки совести. Я вполне отдаю себе 
отчёт, что 
не имею ни малейшего права на всё то прекрасное, что Кирюша даёт мне. Попросту 
обкрадываю двух 
славных девчонок, к одной из которых отношусь не без уважения, а вторую, Машку, 
-  поверишь? - 
успела полюбить. И никуда от этого не уйдёшь, как ни верти.
- Фигня, - отозвалась Айгуль. - Ты ни в чём перед ними не виновата. Особенно 
перед Валей. 
Сидит она дома одна - так и раньше сидела, до тебя. Если она такая умница и 
раскрасавица, как ты 
мне про неё говорила, то просто не может пропадать в одиночестве. К двадцати 
четырём годам 
человек уже создаёт себе круг общения. Училась вон сколько, поработать успела - 
что накопила? Все 
её подруги глупее её? Значит другим с ней неинтересно. Читает умные книжки? По 
ней это не видно 
- хоть убей, беседовали, знаем. Муженёк её у тебя торчит днями и ночами, отчего 
не с ней? Не вини 
себя. С Машкой тебе нравится возиться, она к твоим мальчишкам, к тебе просится - 
радуйся, не 
думай лишнего. Ты, домохозяйка, хоть вечер скучала одна? То-то. К тебе хочется 
приходить, к тебе 
тянутся люди, ты не пропадёшь.
- Пропадаю, Айгулечка. Глупо пропадаю. Но бабская дурацкая гордость легко 
ломается пока - 
за любимым хоть в ад, хоть в грязь. Надолго ли хватит меня - не знаю. Ситуация-
то для меня 
противоестественная. Абсолютно. Но подозреваю, что структура личности моей не 
так уж гибка - в 
какой-то момент либо просто сломается от обилия неприемлемых для неё 
обстоятельств, либо, 
разогнувшись, просто выломает эти обстоятельства.
- Дай-то бог.
- Не знаю. Ещё есть существенное и самое нестерпимое. Групповуха эта 
проклятущая. Он ведь 
жену любит не меньше меня. Так же целует, так же ласкает, те же слова говорит. А 
я, не знаю... Тоже 
ведь Колю люблю, куда деваться? И это...Понимаешь, когда сплю с мужчиной, то знаю, 
что могу и 
хочу от него родить ( на 100 % не убережёшься, как подсказывает мой опыт), а не 
держу в голове 
убийство, в качестве спасительного варианта. То есть не так: получу максимум 
удовольствия, а в 
случае чего - полчаса наркоза, неделя воздержания, и можно дальше предаваться 
кайфу. Вот. А какие 
тут дети, сама подумай! Пусть Валька ему рожает. Дурость, правда?
- Гони ты его к чертям собачим! - Джозька завилял хвостом.
- Пока не могу, люблю очень. Каждую секунду - вот сейчас - мечтаю ткнуться носом 
ему в 
плечо, тогда только и счастлива.
- Присушили тебя, похоже, вот что.
А ведь, точно, по симптомам - присуха типичная: не спать, не пить, не есть, 
только по нему 
изводиться. Душу вымотал, извёл, иссушил всю, от всего родного, привычного 
оторвал - чем не 
присуха?
- На него не похоже, не будет он такой ерундой заниматься.
- Ну, за него постарался кто-нибудь.
- Кто?
Зазвонил телефон. Юля метнулась к нему.
- Да, - вздохнула в трубку счастливо. - Да, сейчас выхожу. - Повернулась к 
подруге. - Ты 
извини, за мной сейчас заедут. Мне с ребятами в редакцию.
Обеспокоено заглянула в зеркало:
- Всё ли хорошо?
- Отменно, - поддержала её Айгуль. - Поезжай. Мне тоже пора.

Я ведь со вчерашнего дня готовилась к этому выходу, Кирюша, родной. Очень 
хотелось при 
тебе произвести впечатление на всех, кто попадётся. Приятно: вышло сверх 
ожиданий. Ты стоишь, 
будто не обращаешь внимания, рассматриваешь что-то на столе. А вокруг меня - 
настоящий кобелёж. 
Расписываюсь в ведомости, говорю, что гонорара на шпильки как раз хватит. 
Дядечка-
писатель рядом:
- Нет, что вы, не хватит. Лучше побриться налысо.
 Я плечиком повожу:
- Когда приходиться выбирать между красотой и целесообразностью, пожалуй, 
предпочту 
красоту. 
 Ты отозвался сразу: 
- Красота - это единственное, что стоит выбирать. 
Я: 
- Тем более, моему мужу очень нравятся мои косы. 
Дядечка: 
- У вашего мужа отменный вкус. 
- Благодарю.
Он: 
- Для вас это вряд ли новость. Но я ему, конечно, завидую.
- Зря. А вдруг у меня характер скверный?
- Не может быть. Видно, что не может.
И Рудик Габитов тут как тут - в глаза преданно заглядывает, улыбается с 
готовностью, не 
знает еще, что монументальный редактор Лосев в соседней комнате о стихах его 
говорит. Зайди, 
бедолага, послушай. 
Кирилл понимающе, со снисходительно-поощрительной улыбкой следил за совершенно 
счастливой Юлиной суетой. Вырвалась птичка на оперативный простор - это не 
Алексееву глазки 
строить, на которые он ноль внимания, здесь люди интеллигентные, с красивыми 
женщинам чуткие и 
галантные. Могут и ручку поцеловать. Как тот лысый. На полголовы ниже, а туда же 
поклоны бить. 
Что ж ты, Юля, отворачиваешься, не привлекает изучение топографии чужой плеши?
Толям, как всегда, зазывающе носится с бутылкой водки. И он ещё утверждает, что 
не 
спивается.  Правда, такому пузу бутылка водки что слону дробина, но все-таки... 
Нет, Толям, не 
хочется, да и места нет... нет, ну, правда, не хочется.  О, господи, что за маразм 
пить на подоконнике 
в коридоре, на виду у всей редакции! Ладно, наливай! Из горла?!... 
Почуяв дармовщинку, Габитов позабыл на секунду все редакторские обиды, отлепился 
от 
Юли и присоединился к распивщикам. Перспектива хлебать водку в столь культурном 
заведении из 
горла и без закуски его не конфузила. Впрочем, в дополнение к фуршету, Толям 
вывалил из кармана 
банку шпрот и оплавленный сырок "Лакомка". 
Шпроты пытались открыть ключом, потом отверткой. Кирилл сбегал и попросил у 
машинисток нож. Какой идиот купил шпроты, когда есть сырок?
Юля краем глаза ребят выловила, завеселилась: Кирюшка, обалдуй небритый, в 
расстёгнутой 
куртке, на подоконнике водку пьёт классически, на троих, с обязательным сырком 
плавленым. А сам, 
словно институтка, за висок томно держится, глаза прикрывает, будто не он это, 
юноша из 
интеллигентной сельской семьи, а так - грузчик из типографии пописать зашёл, да 
на дружков 
напоролся.  Толям в душегрейке домовязаной,   поверх - толстовка, капюшон на 
бритую голову 
накинул, выглядывает оттуда мордой долгоносой, кроткой, как у маньяка. Рудик, 
лапушка, кандидат 
философских наук, пальчиком аккуратненько масляную шпротинку вылавливает, да - 
ах! - засмеялся 
некстати и уронил разваливающуюся рыбину Толяму на брюки. Бюро правления 
молодёжной студии 
при Союзе писателей Башкортостана - в полном составе.
Водка паленая, тёплая и скучная, как весенние стишки первокурсницы. 
Время от времени, выныривая из восхищенного водоворота редакторов, отсеков и 
прочих 
писак, Юля подгребала к подоконничку порадоваться на отвязную троицу. Им уже, 
похоже, всё было 
как тому Эдгару - по...
Вопрос о юлином супруге вылезал с неодолимой настырностью, будто любознательный 
хомяк из банки. И она остро, всем существом, вспомнила, какой же её Коля чудный 
ироничный 
умница, одарённый редким триединством - разумностью, мудростью и остроумием, 
обаятельный 
любимец всего факультета, аж сердце защемило и в носу защипало. Что ж она, 
ополоумела, что ли, 
вконец, сдурела или, правда, присушил кто?
Присушил. Ой, присушил - не вздохнуть, подойти хоть глянуть, как он там, жив или 
совсем 
водкой мозги развезло. 
Не развезло, но жилочку на лбу, морщась, пальцем зажимает - неспроста.
До чего все-таки приятно посмотреть на сияющую Юлю. Хлебнешь? Да, ладно-ладно, я 
же из 
вежливости предложил. Беги, вон тебе Лосев знаки подаёт. Наверное, что-то важное 
о твоей красоте 
сказать хочет.
- Что, молодёжь, ухаживаете за дамой? - завистливо пробасил Лосев, стряхивая 
пылинку с 
юлиного рукава.
- Да, - обрадованно подтвердил Рудик
- Ну, тебе-то сам бог велел, а этим, семейным, только сырок кусать. - Мэтр от 
литературы 
шутить любил. Но не умел.
В отличие от Толяма.
- А чё? - возмутился тот. - Мы как раз люди проверенные, доказали, что, в случае 
чего, и 
жениться можем. Не то, что этот ветрогон.
Лосев, человек, проверенный как минимум трижды, поспешил отойти.
Кирилл задумчиво приложился к бутылке...
Да-а, не хотел бы я быть её мужем. Нет, не хотел бы. Рядом с такой женщиной 
любой муж 
выглядит идиотом. Дураком, которому, соответственно, счастье, везет и закон не 
писан. Если, 
конечно, этот муж не "новый русский". С таким все ясно - может себе позволить и 
средства 
располагают. 
А что, вообще говоря, в ней такого особенного? Привлекательного такого? Нет, ну, 
красота, 
ум, образование, манеры, талант - это все на высоте и сомнений не вызывают. 
Чертовщинка женская, 
природная соблазнительность, феромоны? Ну и что? Веришь, Толям - нет, но мне это 
абсолютно 
пофиг. И пиетета никакого я к ней не испытываю, и из всех её поклонников, 
прошлых и нынешних, я, 
видимо, наиболее небрежно с ней обращаюсь. Правда, это можно объяснить природной 
наглостью 
или скотскостью характера... Убей меня на месте, Толям, но ничего я особенного в 
ней не нахожу. И 
люблю я в ней не эти бесспорные достоинства, а... А что?
Рудик отвлёкся к кому-то, а Толям, поиграв глазами, спрашивает:
- Как там у вас: получается что-нибудь или нет?
Или нет.
- Дурак ты, Толям, что может получаться? Естественно, ничего, - расскажу я тебе, 
конечно, 
жди, уши развесил. - Но если бы свободны были - поженились бы, разговоров нет. - 
Впрочем, чего 
это я?
- А вы неплохо бы смотрелись вместе. Подходите друг другу, по-моему.
Интересно он ставит вопрос! Ладно, отвянь ты пока от меня, Толям, вон Габитову 
дай 
хлебнуть, а то он смеяться перестал. А я пока подумаю. 
Вот Валя моя - замечательная женщина, умная, красивая, и товарищ хороший, и 
мужики на 
неё западают, и достоинств всяческих полна. Ну, нет у неё таланта творить, ну не 
дал бог дара, так 
что, я её за это меньше любить должен?! Я ведь люблю её? Конечно! Конечно, люблю 
- она мой 
родной человек, уже по крови родной, как отец, как мать, как сестра... Можно 
одновременно любить 
сестру и другую женщину? Можно. А если сестра эта - твоя жена. То есть она тебе 
как бы сестра, но 
не по родству, а по отношению к ней, а на самом деле вовсе законная супруга... 
Черт, кажется, 
зарапортовался. Толям, дай глотнуть.
Бя... - пакость. Закусывать водку сладким сырком со шпротами, это я вам скажу... 
нонсенс.
Так, на чем мы остановились... ага! Итак, люблю я Юлю, люблю я Валю, но разною 
любовью. 
А есть ли, вообще, разница какой! Люблю обеих и всё тут! Хотите, обижайтесь, 
хотите нет. В конце 
концов, Башкирия - мусульманская страна или где! Если б я был султан!.. Я не ору 
- я пою. А ты пей, 
Рудик, у тебя это лучше получается. Сбивают, блин! К чему мы в итоге пришли - я 
люблю двух 
абсолютно непохожих женщин, вне зависимости от их достоинств, талантов, 
образований и прочего. 
Отсюда следует строгий логический вывод: люблю я их не из-за того, какие они 
есть, а потому что... 
просто люблю. Нет, что-то не то... А! Вот - я люблю их не как совокупность 
каких-то качеств, а как 
мое представление о них, как их отражение в моей душе, или там сердце. И мне все 
равно, какие они 
есть, потому что... черт, опять получается - потому что я их просто люблю. 
По-моему, очень глубокий и грамотный философский вывод. Кандидат соответствующих 
наук Габитов позавидовал бы, если бы был трезв. К сожалению, этот вывод не 
порадует ни одну из 
моих любимых женщин. 
Юля, как ты? Ноги не болят? Нет? Врешь ведь? Руку дай, пожалуйста. И как этот 
идиот тебе 
руку целовал, вот так же надо... Да не бойся, Толяму с Рудиком не до нас - 
остатки делят. Как же это 
все получилось так... Юля, а? Не знаешь. И я... Разве можно любить двоих? Нет? 
Нельзя этого, 
совершенно невозможно это, и неправильно, и больно для всех. И как это - любить 
двоих? И что это 
такое - любить двоих...
А вдруг это значит - не любить никого?..

Сообразили эти деятели, почему я вместе с Юлей ушёл, или проглотили мою тюльку? 
Не 
знаю. А она сидит на кровати, радуется. И я радуюсь вместе с ней. 
- Что, довольна твоя душенька? Всех охмурила?
- Угу, - потянулась сладко.
- Ничего удивительного.
- Ну, если честно, - в глаза заглядывает - я бы предпочла, чтобы меня любил 
только ты, чем 
нравиться всем.  
- Тогда тебе, Юлька, придётся сделать косметическую операцию, - она удивилась 
так, что даже 
обидеться не подумала, а он продолжает, - наложить морщины, ушить глаза, нанести 
пару-тройку 
шрамов, и так далее.
Юля осторожно поинтересовалась:
- И что?
Кирилл мордочку её озадаченную в ладони стиснул:
- Вот тогда, возможно, тебя любить буду только я.
 Ничего себе, ему лишь бы зубоскалить!
- Ой, вряд ли будешь...
- Почему нет? Я же тебя люблю не за твои какие-то достоинства, а просто, потому 
что люблю. 
Будь ты хоть уродом и дурой набитой. Любовь, как известно, слепа.
- Ничего она не слепа, по-моему, - озадачилась Юля. - Скорее наоборот- высшая 
степень 
прозорливости, когда видишь в человеке то прекрасное, что скрыто совсем глубоко. 
Может быть, 
самое в нём важное. И вытаскиваешь наружу, если получается. Не иррациональное 
чувство, как ты 
любишь говорить, а - рациональное в высшей степени. Не на уровне цепочки 
логических 
размышлений, а выше - на уровне угадывания. Разве не так?

Родной мой, чудо моё ласковое, очень голова болит?
С утра раскалывается, давно так не было, аж поташнивает. Поганый приступ, 
прошлый раз 
даже рвать начало, извини за подробность.
- Можно, полечить попробую?
Ой. Ой, шибает болью - не справлюсь, не сумею! Как там бабушка говорила, как 
мама в 
детстве утешала:
 Не мать, не жена, не невеста - здесь тебе, боль, не место. Место тебе, боль, - 
за горами. 
Место тебе, боль, - за лесами. Место тебе, боль, - за морями. На каменьях, на 
кременьях, на горючих 
пеньях. Там и скорби, там и боли. Изыди, боль.
Ой сильна она, зараза! Не справлюсь, не сумею, не училась толком, утеряли 
мастерство 
семейное, память только в крови осталась, да жажда страстная - вынуть эту боль 
из тебя, выманить. 
Пусть на меня, лучше, катит, пусть все печали твои - на меня! Я всё могу, со 
всем справлюсь, в 
руках-ногах такой огонь пламенеет - всё пережжёт, мы, бабы, вообще выносливые. 
Отдай, откройся, 
выпусти, не грусти, мой хороший. Дай жилочку твою поглажу, пусть не бьётся так, 
от беды 
избавится, уснёт, успокоится.

Домой вовремя успела, а там уже Рудик сидит на ковре, с Антоном книгу большую 
рассматривает - "История костюма".
- Юленька, как дела?
- Хороши. 
- Ты что-то бледная.
- Да ничего, голова по дороге разболелась, сейчас пройдёт.
Антоша тормошит, сердится, что отвлеклись. Рудик в страницу всматривается 
серьёзно:
- Это, Антон, - монахи.
Малыш протяжно:
- А-а, монахи...
- А это - викинги. 
Антон очень твёрдо:
- Неть. 
- Вот же написано: ви-кин-ги.
- Неть. 
Рудика Габитова переубедить несложно. Он, как философ, сомневаться привык.
- Ах, да, - спохватывается, - викинги на соседней картинке, это - шотландцы.
Антоша:
- А-а... 
Юля носится, как всегда, хлопочет насчёт покормить всех, а сама думает: пойти 
вечером 
роман писать или довольно на сегодня? Вот и Рудика этот вопрос беспокоит: ещё 
посидеть или уже 
пора Юлю проводить к Алексееву, соавтору бессменному?
- Если он сейчас позвонит, я, пожалуй, всё-таки пойду, поработаю. Нет - так нет, 
у меня голова 
болит.
А сама к каждому звонку бросается. Телефон звонит и звонит. То подруга, то 
ошиблись, то 
ещё кто, то опять подруга.
И снова звонок.
- Если и это не он, я не знаю, что сделаю! 
Голос в трубке: 
- Это я. 
- Привет. Только не ори так, ради бога, у меня голова разламывается.
- А у меня прошло. Так ты приходишь сегодня?
- Ко мне Рудик зашёл...
- Понятно, значит, ты никуда не идёшь. 
- Вообще-то собиралась. 
- Ясно, собиралась, но не пойдёшь. 
- Так мне идти? (А уговаривать, умолять - кто будет?) 
- Как хочешь. 
Пока с Рудиком шли, в соавторстве пару теорий выдумали. Например, что не 
случайно слова 
"дух, душа, дыхание" - одного корня. Вот женщины грудью дышат, и душу там 
ощущают, там болит. 
А мужчины - чуть пониже, у них между животом и лёгкими ноет, если что.
Но это, скорее всего, ерунда полная. Просто, когда сдерживаешь какие-то 
неосознанные 
подспудные рыдания, дыхание сбивается, на диафрагму давит что-нибудь, а говорят, 
будто душа 
болит.
- У нас родство душ несомненное, - говорит Рудик.
- Пожалуй.
- У тебя лёгкие не болели никогда?
- Болели. Несколько пневмоний только в младенчестве было.
- И у меня! - обрадовался Рудик. - А ещё я с отметиной родился, с пятном на лбу. 
И 
семимесячный.
- Будешь смеяться, но я тоже - недоносок, и у меня во-от такая блямба на лбу 
была, с полгода 
не проходила, и след до сих пор остался. Вот.
Рудик заинтересованно принялся рассматривать след от гематомы у Юли на лбу, чем 
неприятно удивил поджидавшего их на углу Кирилла.
? Ты, Рудик, с чужими соавторами гулять кончай! - грозно начал он, но виноватая 
философская физиономия враз сбила настрой, и конец приготовленной тирады звучал 
уже сквозь 
смех, - Вот, найди себе соавтора - и ей мозги клепай, понял! 

Валя ничуть не удивилась, когда Кирилл пришел с Юлей, даже обрадовалась - пусть 
уж лучше 
дома пишет, чем неизвестно где. И самой не так скучно. 
За ужином немножко выпили - был повод. Кирилл, полуобняв Валю за плечи и чуть 
дурачась, 
гордо объявил: "Жёнушка моя теперь - финансовый работник, в банк устроилась, 
целый экзамен 
выдержала, завтра в первый раз на работу идет, во как! Куда деньги девать 
будем!". Валя, заохав, 
принялась рассказывать, как тяжко было на собеседовании - валили, жуть! Одни 
блатные проходили. 
Если бы тот мужик из правления по-человечески не отнесся, всё - не взяли бы.

Не люблю я, Кирюша, у тебя дома писать, хоть убей, терпеть не могу! И Валюша у 
тебя - чудо 
гостеприимства, и Машка на шее виснет - а не могу, лучше дома, лучше пусть 
мальчишки мои на 
голове у меня пляшут, да на костях моих катаются-валяются. Ладно, хоть друг твой 
заглянул, всё 
разнообразие. Я, правда, то, что кокетничаю, заметила лишь минут через десять, 
как начала, а ты что 
думал? Спрашивает тебя шёпотом что-то. Ты: "Нет, нет, куда там!". Может, он меня 
и проводит, 
чтобы тебя лишний раз не таскать? Нет, уехал, ты сам собрался. Давай. Правда. 
Валюша, кажется, 
обиделась на тебя... 
Кончатся наши блуждания когда, или нет? Извини, дорогой, мне ещё по пути 
забежать брату 
ключи передать. Он тут рядышком у друга своего, там меня и бросишь.
Там их встретили с шумной радостью, категорически и гостеприимно препроводили на 
кухню 
и заставили пить чай. Салыч с товарищем уже полдня творили эссе на тему: "Как 
освободить 
прошлое от будущего и будущее от прошлого."
- Ты, Юлька, конкурс недавно на лучшее эссе выиграла, вот и придумай нам 
концепцию. Мы 
другой конкурс выиграть хотим, - насел Салават.
Юля с готовностью подключилась к творческому процессу, и эссеистская троица 
ажиотажно 
заспорила, выдвигая и опровергая различные теории. Великомудрый Кирилл только 
потягивал чаёк 
да снисходительно щурился на особенно вычурные доводы сторон. Допив свою порцию, 
он 
многозначительно отставил чашку и с достоинством произнёс:
? Фигня всё это.
Ответом ему было недоуменная тишина.
? Фигня все ваши теории, - с готовностью пояснил Кирилл, - всё просто как репа. 
Слушай сюда, 
- загадочно начал он свою речь, хотя слушателей было как минимум трое, - 
сперваначалу 
определимся в терминах. Что есть будущее? Будущее - это суть наше представление 
о том событии, 
которое когда-нибудь произойдёт. Так? Так. Дальше, прошлое - это суть наша 
память о том событии, 
которое когда-то произошло. Так? Согласны? Ещё бы! Теперь рассмотрим 
поставленный вопрос: 
"Как освободить прошлое от будущего и будущее от прошлого?" на следующем 
примере. 
Предположим, меня с детства готовили к тому, что я, когда вырасту, совершу 
убийство. Меня 
тренировали, обучали единоборствам, владению оружием и так далее. Мое будущее 
было строго 
определено - я убью человека. Пока всё понятно? Далее. Я вырос и по чистой 
случайности попал в 
церковь на проповедь, неожиданно уверовал и проникся заповедью "Не убий!". Я 
понял, что никогда 
в своей жизни не смогу убить человека. Ну! Таким образом, моё прошлое, то есть 
то, что меня 
готовили к убийству, лишилось будущего, то есть - я никого не убью. 
Следовательно, мы освободили 
прошлое от будущего. Ясно? - Кирилл жестом оборвал возможные овации и 
восторженные клики. - 
Я продолжаю. Как освободить будущее от прошлого? Как, ведь будущего ещё нет, а? 
Вопрос 
сложный, но не для меня, я разрешаю его с лёгкостью. На том же примере. Будущее 
ещё не 
наступило, его нет, с этим не поспоришь, но есть наше представление о нём. В 
моём примере это 
представление о том, что я совершу убийство. Как нам лишить его прошлого? Но 
напоминаю, что 
прошлое это не что иное, как память! Представим, что я потерял память, я забыл, 
как стрелять, забыл 
приёмы борьбы, забыл свою цель. Смогу ли я при таких условиях убить человека? 
Конечно, нет! В 
будущем я не совершу убийство, не попаду в тюрьму, а проведу остаток своих лет в 
мире и согласии 
с законом, собственной совестью и вами, дорогие мои! Вот и получается, что, 
лишив меня памяти, мы 
освободили будущее от прошлого. Так блестяще я разрешил ваш спор и столь сложный 
философский 
вопрос. Теперь можете изъявлять свои восторги. - Кирилл важно раскланялся. 
 А, Юля, казалось, не оценила этот достойный образчик мудрого красноречия: была 
погружена в обдумывание своей версии.
? Может быть, так, - неуверенно предложила она. - Возьмём для примера беременную 
женщину. Вместе с ребёнком - это единое целое, общее кровообращение, одни и те 
же ткани. Но для 
малыша организм женщины - его прошлое, то, чем он был. А сам ребёнок - будущее 
тех 
материнских клеток, из которых он вырос. В процессе родов они освобождаются друг 
от друга, 
разъединяются. Прошлое в виде матери освобождается от своего будущего - ребёнка, 
а он, будущее, 
освобождается от своего прошлого - родительского чрева. 

Народ на автобусной остановке брезгливо скучился под тесным навесом, стараясь 
укрыться 
от плотных дождевых струй. Мелькая в темноте нитями на огромном ткацком станке, 
струи вбирали 
в узор и мокрый фонарный свет, и отблески фар, и яркие зигзаги магазинных 
вывесок. А в центре 
этого вечернего гобелена - совершенно органично, как и должно было быть, - две 
фигурки держатся 
за руки, радуются друг другу, так счастливо вплетённые в серединку дождя.
И в рамке автобусного салона они тоже смотрелись неплохо, обнявшись на фоне 
тусклого 
людского гудения в грязноватом моргающем свете.
И даже Николай, только открыв дверь, прищурившись в кромешную подъездную тьму, 
сказал 
приветливо: "Заходите" - во множественном числе, будто ждал их именно вдвоём.
- Оставайся, - предложил он Кириллу. - Куда сейчас потащишься ночью! Диван 
свободный.
- Неудобно, - возразил тот, охотно стягивая потемневшие от дождя ботинки. - Жена 
завтра 
утром первый раз на работу в банк идёт.
Гобеленовые фигурки нелепо разрезало по разным комнатам до самого утра, когда на 
миг 
свело в горестном поцелуе на кухне - и всё. Дождь кончился.

Валя в первый раз шла на работу в банк. 
Человек, который в конце восьмидесятых мечтал быть продавцом коммерческого 
магазина, 
поймет, что это значит в конце девяностых. 
Утро тоже было радостное. Вот оно росисто сверкает тонким, еще несмазанным 
макияжем, 
вышагивает изящно и задорно на лучистых шпильках по прохладным улицам, вот в 
ослепительном 
блеске угадывает себя на высоких витринах, с удовольствием отмечая, как хорошо 
сидит новый 
костюм.
Обидная одинокая ночь прошла - впереди ждала головокружительная сказка про 
Золушку.
Пройдя замусоренный переулок, Валя вышла на площадь перед банком. Это был другой 
мир, 
а может быть, даже другая страна. Может быть, даже Америка.... В плитах 
благородного 
полированного камня отражались облака. Богато играл фонтан. Цветы в клумбах были 
свежи и 
ухожены. Широкая лестница подвела к гранитно-основательной колоннаде фасада. 
Немножко 
бестолковое в своей помпезности здание вскинулось к небу мощно и угрожающе, как 
подготовленный к прыжку "першинг". Валю охватило сладкое чувство сопричастности 
ко всему 
этому. 
Всё было до того здорово! И приглушенный свет, рассеянный матовыми стеклами, и 
лифт, 
плавно скользящий меж этажами, и удобное кресло, и компьютер, оснащенный 
малопонятной пока 
периферией, и даже старая грымза напротив, снедаемая извечной ненавистью к ярким 
блондинкам и 
глядящая так, словно собирается укусить. Ну и что? Стоит даже улыбнуться ей - 
пусть подавится. А 
начальница очень мила и доброжелательна, кажется, искренне. Приставила милого 
юношу в 
костюмчике, помочь разобраться с программным обеспечением. До чего же все-таки 
идут мужчинам 
солидные костюмы. И как Кирилл этого не понимает.
Подходили ещё молодые люди, знакомились, говорили комплименты, шутили. 
Истосковавшаяся, дома сидючи, по мужскому обществу, Валя расцвела совершенно. 
Ах, как давно 
она не была в центре внимания стольких мужчин. Подходил даже начальник отдела, 
тот самый, что 
был в комиссии по приёму и так помог тогда... До чего все-таки приятный человек 
- благородное 
лицо, стальные седины и голос, глубокий, завораживающий.  Поздравил с началом 
работы, подарил 
букет роз. Тут же нашлась хрустальная ваза. Господи, до чего хорошо!
Валины обязанности оказались не так уж сложны - компьютером она владела, теорией 
тоже, а 
практика дело наживное. К концу рабочего дня Валя уже вполне справлялась. 
Кто-то чуть слышно подошел сзади. Тихо склонился к ней, видимо, заглядывая в 
экран. 
Опёрся рукой о стол. Валя не оборачивалась. Её всю вдруг словно обволокло, 
оцепенило это столь 
тесное ощущение чужого мужчины, эта секундная близость, ни о чем не говорящая и 
ни к чему не 
ведущая. По спине пробежал сладкий холодок, она вся напряглась и в то же время 
ослабла... Она 
знала, кто склонился над ней, чьё дыхание она чувствует затылком. И ничуть не 
удивилась, услышав 
на ухом бархатное:
? А вы, Валенька, совсем молодец. Так быстро во всем разобрались. Только вот 
здесь вот 
лучше сделать...
 Его рука легла поверх её на компьютерную "мышку", на экране шевельнулся 
указатель... Валя 
не поспешила высвободить пальцы.
 
? Ну, как тебе первый день в финансовых сферах? - Кирилл пришел сегодня 
пораньше. 
Первый день жены на новой долгожданной работе стоило отметить. -  
Воспользовалась успехом? 
 Он подошел к ней поближе, обнял за талию, Валя была хороша - на щеках румянец, 
глазки 
блестят... Сама стройная, тоненькая, как девочка, ни за что не скажешь, что хоть 
раз рожала. 
? Хотя зачем я, дурак, спрашиваю.  
 От Валиных губ ударило чем-то горьким с незнакомым хмельным привкусом. Она с 
готовностью обняла Кирилла за шею. Тот отстранился. 
? Ты я вижу уже всё отметила.
? Да, выпили по бокалу "Мартини" в "Пассаже".
? А зачем же ты курила? Я ведь тебя просил...
? Да, ладно, выкурила полсигареты, ну и что?
? Ничего. Всё нормально.
На протертой, в желтых кленовых листьях клеёнке осталась позабыто стоять бутылка 
"Советского шампанского".

Глава шестнадцатая

"Степняки подошли к Городу в полдень. 
Сначала появились быстрые конные разъезды по десятку всадников в каждом. Они 
стремительно и бестолково носились по пригороду, разгоняя не успевших укрыться 
строителей и 
сельскохозяйственных рабочих. Кое-где уже запылали деревянные времянки крестьян. 
Конники, 
миновав колосящиеся поля, под самыми стенами первых домов врезались в хвост 
уходящей в Город 
колонны беженцев. Складно и лихо высвистнули что-то сабельные хлысты, на взбитую 
в пыль дорогу 
легла первая кровь.
Люди бросились врассыпную. После сотен лет мира дикой и нелепой казалась смерть  
от 
степного клинка, и поэтому еще более ужасной. Животный ужас бросал людей друг на 
друга, 
заставляя рвать, топтать чужие тела, метаться, теряя направление, попадая под 
острые копыта, 
стальные хлысты. Несколько десятков диких босяков, распаленных собственным 
могуществом и 
безнаказанностью, гнали,  кромсали сотни людей.
Наконец с домов ударили стрелы. Били из мощных арбалетов, баллист. Стрелы шли 
ровно и 
кучно. Стальные болты прошивали людей насквозь. Задело и степняков. Десятники, 
словно 
очнувшись от сладкого опьянения, разворачивали своих ратников пронзительными 
визгливыми 
командами. Через минуту степь уже отходила к основным силам. 
Десятник Джилька докладывал верховному грейту:
? ...А сами ровно стадо какое. Сечем их, топчем, а они только руками 
прикрываются, да бегут, 
как телки в гон. И ведь здоровые мужики там были. У некоторых лопаты стальные и 
другой 
инструмент. Да нет, чтоб догадаться хоть под брюхо тяглу рубануть - бегут и все 
тут. Эдак мы весь 
ихний Город положим. Одно плохо - больно густо стрелами с домов бьют.
Грейт мановением руки убрал Джильку с глаз. Колыхнув бархатной хламидой, он 
поднялся с 
походного трона, убранного червонной парчой и радужным шелком. Правая нога 
выдвинулась 
вперед, показав из-под хламиды расшитый носок мягкого сапога. Грейт положил руку 
на рукоять 
скрученной вокруг пояса сабли.
? Выступаем! Воистину, не зря Дева-молоньица вела нас от берегов Великой реки. 
Взять Город!
Степь тронулась слаженно, почти одновременно, по всей длине огромного 
полумесяца, 
охватившего Город с юга. Орда была не однородна: с расстояния двойного полета 
стрелы взгляд уже 
различал черные вымпелы хеттов, острые рыжие шапки пацальтаутов, на правом 
фланге гарцевали 
лучшие степные всадники китаврасы. Но больше всего в войске было пришлых: с 
дальнего юга из 
пустыни, в черных или темно-синих балахонах на маленьких выносливых тяглах, с 
юго-запада из 
лесостепи с огромными луками, еще невесть откуда взявшиеся высокие и 
низкорослые, кряжистые и 
худые.  Давно южная окраина  не видела такого нашествия. 
Наползая на Город сплошной массой, войско в движении разбилось на несколько 
отдельных 
потоков, видимо, повинуясь какому-то плану. Колонны всё ускоряли и ускоряли ход 
и наконец с 
визгом и гиканьем сорвались в стремительный намет. С окраинных домов защелкали 
самострелы. 
Глухо гудели тетивы баллист, выбрасывая в налетающую толпу тяжелые колья. Орда 
не 
останавливалась. Взлохмаченная свора, ощетинясь копьями, саблями, еще бог весть 
каким оружием, 
ворвалась на улицы. Дома окружили степняков. Срывая голоса, десятники спешивали 
знавших только 
конный бой воинов и бросали их на каменные здания.
Степняки не представляли, что такое осада, они бились в крепкие ворота, пытались 
влезть на 
стены, метались во дворах и узких переулках. А с домов били стрелы. Из окон, 
больше похожих на 
бойницы, из-за зубчатых парапетов крыш летела оперенная смерть. Спрятаться 
невозможно. 
Кочевники тоже хватались за луки, срывая тетиву, посылали стрелу за стрелой, но 
редкая из них 
находила цель. С домов били без промаха.  
А степь все напирала, вдавливая новые сотни на улицы. Степь билась, крутилась в 
водоворотах тяглов, людей, оружия, смерти. И вот уже целые кварталы оказались 
захлестнутыми ею. 
Джилька, как угорелый, носился по двору. Орать он уже не мог, убивать оказалось 
некого, 
вокруг под стрелами  умирали родичи. Казалось, Джилька сошел с ума. Он то 
принимался хлестать 
сабелькой тяжелую дверь, то опустошал колчан в неуязвимого противника, то просто 
катался, 
беззвучно воя, в горячей, замешанной на крови отяжелевшей пыли. Стрелы словно 
щадили безумца, 
вонзаясь в землю у самых ног, едва не щекоча оперением.
 Джилька опять бросился на дверь. Тонко взвизгнув, отлетел куда-то в сторону 
обломок 
сабли. Сталь сдалась раньше человека, а Джилька в ярости принялся ковырять 
оставшимся в руке 
огрызком твердое дерево, пытаясь добраться до скрытых  петель. Защитники здания 
не могли бить из 
самострелов отвесно вниз, и неуязвимый Джилька выгрызал щепку за щепкой из 
ненавистных ворот. 
Засевшим в доме такая ситуация показалась опасной, и с крыши на упрямую 
джилькину голову 
сбросили здоровенное бревно.
Бревно тяжко ухнуло комлем о мостовую в нескольких шагах от Джильки. Узкий конец 
причудливо сыграл в воздухе, просвистев над головой, и ударил по воротам. Дверь 
ощутимо 
дрогнула, чуть просев в петлях. Джилька обмер, едва не потеряв загар с лица, и 
вдруг его осенило:
? Желтобрюхий Самум! - вернулся, казалось навсегда сорванный, голос, - сюда! Все 
ко мне! 
Быстро!!!
К десятнику подлетели несколько не до конца деморализованных родовичей.
? Бревно хватайте! Да не так! Зеленый ворох! Ну, теперь разом! Еще! Эх!!!
Через минуту дверь была разбита в щепу. Дом заполонила визжащая, нашедшая 
наконец-то 
выход степная ярость. Еще через несколько минут живых горожан в здании уже не 
было.
Дальше дело пошло веселее. Степняки закрепились в здании, стали сыпать стрелами 
в 
соседние дома, Джилька, незаметно для себя самого взявший под командование 
больше сотни 
воинов, вскрывал дома один за другим. Через час, когда было захвачено больше 
десятка зданий, 
горожане оставили квартал. Они ушли по подземным переходам, унося все, что можно 
было спасти. 
Люди уходили в соседние кварталы, еще ведущие борьбу с невиданной ордой. 
А орда углублялась в Город. Теряя людей десятками, степняки занимали все новые 
улицы, 
занимали, но не могли захватить. Город, открытый всем и вся, внешне не 
защищённый, не 
охваченный единой стеной с боевыми башнями, бастионами, как города другого мира, 
казался 
неприступным. Город был неприступен, пока держались дома. В них было все для 
обороны: оружие 
ручного боя и механическое, вода в резервуарах, колодцах, запасы пищи. Сложная 
система 
подземных переходов связывала дома в единое целое, обеспечивая в случае 
необходимости 
поддержку всего Города. 

Ставка Грейта находилась на невысоком холме за Городом. Вокруг по склонам стояла 
тысяча 
отборных, еще не бывших в сражении воинов. Это было племя Великой реки - родное 
племя Грейта. 
Больше ста лет назад их деды снялись с насиженного места, Родовой Союз Пяти 
двинулся на запад, 
туда, где. по слухам, находился  Град - Место Которое Твердо. Союз вторгся в 
пригородную степь, 
как самум на песчаную россыпь, разметав, взбаламутив окрестные племена. Два года 
назад Грейт 
объединил разрозненные орды в Великий союз. Невозможное показалось возможным, 
была забыта 
мелкая вражда, создана единая могучая армия, и вот Город - сам символ вечности, 
незыблемости для 
местных степняков - показался лакомой и доступной добычей.
В шатер Грейта постоянно поступали сведения о ходе сражения. Грейт хмурился и 
нервно 
был пальцами по подлокотнику трона. 
? Китаврасы оторвались от основных сил и уходят на север в глубь Города по 
широкой улице. 
Потеряли почти четверть всадников.
? Пустынники отстали где-то на окраине. С ними часть спешенных и сотня пришлых.
? Древеды-лучники обстреливают дома на окраине, несут большие потери. Невозможно 
пробиться в дома.
? Пацальтауты рассеяны среди зданий. Вождь не может собрать их. Сколько осталось 
в живых - 
неизвестно. 
? Хетты и остатки мелких родов вышли из боя и встали в степи.
 Грейт вскочил, с бешенством оттолкнул последнего гонца.
? Хетты ответят за это. Предателей я не прощаю. Кровью напою детей их и внуков!   
Но это 
потом.
? Китаврасов вернуть, пока всех не перебили, мозгов у них как у тяглицы, что 
бежит задрав 
хвост.
? Войска собрать все вместе и выводить из Города в степь. Для потерявшихся 
трубить 
постоянно в рога. 
? Как выберутся из Города, всех вождей ко мне. Всё, выполняйте.
Посыльные бросились к своим тяглам. И тут на склон холма вылетел еще один гонец. 
Мчащийся из Города всадник невольно приковал к себе взгляды. Гонец чуть не 
вывалился из седла 
прямо под ноги Грейту.
? Ашгуры захватили Городской квартал недалеко от большой улицы. Вышибают двери 
бревном. Просят подкрепления.
Глаза Грейта вспыхнули.
? Ко мне! - не успевшие отправиться выполнять задания гонцы бросились к Грейту и 
застыли, с 
готовностью ловя новое поручение. - Все силы к захваченному кварталу. Древедов с 
луками на 
здания. Всадников спешить и посадить в дома. Начинать...
Грейт замолчал на мгновение.
? Зеленый ворох! Ладно, сам пойду! Коня!
Скоро Грейт с сотней телохранителей уже мчался к Городу навстречу своей победе.

Степь ворвалась в Город разнузданно и дико; разбрызгивая капли молодой крови по 
стоптанной мостовой; вырывая людей из обжитых до последнего камешка домов, 
бросая их на 
зазубренные копья, под бешеные копыта. Степь вгрызалась в Город, как крыса в 
тело хворого тягла - 
до исступления жадно, бездумно; не замечая, что задыхается в глубине полумертвой 
туши. Степь 
ликовала, степь брала.
Джилька - командир уже  трех сотен воинов, настоящих стеноломов, наловчившихся 
вскрывать дома, как земляные орехи, был недоволен. Уже почти три месяца как 
войска Великого 
Грейта, рассвети молоньица его имя, вошли в Город. И давно уже хмурые степняки с 
тоской 
поглядывали назад, за сутулые спины, туда, где осталась степь. Да где она - 
степь, в какой стороне, за 
каким домом, улицей, кварталом, замети их самум! Джилька, например, давно уже не 
мог этого 
сказать. 
Чем дальше отходили степняки от Городской окраины, тем слабее становилось 
сопротивление 
горожан. Реже срывались стрелы с домов, да и дома оставались открытыми, словно 
не висела над 
Городом смертельная опасность, не проносились по улицам конные разъезды. 
Джилькин отряд выскочил как-то на обширную площадь, заполненную народом. На 
площади 
была ярмарка. Люди торговали, веселились, галдели. Недоуменно, но безо всякой 
враждебности или 
страха поглядывали на странных всадников, пахнущих тягловым потом и кровью. 
Джилька был 
поражен - эти люди и слыхом не слышали о нашествии, степняках, о самом Великом 
Грейте! Ох, и 
погоняли они тогда этих дураков - кровь с площади залила соседние улицы. 
Потом пришло распоряжение: без необходимости в бой не вступать - беречь новых 
подданных Грейта, не останавливаясь двигаться вперед, пока не будет захвачен 
весь Город.
Джилька только плюнул, получив такой приказ: куда уж дальше захватывать! Оно, 
конечно, 
Верховному виднее, но что ж это за подданные, которые о нём и не знают. И как 
можно вольному 
всаднику кровушки не полить! А добра тут сколько! Не знаешь, чего и набирать: и 
ковры тебе 
разукрашенные, и посуда чеканная да лепная, и одёжа, и инструменты хитрые, а 
самострелы! Десять 
раз набирали и  десять раз выкидывали - глаза разбегаются, не знаешь, на чем и 
остановиться. Так нет 
же тебе, вместо того чтоб с этим богатством в степь уйти, тащись себе налегке - 
заботься о новых 
подданных! Тьфу!
Вечерами степняки разбивали большие костры где-нибудь на открытом месте, 
подальше от 
ненавистных стен. Часовых не выставляли - кто сунется. Степняки пели протяжные 
заунывные песни 
про зеленые травы, про стройных кобылиц и синеоких дев. Степняки тосковали по 
бескрайним 
просторам. После того, как пустели походные котлы, кто-нибудь обязательно 
заводил бесконечные 
истории про неистового вождя, который поклялся разрушить Город и исчез вместе со 
всем племенем, 
лет пятьсот назад, про гранитных великанов, которые по ночам выходят из Города в 
степь, про 
живые улицы, словно в тисках сдавливающих двигающихся по ним всадников. При этом 
непременно 
вспоминали, что пацальтаутов так и не нашли с самого начала сражения, что 
китаврасы, идущие в 
авангарде, давно уже не присылают донесений - словом, все склонялись к мысли как 
можно скорее 
заворачивать тяглов и двигать домой, пока все в этом гиблом месте не сгинули. 
Джилька только 
кусал поотросший ус, да сплевывал на чертовы камни чертовой мостовой."

- Ну как, - спросил Кирилл, - нормально написал?
- По-моему, да. Неплохо. - Юля отложила листки с текстом.
Опять сбежали, спрятались ото всех, от всего. От того, что так дорого, так важно 
для Кирилла 
и для Юли, но так несовместимо с ними, когда они вдвоём.
А сейчас они только вдвоём. В этом вагоне плацкартном поезда "Уфа-Сибай", 
переполненном 
гомонящими людьми.
Две девицы - молоденькие, чернобровые, круглолицые брюнеточки в майчонках  и 
брючках - 
ловко вскочили на верхние боковые полки, сумку - под голову, и заснули мгновенно 
обе, чтобы не 
расходовать  себя  зря на пустяшную поездную  жизнь.
А другая, такая же юная девчонка, наоборот - включилась на полную силу, 
вырвалась на 
сцену, на слушателя. Расположилась уверенно у окна, смуглая красавица - этакая 
башкирская 
Кармен, вертлявая, манерная, самоуверенная и недалёкая. Природа личико её 
прорисовала чётко, 
ярко, (Сама девочка красок не пожалела тоже), да - вот незадача! - ляпнула на 
подбородок большое 
пятно - чёрное и волосатое. 
Прелестница привычно вскользь прикинула на глаз кирилловы параметры, но 
оценивать не 
стала, ввиду полной его для себя бесполезности. Ревниво зыркнула на уютно 
приникшую к нему 
Юлю и сразу успокоилась на её счёт. После чего открыла рот, чтоб уже не 
закрывать его до конца 
пути. Во всяком случае, до Зуяково она исправно создавала шумовой фон на 
ближайшие пару 
отсеков, подобно бесконечному и безначальному радиоспектаклю. Ей восхищённо 
внимало 
бесцветное маленькое существо девичьего пола, судя по всему - подруга.
Ребёнок в сползающих колготках свирепым рысаком пронёсся по проходу. Его 
перехватили и 
по рукам вернули хронически скучающей мамаше. Булькнула по пластмассовым 
стаканчикам 
водочка, предвкушающе зацокали пожилые степня/чки, все - с традиционной курчавой 
крашенной 
"химией" и, как на подбор, в одинаковых бесформенных одеждах. Так путешествие 
началось ещё до 
того, как поплыл мимо неразличимый в темноте и огнях вокзал.
Только когда замелькали опоры моста через Белую, путники ненадолго 
заинтересовались 
дорогой. 
- Что это за дом большой на горе? - спросила одна женщина, едущая домой из 
гостей, другую 
- отправившуюся в гости.
- Не знаю, - равнодушно пожала плечами уфимка.
- А вон там?
- Не знаю. Мы не в этом районе живём.
- А-а, - ответ был принят. - Мои родичи тоже не в этом.
- А в каком? - живо заинтересовалась жизнерадостная тётка лет пятидесяти на 
боковом 
сидении.
- Не знаю.
Речь шла о дворце администрации президента,  бывшем обкоме.
- Я девочка-то бедовая, - хвасталась Кармен у окошка. - Я погулять люблю. Мне 
что - села и 
поехала. Чего там родаки пищат, я и слышать не хочу, они мне вот где сидят!
- А твой-то как тебя отпустил? - благоговейно прошелестело существо напротив 
рассказчицы.
- А куда он денется? - неуверенно блеснула зубами та. - Пускай поревнует, будет 
знать, как 
меня на два вечера скучать оставлять! - Она грациозно потянулась. - Ужас как 
скуки не люблю. У 
меня за то и друзей полно, что я девочка весёлая, я посмеяться люблю. А мамка у 
меня унылая - во! - 
Девчонка скорчила рожу, показывая, до чего унылая у неё мама. А папка - во! - 
Показала кулак. 
Потом - кукиш. - Во - я им дома сидеть буду!
- Ты про своего-то расскажи, - подобострастно подначила подруга.
- Мой-то - о-о! - мечтательно подпёрла щёчку Кармен. Откинула за ухо пышную 
вороную 
прядку. - Это такой парень, такой парень - с ума сойти можно вообще! Мы, знаешь, 
как с ним 
познакомились? Романтически. Это такая история! - Она села поудобнее, 
настраиваясь на 
романтическую историю, и заговорила голосом киношной сказительницы, нарочито 
интонируя текст. 
- Ну, мой прежний-то, Булат, ревновал ужасно. Однажды он застукал меня с одним 
парнем из 
лесного техникума. Ну, как застукал? Я ведь девочка приличная, мы только 
целовались. Но он 
устроил та-акую сцену - это всё! В общем, ударил меня даже. Я, конечно, 
обиделась, и не 
разговаривала с ним почти неделю, представляешь?
- Нет, - честно ответила слушательница.
Две скверно прокрашенные блондинки в коротких майках, джинсах и туфлях на босу 
ногу, 
переглянулись, встали и, вихляясь, прошли в тамбур.
- Да. А потом он купил коньяк, конфеты и пришёл к нам в группу мириться. Ну, 
чтобы при 
всех девчонках, понимаешь? Всех угостил, там ещё пришли из других групп, в 
общем, классная 
гулянка получилась. А там был один чей-то друг, ну, это и оказался Ренат. Такой 
красивый, высокий, 
прикинутый, как надо. И на гитаре, и анекдоты, и шутки - вообще прикольный. Он, 
короче, начал за 
мной ухаживать.
- А ты?
- Ну что, плеснула ему коньяк прямо в морду.
- И что?
- И теперь он от меня - ни на шаг.
Жизнерадостная тётка на боковой полке, жадно заглотив свою порцию водки, 
удовлетворённо 
заулыбалась, вникая в ощущения. Заиграла глазами, хотела поймать мальчика за 
колготки, но, 
промахнувшись, цапнула воздух сзади него, и глупо захихикала. Окружающие с 
готовностью 
рассмеялись.
- Я слать хочу! - возмутился мальчик. 
- Дома не мог? - вяло отозвалась мамаша. 
- Не хотел! - Тут официальный мамашин русский смело шквалом ругательств на 
родном 
языке. Ребёнок уставился в окно, настрожившись всей своей бритой головёнкой.
Люди, обрадовавшись новой забаве, засудачили, принялись шутить, по-русски и по-
башкирски. Половина запугивала последствиями воздержания, вторая - глумливо 
предлагали 
альтернативные варианты типа - жопу выставить в окно. 
- Когда всё-таки откроют? - неожиданно строго спросил толстый краснорожий сибаец 
с 
синими щёлочками глаз. Его плоское лицо выдавало собственную нешуточную 
заинтересованность.
 Проводница бровью не повела. 
- Санитарная зона скоро кончится. После садов, - сказала Юля. - На неё 
посмотрели, как на 
полную идиотку, невесть что лопочущую в углу.  
Кармен зловещим шёпотом делилась с подругой подробностями своей первой ночи. Та 
исправно обмирала и повизгивала.
- В случае чего, аборт он мне делать не даст, - авторитетно закончила 
рассказчица, - это не 
какой-нибудь там. Он давно предлагает жениться. 
- А ты? - оживилась подруга, заслышав кодовое слово "жениться".  
- А что, я дура, я погулять ещё хочу, посмеяться, что я замужем не видала! - две 
худосочные 
блондинки, вернувшись, сели на свои места, осоловело поглядывая вокруг. От них 
разило дешёвой 
водкой и табаком. Кармен порадовало пополнение аудитории. - Но мы, конечно, 
поженимся скоро. Я 
уже платье придумала - вообще обалдеть! Мы вообще уже однажды вместе жили, - она 
перешла на 
шёпот. Потом, взвизгнув, засмеялась громко. - А ещё, когда он кончает, так 
прикольно... - зашептала 
жарко наклонившейся подруге прямо в заалевшее ухо. Блондинки попробовали 
сосредоточится. 
Жизнерадостная тётка заинтересованно прислушалась, и, видимо, услышала всё, что 
надо, потому что 
счастливо воскликнула, всплеснув руками: 
- Надо же! Вот да! Пять минут назад померла бы, так бы и не узнала!
Воодушевившись явным успехом своих историй, красавица пустилась в долгое и 
подробное 
повествование о первой женщине своего героя, которая, как выяснилось, была на 
много лет его 
старше. Кармен, закатив глазки, принялась высчитывать, сколько же лет было 
упомянутой даме тогда 
и сколько сейчас. Подвела итог:
- Вообще старуха! Такая наглая, у неё - муж, сын в школу ходит, а Рена сам ещё в 
школе 
учился - и добавила с восторгом, - Такая развратная!
    Спутница её реагировала сначала завистливо и восхищённо, потом - вяло, потом 
задремала, 
потом совсем заснула.
Кармен окликнула: 
- Спишь, что ли? Как там тебя? Забыла, как, она сказала, её зовут, - объяснила 
она Юле. 
Разочарованно посмотрела на Кирилла, который дремал, откинувшись спиной на 
рюкзак. - А вы 
куда?
- До Зуяково.
- А эта - я не помню, куда, - кивнула на собеседницу, не оправдавшую её надежд.
Недоблондинки опять сорвались в тамбур. Тётка на боковой полке с терпеливым 
восторгом 
ждала историй и событий. Остальные спали, кроме тихо рассказывающего себе что-то 
мальчика.
- Их там чёрные поят, - авторитетно объяснила Кармен. (Откуда узнала?)- Я чёрных 
ужас как 
не люблю, только что богатые, а так с ними даже целоваться противно.
Однако, когда взъерошенная и ещё более пьяная двоица вернулась, красотка 
принялась 
активно с ними знакомиться, оказавшись, конечно, никакой не Кармен, а вовсе 
Гульнарой. 
Блондиночка пониже и поживее представилась Зухрой, а вторая - высокая и более 
симпатичная - уже 
заснула. Её подруга отрекомендовала Зилей. Найдя в Зухре более благодарную, чем 
Юля, 
слушательницу, Гульнара пустилась в дальнейшую трепотню. 
Юля прилегла Кириллу на плечо, он во сне ласково провёл ей рукой по щеке. 
Девчонки между тем расходились вовсю: обменялись адресами, похвастались 
сокровенными 
дневниками и, наконец, принялись фотографировать кого ни попадя - на память. 
Жизнерадостная 
тётка с удовольствием снялась с ними по очереди, даже с их спящей товаркой, а 
Кирилл с Юлей 
наотрез отказались и, подхватив рюкзаки, двинулись в тамбур.
Туда же минут через пять притащились блондиночки со своими сумками. Зиля, чуть 
подремав, смотрела более осмысленно, а Зухру, наоборот, - развезло ещё больше. 
Они оказались 
совсем молоденькими и из Чекмагуша. Тут же попытались записать Юле свои адреса. 
Им показалась 
неубедительной цель поездки своих новых знакомых, но алкоголь побуждал к 
снисходительности. 
Кириллу простили даже то, что он не курит.
- Зато стихи пишет хорошие, - сказала Юля, чтобы проверить реакцию.
- Зачем? - спросила Зиля.
- Куда? - уточнила Зухра.
Кирилл и бровью не повёл.
Зухра, желая вернуться к понятной теме, начала рассказывать об их непростом 
путешествии. 
Девчонки тоже - вот совпадение! - добирались в Бриштамак.
- По шпалам в туфлях пятнадцать километров не дойдёте, - предупредила Юля.
- Дойдём! - не поверила Зухра. - Мы уже какой день добираемся - и ничего. Из 
Чекмагуша до 
Уфы - на попутках, потом по Уфе гуляли. Такой путь - теперь немного осталось. У 
меня бабушка в 
Бриштамаке болеет, а у неё, - кивнула на подругу, - дочь дома осталась. А мне 
пока делать нечего, так 
что я к бабушке еду. Ухаживать.  Я её последний раз видела, когда мне было 
четыре года - вот как 
давно.
- А вы к кому? - спросила  Юля Зилю, честно пытаясь разобраться.
- К её бабушке, - застенчиво объяснила та. - За компанию. Мы с Зухрой на одной 
улице 
живём.
На этот раз Кириллу с Юлей показалась неубедительной цель поездки новых 
знакомых. Но 
они деликатно промолчали.
- А вы уже поженились? - Нашла новую тему Зухра.
- Нет, - ответил Кирилл.
- А когда свадьба? - слово "свадьба" произнеслось с особым трепетом.
 Юля, увлёкшись маразмом ситуации, решила быть откровенной:
- Никогда. Он женат, у него дочери три года. А у меня - муж и два сына.
Девчонки потрясённо отступили и даже протрезвели, насколько можно. Подобная 
непорядочность не умещалась в их романтических головках. Ну ладно - за тридевять 
земель в 
крошечную горную деревеньку к незнакомой бабушке с соседкой за компанию, бросив 
неизвестно 
откуда взявшуюся дочь, но - такое!? Вдвоём в лес, оставив семьи?
- А мы, когда поженимся, никуда уезжать не будем, - назидательно сказали они, 
выходя из 
остановившегося в Зуяково состава.
Кирилл с Юлей тоже поспешили спрыгнуть на землю. На это отводилось меньше двух 
минут, 
по истечении которых  грохочущий обоз недавно огорожаненных кочевников помчался 
дальше. 
Сорванные зовом беспокойной крови с насиженного места степные чекмагушки слегка 
оробели перед невидимыми, но суровыми лицами гор. Это было жутковатое чувство, 
поэтому они 
предпочли заменить его более простым - негодованием на бессовестных попутчиков. 
Особенно 
острым оттого, что те уверенно двинулись вперёд, а у девчонок немедленно стали 
застревать в 
камнях каблуки. Тамбур, минуту назад связывающий этих людей, был уже далек. 
Поэтому, 
попрощавшись наспех, одна пара побрела в сторону станции ждать попутного поезда, 
а вторая - 
подальше от первой.
- Прямо-таки ночью и пойдём? - спросил Кирилл, ощутимо стукнувшись обо что-то 
ногой.
- Почему нет? - повернулась к нему Юля. - Дорога знакомая, погода хорошая, иди 
себе да 
иди. А если утром отсюда тепловоза не будет, мы в Бриштамаке не успеем к Салычу 
в электричку 
подсесть.
- Тогда топай, не задерживай.
Когда они отошли немного от станционных огней, обнаружилась некая досадная 
помеха - 
полное отсутствие луны. Если в прошлый раз она ярко освещала путь и живописные 
окрестности, то 
сейчас видно было только крошечные дырочки звёзд да едва заметное поблёскивание 
рельсов.
? Слушай, Юль, может, не пойдем ночью - до утра покемарим на станции, а там 
разберёмся? 
Больно уж темно, куда ступаешь, не видно. 
? Идём же, и ничего. Шпалы подошвами чувствуешь, я рельсы вижу - доберёмся. - В 
юлиных ногах пружинила лёгкость и сила, невозможная в городе. Слух, зрение и 
обоняние 
обострились, в сердце стучал походный марш. Идти, действительно, было глупо, но 
хотелось очень.
? Не сладишь с дурой-бабой, - проворчал Кирилл. - Ноги себе переломаешь, как я 
тебя до 
людей дотащу? Ну ладно, только смотри, будь поосторожнее!
? Сам будь! - совершенно счастливым голосом отозвалась Юля, ускоряя шаг.
? Слушай, а мы правильно идем? - спросил Кирилл через несколько минут.
? Думаю, да. На железной дороге заблудиться сложно. 
 Через пару десятков шагов впереди замаячили какие-то широкие жестяные ворота. 
Видимо, 
депо. 
? Юля, ты помнишь, чтобы мы здесь прошлый раз проходили? - Кирилл был несколько 
озадачен.
? Нет, по-моему, не проходили.
? Пошли назад, видимо, в темноте мы на боковую ветку свернули.
 Вернулись, нашли стрелку. Пошли по правильному пути. Правильный путь завел в 
какие-то 
кучи щебня и кончился откровенным тупиком.
? Так. Это становится совсем интересным. Не иначе нас железнодорожный кружит. Я 
же 
говорил: нечего мотаться по ночам.
? Какой еще железнодорожный?
? Ну, есть водяные, домовые, лешие, а это железнодорожный, и он нас заблудил. 
Пошли 
назад.
Юля с Кириллом дошли уже почти до самого Зуяково, когда обнаружили действительно 
правильный путь. Весело подтрунивая друг над другом и даже над самим 
железнодорожным, 
уходили они всё дальше от посёлка.
Странно было идти так, в кромешной тьме в тишине дремучей, когда никого вокруг, 
когда 
лишь деревья угадываются в мягком шорохе, да река, да гравий скрипит под ногой. 
И воображение, 
как расшалившийся мальчишка, выкидывает фокусы, и все нашептывает, будто смотрит 
кто-то из 
темноты им в спину, будто подбираются со всех сторон твари лесные невиданные, 
будто 
накатывается на них, что-то удивительное и неведомое от чего и страшно, и 
здорово...
Зашумело в лесу, словно скорый поезд понесся по вершинам деревьев, сначала 
далеко, потом 
все ближе и ближе, и прямо на них. Ударил в лицо теплый ветер, напугал, 
всколыхнул сонные кроны 
и дальше помчался, затихая. И тут же с другой стороны налетел шелестом 
стремительным, окатил 
холодной волной и удрал. И снова, и снова. уже непонятно, с теплом или холодом, 
налетали ветра, 
сталкивались, бились друг с другом, выли, спутанные в единый ураганный клубок. И 
вдруг стихли 
все разом, выровнялись в воздушных потоках, разлетелись каждый своей дорогой. 
Мирным и 
покойным остался лежать, скрытый в укромной ложбинке меж лесистых гор, сказочный 
перекресток 
ветров. 
Что за ночь! Только в такую ночь и поверишь, что есть на свете волшебство, и 
демоны, и духи 
стихийные, и ведьмы, и оборотни...

- Красиво до чего! - выдохнула Юля, задирая голову к небу. - Так здорово, что 
просто 
необходимо тебя поцеловать. 
- Чтобы жизнь мёдом не казалась? 
- Да. 
Он обнял её, как мог крепко, аж косточки хрустнули. Она губами в темноте нашла 
его губы - 
тёплые, родные, ласковые.
- Представляешь, и никто не зайдёт, и не крикнет: "Ага!". Ни-ко-го больше в мире 
нет, 
только ты и я. 
- И звёзды. Полные воды.
- Что? Беды?
- Нет, ничего, это я просто так.
Но вдруг звёзды стали гаснуть, одна за другой - и нет уже неба над ними - 
чернота. И нет 
земли под ногами - мрак. 

Белесый встречал поезд. 
Грохоча и жгуче воняя жарким железом, пассажирский состав, как из тоннеля, 
выскочил из 
лесной тьмы и замер у выметенного колким белым светом перрона. Разъехавшиеся 
двери сыпнули на 
мазутную землю горсть угловатых теней. Тени, ворочая сумки и рюкзаки, потянулись 
в сторону 
станции. 
Белесый бесшумно подался вперед, заскользил, прячась в плотные полотнища мглы, 
чутко 
принюхиваясь, опасливо выбирая, куда опустить лапу. Слишком много железа. 
Слишком много 
железа разбросано вокруг, оно устилает землю, окружает дома, с ревом носится по 
дорогам, оно 
здесь везде. Слишком много железа пришло в этот мир. 
На перроне остались четыре фигурки. Они будто раздумывали, куда двинуться 
дальше.
Белесый голодно посмотрел вслед спешащим к поселку людям. Нет, среди домов их не 
достанешь, вот если бы те четверо зашли в лес... Низко припадая к земле, он 
подался поближе к двум 
обжигающим бесконечным полосам. Залег в густом кустарнике. Белесый часто дышал, 
тяжело 
поводя выпирающими под шкурой ребрами. Нос его был сух. Сквозь выдранную 
клочьями шерсть 
мерно пульсировала рваная плоть. Раны уже не затягивались. Видимо, белесый 
умирал. Он умирал, 
но черная сила еще поддерживала гибкое, похожее на волчье тело, двигала плотные, 
как жгуты, 
мышцы. Перед тем, как сдохнуть, он еще отведает живого мяса. 
Тронулся поезд. Вздрогнул, с лязгом подтягивая бесчисленные суставы, покатился, 
стремительно наращивая грохот и вой. 
Белесый забыл, что он лежит далеко в стороне, ему показалось, что это смерть 
мчится прямо 
на него. Он с ужасом вжался в сырой дерн. Огромные страшные бесчисленные колеса, 
полные 
смертельного железа, прокатывались по его голове. Они раскалывали череп, 
выдавливали глаза из 
глазниц, дробили и перемалывали хрупкие кости. Они крошили его в нескончаемую 
сыпучую боль, 
со скрежетом стискивая железо с железом... Белесый ничего не боялся так, как 
поезда.
Четверо разделились. Двое пошли к станции, а двое, взгромоздив на плечи объемные 
рюкзаки, зашагали по путям. В лес.
Белесый пропустил их вперед и двинулся следом. Теперь остается ждать. Там, в 
лесу, стоит 
им только сойти с этих железных полос... Он шел вдоль насыпи, крался подступающим 
к самой 
дороге подлеском, бесшумно, неуловимо, как тень. Да, он и был тенью - 
изможденный, 
обессилевший, голодный. Опасный.
Двое свернули в сторону от чащи. Сейчас они шли в то жуткое место, где 
грохочущее железо 
появляется чаще всего. Где железные ворота и много железа раскидано вокруг. Там 
даже ступить 
некуда!
Белесый отстал, взвыл в лютой досаде. Из кустов вылетела испуганная собачонка. 
Белесый 
метнулся, хватил её за бок, та вырвалась и, тонко вереща, унеслась в темноту. 
Яростно клацнули зубы 
- ему за ней не угнаться. Сил осталось только на человека. Люди - они никогда не 
умели убегать и 
давно потеряли способность бороться. Если бы не железо...
Те двое повернули обратно. Теперь идут туда, где рассыпаны мелкие камни. Там их 
можно 
достать... Снова повернули. Вернулись к станции. Опять пошли к лесу.

Из погасших так быстро звёзд посыпал прохладный дождик, мелкий - чуть тяжелее 
тумана.
- Возвращаться, по-моему, глупо, - неуверенно сказала Юля.
- И дальше идти глупо.
- Ну, раз уж всё равно, лучше тогда - вперёд.
- Дорога сейчас станет скользкая, покатишься с насыпи - костей не соберёшь.
- Вот ещё - тут же гравий, а не глина! Идём. Спорим, я быстрее!
Они довольно проворно пошли дальше: Кирилл - по шпалам, Юля - по насыпи. Какое-
то 
время она, действительно, держалась впереди. Потом Кирилл прибавил ходу. Тогда 
Юля встала 
между рельсов и остановила его, разогнавшегося, поймала руками за плечи.
- Всё, я выиграла! Но это - не считается, потому что у тебя рюкзак в сто раз 
тяжелее.
- Подумаешь рюкзак! - он приподнял её за талию. - Я ещё и тебя могу нести, 
задавака.
Она вывернулась.
- Сам задавака! Ты себя хотя бы донеси, пыхтишь уже, как паровоз.
- Ничего себе! - оскорбился Кирилл. - Смотри, фёкла! - Он, не снимая рюкзака, 
легко 
отжался от рельса сначала одной рукой, потом - другой. Вскочил. - Видела?
- Ничего не видела, - лицемерно вздохнула Юля. - Темно. - Она даже зажмурилась 
от 
счастья, почувствовав, до чего же он ей дорог. С этим своим обаятельным 
непринуждённым 
мальчишеством, которое приходит только с возрастом и уверенностью в себе.
- Теряю форму, - самодовольно попрыгал на месте Кирилл. - Железки давно не 
тягал. 
Скоро совсем жиром заплыву, на диван залягу.
- Да от твоей энергии дырка в том диване прогорит, - усмехнулась Юля, влюблено 
целуя 
его в горячую щёку. - Не похож ты на диванного человека.
- Очень даже похож. Если бы у меня была эта энергия, я не топтал бы сейчас 
вонючую 
железку, а воевал бы в Сербии или добывал алмазы где-нибудь в Африке, или, в 
крайнем случае, 
воровал бы, или в президенты метил. Но мне ничего этого не нужно.
- А что тогда нужно? - Они уверенно пошли дальше.
? Не знаю. Власть, карьера, деньги меня, по большому счету, не интересуют. На 
политику, 
на войны мне наплевать, я - типичный субпассионарий, стремящийся к материальному 
достатку, с 
минимальным риском и минимальными усилиями. Я хочу лишь спокойно писать и по 
возможности 
зарабатывать этим на жизнь - всё.
? Всё? Получается, что ты, прямо-таки, махровый обыватель.
? А я и есть обыватель, типичнейший стопроцентный обыватель, - нисколько не 
смутился 
Кирилл, - Средний слой. Тот средний слой, который определяет уровень всего 
общества. Я обыватель 
и нисколько не переживаю по этому поводу, и не пытаюсь этого скрыть. Но я, в 
отличие от тебя, 
всегда готов поменять свою жизнь. Скажут мне: пойдем, там впереди что-то есть - 
я пойду, пойду и 
брошу то, что имею сейчас, ради того, что может быть впереди. А ты сидишь, как 
курица, на своём 
гнезде. Тебе столько предложений заманчивых делали: и в МГУ работать, и за 
границу... Я бы на 
твоём месте поехал, не раздумывая.
? А мне это не нужно, не соответствует моим жизненным планам. И к тому же мне не 
нужны 
перемены, которые разлучают меня с близкими.
? Так вот и получается, что из нас двоих больший обыватель - ты. 
? Я?! - Юля была поражена и возмущена. - Да у меня всё время что-нибудь 
происходит, дома 
постоянно толпится всякий занятный люд, балаган вечный...
? Ну и что?! Какая разница, чем обставлен обывательский мирок: канарейками, 
фарфоровыми слониками или собственными картинами, стихотворными чтениями и 
интеллектуальными беседами? Да никакой! Суть остается та же - это болото, 
замкнутая система, 
неизменяемая и потому ограниченная. И ты цепляешься за свой мирок, построенный 
только тобой и 
только тобой поддерживаемый, как тот обыватель тридцатых годов за своих 
слоников. А перестань 
ты цепляться - и мирок твой рухнет, потому что жив он только тобой, твоими 
нервами, болячками, 
силами твоими, жив тем надрывом, с которым ты тащишь его на себе непонятно 
зачем. Тащишь, 
потому что боишься лишиться знакомой обустроенной ниши, потому что не 
представляешь жизнь без 
неё, потому что ты обыватель! Фу, вот... 
? Мы, похоже, немного по-разному понимаем слово "мирок". Всякий человек - центр 
своего 
мира. В том смысле, что создаёт притяжение для людей и событий вокруг себя.
? Да ты - идеалистка! - усмехнулся Кирилл. - Бытие влияет на человека, а не 
наоборот.
? И так, и так. Всё соединено крепче, чем нам может казаться. А люди и события 
всё-таки у 
каждого свои. Вот, допустим, вышли мы вдвоём на улицу, стоим на перекрёстке. Ты 
- один магнит, я 
- немного другой. Я вижу то, что мне интересно и нужно, ты - что-то своё. У тебя 
что-то 
происходит, что я даже не замечу. Для меня же может являться событием то, что не 
увидишь ты. А 
мир вокруг совершенно объективен и реален. 
? События - суть явления, не зависящие от воли людей, они происходят объективно, 
хотим мы 
этого или нет.  И, если ты закрываешь глаза на то, что происходит вокруг, но 
тебя как бы не 
интересует, то это не говорит о том, что событие не произошло, - Кирилл подумал 
немножко над 
произнесенной фразой, - правда, убей - не пойму, к чему я это сказал... Ладно, 
продолжай.
- Ежесекундно происходит огромное количество событий, о которых я даже не 
подозреваю, поэтому для меня они всё равно что не происходят. А насчёт 
обывательства, это, по-
моему, понятие прямо противоположное творчеству. В мире расплодилось столько 
людей, что они 
уже начинают подразделяться на породы.
- О, это мне знакомо, - радостно перебил Кирилл, - дебилы плодят дебилов, 
рабочие - 
рабочих, а интеллектуалы, соответственно - элиту разума. Туфта все это. Человек 
один - гомо есть 
гомо. А все эти деления на породы вещь неблагодарная. Всегда найдется кто-
нибудь, кто возомнит 
себя выше, породистей и благородней, чем ты, при всем твоем интеллекте, 
образовании и красоте. С 
понятием "благородная" у меня ассоциируется только одно слово - шваль. Если ты 
понимаешь что я 
хочу сказать. Все рассуждения о породах - просто ублюдочный снобизм.
- Отчего же? В английском есть хорошее слово: "creater" - "создатель". Оно 
подразумевает 
и создателя паровой машины, и создателя теории относительности, и создателя 
"Монны Лизы", и 
"Ярмарки Тщеславия" - чего угодно! Это - порода людей, подобных Создателю всего, 
подобных 
богам.
- А если человек создал матерную частушку, от которой у того же самого Энштейна 
живот 
от смеха лопнет, то он кто, по твоему, "криатор" или нет? А если мужик 
деревенский, ни одну книгу 
за всю жизнь не прочитавший, вирши пишет. Настоящие вирши, как будто не было ни 
Ломоносова, 
ни Пушкина, как будто он вообще единственный поэт на свете. Это кто - "криатор"? 
А я - мент 
полуграмотный? А кто, вообще говоря, ярлыки эти выдает, ты или какая комиссия 
государственная?  
А? Чего набычилась? Так "криатор" я или не "криатор"?
- Да, безусловно: и мужик деревенский, и частушочник твой, - спокойно 
подтвердила Юля. - 
И ты относишься к этой породе. Мы - одной крови, никуда от этого не деться.
? Я не отношусь ни к какой породе, я дворняга...Волк-одиночка.
? В этом и есть твоя породистость. Породистый щенок-подросток с тяжёлыми лапами, 
которого заносит, когда он ловит собственный хвост!
 Юля, расстроившись, сбилась с шага, начала спотыкаться о невидимые в темноте 
препятствия.
 
 Белесый терпеливо шел следом, разглядывая, изучая свою добычу. Это самка и 
самец. Самец 
тяжелее, сильнее самки. На поясе у него длинное железо, да и сам он идет между 
железных полос, 
лучше его не трогать. Самка, напротив, движется с самого краю, сбоку от полосы. 
Надо подобраться 
поближе. Он выберет место, где насыпь не так высока, прыгнет на самку, свалит со 
склона. Если 
самец бросится защищать её, внизу управиться с ним будет просто. У людей такое 
мягкое горло.
 Люди шли, как всегда, беспечно. Они что, настолько глупы: считают себя 
неуязвимыми? 
Словно играют со всеми опасностями мира. Или они просто глупы и ничего не знают 
о них? В любом 
случае люди глупы и они умрут. И эти, и все остальные. 
 Вдоль путей пошли камни. Еще полсотни шагов и слева взметнулась отвесная скала, 
справа 
приник Инзер. 
 Белесому пришлось отстать и искать обход. Хорошо, что сбиться невозможно - 
железные 
полосы воняют на весь лес.
 Скалы отступили, река ушла в глубокий провал - здесь высокая насыпь не нужна. 
Вдоль 
дороги снова потянулись кусты. Невидимый страх нырнул в мокрый лиственный 
шелест.  В три 
прыжка нагнал спешащих людей. Возле самого полотна качнулась зеленая ветвь.
 Белесый подобрался для прыжка. Сейчас самка опять соскользнёт ногой, тогда - 
один рывок 
и всё.
? Кирилл, - тревожно позвала Юля. - Ты совсем обиделся?
? Нет. Я рассердился. Городишь чёрт знает что.
? Ты сам городишь. Интуитивно - очень умён, а как начинаешь рассуждать - болван 
болваном. - Вдруг остановилась. - Кирилл! - вскрикнула в необъяснимой панике.
? Что с тобой?
? Иди ко мне, пожалуйста, скорее! Я боюсь. Очень! Какая-то страшная опасность, 
жуть 
какая-то.
? Эй, ты что, подруга, ты меня не пугай, - Кирилл попытался улыбнуться, но 
ничего не 
получилось. Страх появился сразу, совершенно неожиданно и необоснованно. Это был 
тот же страх, 
что и тогда, на озере. И Кирилл поверил ему. - Я здесь, с тобой. - Он взял её 
руки в свои. 
 Белесый замер, оборвав не начавшийся прыжок - самец может все испортить. Нужно 
повременить.
? Всё равно страшно, - прошептала она. 
? Может быть, волк или медведь бродит? - оглянулся Кирилл.
? Нет, это не животное, - её начало мелко трясти. - Что-то очень жуткое, не 
живое, но 
ужасное. Кирилл! Оно здесь, за спиной.
Белёсый с наслаждением вдохнул хлынувший от них ужас. Они стоят на самом краю 
насыпи, 
прыгнуть, столкнуть вниз - ...
- Я боюсь пошевелиться, - еле шепнула Юля. - Тут, может быть, вообще обрыв - 
ничего не 
видно.
- Идём на шпалы?
- Боюсь! Моргнуть боюсь. Прыгнет сейчас...Кирилл!!!
Из темноты бесшумно хлынул сноп света, потом накатился грохот, и огромный 
товарный 
состав ударил жарким ветром, чуть не сорвав с обочины две притиснувшиеся друг к 
другу фигурки.  
Простучали мимо тяжёлые вагоны, замерло всё живое вокруг, и разом пропал поезд, 
громыхнув 
напоследок перед поворотом.
- Уф, - Юля, успокоившись, села на рельс. Радостно объявила в голос. - Уже не 
страшно.
- Это ты, наверное, колебание земли от поезда почувствовала и напугалась.
- Наверное. Как он неожиданно вылетел, правда?
- Там поворот впереди. А звук, вероятно, отнесло куда-нибудь. В сущности, ничего 
удивительного - причуды местной акустики! Так на чём, бишь, мы остановились?
? Что ты - типичный обыватель. И я - тоже. Поэтому, наверное, и потащились ночью 
неведомо куда, по горам, по шпалам под дождём в кромешной темноте. 

Белесый никогда не оказывался так близко гремящему железу. Его словно ударило, 
отбросило 
жесткой волной, вмяло, втиснуло в землю, сдавило, сплющило невыносимым бешеным 
страхом. 
Сознание вырвало из поганой твари, будто взрывом, отнесло далеко за границы 
мёртвой темноты. А 
может быть, он умер?..
Он лежал без движения очень долго. Несколько часов, дней - белесый не знал 
времени. Люди 
ушли. Он уже не видел, не слышал их. Их запах развеялся в воздухе, исчез, 
перебитый мазутной 
вонью. Они увели его от посёлка, а сами сбежали - где теперь искать другую 
добычу? Животные в 
лесу чуют его издалека, не подступишься. И остатки сил вбиты в эту отвратительно 
живую, парящую 
хвойным туманом землю. 
Белёсый завыл. От бессильной ярости. От голода, разочарования. От мерзкого 
железа у самой 
морды. Сначала - тихо и хрипло, потом - громче, с ненавистью изрыгая из пасти не 
то рык, не то 
стон.
- Вон, слышишь, наш поезд. - Сказала Юля. - Сначала проехал, потом гудит.
- Я же говорю, причуды местной акустики. А мы, кстати, дошли. Вон там должна 
быть наша 
первая полянка, - Кирилл уверенно свернул в посветлевшие туманные заросли. - 
Быстро добрались: в 
полной темноте километров тринадцать за два с половиной часа прошли. Рассветёт 
уже скоро, 
подождём здесь, на знакомом месте. 

 На следующий день вечером Юля лежала, опираясь на локти, высунувшись наполовину 
из 
просохшей и старательно поставленной палатки, радуясь, что они никуда не поехали 
дальше, что 
сплетённый ей в прошлый раз венок из хмеля так и висит на ветке, что так уютны и 
постоянны эти 
великолепные горы вокруг. Что постоянна эта пахучая травинка около её лица, 
которую только и 
можно разглядеть в спустившихся сумерках. Что трава так и росла здесь сто, 
тысячу лет назад, 
бормотала река, и не было никакой суетной одноколейки, гоняющей людей мимо 
снисходительных 
лиц деревьев. Что если чуть повернуть голову, увидишь глаза Кирилла, смотрящие 
внимательно в 
небо, но отражается в них травяная зелень. Немного освещённая желтизной возле 
зрачка, которой 
вроде бы не было раньше. 
Мы с ним одной крови, чтобы он ни говорил, ни придумывал.
- Кирилл? - потянулась к нему. - Мы замёрзнем скоро, чувствуешь, как холодает?
- Как бы не так.
Ночью, прижавшись потеплее друг у другу, они смотрели, как красиво догорают угли 
в 
сделанной Кириллом жаровенке из консервной банки. Угли старательно дышали 
теплом, согревая на 
полчаса крошечный матерчатый домик, возведённый судьбой на вечной траве среди 
вечных гор под 
вековыми деревьями для двух обнявшихся людей. Чтобы им показалось ненадолго, 
будто они вечны 
тоже.

Глава семнадцатая

? Кирилл, Ленка, в выходные на день рождения зовет. Пойдем?
? День рождения это хорошо... - не отрываясь от компьютера, изрек Кирилл. 
Достали уже 
эти женины подруги. И так выходные толком не отдохнешь, а тут еще дурацкие 
застолья. Что, 
интересно, сейчас принято дарить банковским работникам?
? Ну, так мы идем или нет? - Валя требовательно потянула Кирилла  за плечо, - 
Слышишь?
? Слышу вас хорошо. Как скажешь, это же твоя подруга - не моя.
? Значит, идем, - резюмировала Валя.
 Он пожал плечами.
 
 Кирилла всегда спасало то, что он довольно свободно общался с малознакомыми 
людьми. 
Даже с деловыми. Сами собой находились какие-то темы, взаимопонятные шутки, 
анекдоты, легко 
молчалось и естественно пилось. С женщинами было и того проще. 
 Контингент на праздничке  подобрался примерно одного уровня - пара мелкой руки 
бизнесменов с женами, Ленкины подруги, кто с кем,  коллеги из банка, один из 
которых Кириллу 
очень не понравился - сбитые костяшки кулаков, след сведенной зоновской 
татуировки на тыльной 
стороне ладони, взгляд какой-то нехороший, зубы - сплошь золото, ни одного 
живого.  Да бог с ним - 
как Кирилл понял по разговорам, тот был сотрудником службы безопасности в банке. 
 Веселье было в полном разгаре, когда появился еще один гость. Вот это явно 
фигура 
покрупнее прочих. Ленка вся на цирлах забегала вокруг него, засуетилась, 
банковские коллеги 
изобразили на лицах почтение и подобострастие, владельцы комков подобрались, а 
женщины 
заулыбались. "Начальник, - понял Кирилл и заложив руки за голову откинулся в 
кресле, - еще одна 
банковская шишка на мою голову." 
 Начальник был холодно вежлив и неотразимо галантен. К удивлению Кирилла, он 
очень 
тепло поздоровался с Валей и опустился на стул рядом с ней, испросив 
предварительно разрешения 
Кирилла. "Мой шеф, - шепнула Валя."  А, тогда понятно, базаров нет, шефу сам бог 
велел...
 Потом со вкусом ели, пили, закусывали. Кирилл не без удовольствия почувствовал, 
что ему 
расслабилось и повеселело. Ладно, изредка можно, не все же время паленой водярой 
травиться. Шеф 
почему-то принялся усердно, но корректно и весело охмурять Валю. Кирилл, чтобы 
не выглядеть 
полным идиотом, принялся охмурять жену мелкого бизнесмена. Не столь корректно, 
конечно, но зато 
действенно. Это он заметил во время танцев.
 Весь вечер Кирилл ловил на себе быстрые и не совсем понятные взгляды 
банковского шефа и 
небезопасного сотрудника службы безопасности. Изредка они так же быстро 
переглядывались друг с 
другом, словно фиксируя какую-то информацию. Кирилл делал вид, что ничего не 
замечает, и для 
убедительности прикинулся пьянее, чем был на самом деле. Этим-то чего от него 
надо? Надо будет 
подумать, завтра, когда оклемаюсь... Сегодня же Юля одна остается! Все - пора 
домой. Валя! До 
свиданьица всем! Спасибо за все! Ну, что вы, что вы - вам спасибо... Нет, я не 
на машине... Да так, 
знаете ли - не заработал... Не стоит беспокоиться, мы на автобусе. 
 На остановке перед своим домом Кирилл сделал вид, что его мутит.
? Валя... я сейчас - мне тут надо... ты иди, иди.
 Едва Валя скрылась в подъезде, Кирилл метнулся к таксофону. Кинул давно 
припасенный 
жетон, набрал номер...
 
 Коля уехал и взял с собой детей.
 Юля теперь свободна, может делать, что ей заблагорассудится - спать сутками, 
бродить, где 
угодно, читать, писать, плевать в потолок. Может не делать вообще ничего. Мыть и 
кормить 
бабушку, оказалось, не так уж трудно, а ведь та вроде бы всегда отнимала большую 
часть сил и 
времени.
 Коля уехал, взяв с собой детей. И получилось, что её дом - это не стены-полы-
потолки, не 
книги, посуда, игрушки и прочий хлам, а - уехавшие три человека. Без них дом не 
опустел. Его 
просто не стало. Он потерял смысл.
 Теперь можно сделать ремонт, разобрать шкафы и ящики, расставить игрушки, книги 
- 
поджидать мужа и сыновей. Чтобы, когда они вернуться, всё это снова стало домом. 
 А можно  Кириллу открыть дверь, обнять, задохнувшись от счастья, и не будет 
ничего ни 
вокруг неё, ни внутри, кроме одного: "Люблю тебя".
 Напиться им за отпущенные две недели свободы, напиться до горлышка, до икоты, 
до "не 
хочу". Попробовать: может быть так получится избавиться от гиблой этой присухи, 
от лиха, от 
обмана, от боли - своей и не только. 
 Коля видит всё, давно понял, давно ждёт, когда она справится с этой напастью. 
Не 
вмешивается, не пытается воевать на поле, где расходились две лютые бабы - 
жёнушка его да судьба. 
Время появилось - отпуск, хорошо мальчишками заняться. Дорастают сыновья до 
мужской заботы, 
есть чему их поучить и самому поучиться. Много в нём мудрости и терпения (или 
это - одно и то 
же?), он будет ждать. Надо тебе, Юлька, отдохнуть? Отдыхай, сиди одна, делай, 
что хочешь. Надо 
перебеситься - перебесись, но чтобы всё наладилось. 
 Он уехал, ничего не сказал, кроме: "Бабушку тут больно не гоняй". И можно 
только 
догадываться, чего ему стоит его терпение и его спокойствие.
 Дорого стоит, очень. Сволочь ты, Юль, последняя: сколько ж будешь над родными 
измываться? Не буду больше. Сейчас вот сяду и напишу Коле письмо, как я люблю 
его, а то вдруг он 
подумал, что уже нет. Вдруг решил, что она совсем ополоумела, забыла обо всём. 
Вряд ли дойдёт 
письмо вовремя, да и напугает всю родню: "с чего она пишет, увидятся ведь скоро, 
не иначе, что не 
так"
 Тут Юля поняла, что просто уже целый вечер ждёт звонка. В дверь или 
телефонного. Для 
начала телефонного.
? Да? 
? Здравствуй, родная. Я тут под видом блевать отстал и звоню тебе... Во-первых 
строках 
спешу сообщить, что я пьян. Во-вторых, я очень тебя люблю. А в-третьих - можно я 
к тебе завтра 
приду?
? Да.
? Я соскучился очень. Плохо мне без тебя. Весь день, весь вечер о тебе думал. 
Сейчас вот пьян, 
конечно, но люблю я тебя очень. Мне, правда, завтра можно прийти?
? Конечно. Я тебя жду.
- Тогда я приду завтра. До утра приду, ладно, на всю ночь, да? Я люблю тебя. 
- Хотя и безбожно пьян.
- Да. Смейся, я рад слышать твой смех.
- Я люблю тебя. Приходи.

Когда на следующий вечер после работы Кирилл побежал за Юлей, чтобы вместе 
съездить 
побеседовать к Толяму, она была очень занята.
Перебирала и примеряла разнообразные тряпки перед огромным зеркалом. В качестве 
говорящего дублёра этого зеркала выступала Ляля. Лялечка откопала себе в ворохе 
тряпья ильюшины 
заячьи ушки на чепчике. Ушки она загнула особенно трогательно, нос покрасила 
розовой юлиной 
помадой и была очень довольна.
- Ну, как тебе этот видок? - спросила Юля, поворачиваясь, как на подиуме.   - 
Видишь, 
опять стало почти как раз.
- Потрясающе красиво, но чуть экстравагантно. Попробуй что-нибудь поспокойнее.
Юля взялась за "молнию", и тут постучали в дверь.
- Боюсь, что это Кирилл.
Но это был не он, а Рудик, тоже собравшийся к Толяму. Он долго поднимал взгляд 
по 
юлиным ногам на шпильках, всё по ним же, потом выше, выше, ещё выше, добрался до 
пышного 
фонтана на голове и быстро снова опустил глаза к полу.
- Заходи, чайник уже вскипел, - пригласила радостно Юля.
- Я - мартовский заяц, - объяснила Ляля, подув в детскую трубу. - За Алису 
сойдёт Юлька, 
тебе остаётся быть шляпником.
- Согласен, - обрадовался Рудик.
Кирилл пришёл минут через десять. Когда смеющаяся Юля открыла ему дверь, он 
сначала 
моргнул, потом прикинулся дохлым, потом сделал пару непередаваемых тинейджерских 
жестов, 
потом шагнул к ней вплотную и доверчиво спросил:
- Это всё мне?
Ответила ему пронзительно писклявая труба, и на пороге появился сияющий Габитов 
в шляпе 
с полями.
- Заходи, Кирилл, - пригласил он. - Будешь чеширским котом.
Окинув медленным взором Габитова с полями и Лялечку с ушками, Кирилл кисло 
растянул 
губы.
- Буду, хотя бы для того, чтобы вычесать вас отсюда... - будто про себя, так чтобы 
все 
слышали, произнес он.
В общем, слово за слово, а философа обидеть нетрудно. Как ни расстраивалась Юля, 
Рудик 
уехал домой, Ляля пошла хвастаться ушками Ольге и фотографироваться с олиным 
лисьим 
воротником. А к Толяму Кирилл с Юлей отправились вдвоём, что самого Алексеева не 
удручало 
нисколько. И просидели там до позднего вечера, рискуя упустить последний 
трамвай. Кирилл с 
Толямом потягивали водочку и трепались, красуясь перед дамой. Юля так и не 
переоделась, но через 
несколько часов её платье уже не казалось ей слишком экстравагантным. Просто 
красивым. И было 
очень здорово не спеша прогуливаться в нём, опираясь на кирилловский локоть, 
чтоб не подвернуть 
ноги на любимых шпильках, которые она так давно не могла позволить себе надеть. 
Ступать в них 
было на удивление легко, хоть и пришлось всё-таки добираться до дому пешком. 

Так, весело болтая, они, под ручку, подошли к Юлиному двору. Впереди ждала 
бесконечная 
ночь.
Душа Кирилла была легка, как шарик Монгольфьер, наполненный, вместо горького 
дыма, 
жизнерадостными винными парами. Она воздушно колтыхалась в его организме, то 
подпирая кадык 
сладостным предвкушением, то распирая межреберное пространство  экстренным 
наплывом 
нежности. И предвкушение, и нежность Кирилл нераздельно и исключительно относил 
к Юле, 
поэтому, увидев на скамейке у подъезда объемную фигуру, исполненную вселенской 
скорби, чуть не 
выматерился. 
Фигурой  был Габитов. 
Легкость покинула душу Кирилла и прилила к голове. 
? Я его убью, - тихо пообещал Кирилл Юле, -  или зарежу, если он через десять 
минут не 
уйдет.
? Не убивай, - попросила Юля, -  я постараюсь его спровадить.
 С независимым видом Кирилл опустился на скамью. Давай, Рудик, режь правду-
матку, не 
взирая, но, пожалуйста, побыстрее! И Рудик взрезал. 
 До чего же Кирилл  ненавидел эти бабские разборки: кто что сказал, кто как 
посмотрел, кто 
на кого намекал...  Прости, Рудик, я не хотел тебя обидеть! Ты гений! А я из 
зависти тебя 
подкалываю. Прости, если можешь... Все?! Доволен?! А теперь вали по-быстрому, 
пока маршрутки 
ходят! 
 Но Рудик размеренно бухтел что-то свое обиженным справедливым тенорком. Юля как 
могла, успокаивала его, просила не обращать внимания на хамские проявления 
хамской Алексеевской 
натуры, советовала, в конце концов, быть выше и мудрее, говорила еще что-то до 
ужаса 
утешительное... Рудик утешался неохотно. С такими темпами это и в самом деле 
может занять 
полночи, а поздний час почти не оставляет обиженному философу шансов добраться 
домой. Ну, если 
он останется у Юли ночевать!..
 Кириллу вся эта лабуда откровенно надоела. Стоическая отстранённость сменилась 
раздражением и злостью. Сколько же можно возиться с этим Габитовым! Кирилл стал 
делать Юле 
страшные лица, потом энергичные знаки, потом угрожающие жесты. Потом вступил в 
разговор. 
Рудик совсем расстроился. Может быть, даже заплакал. Он тоже был слегка выпимши.
 Процесс утешения пошел по новой. 
 Все! Теперь без меня. Кирилл откинулся на спинку скамьи, вдохнул полной грудью, 
повел 
взгляд к звездам и увидел Юлину соседку со второго этажа. Соседка была склочная 
и агрессивная. 
Привлеченная бесплатным спектаклем, она по пояс высунулась со своей лоджии, 
боясь пропустить 
хоть словечко из столь занимательной чужой жизни. Бедная старушка чуть не 
выпадала наружу, 
капая от удовольствия слюной на растительность произраставшую перед домом.
 Кирилл перебил оживленно обсуждающих его поведение литераторов.
? Юль, вон эта бабка тебя обычно достаёт?
 Юля прервалась на секунду.
? Да, эта.
Кирилл пошарил вокруг в поисках камня. Старушку как ветром сдуло. Видимо она 
очень 
хорошо следила за их разговором. И у неё сохранились хорошие первобытные 
инстинкты.
Юля пригласила всех подняться в дом.
- Там выпьете чаю и договорите, нечего тут под окнами балаган разводить.
? Нет, уж спасибо, я пошел, до свиданьица! - Кирилл решительно поднялся. Проходя 
мимо 
Юли, шепнул, - я вернусь через пятнадцать минут. 
 Юля конспиративно кивнула. 
 После пятнадцати с гаком минут, проведенных в соседнем подъезде, Кирилл 
постучал в 
Юлину дверь. Открыл Габитов. Юля маячила за ним, символизируя радушие и 
гостеприимство. 
? Я у тебя сумку днем оставил, - прорычал Кирилл. Юля подошла и покорно 
протянула ему 
какую-то сумку. - Я приду через сорок пять минут. Если Габитов будет здесь, я 
вытолкаю его 
пинками.
Пнув вместо Габитова подъездную дверь, Кирилл вышел на улицу. Черт! Вот маразм, 
а! Его 
переполняла вполне законная злость и досада. Времени - второй час ночи. Долбаный 
Габитов весь 
вечер загубил! Ладно, подождем.
На этот раз Кирилл решил отойти подальше. Он обогнул дом, прошелся по улице. 
Справа был 
широкий газон, густо усаженный травой и низкорослыми кустиками. Кирилл шагнул в 
траву. Роса 
еще не выпала. Меж этих кустов можно чудно скоротать время. Подложив под голову 
Юлину сумку, 
Кирилл улегся прямо на землю.
Он, кажется, даже заснул. Проснулся от ощущения, что спит больше, чем 
рассчитывал. 
Поднялся, отряхнул одежду, хотел надеть очки, но передумал. С темной дорожки, к 
нему подходили 
трое. 
Вот это самое то! Мне сейчас как раз по морде и не хватает!  Отошедшая было 
волна злости 
снова подступила к самому горлу. Он заложил руки в карманы и молча ждал. 
Это были пацаны, мелкая шпана доармейского возраста, живущая тупыми разборками 
за 
базар, водкой и шмалью в подъездах, хватающая срока за групповухи и хулиганства. 
Публика 




жестокая и опасная. Идиоты, они не знают, что я иду к любимой женщине! Ребята, 
,шли бы вы 
веселиться с кем-нибудь другим. Ну, как хотите.
Главное, ударить первым. Если пропущу удар в голову, считай все - завалят. Сила 
моя не в 
голове. Из-за этого и кикбоксинг бросил, а потом уже в МВД "рукопашку". Обидно 
выигрывать 
схватку, а потом блевать целый день желчью и загибаться от головной боли. 
Но сейчас это не имеет значения - я ударю первым.
Вот так с левой, не поднимая рук, прямо от кармана. В кадык. Получилось в 
челюсть - тоже 
не плохо. Правой добавлю для верности. Не ждал, сынок - отдыхай. А ты, каратист, 
чего так ноги 
высоко задираешь, у тебя между ног что - пояс девственности бронированный? Ну, 
вот видишь - не 
бронированный. Не задирай больше ножки так высоко. Третий здоровый попался, тоже 
ногами 
дрыгает. Ну, задел ты меня, задел, успокойся. Вот ногу мою поймал обеими руками, 
радости-то, 
радости, а лицо, придурок, открыл. Нет, не свалю я его, с первого удара не 
свалил, считай все, и 
фингал этот его не остановит - здоровый шкаф. Правда, говорят - чем больше шкаф, 
тем громче он 
падает. Сейчас проверим. На колени! Это я ему в голень пнул. Попал, что 
удивительно, больше не 
попрыгает. Теперь по балде его с ноги приложить. Фу, все. Ладно, ребята - я 
пошел, пока вы заняты. 
В нашем деле главное - вовремя смыться. 

Когда Кирилл в очередной раз поднялся к Юле, она была одна.
Удивилась, открывая дверь:
- Ты чего такой злющий?
- А не фиг было напиваться! - Он шагнул в дверь, свирепый, взъерошенный, 
грязнущий 
и поцарапанный. Швырнул в угол сумку, молча, не разуваясь, прошёл на кухню и 
сел, тяжело 
навалившись локтем на стол. Воин, задира и бретёр. 
Насчёт задиры и бретёра Юля подумала не без насмешки, но заглянула ему в глаза и 
смеяться 
раздумала. Она увидела тысячелетия мужских драк  - один на один, стенка на 
стенку,  народ на народ. 
Насмерть. Чужой и непонятный для неё мир. И почему-то с тоской поняла, что 
сидящий перед ней 
мужчина будет убивать таких же, как он, женщинами любимых, женщинами рождённых, 
убивать, 
пока не убьют его самого.
- Вот что. Я бы не пришёл, если бы не знал, что ты ждёшь меня, и тебе будет 
больно, если я 
не вернусь. Но на будущее запомни: хочешь меня видеть, нечего щебетать и 
вытирать кому попало 
сопли. А нравится тебе это, так и скажи, я приду в другой раз, когда у тебя 
найдётся для меня время.
- Оно нашлось.
- Спасибо.

Юля проверила, всё ли ладно на ночь у бабушки, и заглянула к плескавшемуся в 
ванной 
Кириллу:
- Хочешь, я тебя помою?
Он  поморщился растерянно, как от внезапно включенного света, покраснел, но 
кивнул. И она 
выкупала его с нежностью и лаской, как ребёнка, помыла ему голову, стараясь, 
чтобы пена не попала 
в глаза. А потом он поставил её в ванну, прямо в платье. Потом платье снял и 
осторожно поливал её 
душем, гладил ладонью, губами. Потом завернул в большое полотенце и отнёс в 
постель.
- Хочешь, я расскажу тебе сказку? Буду вот так баюкать тебя, целовать и 
рассказывать. А 
ты уснёшь у меня на руке. Хочешь?
- Да.
- Тогда слушай:

В одном городе жил художник. Он был очень хороший художник, может быть, даже 
великий. 
Но об этом никто так и не узнал.
Картины его были прекрасны, глядя на них хотелось смеяться и плакать, веселиться 
и 
скорбеть. И это вовсе не потому что они были смешные или, наоборот, страшные, 
просто художник 
умел как-то передавать на них свое настроение, или чувства, или еще что-то... 
Душу? Я не мастер 
рассуждать о живописи, и если я что-нибудь напутал или сказал не так, то это не 
мое дело. Мое дело 
рассказывать, и я продолжаю.
Так вот, картины его были прекрасны и всем нравились, но надо вам сказать, что 
сам по себе 
художник был личностью внешне довольно неприглядной - толстый, на кривоватых 
ножках, лицо 
круглое и уши торчком. К тому же нос его был постоянно красным, то ли от вечного 
насморка, то ли 
от дешевого вина, которым он наливался в таверне у ратуши.
Деньги у художника водились редко - на заказ он не работал, а то, что рисовал 
для себя, 
продавать не любил. Но ему наливали и в долг. Ведь это он нарисовал кружку пива 
на вывеске, да 
такую, что, глядя на нее, каждый поневоле начинал чувствовать жажду и заходил в 
таверну 
промочить горло.
Но перейдем к сути рассказа. А суть в том, что художник влюбился. Да, да - 
влюбился, и не в 
кого-нибудь, а втюрился, с пьяных глаз, в дочку самого бургомистра. Ни больше, 
ни меньше.
Дочка и впрямь была первой красавицей в городе. Всем взяла: и стройна, и бела, и 
златокудра, и служанок драла за косы так, что любо было послушать, словом, и 
красивая, и 
хозяйственная. И приданое не маленькое.
Ну, на приданое художнику было наплевать, а саму ее возжелал он пуще утреннего 
стаканчика. Жениться, словом, захотел. Жена-то его давно уже сбежала с каким-то 
проезжим 
ландскнехтом. 
Решил художник идти свататься. Но с утра, как проспался, опомнился - сначала 
надо подарок 
невесте преподнести. А что художник может подарить, кроме картины.  И начал он 
писать дочки 
бургомистра портрет.
Уж как он его писал! И по памяти, и с натуры, и ночью на деревья лазал в окна 
подглядывать, 
и у служанки ее выспрашивал, где какие пропорции, словом, старался. 
На славу вышел портрет. Дочка бургомистровская как живая с него смотрела, в 
полный рост. 
Только, все же, не совсем на оригинал была похожа - глаза, что ли, подобрей, или 
улыбка, или платье 
уж больно красивое пририсовал к ней художник, или невинности где добавил - 
принцесса да и 
только. Но в целом - блеск!
Отправил художник портрет невесте. Письмо галантное написал - люблю, мол, жажду, 
примите подарочек. И подписался красиво.
Дочь бургомистра как получила портрет, обрадовалась - подумала, дворянин в нее 
втюхался. 
А кто ж еще станет портреты заказывать да девицам раздаривать, это ж какие 
деньги! И папаша ее 
тоже ручки стал потирать - кому не хочется с благородными породниться.
Но дочка у папашки была ученая, решила тоже свою галантность показать - мы, мол, 
хоть и 
горожане, а тоже деликатность понимаем.   И написала в ответ, что огромное 
мерси, но нельзя ли 
сначала на портретик противной стороны полюбопытствовать.
Получил художник письмо - на радостях три дня из кабака не вылезал. А наутро 
опять за 
портрет взялся - теперь уже свой. И давай малевать, тоже в полный рост, весь в 
драпировках да на 
фоне гобеленов. Себя в рыцарские доспехи нарядил и шлем на голову напялил. И что 
удивительно - 
красавцем стал. В доспехах ни брюха, ни носа красного, ни лысины не видно. 
Только по глазам и 
узнаешь. Глаза точь-в-точь его - черные, блестящие, словно со слезой. Глубокие 
такие глаза, 
странные. Смотришь в них и думаешь не о том, что лавка уже час как без 
присмотру, а вообще... 
непонятно о чем думаешь. Стоишь рот раззявя, будто студент, и смотришь.
Отправил художник портрет.
Дочка как его увидала, чуть на стену от любви не полезла. Такой кавалер! 
Красавец! Письмо 
написала - не терплю скорее помолвку объявить, летите быстрее на крыльях любви, 
жду!
Ну, художник и пришел к ней. Сперва его прогнать хотели - не до тебя, мол, 
жениха 
благородного ждем. Он сначала не понял. Какого благородного? Еще один жених? 
Пробился к 
невесте и в объятия ее хочет. 
Ну тут все, конечно, выяснилось. Дали художнику плетей, у столба денек 
подержали. Напился 
бедолага с горя. Сильно напился. Самое смешное, он ведь и не собирался никого 
обманывать. Что с 
влюбленного возьмешь - мозгов -то чуть. 
Словом, спился художник, загнулся совсем человек. В месяц помер. А дочка 
бургомистра за 
цехового старшину ювелиров замуж вышла. Хоть и не благородный, а побогаче иных 
графьев.
Портреты сначала в бургомистровском доме висели, дочкин в гостиной, а художников 
на 
лестнице у черного хода. Потом как дочка замуж-то вышла, убрали портреты, чтобы 
мужу 
воспоминания не портить. На чердак закинули. Поставили под самой крышей у 
слухового окошка, 
друг против друга. И забыли. 
А потом как-то поднялась на чердак служанка - смотрит, а на портретах никого и 
нет. Ни 
рыцаря в доспехах, ни принцессы в золотом платье. Колдовство. Сожгли от греха 
портреты. А толку-
то. Ушли рыцарь с принцессой. Как так получилось? То ли свет лунный сквозь 
слуховое окошко 
подействовал, то ли глаза у портретов встретились, и узнали они друг друга. А 
может, душа 
художника в них вселилась, а может она сразу в них была, еще когда рисовал он 
их. Душу ведь 
художник вкладывал. Всю видно вложил, ничего себе не оставил. Вот и помер. 
Только разве может быть, чтобы одна душа на двоих? Получается по половинке души 
у 
каждого? Или они сами разделенные половинки одного целого, поэтому и душа у них 
одна? Не 
мастер я рассуждать о душевном, и если напутал чего или сказал не так, то это не 
мое дело. Мое дело 
рассказывать.
И где теперь эти рыцарь с принцессой? Завоевал ли он для нее королевство? Или 
она родила 
ему троих сыновей и одну дочку? Кто знает. Ладно, пойду в лавку, а то уже целый 
час без присмотра.

Глава восемнадцатая

Может быть, чтобы сказка о Золушке не кончалась? Почему бы и нет? Или пусть 
кончается, и 
начинается другая - о принцессе. Ну, до этой-то пока далеко. Очень далеко. Ей, 
Валентине, пожалуй, 
уже не дойти. Не бывает Золушек с мужем и дочерью на шее. Хотя, что  муж, что 
дочь? Она ведь не 
собирается замуж за принца. А королевой стать может - всё при ней. И ум, и 
красота, и характер.
Валя придирчиво полюбовалась собственной ножкой в изящной туфельке. Пожалуй, 
неплохо. 
Виктор Иванович сказал: "Детка, вы должны быть на высоте. Выберете всё, что вам 
по вкусу, о ценах 
не беспокойтесь". И добавил, целуя руку: "А вкус у вас безупречный, не 
сомневаюсь". Требуется от 
неё не много, но у кого этого нет - хоть умри. Быть ослепительной, но 
элегантной. Обаятельной, но 
серьезной. Показать, что ориентируешься в разговоре, но самой о делах не 
говорить. Быть лицом 
фирмы при голове - шефе. Ей, Вале, вполне по силам. И лицо, и всё остальное - на 
уровне. Нашу 
российскую женщину приодеть - любой голливуд заплачет от зависти.
Когда Валя вошла к шефу, негромко поцокивая каблучками, гордо держа безупречную 
белокурую головку, ненавязчиво демонстрируя отменный новый костюм, тот 
восхищённо привстал с 
кресла.
- Королева! - восхищённо прошептал он. Торжественно встал на одно колено, 
благоговейно 
приник губами к самым кончикам её пальцев. - Всё, девяносто девять процентов 
успеха нам 
гарантировано.
Командировка с шефом - предел мечтаний любой сотрудницы. А она и не мечтала, и 
не 
очень-то хотела - какая-то неоднозначность в этой привилегии. Хотя, что 
скрывать, трудно было 
найти кого-нибудь более подходящего, чем она, Валя. А у Виктора Ивановича и тени 
сомнений не 
было на этот счёт. Он с первого дня оценил Валентину и не скрывал ни уважения 
своего, ни 
восхищения.
Он умеет деликатно выразить женщине своё отношение. Он чуток, умён и 
проницателен. Он 
замечает любую мелочь, для него приятно одеваться, быть красивой. Не то что муж, 
которому хоть 
новая причёска, хоть роскошное платье - всё равно. Или брякнет какую-нибудь 
гадость, или, в 
лучшем случае, одобрительно хлопнет пониже спины. Валя насмешливо передёрнула 
плечами - так 
нелепо было представить, что её, Валентину Алексееву, первую красавицу отдела, 
надменную 
королеву, можно фамильярно хлопать по заду. 
Виктор Иванович очень солиден, при этом интересен и совсем не сноб. Великолепно 
держится - любому министру впору. Одно из первых лиц в банке, а нисколько не 
кичится -  встаёт, 
когда входит женщина, в дверях пропускает даму вперёд. Очень внимателен и 
вежлив. Бровью не 
повёл, когда подвозил её, Валю, к омерзительному загаженному подъезду их унылой 
грязно-серой 
"хрущобы". По воняющей мочой лестнице проводил до двери, откланялся, как у 
порога замка. Хотя у 
замков, пожалуй, нет никаких порогов. В поликлинику их с Машкой свозил - 
запросто, будто на его 
месте так поступил бы каждый.
Чушь рассказывают про "новых русских", будто они не умеют вести себя, грубы и 
невежественны. Виктор Иванович, безусловно, из тех, кого сейчас можно назвать 
одним из хозяев 
жизни, но интеллигентен, образован, начитан. Вот Кирилл. никакой не "новый 
русский", а как раз не 
умеет вести себя, груб и довольно невежественен. Кроме каких-то детских книжек и 
не читает 
ничего. Есть не умеет, на стуле нормально сидеть не умеет, так и ждёшь от него 
какой-нибудь 
дурацкой выходки. И сморкается на улице через каждые два шага, безо всякого 
платка. В театр всю 
жизнь приходится ходить с подругами, на выставки его подавно калачом не 
заманишь.
А Виктор Иванович и в командировке выбрал время свозить её в Петергоф, немного 
поводить 
по Эрмитажу, по Неве прокатились на трамвайчике - когда бы у неё ещё всё это 
было без него? Да 
никогда. Никаких дорогих ресторанов, никаких приёмов, никаких шикарных гостиниц, 
никаких 
престижных бутиков. Крошечная конура с отгороженным фанерной стенкой туалетом, 
закопчённая 
кухня, воняющая супом плита, раковина с посудой, Машкин закуток за шифоньером - 
всё Валино 
королевство. Может быть, не так уж и неправа была мама, когда говорила, что 
жемчужному зерну не 
место в навозе. И уж точно не будет в навозе её Машенька - белокурая, в маму, 
очаровашка, умница. 
Хотя и Валя была единственной дочерью - самым прелестным ребёнком в мире, и что 
из этого? Как 
кричала, как плакала мама, когда узнала, что будет Машка, что дочь выходит замуж 
за чёрт знает 
кого, что институт придётся заканчивать заочно, что её красавица, солнышко, 
кровиночка, уткнётся в 
младенческие пелёнки и в грязные носки деревенского выскочки, пентюха и 
недотёпы. Который явно 
не из тех, кто сумеет обеспечить её девочке счастливую жизнь. Но ведь сбылись 
самые смелые 
мечтания, она блистает, она вращается в самом светском обществе, горничная 
застилает ей постель, 
гладит костюмы и блузки, к её услугам лучшие парикмахерские и косметические 
салоны. Наконец, 
она делает карьеру, достойную её ума и дарования.
Виктору Ивановичу откровенно завидуют все деловые партнёры, а он - что совсем 
удивительно - ни разу за всю командировку даже намёка не сделал, который мог бы 
оскорбить её. 
Каждый вечер провожал до номера, целовал руку, желал спокойной ночи - и всё. 
Хотя ничего 
удивительного - сразу видно, что она не такая, не из тех, кого берут с собой в 
качестве походных 
жён. Королева.
Сегодня последний день этой поездки, но, конечно, не последний день сказки. 
Валентина уже 
не затеряется больше в навозе - слишком ярко заблестела.
Виктор Иванович провёз её на такси по лучшим магазинам, чтобы она могла выбрать 
подарок 
Маше. "Пожалуйста, - попросил он, - мне так хочется чем-нибудь порадовать вашу 
чудесную крошку. 
Я всю жизнь мечтал о дочери, именно такой смышлёной и прелестной, как ваша, но - 
увы! Не 
откажите мне в удовольствии, помогите найти подходящий подарок".
А вечером повёл её в ресторан. Безо всяких деловых партнёров. Просто, чтобы 
достойно 
завершить праздник. За десертом он посмотрел серьёзно и грустно Вале в глаза, 
накрыл её ладонь 
своей, сказал тихо, но очень веско:
- Я многого добился в этой жизни, детка. Многое понял. Я, как и вы, рос без 
отца. Со 
школьной скамьи знал, что никто мне ничего не поднесёт на блюдечке, всё нужно 
добывать самому, 
вырывать с кровью у других, если придётся. А хотел я всегда по максимуму, 
потому, что всегда 
считал себя достойным максимума. Сначала - золотую медаль, которая чьему-то 
сынку досталась 
даром, а мне - потом и слезами. Затем - лучший вуз, куда кого-то завели за 
ручку, а я прогрызался 
сам. И дальше так же, всегда - самое лучшее, по максимуму, но и платил по 
максимуму. Одно меня 
настораживало. Женщину в своих мечтах я видел рядом с собой тоже только самую 
лучшую, но не 
встречал такой. Долго. До сих пор. - Он наполнил и пододвинул ей бокал с 
шампанским. - А когда 
встретил наконец, понял, что опоздал. Первый раз в жизни я ничего не могу 
поделать, я столкнулся с 
силой, которая выше меня - роком. Вы  - удивительная женщина, Валентина. Вы не 
жадны, не 
суетны, не болтливы. Вы - красивая, умная, спокойная. Вы были бы идеальной 
женой. Но кто-то взял 
приз раньше меня. И больше я такой не встречу, вот так.
- Не нужно этого говорить, - попросила Валя.
- Говорить-то можно, - усмехнулся Виктор Иванович. - Раз больше ничего нельзя.
- Да, нельзя.
- Машеньку жалко, - как бы про себя, произнёс он. - Полюбил я и тебя, и твою 
девочку, 
Валюша. Жалко мне вас.
- Спасибо, - Валя еле удержалась от слёз. - Вы...
- Ты.
- Ты - лучший мужчина, которого я могла бы встретить. Но ты действительно 
опоздал.
- Тогда не будем больше об этом говорить. Поехали в гостиницу? Или хочешь 
погулять?
- В гостиницу.
- Как прикажешь.
Около дверей её номера он всё-таки  попытался Валю поцеловать. Успешно попытался 
- они 
не могли оторваться от друга долго, всё отчаянье свою и досаду на судьбу вложили 
в этот поцелуй. 
Но не мог он длиться бесконечно.
- Извини. Прости, если я тебя обидел, но я должен был хотя бы попытаться. Раз не 
могу взять, 
хотя бы украсть крошечный кусочек счастья. Извини.
- Ты не должен был этого делать.
- Извини, спокойной ночи, - И он ушёл.
Валентина, с облегчением вздохнув, заперла за собой замок. Слава богу, обошлось 
без сцен. 
Без унизительных интрижек смазливой сотрудницы с шефом. Впрочем, на это она не 
пошла бы ни 
при каких обстоятельствах. Ни при каких. Но, господи, как жестока, как 
несправедлива к ней судьба! 
Это - лучший мужчина, он был у её ног, а она должна отвергнуть его. Никогда она 
не будет его 
любовницей, никогда.

Юле снится то ли аэропорт, то ли вокзал. Кирилл - рядом. Он ведёт её на 
свободное место в 
зале ожидания, она садится, щекой чувствуя лёгкий сквозняк. Он рукой проводит 
между ней и окном: 
"Тут тебе дует, пересядем". И наклоняется вдруг поцеловать. И накрывает рот 
губами своими 
мягкими, тёплыми. И это уже не сон. Она - в своей постели, в своей комнате, всё, 
как обычно, но он 
действительно её целует - вот его глаза, его запахом родным накрывает, его рука 
волосы у неё с лица 
откидывает. Это никак не может быть он, но это он.
- Ты откуда взялся?
- Спи, молчи. - Кирилл, быстро раздевшись, подтолкнулся ей под одеяло. - Ты так 
чутко 
спишь, я боялся, что не успею тебя поцеловать - проснёшься, только я открою 
дверь.
- Всё-таки не могу угадать, как ты сюда попал.
- Очень просто. Понял, что безумно короткие эти две недели проходят, что не 
наглядеться, не 
налюбоваться на тебя, что глупо тратить время на работу, когда ты одна дома и, 
может быть, ждёшь 
меня. Ну, и взял больничный.
- Ой, жду, жду тебя, это ты угадал! А ключ?
- Взял у Салавата. Он что-то занести тебе хотел, я предложил свои услуги. 
Посмотришь там, я 
положил пакет в прихожей на зеркало.
- Как же ты взял больничный, прогульщик несчастный, ты же здоров, как бык? - Юля 
ластилась к нему, бесконечно счастливая.
- Это как раз не проблема. Я, пока на казарменном положении существовал, столько 
способов узнал - у-у... - у-у, это он зарылся в Юлины волосы, нашел маленькое 
ушко и в него 
язычком, - можно, например кожу между пальцев репьем истыкать - о! - о, это он 
до шеи добрался, - 
как при чесотке получается. Можно - м-м... можно солью под мышкой натереть... 
- Ой, - а это уже Юля отсониваться начала.
- Молчи, женщина! - И заскользил пальцами чуткими, нежно, воздушно, едва касаясь 
горячими подушечками - шеи, груди, живота - всего! - А сегодня я давление 
имитировал...Высокое.
Чудесно. А самое чудесное - целование это утреннее. Когда спишь ещё, а он целует 
бережно, 
боясь разбудить, и всё равно будит. Очень ёмкое мгновение между сном и явью. 
Воплощение всего, 
всей любви нашей нелепой - между сном и явью. Вот он рядом - абсолютно реальный, 
руки его, 
плечи, даже пузико чуть набок завалившееся, очень реальное, но это - не больше, 
чем сон, химера. 
Ведь нет его у меня, нет и не будет.
- Ну, вот, утро, считай, пропало! А я-то, дура, собиралась романчик на 
компьютере постучать, 
- лицемерно вздохнула Юля.
- Не об утре надо вздыхать, - назидательно поправил её Кирилл. - Сама ты,. 
голубушка, 
пропала. Попалась, как зок-рыба, теперь вертись - не отвертишься!
- Ой, - почти простонала она спустя бог знает, сколько времени. - Я зря сказала, 
что ты 
здоров, как бык.
- А что, у тебя возникли сомнения в моём здоровье? - Он шутливо, но очень крепко 
прижал её 
к одеялу.
- Нет. Ты не бык, ты - кентавр.
- Да? - заинтересовался он.
- Конечно. Голова и сердце человека, а всё остальное - настоящий жеребец.
- О, это комплимент?
- Боюсь, что комплимент кентаврам.

Уловка с больничным не очень-то помогла: время всё равно хлынуло выплеснутой из 
ведра 
водой, и последние его капли соскальзывали на землю.
Во сне, когда они всё-таки спали (редко - спать можно и не вдвоём, после!), во 
сне то она, то 
он тронет рукой рядом с собой, проверит - рядом ли дорогое существо, не пропало 
ли, не приснилось 
ли? Пока рядом. 
- Ты слишком чутко спишь, - снова обвиняет он. - Только коснёшься тебя, уже 
глаза открыла.
- А зачем ты касаешься?
- Просто мне приснилось, что ты лежишь со мной в одной постели. Проснулся, а это 
- правда. 
Ну-ка, засыпай обратно, живо! Спи. Ты спишь, и не подозреваешь, что я тебя 
целую, ладно?
- Ладно.

"А всё-таки грешно," - заявила вдруг коммунистка-бабуля, выйдя для этой фразы из 
своего 
воображаемого мира. Вот уж кому, казалось бы, наплевать. Она и Кирилла-то не 
видела ни разу, он к 
ней не заходил. Или она вспомнила что-то такое в своей жизни, о чём можно 
сказать: "грешно"?
Что такое "грешно"? Недопустимо с точки зрения христианской морали? А что такое 
христианская мораль? "Не прелюбодействуй" - это заповедь. Закройся, откажись от 
любви. Насильно 
никого не полюбишь, значит, живи с нелюбимыми людьми, ходи, гордо задрав голову: 
я не люблю 
вас уже, но верна вам из чувства долга, так что будьте мне благодарны. Я не 
буду, как все, 
поддаваться низменным инстинктам, самому низменному - быть рядом, быть вместе с 
любимым 
созданием. Это и значит: "Не прелюбодействуй"? Думаю, что Богу приятнее, когда в 
мире 
накапливается любовь, а не гордыня. Можно отказаться от любви, пожертвовать 
собой и гордиться, 
что чувство долга победило. А ведь чувство долга - вовсе не чувство, а привычка 
к дисциплине или 
ещё что угодно, но не чувство. Если у тебя осознание долга по отношению к 
близким - сделай им 
праздник, пусть им тоже будет хорошо. Пусть всем будет хорошо, хотя бы в сотую 
часть, как мне - 
вряд ли может быть больше. И ведь есть ещё заповедь: "Не убий". Вдруг это о 
любви тоже, вдруг её 
грешно убивать?

- Ну что ж, считай, роман почти закончили. От первых глав народ тащится, слава 
наша растёт. 
Что дальше будем писать? Или сразу - в Голливуд?
- Не знаю. Сходи лучше за хлебом, пожалуйста, пока в Голливуд не поехали.
Кирилл с готовностью сел в постели.
- Нет, подожди, - остановила его Юля. - Вместе пойдём. Вообще нужно крупный 
выход 
совершить, мои вот-вот приедут. На рынок сходим, ладно? Или тебе глубоко 
противно мотаться со 
мной по таким злачным местам?
- Глубоко противно, - согласился Кирилл. И добавил. - А мелко - неприятно.
- Иди ты к чёрту! - толкнула его подушкой Юля.
- Пойду, скоро уже. Немного осталось. Вот что, сиди-ка ты дома, я без тебя всё 
куплю, нечего 
зря болтаться. 
- Конечно! - Юля возмутилась. - Во-первых, много ты без меня купишь. А во-
вторых, не хочу 
одна без тебя оставаться. Всё равно, без тебя дом пустеет, и делать в нём 
нечего. Как раковина, из 
которой съели устрицу.
- А жемчуг? Жемчуг-то остался. 
- Жемчуг - это инородное тело.
- Вот я и есть - инородное тело в вашей раковине.
- Буквально - "мусор". Который обволокли перламутром. Слушай, неужели тебе не 
осточертело ещё помогать в моих хозяйственных хлопотах? Что-то не верится в 
такую добродетель.
- И правильно не верится - делаю, значит -  самому нравится. Не нравилось бы - 
не делал. 
Человек - это такое скотское существо, которое ничего не будет делать, не 
получая от этого своего 
кусочка кайфа.
- Господи, что ты городишь.
- Ничего не горожу. Есть такая теория, сам придумал. Теория удовольствия. 
Человек 
делает все либо в надежде получить некоторое удовольствие, либо в надежде 
избежать некоторого 
неудовольствия. Хорошая теория - все поступки человеческие объясняет. Опять же 
вопрос 
морального выбора решается, взвешиваются удовольствие и неудовольствие, 
получаемое от 
поступка. Если уровень удовольствия больше, человек поступок совершает, если 
больше уровень 
неудовольствия - нет. Пример: возникло у меня желание напиться. Ну, бывает 
такое. Я 
бессознательно прикидываю: так - я сейчас напьюсь, пойду домой, набью по дороге 
кому-нибудь 
морду - это удовольствие, но с утра будет болеть голова, ты обо мне плохо 
подумаешь (алкаш, мол), 
пропью деньги, будет мучить раскаяние за побитого человека, к тому же морду 
могут набить мне, да 
еще и в трезвяк могут забрать.   Неудовольствия явно больше, поэтому я сижу с 
тобой, а не бегу за 
бутылкой.
- А как же высокие порывы? Нельзя все сводить просто к скотскому удовольствию.
- Можно. От высоких порывов человек получает высокое удовольствие, только и 
всего. 
Джордано Бруно видел больший кайф в том, чтоб сгореть на костре и плюнуть в рожи 
инквизиторов, 
чем в прозябании за монастырскими стенами. Галилей кайфа в сгорании заживо не 
видел, поэтому 
поступил соответствующе. 
- Не знаю, не знаю, ты меня не убедил.
- Как хочешь. От этого истина не перестает быть правдой. 
- Как я не люблю, когда ты начинаешь рассуждать, ты бы только знал!
- Ну, извини, на остальное уже сил нет.  - Она печально отвернулась. - Эй, Юль, 
ты давай не 
грустней так! Мне самому грустно так, что хоть водой отливай. Не знаю, как буду  
жить без тебя 
дальше, веришь.
- Верю, сама такая, - улыбнулась. - Странно, вот сидишь тут, непонятно, откуда 
взялся на мою 
голову, не было тебя совсем недавно. А теперь нет дороже и ближе человека. Ни с 
кем не была так 
близка, так откровенна. Так счастлива.
- И я. - Он поцеловал пальчики у неё на ногах. Сначала - ласково, потом - всё 
более 
страстно. - Волшебница моя, богиня, молиться на тебя готов! Вот сказанул - даже 
самому смешно. - 
И, чтобы скрыть смущение, быстро сгрудил её в охапку, лицо на плече спрятал. 
И тут же то ли простонал, то ли прорычал в небо.
- Нет, не хочу! Не хочу я быть твоим любовником!
- Не будь, - удивившись, усмехнулась она.
- Я всё хочу. Всю тебя, всю твою жизнь, чтоб ты была только моей! Все твои 
заботы, хлопоты, 
детей, бабку - всё, - и тут позвонили в дверь. - Это твои?
- Очень маловероятно, - Юля, встав, накинула на голое тело халат. - Они если 
сегодня и 
приедут, то ближе к вечеру. Дорога только часа четыре. Кто это может быть?
- Гони всех к чёрту! - крикнул ей вслед Кирилл.
- Да, - согласилась она, открывая дверь и одновременно пытаясь привести в 
божеский вид 
волосы.

На пороге стояла зарёванная Валентина.
- Привет, извини, что побеспокоила, - сказала она довольно сдержанно, но тут же, 
не 
выдержав, расплакалась. - Ты не знаешь, где Кирилл? Я приехала: дома видно, что 
давно никто не 
был. На работе сказали, что он взял больничный. В деревню звонила его родителям, 
говорят, что был 
ненадолго, но уже несколько дней назад. Ума не приложу, что могло случиться. - 
Она сердито 
вытерла слёзы.
- Погоди, не плачь, с ним всё в порядке. Я его видела. Заходи, не стой на 
пороге. Тем более в 
первый раз в гости добралась. - Юля отступила, пропуская Валю в прихожую, и чуть 
не споткнулась 
о Кирилловы ботинки. - Извини, у меня беспорядок.


Глава девятнадцатая

- Извини, у меня беспорядок страшный, - повторила Юля, торопливо запинывая 
Кирилловы 
ботинки под тумбочку, завешивая его куртку своей, роняя какое-то барахло на его 
сумку, комкая в 
руках его рубашку. - Нет, бесполезно что-то поправлять, - рассмеялась она. - Раз 
уж застала, смотри 
на меня такую, какая есть, на весь этот хаос и безобразие. - Проходи на кухню, я 
сейчас чайник 
поставлю.
- Спасибо, не надо беспокоиться. Я пойду.
- Так я тебя и отпустила! Проходи. - Юля метнулась в спальню, кинула рубашку 
встревоженному Кириллу. Он уже надел брюки и шарил по ковру в поисках носков.
- Это Валя? - утвердительно спросил он шёпотом.
- Да.
- Тогда я выйду. - Он решительно выпрямился.
- Не вздумай! - Юля показала ему кулак. - Не вздумай мне девочку расстраивать - 
убью на 
месте.
- Там же мои вещи - на виду!
- Были. - Она поплотнее закрыла дверь.
Валентина уже вытерла слёзы и подтёкшую тушь, припудрила носик и теперь чуть 
брезгливо 
оглядывала Юлино кухонное нагромождение баночек, скляночек, коробочек, досочек и 
прочего 
бесконечного хлама. По полу перед ней рысаком метнулся недотравленый таракан.
- Любуешься? - засмеялась Юля. - Да, не ждала сегодня никого, расслабилась. 
Мальчишек к 
бабушке отправили, вот я и устроила себе каникулы. Представляешь, только что 
встала! - 
Критически заглянула в зеркало. - Ужасно. Счастье, что меня такой растрёпой 
никто из друзей не 
видит. Так ты откуда приехала?
- Из командировки.
- Здорово. А Кирилл вчера был в Союзе, так что можешь не волноваться. - 
Действительно 
был, терпеть не могу врать. Выбрались вчера на люди, ошалевшие, осунувшиеся, 
даже странным 
казалось, что в мире есть ещё кто-то, кроме нас. - Он больничный на работе взял, 
а болеть, судя по 
всему, раздумал. Вот, видимо, слегка и загулял. Жена - в командировке, дочь - в 
деревне, 
почувствовал себя вольной птицей. Его Габитов после заседания куда-то насчёт 
выпить сманивал. - 
Действительно, сманивал, только поехал с ним Кирилл или нет - вопрос другой.
- Ну, это-то он может, - окончательно успокоилась Валя. - Засесть с пивом на 
несколько дней, 
да трепаться, пока не проблюётся, - это в его стиле.
- Не знаю, тебе видней, - подтвердила Юля. - Но, так-то, это далеко не худший 
вариант 
мужчины, насколько я могу судить.
- Может быть, - Валя пожала плечами. Сомнительно, что эта Юля может что-то 
судить о 
мужчинах. Да и видела ли она их - лучшие-то варианты? Сидит на своей кухне, 
косматая, в халате, 
зевает перед раковиной с посудой. Вот уж на кого Виктор Иванович не то, что не 
посмотрел бы... 
Валя, растревоженная недавними слезами, с трудом удержалась, чтобы не рассказать 
о своём 
шефе, и о том, как роскошно тот умеет ухаживать.
"Хорошенькая девочка, - с жалостью подумала Юля. - Если бы судьбой была я, 
подогнала бы 
для тебя дядьку солидного, богатого. Чтобы блистать тебе жемчужиной на приёмах, 
а не искать 
балбеса-мужа по чужим бабам".
В ожидании чая, чтобы не вышло паузы, хозяйка стала развлекать гостью показом 
детских 
нарядов, забавных поделок, нарисованных вместе с малышами книжек.
Валя недоумённо вскинула брови:
- И не лень вам...
Чайник вскипел, разговор, слово за слово, завязался - о том, о сём, о мужьях, о 
детях. Так 
незаметно прошло почти два часа. Валентина, отставив мизинчик, отпивала из 
чашечки, и больше 
слушала, чем говорила.
"Не хватает сейчас, чтобы мои приехали, - мысленно усмехнулась Юля. - Это было 
бы уже 
чересчур забавно".
- Представляешь, вдруг сейчас объявится твой супруг! - сказала она. - Родит 
после пива 
какую-нибудь мысль для романа, да и объявится. Не хотела бы я, чтобы меня в 
таком виде застали.
- Ой,  а времени-то сколько! - спохватилась Валентина. - Я побегу, ладно? Ты, 
только, 
пожалуйста, Кириллу не скажи, что я его искала, а то много чести.
- Хорошо.
 
 Когда, закрыв за нежданной гостьей дверь, Юля вернулась в спальню, Кирилл, 
сдвинув очки 
на середину носа, чинно читал в углу за креслом "Похождения Робина Гуда".
- Ты зачем туда забрался?!
- На всякий случай. - Кирилл сосредоточенно выбрался из своего убежища, закрыл 
книгу, 
подошёл к Юле и обнял бережно, печально. - Прости меня, родная. Я не должен был 
подвергать тебя 
таким сценам. Я даже не знаю, где она нашла твой адрес.
- Господи, ты-то тут при чём? - Она тяжело плюхнулась в кресло. - Уф, вот теперь 
испугалась!
Кирилл, как по клетке, прошелся по комнате. Остановился перед Юлей.
? Черт! Вот и кончился наш медовый месяц. Валя приехала, Николай с детьми 
возвращается. 
А может, он завтра с утра появится? А? Тогда я бы сегодня еще мог остаться. Как 
думаешь, Юля? 
? Вполне возможно. Завтра ведь выходной. Торопиться ему незачем... Разве только 
соскучился. Оставайся, если домой не убегаешь. Устроим вечером пир на весь мир, 
пельмешков тебе 
настряпаю, раз уж наша семейная жизнь закончилась уже. Собираемся на рынок, да?
 
 Юля довольной хозяюшкой прошлась по рынку, складывая продукты в сумки бодро 
шагающему рядом Кириллу. Но когда они, уставшие, полные радостных предвкушений, 
добрались до 
дому, то первым делом увидели у подъезда знакомую запылённую машину.
? А может, это не ваш "Москвич"? - безнадёжно спросил Кирилл.
? Нет, что ты!  Конечно, наш.
? Ну... я тогда пойду. Донесешь сумки до квартиры? Или помочь?
? Конечно, донесу, нечего тебе тут лишний раз маячить, - потянулась поцеловать, 
но не 
стала. - Большое спасибо!
? Не за что. До свидания. Пойду я...
? Пока-пока.
Она решительно шагнула к крыльцу, поставила на ступеньку сумки - взяться 
поудобнее и, не 
удержавшись, оглянулась.
Он уже поворачивал за угол, заметил краем глаза, что она смотрит вслед, и 
подбежал к ней, 
тут же метнувшейся навстречу.
- Ты всё равно будешь моей, поняла? - прошептал, зацеловывая ей лицо.
- Да.

Юлин бестолковый эксперимент, пожалуй, провалился. Объесться друг другом не 
получилось, они только-только вошли во вкус. Но опять пошли встречи урывками. 
Побеги на 
полчаса, на часок, - ещё более горькие, чем раньше. Неспешные затянутые диалоги 
- поводы побыть 
вместе на пять, на семь, на десять минут подольше.
? Смешно, будто и не было этих двух недель. Слишком внезапно они кончились. Не 
представляю, как сейчас вести себя, как разговаривать, как мужа целовать. - Юля 
спохватилась. - Ой,  
извини, я не хотела тебя задеть.
? А ты меня этим и не заденешь. Уж чего-чего, а чувства собственности я лишён 
начисто.
? Ой ли?
? Уж, во всяком случае, по отношению к твоему мужу. Это же и так всё его. Это, 
как торт, 
который сделал кто-то, поставил на подоконник, а я иду мимо по улице, урвал 
кусочек, ем в сторонке 
и радуюсь.
? А я?
? А ты слизываешь крем, всё самое вкусненькое...
? Оставляя кому-то  сухие коржи, да?

...Ты загрустил ещё тогда так трогательно, погоревав, что не хотел бы такой 
ситуации, а что 
поделаешь пока...Когда это было - неделю, месяц, год назад? Не помню.
На самом деле, полная мура эти твои (да и мои тоже ) метафоры!
На самом деле, если уж прибегать к литературным образам, мне по-настоящему 
близок только 
один: дышать без тебя не могу, дали мне чуть-чуть хлебнуть свежего воздуха, я 
ожила, обрадовалась, 
заулыбалась, будто и всегда так, а мне опять - бац! - краник-то прикрыли. И 
опять разрывает лёгкие, 
и конца этой пытке не видно. Так что не верь, когда я уверяю, что мне, мол, 
полегчало от встречи с 
тобой (пусть короткой). Я сама в это верю каждый раз, когда говорю. 
Совершенно зря.

...И не вынести этой немочи. И не справиться с этой силою. Сумасшедшим днём и в 
чужой 
ночи я шепчу тебе: Как ты, милая? Может, ждёшь меня? Может, видишь сны? Может, 
ветер рвёт твои 
локоны. И в надрыв кричишь над обрывом в высь: уходи-гони, позови-вернись! Кто 
же это так 
посмеялся зло! Где ж хранители с берегинями! Если сердце вон, может, повезло, 
если ты с небес 
сходишь в сны мои.

Этот твой стих говорю, как заклинание. Так проще пережидать часы, когда тебя 
нет. Вышла 
вчера в магазин, закрыла за собой дверь, а на лестничной площадке так худо 
стало, хоть стенку 
скреби, аж орёт всё внутри: "Родной, люблю тебя! Как ты, где ты?". А тут слышу: 
там, в квартире - 
телефонный звонок. Точно знаю: ты. Прислушалась, муж берёт трубку: "Привет, 
Кирилл...". Вот и  
полегчало немного. Брела себе тихонько по улице и получилась такая ерунда в 
голове:
  
              На меня твои печали, на меня!
                Чтоб тебя не огорчали,
                Мне отдай их, шутки ради,
                Нанижу на ветра пряди - пусть звенят.

                Пусть звенят дождём по крыше
                Вразнобой.
                Ты их даже не услышишь.
                А когда из дома выйдешь, 
                Обязательно увидишь,
                Как под клёкот голубиный
                Держат радугу рябины
                Над тобой.

Почему-то боюсь за тебя. Родинку твою над губой целую - а сама боюсь. Ты 
говорил, что она 
фамильная, такая же была у твоего дяди, что застрелился из-за женщины, так? Ты-
то стреляться, 
слава богу, не станешь, я знаю, а боюсь. Она - как пометочка для памяти. Чтобы я 
помнила, держала, 
берегла тебя от напастей. Ты будь счастлив, любимый, ладно? Пусть мне плохо без 
тебя, это не самое 
страшное.

Да, что же я за человек такой! Неужели и вправду скотина! Я ведь вижу, как ты 
мучаешься, 
как плохо тебе из-за меня. Даже когда улыбаешься ты, и смеешься, все равно - 
где-то там в глубине в 
душе, в сердце - плохо. Прости меня, может я идиот или эгоист, или существо 
примитивное, как 
амеба, но мне хорошо. Просто хорошо. Хорошо от того, что я люблю тебя, хорошо от 
того, что ты 
меня любишь. Мне хорошо, когда я с тобой, потому что вижу тебя. Хорошо, когда 
тебя нет, потому 
что я думаю о тебе и знаю - скоро опять тебя увижу. Может быть, я идиот, но не 
подлец и не сволочь, 
и не на секунду не сомневался бы я, как мне поступить, если бы не знал я, что 
без меня будет тебе 
стократ хуже чем сейчас, если бы не сказала ты, что я тебе нужен. Что? Как бы 
поступил? Да ушел 
бы, ушел и не застил твой безоблачный горизонт. А сам? А сам повыл бы, 
пострадал, посвистел в 
бутылочное горло. И успокоился. Или не успокоился. Какая разница. Тебя бы уже не 
беспокоил.

Не думала я, что на старости лет буду мотаться с кем-то по ночным улицам в 
поисках места, 
чтобы присесть, поцеловаться тайком. Казалось, сто лет назад прошли эти 
студенческие времена. А 
скамеек в городе не стало больше. 
Забавно, что самое уютное местечко нашлось в маленьком церковном скверике. Там с 
одной 
стороны чугунную оградку сняли, глинистую землю экскаватором разворотили, 
навалили насыпь 
роста в два человеческих, плиты бетонные раскидали. А рядом - деревца зябкие, 
кусты зелёные,ещё 
не облетевшие. Отовсюду место закрытое, от всех глаз спрятанное. Только небо 
ночное над головой, 
да шпиль церковной недостроенной колокольни.
Странное всё-таки место. На мысли странные наводит. Выволакивает под лунный свет 
так 
старательно скрываемые желания. Например, дурацкое, необоснованное, чисто бабье 
желание выйти 
за него замуж. Кирилл как-то говорил, что мужчины не должно быть дома - он или 
на войне, или в 
странствии, или на охоте - а нет, так пьёт. Подумала: его лучше иметь в 
любовниках, чем в мужьях. 
Он редко бывает дома, чаще он у меня дома.Причём - чаще, чем муж, по хозяйству 
хлопочет больше. 
Приходит, сразу хватается за ведро, если в раковине посуда - помоет. С 
мальчишками играет чаще, 
чем муж, читает им, придумывает сказки, битвы. Жалеет меня и слов хороших 
говорит больше. Сплю 
я с ним чаще, чем с мужем. Так какого чёрта? То, что ненадолго всё это, 
эфемерно. Так и сами мы не 
надолго. Всё проходит быстрее, чем нам хочется. Даже если длится целую жизнь. 
Так надо 
радоваться тому, что есть. А не могу. Если семья - это союз людей, 
объединившихся для 
выращивания детей, то куда ей - от Коли-то? А выйди она замуж за Кирилла -
пропадёт тот Кирилл. 
Она будет ждать его долго, всегда, он будет появляться на чуть-чуть, чтобы уйти 
снова. Его не 
посадишь на цепь. Да и не нужен он - цепной-то. Такой нужен, как есть. А больно, 
худо, замуж за 
него хочу - сил нет! Видимо, просто врать устала, оглядываться всё время, 
отшатываться от него при 
звуках шагов, тайком сбегать. Вот такая романтика - даром не нужна. Врать не 
хочу всё время. Прав 
хочу - моральных и юридических. На что? На любовь? Я их взяла. Но всё это, что 
происходит - 
исподтишка, как дурное дело. И есть дурное дело. 
- Слушай, - поцеловала его в ухо. - Давай, обвенчаемся тайком, а?
- Ещё чего! Ты что, сдурела?
- Действительно. Так будет ещё гаже. Ой, не знаю ничего. Его хочу - всего, люблю 
его очень.
- Я очень люблю тебя, родная.
- И я очень люблю тебя. О, господи, что ты делаешь?
- Люблю, хочу тебя. Всю, всегда, сейчас.
- Не стыдно тебе, звёзды же смотрят!
Он плечи ей заголил, шею одним долгим поцелуем погладил - от подбородка вниз.
- Не впервой им подглядывать, разве нет?
- Но не тут же!
- А где?
Действительно, где? Есть ли разница, где быть им вдвоём? Сегодня их забросило 
сюда. 
Зачем? Бог знает.
- Будь осторожен, пожалуйста, - шепчет она. А сама кричит внутренне: "Не слушай 
меня, не 
осторожничай! Мне отдай, не выливай в землю, на мёртвую листву - мне!". Дура, 
господи, какая 
дура.
Окончательно с ума сошли два взрослых человека этой ночью непростой в этом 
странном 
месте.
Потом бежали, взявшись за руки, смеясь над собой. Бежали по пустым улицам, 
спохватившись вдруг, что уже безумно поздно. Она, запыхавшись, остановилась, он 
её на руки 
подхватил, закружил:
- Не отдам тебя никому. Ты - моя. Ты мне сына родишь! Родишь?
- Да.
- Вот допишем это дурацкий роман, загребем кучу денег, отдадим своим, а сами 
уедем! 
Уедем?
- Не знаю.
- Я люблю тебя.
- Я тебя люблю...
- Только ты не болей, слышишь! Не вздумай мне болеть, а то... а то любить не 
буду! И в 
поход больше не возьму, вот!
 Он прижал её крепко-крепко, зашептал жарко, так, что щеку жгло быстрым 
дыханием. 
? Я... я придумаю что-нибудь. Мы будем вместе. Мы сделаем так, чтобы родным 
нашим не 
было так больно из-за нас. Мы всего лишь любим друг друга, это же не 
преступление, мы ведь можем 
быть вместе! Да?
? Да.
 Так хочется верить этому шёпоту, этим невольным клятвам... Искренним, как 
искренни 
всякие клятвы в момент произнесения.
 
  Проводив Юлю, Кирилл скорым шагом шел домой - ночь уже совсем, Валя ждет. 
Валя... она 
никогда не смирится с изменой. Она не сможет простить. Уйдет? Куда - к 
истеричной мамаше, 
которая в своё время вытурила их вместе с ребенком на улицу? Чтобы там терпеть 
попреки, вечно 
быть во всём виноватой? Нет, конечно, нет - я этого не допущу, уйду сам... если 
прогонит. А может 
быть можно как-то вместе? Чёрт, нет, это уже совсем бред какой-то! Я бы смог, 
меня хватило бы на 
две семьи, но... нет, не реально. А как я смогу бросить Валю с Машкой, бросить 
своего ребенка ради 
чужих? Как объяснить это родным, знакомым, самому себе? Ведь Валя мне Машу, 
конечно, не 
отдаст. А я сам, смогу ли я без них? А без Юли?.. Не знаю, ничего не знаю, в 
одном уверен - так 
оставаться не может. Я никогда не обманывал Валю и сейчас не могу. Я должен 
рассказать ей всё. 
Пусть станет больно мне, ей, всем - хватит этой лжи. В конце концов, мы родные 
друг другу люди, 
между нами всякое было, и всегда мы находили в себе силы хотя бы просто 
поговорить. И сейчас 
подумаем вместе, как жить дальше. Хотя бы ради Машки. Может быть, все 
образуется. Может быть, 
Валя придумает такое, что мне даже в голову не приходит. Да, решено: поговорю с 
Валей, прямо 
сейчас, я расскажу ей всё. Всё. 

 Глава двадцатая
 
 Вечер уже. Рабочий день закончился на удивление быстро. Теперь впереди вечер. 
Целый 
вечер в пустых комнатах, пустых делах... и никого рядом. Маша третий месяц в 
деревне. Пусто без 
неё. А Кирилл опять у Юли.
 Медленно потянувшись, Валя поднялась с кресла, выключила тягомотный сериал. 
Наполнявшие пустоту красивые голоса разом исчезли, лишив иллюзии чужого 
присутствия. 
 Валя медленно прошла по комнате. Господи, даже занять себя нечем! Подошла к 
письменному столу. Уходя, Кирилл оставил свою папку с набросками к роману. 
Торопился к 
Юленьке, конечно... Почитать? Может, появилось что-то новенькое. Валентина 
принялась перебирать 
покрытыми плотными строчками лазерной печати листы. Пробегала глазами короткие 
заголовки: 
"Цитадель" - это мы уже читали; "Стивен" - тоже известная глава; "Колдунья" - 
забавное и весьма 
двусмысленное произведение; "Степняки"... - все? Это весь ваш роман? Дальше 
пошли стихи, 
рукописные наброски, еще стихи, сказки - похоже, ничего нового за последнее 
время не 
прибавилось. И тут на глаза попался исписанный от руки лист: "Здравствуй. Да, 
это не бред - ты 
действительно держишь в руках моё письмо. Если, конечно, оно не затерялось где-
то по дороге в 
грузовом трюме контрабандиста или в драных карманах моего в высшей степени 
ненадёжного 
курьера. Но давай всё же будем считать, что оно благополучно добралось до тебя. 
Так мне намного 
легче. Представляю, сколько слухов среди нашей писательской братии вызвало моё 
исчезновение. 
Допускаю даже, что они некоторое время интересовали тебя, ну хотя бы немножко". 
Пробежав 
несколько строчек, Валя отложила листок.
 Так, Валечка, похоже ты стала невольным свидетелем чужой переписки. Именно 
чужой, 
поскольку тебя к писательской братии отнести никак не возможно. Да, письмо это 
явно не к тебе. 
Читать дальше? Или убрать все как было, как ничего не было? Нет уж, умирать, так 
умирать! 
Сунулась в чужое грязное белье - ройся до конца. Выдержки тебе хватит.
 "Действительность же, как водится, оказалась глупее и проще - я завербовался в 
армию. 
Представляю твоё лицо. Спросишь о причинах - отвечу. Знаешь, такое состояние 
перманентной 
тоски, абсолютно не обоснованной и вроде беспричинной. Тоска эта забралась куда-
то внутрь, в 
самый подвал моего организма, где-то под лёгкими, засела там и гложет. Гложет и 
гложет, ну и пусть 
себе гложет, подумаешь ты, погложет и перестанет. Не переставало. И уже всё 
равно, с тобой я или 
без тебя, далеко или близко - тоска на своём месте". Господи! Неужели это он о 
себе?! И о Ней?!... о 
Юле?! Вот идиот! Фантазер, романтик, поэт чертов! Дофантазировался! Влюбился! 
Неужели это 
правда, неужели он действительно довел себя до такого состояния, когда очертя 
голову бросаются и 
на преступления и на смерть? А утром, когда он просыпается со мной в одной 
постели, целует 
заспанные глаза и говорит как заклинание: "Люблю!", неужели душа его исходит 
этой самой 
"перманентной" тоской? 
 "Знаешь, я струсил. Просто струсил - понял вдруг, как спиваются люди". Может 
быть эта 
пелена, непробиваемая, зыбкая, плотная завеса, от которой строчки плывут в 
глазах,  укроет, спасет 
от дальнейших откровений! 
 "Завербовался на десять лет, аванс получил за пять, прожить планирую не более 
месяца". Нет, 
конечно, же нет, это просто очередной фантастический бред, так свойственный 
моему ненаглядному. 
А лирическое письмо - всего лишь завязка, вступление к долгому и нудному 
описанию тягот 
космической войны. Только уж слишком пророчески звучит этот бред.
 "Я подбросил жене записку о том, что я сволочь и подлец, и что поэтому я бросаю 
их с 
дочкой навсегда, сложил на стол в ровную стопку деньги - за пять лет грядущей 
службы, и вперед". 
Зачем, зачем он написал это! Разве можно писать такое. Пусть не всерьез, пусть 
даже в своих 
космических фантасмагориях. 
 Валя заметалась из угла в угол, а в голове заевшей пластинкой крутилось: " я 
бросаю их с 
дочкой навсегда... я бросаю их с дочкой навсегда... " Как душно в доме. Валя 
распахнула окно. Нет, 
все равно душно. Душно. Душит, душит проклятое письмо... А может, все и было 
написано в расчете 
на то, что она рано или поздно найдет его и прочтет ключевые строки: "Я 
бросаю... навсегда...". 
 Да, нет, это просто рассказ. Новый рассказ. А бегство от двух женщин служит 
всего лишь 
завязкой фантастического сюжета. 
 Мазнув по щеке слезы, Валя дочитала письмо до конца. "Зачем я рассказываю тебе 
это? 
Неужели хочу пожаловаться? Да. Пожалей меня. Хочу встать перед тобой на колени, 
прижаться к 
тебе. Крепко. Хочу, чтобы ты гладила меня по голове и шептала что-то волшебное, 
нежное. Пожалей 
меня. Мне ничего этого не нужно, этой крови, грязи, окопной сыри, смерти. Я хочу 
просто любить 
тебя. Просто любить. Прости". Потрепанный листик, мягко изогнувшись сам 
выскользнул из пальцев. 
Просто любить Её! - вот и всё... Как легко, оказывается, может кончиться 
счастливая семейная жизнь. 
Что же ты теперь будешь делать, Валентина? Соберешь пожитки, переберешься к 
матери? А Машка, 
она в чем виновата? Просто так, от собственной обиды лишить ребенка отца? В 
конце концов, это 
касается только её - Вали, а она переживет. Помучается, переживет. Ведь внешние 
приличия 
соблюдаются Кириллом неукоснительно. И кому какое дело, что творится в её душе. 
А в его?
 Что-то похожее на сочувствие шевельнулось в душе Валентины. Сочувствия не к 
мужу, не к 
любовнику, нет - к старому другу, человеку делящему все её беды и радости вот 
уже столько лет. 
Ему, наверное, действительно плохо. Он потерял себя. Мечется между ней и Юлей, и 
никогда не 
хватит у него духа сделать свой выбор. 
 Так что же делать? Закатить скандал, устроить бурную истерику со слезами и 
обвинениями? 
Предоставить ему возможность оправдываться: умолять, падать на колени, уверять, 
что любит, лгать. 
О, она поверит, с большим удовольствием поверит - ведь ей так хочется этого. 
Нет, слишком 
унизительно. Или сделать вид, что ничего не случилось, что не было никаких 
писем? Да, так лучше 
всего. Но не получится.
 Валя не ложилась спать - ждала его. И когда он наконец-то пришел, 
демонстративно 
погрузилась в чтение злополучных писем. 
 Кирилл сразу узнал эти листы, даже сейчас в тусклом свете настольной лампы. 
Внутри по-
предательски мелко захолодело. А что такого? Просто рассказ. Просто? Это ты 
сейчас будешь 
объяснять Вале. 
 Кирилл заглянул ей через плечо.
? Что читаешь?.. А... письма, вряд ли тебе понравится. Их нужно читать в 
контексте. Вещь 
еще не закончена.
 Секундное молчание.
? Кирилл, ты что, не любишь меня больше? - Валя пыталась произнести это как 
можно 
равнодушнее, но голос неожиданно сел. - Да?..  
? Что? - Кирилл, казалось, был удивлен, - С чего ты взяла?  
 Валя подняла на него глаза - темные, враз поплывшие огромными, как обида, 
слезами.
? А... это...
? О, господи! - вырвалось в легкой досаде. И тут же терпеливое объяснение, - Я 
же говорю, 
это недописанный рассказ, я его в газету хотел. А потом забросил. Хорошо, что ты 
его нашла, 
напомнила - надо будет доделать. Ну, чего ты?.. Что, глупая, ты подумала - это 
настоящее письмо? Да 
смотри, весь текст в кавычках и сюжет... Ты что не видишь - сюжет 
фантастический?
? Но там же... про всех... про нас...
? Ну и что? Про известных людей и писать легче. Тем более про себя. Ну, ну 
перестань, 
Валя... - он обнял её за плечи, потом повернул с себе, прижал, поцеловал крепко, 
слезинку смахнул с 
ресниц. - Ты правда всерьез, что ли? Ну, глупая. Глупая моя...
 Он будто баюкал ее на руках.
? Как ты могла подумать. Да, ты же знаешь мои фантазии... я иногда такое напишу. 
Помнишь, про бабку твою, тоже напридумывал невесть чего. Ну, Валя, это же только 
рассказ. 
Подумай сама, если бы это были настоящие письма, разве я бы раскидывал их где 
попало. Я и Толяму 
их показывал. Не плачь. Я же люблю тебя.
? Любишь, - Валя высвободилась и посмотрела ему в лицо, - правда?
? Конечно. Куда я без тебя, без Машки... Глупая.
Он еще многое говорил ей. Утешал, весело ругался, шутил. Высмеял её наивность. 
Порадовался силе своего художественного слова. Пообещал рассказать эту историю 
Толяму, 
посмеяться вместе.
И Валя тоже смеялась. Уже лучились под высыхающими слезами глаза, и 
действительно 
глупыми казались недавние переживания. И снова было все хорошо, и недоразумение 
разрешилось к 
обоюдному удовольствию.
А все-таки не пишутся, не пишутся просто так, на пустом месте такие письма. 
Страдаешь ты, 
мой дорогой, еще как страдаешь. Исходит твое сердце кровавыми слезами... Но и 
трусишь ты тоже. 
Сильно трусишь. Вон голосок-то как задрожал. И не хватит тебе никогда смелости 
"подбросить жене 
записку о том, что ты сволочь и подлец, и что ты бросаешь их с дочкой навсегда". 
И тем более 
никогда ты не скажешь этого в глаза. Потому что ты - трус. Просто трус, но не 
подлец и не сволочь. 
И поэтому я удовлетворена твоим ответом. Сейчас он дает нам право какое-то время 
создавать 
иллюзию семейного благополучия. 
Как долго?

В городе слишком недавно было лето. Так недавно, что кусты и деревья не успели 
сбросить 
листву, и, когда тяжёлый снег навалился вдруг сверху, каждый листочек принял на 
себя непосильную 
ледяную ношу. Ветки молча обламывались, медленно падали, вырывая из стволов 
узкие полоски 
свежей сердцевинной плоти. Выгибались мучительно  заснеженными арками над 
тротуарами, 
валились беспомощно в грязь. 
Но это была только первая беда.
Вторая пришла наутро, когда сердитые похмельные люди стали с бестолковой 
жестокостью 
крошить тупыми топорами изломанные измученные деревья, расчищая дорожки 
пешеходам и проезд 
машинам. Нелепые погребальные пирамиды искорёженных древесных обрубков заняли 
улицы, на 
время превратив город в живой некрополь. Ни одна щепка не смогла умереть сразу, 
впав от 
внезапного холода в ледяное беспамятство. И только когда вскоре опять потеплело, 
деревья стали 
медленно истекать очнувшимся соком, пропитывая воздух пронзительным запахом 
постепенного 
умирания.
Куда спрятаться от этого пыточного насыщения смертью? От этого нестерпимого 
бесшумного крика, эхом дрожащего между каменных стен? Смерть и боль, боль и 
смерть сочится из 
порубленных отмерзающих тел.
Смерть бывает менее страшной, чем боль. Привыкнуть нельзя ни к той, ни к другой, 
но 
смерть нужно вытерпеть только раз - от боли же отделаться сложнее.
Липовая аллея, клумба лиловых ирисов, большой красивый дом - почти замок, белая 
лестница - четыре ступени, поворот, ещё четыре, площадка... Юля не была тут лет 
сто, не меньше. А 
теперь останется навсегда. Это последнее убежище от боли, медленно разделывающей 
сердце тупым 
топором.
- Так не приходят в гости, - первый раз нелюбезно встретил её хозяин дома. Он 
сидел на 
маленькой резной скамеечке и неторопливо пропалывал ирисы.
- Спрячьте меня навсегда.
- "Навсегда" - это слишком сильное слово, ты ещё не научилась его произносить. 
Сначала потренируйся на "сегодня". И ещё поцелуй своих малышей. 
 Лопе де Вега не любил возиться с ирисами. Он просто сидел под липами и нюхал 
медовый 
листок.
- Мы вряд ли сможем тебе помочь.
- Найдите мне, пожалуйста моральную нишу - без неё так горестно и неуютно. Я из 
старой вывалилась, а новой всё нет.
- Колумбарий - твоя моральная ниша.
- Ну, спасибо!
- А ты что хотела? Если человеку нигде не больно, душа ни за что не цепляется, 
ему 
место в колумбарии. Иди, а то врачи уже замучились тебя оживлять.
Молоденький реаниматолог действительно ей обрадовался:
? Больше так не шутите, девушка! Рано вам на улицах падать помирать.
? Ну и как там, понравилось? - спросил второй, постарше.
Юле показалось, что она кивнула.
? Многим нравится, - согласился второй. - Но здесь тоже не так уж плохо.
Да. Не так уж. Действительно, нет у меня никакого права на улицах падать 
помирать - из-за 
чего? Из-за кого - из-за тебя? Вот ещё! Я вытравлю тебя из своей жизни. Тебе нет 
в ней ни одного 
уголка, как бы ни казалось, что она лишь для тебя и была построена. 

Господи, ну сколько можно! Почему он постоянно стремиться задеть меня побольнее, 
принизить. Если я действительно такова, как он мне пытается внушить, то какого 
чёрта ему от меня 
надо?
Ну сколько можно обижаться ни на что, на пустом месте? Извини, ну извини, я не 
хотел тебя 
обидеть, веришь? Только не надо этих бабских разборок: "Почему" да "за что". Не 
надо. Видишь же, 
что я люблю тебя.
Я ничего не вижу и ничего уже не знаю.
Да разве таскался бы я с тобой часами невесть где, если бы не любил! Что, у меня 
дома нет, 
пойти некуда? Ну такой вот я есть: хамлю, сам не замечая, не желая дурного, меня 
не переделать. 
Какой я есть, таким и буду, на другого и не надейся. Если бы я специально, тогда 
обижалась бы, а 
ведь я неосознанно. Я действительно тебя люблю.
Это уже не мальчишество, это значительно более ранний возраст. Неосознанно может 
Антоша 
наделать посреди комнаты, неосознанно от ревности налупить меня ладошкой, чтобы 
на тебя не 
смотрела так, а потом будет ластиться: "Мама, я тебя люблю". А взрослые уже 
стараются сдерживать 
какие-то свои порывы. Твоя "естественность" очаровательна. Но не все 
естественные потребности 
справляются на глазах у любимых, не так ли? Так что зазорного - лишний раз 
удержаться, не 
говорить гадостей? Впрочем, этого всего я тебе не скажу, я знаю, что ты не 
думаешь того недоброго, 
что говоришь. Я люблю тебя.
- Я люблю тебя, девочка, родная моя! Правда, люблю. Очень.
- Я люблю тебя очень.
- Ты на самом деле хочешь от меня мальчишку?
- Ещё бы!
- А знаешь, - он задумчиво погладил её по щеке. - Я бы хотел, чтобы и ты родила 
мне сына, 
и Валя.
Да иди ты к чёрту! Иди к чёрту, я не  каждому встречному хочу родить сына! 
Неужели ты не 
понимаешь, что хотеть ребёнка - это очень просторное слово. В нём и животик, 
которому шепчешь: 
"Эй, как ты там, сынок? Это я - твой папа!". А крошечное серьёзное существо 
слушает тебя внутри и 
важно сосёт пальчик. И ночью вскочить к нему, родившемуся, успокоить: "не плачь, 
я рядом". И 
многое-многое другое, что не разделишь так небрежно между "тут" и "там". Иди ты 
к чёрту!
? Ну, что надулась? Что ты хочешь?
? Найди мне моральную нишу, пожалуйста! - Юля поластилась привычным жестом. -   
Что-то 
совсем потерялась я. Неуютно.
? На кладбище твоя ниша! Ну, хватит нюнить. Я люблю тебя.
? И меня "люблю" и...
? Да, и Валю люблю! - с вызовом дополнил Кирилл. - И не хочу терять ни тебя, ни 
её. 
Так не бывает. "Ни тебя, ни её". "Мне", "ей" - делёж этот обесценивает твою 
хвалённую 
любовь до "ничего". Спасибо, мне твоих половинок не надо. Не хочу больше за 
каждым твоим: "Я 
люблю" слышать "и тебя тоже". А для меня любовь - я жду тебя всегда, я хочу тебя 
всегда, я хочу от 
тебя детей. Любить двоих - это чушь собачья, это значит не любить никого!
? Не хочу и не могу терять. - Твердо повторил Кирилл, - Как ты не понимаешь, 
ведь человек 
доверился мне, раскрылся передо мной, сказал "люблю", душу открыл, а я... Я что, 
плюнуть в неё 
должен? - Кирилл отвернулся. - Не могу я... Хочешь, прощай, хочешь, принимай как 
есть, хочешь, 
презирай меня, но пока я хоть немного нужен Валентине - я не оставлю её. Прости.
? Да кто тебя просит оставлять, дурень! Мне от тебя ничего не надо. А тебе, 
похоже, вполне 
удобно. То одной в любви объяснился, то другой - теми же словами, то с той 
переспал, то с этой - 
разнообразие, жизнь наполнена смыслом и удовольствием. 
? Ты сама-то веришь в то, что говоришь? Или просто побольнее уколоть хочешь? Так 
это зря - 
я толстокожий. А насчет удовольствия... для меня удовольствие - 70 процентов 
фантазии и только 
всё остальное женщина. Поэтому сама понимаешь, в этом плане для меня разница 
между тобой и 
Валей невелика.
? Вот как? - усмехнулась она. - Ну, в таком случае, ты вполне без меня 
обойдёшься. Главу про 
ведьму, которая осталась, я допишу, ни дружеских, ни творческих отношений 
прерывать не имеет 
смысла. А остальное - всего 15 процентов - это ущерб, который можно легко 
пережить. Счастливо, я 
пойду.
? Что ты городишь, какие 15 процентов?
? 70 - твоих фантазий, остаток делим как минимум на двоих - меня и Валю. 
Получается по 
пятнадцать. Думаю, без моих переживёшь как-нибудь. Спасибо за всё, действительно 
спасибо. - Она, 
поцеловав его, поспешно засеменила прочь.

Дома Коля с удовольствием возился с детьми. Когда стал оставаться с ними всё 
чаще и чаще, 
с удивлением обнаружил, что с ними можно интересно играть. А можно не только 
играть, но и делать 
что-нибудь вместе - тоже игра. Мальчишек это открытие порадовало ещё больше.
Но мама - это мама. Только открылась дверь, Антон с разбегу вскарабкался на неё, 
цепляясь 
за что попадётся.
? Эй, разбойник, - окликнул Коля. - Дай человеку хоть раздеться.
? Какой же это человек! - возмутился малыш. - Это просто мама моя. - Но, 
послушавшись 
папу, всё-таки спустился на пол. Чтобы тут же залезть на подоконник.
? Эй, снег! - закричал он в окно. - Летай. снег, обратно на небо!
? У нас часы пошли назад, - удивился Николай, пощёлкав по будильнику. - Только 
этого не 
хватало.
? Мама, прогони зиму! - потребовал Антон.
? А надо ли?
Хреновая я ведьма и дура-баба, если не сумею избавиться от дурацкой присухи, от 
занозы 
этой загнившей, унизительной зависимости от мальчишки, которому я и вовсе не 
нужна. Сумею! 
Осушусь.! Он - никто мне. Он так же не нужен мне, как и я ему. Я выгрызу эту 
боль. Он разбудил, 
оживил меня. Спасибо ему, и - хватит. Теперь у меня есть силы на семью - на 
сыновей, на мужа. 
Звонок.
? Салют.
? Здравствуй. - Ничего не дрогнуло. Ему нет места в моей жизни. Он мне - никто. 
Пусть идёт к 
чёрту! Идёт от крови моей, от костей, от мяса моего... Ни видеть, ни слышать не 
хочу! Человека, 
которого я люблю, не существует. Есть только мой коллега и соавтор с похоже 
звучащим именем - и 
всё.
? Ты что так официально? Правда решила от меня отказаться?
? Да.
? Ну, как хочешь. Но придти поработать-то можно?
? Конечно.
? Большое спасибо, я приду в понедельник, - Кирилл повесил трубку.

Снова она - тоска. Давно не было, здравствуйте вам. А что - всё правильно. Всё 
верно. 
Побыло хорошо, повалялся на спинке, почесали тебе брюшко, побалдел, теперь пора 
на корячки 
подниматься, и вот тебе сапогом под брюхо для поддержки. Всё правильно. И 
папенька говорит, что 
одни радости вкушать недостойно. А в страданиях душа совершенствуется. Так будем 
же 
усовершенствовать душу!
Способ хитрый нашел, как с тоской бороться. Не водка, нет - сон. Просто сон, 
здоровый и 
продолжительный. Сон - лучшее лекарство. Спишь и ничего не чувствуешь, только 
сны. А сны мне 
все нравятся, так что кошмарами вы меня не достанете. 
И вот валяюсь я целыми днями, благо выходных много, голова в наушниках, в 
наушниках 
музыка, тело на кровати, в комнате темнота - тоску глушу. Стаканами хлебаю, до 
забытья, до боли 
головной. Продержаться бы выходные, а там тебя постараюсь увидеть. Плохо без 
тебя, как есть 
плохо, так и пить, жить даже плохо. Стыдно очень мне, прости ты меня, дурака.

Зря я звонил ей, зря приперся, придумав какую-то необходимость, сидел допоздна, 
ждал чего-
то. Ни поработать, ни даже просто поговорить не получилось. Опять к ней 
привалила целая толпа 
народу, опять устроили балаган. Надоели. Так хочется крикнуть на весь этот 
бардак: "А не пошли бы 
вы все!". Поэтому я молчу и ухожу сам. Ухожу домой, а куда же ещё. Иду по рано 
светлеющим 
улицам, под рано темнеющим небом. Странно, даже в таком состоянии в голове 
складываются 
внутреннего пользования парадоксы. Улицы рано светлеют фонарями, а небо рано 
темнеет - осень. 
Дома у меня никого нет. Это радует. Настроение таково, что в радиусе двух метров 
не 
хочется ощущать ни одного человека. Разве только Машку. Но она, к счастью, ещё 
не человек - 
человечек. Представитель маленького таинственного народца, единственного из всех 
сказочных 
народов, не ушедшего ещё за круги нашего мира. Этому человечку скучно с нами, и 
она всерьез ищет 
гномов в дырах под асфальтом, а я не говорю ей, что последние гномы ушли ещё лет 
двадцать назад. 
Но Машки нет, и я остаюсь один.
В голове крутятся отрывочные реплики из незаконченного спора. Да, Юля, ты 
несомненно 
права, надо разойтись, достал я тебя. Со мной это бывает. Попробуем 
посуществовать независимо 
друг от друга. Может быть получится. А нет - хоть изголодаемся... В сексе 
главное - воздержание. 
Мысли до чего идиотские. Надо собраться, сесть и написать... что там у нас по 
плану?.. Нет, 
не получится, при виде чистой бумаги в голове становится тоскливо и вязко. 
Сейчас самое лучшее 
глотнуть десятиградусного голландского "ерша" из жестяной банки и лечь спать. 
Звонит телефон. Это мой оперативник Ринат, мы вместе работаем по "Химбанку".
? Кирилл? Где гуляешь, я тебе весь вечер названиваю. Получили наводку, клиент 
сегодня 
прилетает из Москвы, с ним могут быть интересные документы. Ты ведь так и так 
собирался его 
арестовывать. Думаю сейчас самое время, пока он ни с кем не успел встретиться 
здесь.
? Когда он прилетает?
? В час тридцать. А аэропорту его ждет машина. Оттуда он поедет, видимо, прямо 
домой. 
? Хорошо, постановление на арест у меня готово. Подождём его на квартире, 
возьмём и сразу 
обыск сделаем. Подъезжайте за мной. - до чего удачно появился Ринат, хорошая 
возможность 
окончательно добить вечер. Арестовывать делового бандюгу веселее, чем просто 
спать.
? Да зачем тебе ночью таскаться, жену-красавицу одну бросать, мы сами всё 
сделаем.
? Нет уж, давайте со мной. Чтобы все было, как полагается. А то опять налепите 
чего-нибудь, 
придется его потом отпускать, да ещё и извиняться. К тому же я сегодня одинок - 
жена к подруге 
отпросилась, дочка у бабушки.
? А любовница? - Ринат хотел просто пошутить, но попал удивительно точно. И 
больно. - 
Любовница отрабатывает с мужем. Так что заезжайте, я буду готов через пять 
минут.
? Ладно, жди.
Полгода я уже не сидел в засадах с трепетом в душе и со стволом под мышкой. 
Конечно, не 
дело следователя преступников задерживать, но ведь иначе совсем жиром заплывёшь 
в кабинете 
сидючи. А так - здоровая встряска для мышц и нервов. Да и о Юле, может быть хоть 
на вечер 
забуду... Слышишь, Юля! Я хочу забыть о тебе!

На задержание поехали втроём, Кирилл, Ринат и ещё один опер. СОБР не брали - 
зачем, 
обезвреживать одного пожилого банкира? Ребята не могли знать, что в аэропорту в 
машину 
пожилого банкира подсядут трое урок.

Здравствуй, родная! Банальное было бы начало для письма, скучное и заезженное, 
как горские 
дороги, но... это не письмо. 
Это не письмо и ты никогда не прочтёшь его. Ведь оно никогда не будет написано. 
И только 
поэтому я обращаюсь к тебе так смело - здравствуй, родная. Родная, любимая, 
единственная моя, я 
так скучаю по тебе, я хочу увидеть тебя, всего лишь увидеть, хотя бы на секунду, 
я люблю тебя... 
Вот, банальности так и сыплются из моей дырявой башки, а что делать, если самые 
простые и 
искренние слова давно истрепались от долгого хождения.
Ну и пусть, я всё равно буду говорить их тебе. Тем более, ты всё равно меня не 
услышишь. А 
если бы услышала, интересно, о чём бы спросила? 
Конечно, не о моём душевном состоянии. Невежливо с первого слова лезть человеку 
в душу. 
Для этого ты слишком хорошо воспитана. Справилась бы, скорее всего, о 
творчестве, о последних 
новостях, о карьере. И только потом, может быть в самом конце этого 
необязательного разговора, 
коснулась бы неуловимо моей руки, заглянула в глаза и спросила бы так, словно мы 
только что 
встретились, а не болтаем уже битый час: "Как ты, Кирилл?" А я не поцеловал бы 
тебя. Для этого я 
слишком оригинален.
Я отвечал бы тебе по порядку, обстоятельно и точно, как научили на военной 
службе. И тебе 
очень скоро стало бы скучно. Скучно, потому что последнее, что я сотворил, это 
неглубокий 
окопчик. Удобный такой, лежачий, красиво обложенный по брустверу неровными 
камнями, которые 
я выворотил, копая его. 
Последние новости - это то, что взвод мой посадили в засаду на высокогорном 
перевале. 
Посадили ждать перехода "черных клинков". Ты не знаешь, кто такие "черные 
клинки"? Я, честно 
говоря, и сам не знаю, да и все остальные в нашем взводе, включая офицера, знают 
не больше. То ли 
какая-то секта, то ли воинственный орден, то ли просто гвардия горских князьков. 
Известно только, 
что они почти не используют импульсного оружия, нападают ночью с одними мечами, 
вымазанными 
какой-то дрянью черного цвета, чтоб не блестели в темноте. Говорят, что дрянь 
это страшно ядовита. 
Наутро после их нападения находили целые боевые роты, изрубленные в капусту. 
Порезы на телах 
тонкие, как от скальпеля, и вдоль них прерывистый черный ободок. 
И вот нас поставили ловить этих "черных клинков", как будто на то спецназа нет.
Что ты там ещё спрашивала? О карьере? С карьерой хорошо. Получил повышение и 
сержантские нашивки. Я теперь оператор рэера. Рэер - это такой мощный лучемет, 
тяжелый страшно. 
Но зато в рукопашную мне теперь ходить почти не приходится. Прикрываю своих 
огнём с какой-
нибудь высоты. Словом, благоденствую. 
В засаде мы сидим уже почти сутки, но пока ни "клинков", ни даже горных архаров 
не 
видели. Скука, отдых. А в мыслях - ты. Только зря это. Не время о тебе думать, 
темнеет уже. Ночью в 
горах страшно. И днём, конечно, страшно, но днём смерть видишь, а ночью нет. А 
смерть, как я 
понял, такая штука - даже если ждёшь её, всё равно боишься.
Поэтому не буду я о тебе думать, слышишь! Забуду я о тебе, о тоске своей забуду. 
Мне ребят 
прикрывать надо, не по бабе страдать. Слышишь! Я люблю тебя...
Вот здесь, если бы я писал всё это на пластике, для пущей трогательности должна 
была бы 
быть кровь. Моя. Широкие, бурые пятна, через которые так сложно разобрать 
ферритовый карандаш.
Здесь меня порубили "черные клинки".

Эту ночь Валентина провела у Виктора. С утра они вместе поехали в банк. Когда 
Валя 
набрала номер служебного телефона Кирилла, ответил сосед по кабинету Серега:
? Кирилл? Да он же в больнице. Его ночью на задержании порезали. Что? В какой 
больнице? 
Вроде говорили, в двадцать первой, в реанимации.

- Не переживай ты так за него! - Виктор Иванович вышел из машины, открыл Вале 
дверцу 
и подал руку. - Поправится. Звонил я главврачу, с Кириллом твоим ничего 
страшного, напутал его 
напарник, в реанимации его близко не было. 
Валентина твёрдо посмотрела ему в глаза. Тёмные непроницаемые глаза, которые она 
так 
счастливо целовала всего час назад. Да, она была счастлива. Да, она любит этого 
уверенного в себе 
властного человека. Она, красивая повзрослевшая женщина, нашла своё счастье. Но 
она не так уж 
давно была угловатой хорошенькой девчонкой, которая влюбилась совсем в другого 
человека, вышла 
за него замуж и родила ему дочь. И тот человек мучается сейчас на больничной 
койке. А час назад 
мучился ещё больше, в то время как его жена боялась стонать от страсти под 
сильным здоровым 
телом своего возлюбленного.
- Только, прошу тебя, не придумывай себе всякой ерунды! - Виктор Иванович чуть 
тряхнул 
её за плечи. - Ты ни в чём перед ним не виновата. Не решайся, пожалуйста, ни на 
какие жертвы.
- Сначала я его хотя бы увижу, - она невольно потянулась за поцелуем, прежде чем 
пойти к 
больничным дверям.
Чем дальше она отходила от мужчины, ждущего её в чёрной блестящей машине, тем 
меньше 
становилась её уверенность в собственном праве на незаконное счастье. Ерунда! 
Она сама - сильная 
женщина, сама за себя принимает решения, и сама сумеет объясниться со своим 
мужем, если в том 
возникнет необходимость. Её вина лежит на них обоих.
Кирилл не заметил её прихода, потому что целовался с Юлей. То, что это была 
именно Юля, 
Валентина поняла сразу. Вспыхнув, вышла в коридор. "Надо же, как прекрасно! - 
подумала она, 
спускаясь по лестнице. - Судьба не так уж ко мне несправедлива. Правой быть 
лучше, чем виноватой, 
это точно".
- Заедем ещё через часок, ладно? - сказала Валя, садясь в автомобиль.

? Да здоров я, ну, правда, здоров, - в который раз втолковывал улыбающийся 
Кирилл 
встревоженной Юле. А она все смотрела на него во все глаза, словно не веря, 
мучительно желая и 
боясь поверить, в то что её любимый жив. - Это Ринат, мой оперативник, напугал 
всех.  Привез меня 
в больницу залитого кровью, без сознания и давай всем названивать, ажиотаж 
поднимать. А кровь не 
моя была, одного из бандюг. Меня только ножом чуть зацепили в свалке, я даже не 
заметил как, 
голову вдруг обнесло, я и хряпнулся в обморок. Рана-то никакая - кожу рассекло и 
все. Смотри, уже 
заживает. - Кирилл оттянул с бока повязку, прихваченную пластырем. Юля хотела 
зажмуриться, но, 
не удержавшись, посмотрела. Рана действительно уже закрылась. Остался тонкий, 
словно от 
скальпеля, порез и прерывистый черный ободок вокруг него.


Глава двадцать первая

Первым побуждением было поскорее захлопнуть опасливо дверь.
На пороге стояли две нищие девчонки, одна лет двенадцати, вторая - сильно 
поменьше, 
может быть, не старше пяти.
? Дайте, пожалуйста, что-нибудь покушать, - серьёзно попросили они в один голос. 
И завели с 
привычной интонацией побирушек, - у нас сгорел дом, а мама лежит в ожоговом 
центре, а родных 
больше нету, и мы живём на вокзале...
Они просили только еды, а не денег, видимо, действительно хотели есть. 
Юля обычно читала газеты и знала, что существуют целые нищенские организации, в 
которых 
взрослые посылают детей попрошайничать, отнимая в конце "рабочего дня" всю 
выручку. Что 
малолеткам от торопливо брошенных подаяний ничего не перепадает, а хозяева их 
живут побогаче 
многих дающих. Но эти девочки просили только еды, и невозможно отказать 
голодному, пока в доме 
есть хоть кусок хлеба.
Впрочем, как назло, с запасами было как раз не густо: давно не платили ни 
пенсию, ни 
зарплату, а Колиных гонораров и Юлиных подработок хватало на самый жёсткий 
минимум.
? Сейчас, - сказала Юля, закрыв всё-таки из предосторожности дверь.
Поспешно собрала в пакет немного еды, мучительно сожалея, что её так немного. 
Спросив у 
Ильюши позволения, сунула туда же начатую плитку шоколада, подаренную вчера 
Рудиком. 
Поколебавшись с пару секунд, положила ещё одну из двух оставшихся банок тушёнки. 
Всё равно, 
пакет тоще обвисал в руке.
Приоткрыла дверь. Девчонки терпеливо ждали.
? Картошку сырую сумеете почистить и приготовить? - спросила она, отдавая 
небогатую снедь.
Те обрадовано закивали.
Юля, отсыпав во второй пакет немного картошки, протянула его повеселевшим 
малявкам.
? Большое спасибо! -поблагодарили они, опять в один голос и, довольные, затопали 
по 
лестнице наверх.
Даже если девчонки таскают еду каким-нибудь гнусным посылающим их алкашам, 
нельзя 
было отказать. Мы пока, слава богу, не помираем с голоду, - будто оправдываясь 
перед кем-то, 
подумала Юля и попыталась вернуться к прерванным делам. Но всё валилось из рук, 
и на душе - 
препогано. Очень уж это неправильно, что маленькие симпатичные девочки мотаются 
по квартирам, 
выпрашивая поесть и рискуя нарваться на какого-нибудь подонка, который может их 
обидеть. 
Возможно, для них это привычное занятие, и другого они просто не знают. А если у 
них 
действительно сгорел дом, серьезно пострадала мать, они остались одни, без 
помощи, без присмотра - 
а всем вокруг наплевать? В лучшем случае, кто-нибудь сунет кусок хлеба, чаще - 
просто захлопнут 
дверь, и страшно подумать, что может быть в худшем... Ну не должны дети жить таким 
образом, 
никак!
Случайно глянув в окно, Юля увидела этих девчонок, судя по всему, направляющихся 
к 
остановке. На восьмом этаже играли свадьбу, и бедолагам надавали столько, что те 
не знали, как 
уволочь свою добычу. Старшая заботливо выбирала себе пакеты потяжелее, жалея 
малышку, но и 
сама останавливалась через шаг, опуская их на землю и пытаясь ухватиться 
поудобнее. 
? Слушай, Ильюш, - не выдержала Юля. - Посиди, пожалуйста, минутку с Антошей, 
пока он 
спит. Я вас запру на ключ, и сама открою, вернусь прямо сейчас, ладно? 
Илья согласился, и Юля, выбежав во двор, догнала неуклюже возящихся с неудобной 
ношей 
девочек.
? Давайте, помогу донести до трамвая, - предложила она, взяв столько, сколько 
помещалось в 
руках. Нищенки, радостно подхватив оставшееся, засеменили следом. Одеты они были 
вполне 
прилично, чем чёрт не шутит - может быть, правда, просто попали в беду?
? У вас на самом деле сгорел дом? - спросила Юля.
? Да, - оробели девчушки.
? И мама - в ожоговом центре?
? Да, мы к ней ходим.
? И живёте на вокзале?
Они переглянулись.
? Нет, у соседей.
? Они хорошо к вам относятся?
? Да, хорошо! - девочки дружно закивали. - Разрешают нам у себя жить, только 
кушать ищите 
сами, говорят.
? Точно не обижают? - Юля успела запыхаться и пыталась на ходу сдуть падающую на 
лицо 
прядку.
? Нет. Они просто пьют всегда. Но нас не трогают.
? Хорошо, - Юля, добравшись до остановки, поставила пакеты на землю. - Если 
понадобится 
помощь, звоните по этому телефону, спросите тётю Юлю, - и нацарапала свой номер 
на завалявшемся 
в кармане магазинном чеке.

Девочки пришли на следующий день, заулыбались осторожно на пороге: не прогонят 
ли их 
сегодня? Чинно прошли, разувшись, в прихожую, помыли в ванной старательно руки, 
сели на кухне 
за стол, зачарованно глядя, как Юля печёт блинчики. Они вели себя несвойственно 
маленьким 
побирушкам: не хватали ничего руками, не принялись любопытно шастать повсюду, 
задавая кучу 
нелепых вопросов. Нет - скромно сидели, потупившись, на табуретках, осторожно 
поглядывая 
вокруг. Постепенно, чуть осмелев, громче и охотнее стали рассказывать о себе. 
Стесняясь, рискнули 
расспрашивать хозяйку об удивлявших их вещах. 
Удивляли их  вещи самые заурядные. Что, к примеру, у Юли есть законный 
постоянный муж, 
что она умеет шить, что стеллажи в коридоре заставлены книгами. Что такое 
компьютер и зачем он 
нужен, объяснить не удалось. Их удивляла вся окружающая немудрящая обстановка, 
кажущаяся им 
неслыханной роскошью.
Юля тоскливо поняла, что помочь тут невозможно. Хоть мама их и лежала в ожоговом 
центре, как и говорилось сначала, не с пожара начались  девчоночьи скитания, а с 
самого рождения. 
Дом загорелся после очередной материной пьянки с бесконечными ухажёрами, а 
пропитание они 
всегда добывали, где придётся. Маленькая оказалась старшей - ей исполнилось 
семнадцать, но 
уронили когда-то в детстве, и ростом она не превышала дошколёнка. Второй, как и 
показалось 
сначала, было двенадцать, но в школе ни та, ни другая не училась, не имели 
представления об 
элементарных вещах. Славные, симпатичные девочки, сидящие сейчас на кухне с 
праздничным 
выражением на лицах, зачатые от несоблюдения правил гигиены неизвестно от кого, 
где-то на 
помойке. На помойке живущие, и там же обречённые сгинуть, став очень скоро 
бесплатными 
шлюхами, как мать. Не знающие ничего, кроме крысиного мирка своих родителей, но 
- люди, 
девочки, почти девушки, с доверчивыми смышлеными глазёнками. Наверное, как-то им 
всё-таки 
можно было помочь, но не так, на бегу, между делом. У Юли есть о ком заботиться 
и за кого 
отвечать. Возможно, если бы она была одна, можно было бы  как-то приютить эти 
создания, 
отогреть... Возможно. А возможно, и нет. Тем более маловероятно, чтобы Юля жила 
когда-нибудь 
одна.
Девчушки совсем освоились, когда забежал Кирилл - на пару минут, на чашку чая, 
по пути в 
фотоателье. Ему нужно было  срочно сфотографироваться на удостоверение с новыми 
погонами, и 
он, что необычно, появился в форме.
Форма, похоже, у гостий вызвала неприятные ассоциации - они сразу потускнели, 
встали, 
быстренько оделись и засобирались уходить.
? Извините, пожалуйста, мы,  наверное, не вовремя, - на секунду светло 
улыбнувшись, сказала 
старшая - та, что поменьше. Добродушное личико взрослой девушки на крохотном 
детском тельце.
? Мы в баню перед гостями сходили, - угрюмо попыталась оправдаться младшая, хотя 
их никто 
не гнал и ни в чём не винил.
? Спасибо, до свидания, - попрощались они, но так больше и не пришли.
Юля, вздохнув, промыла с порошком их чашки, ложки, тарелки, весь стол, табуретки 
и 
дверные ручки - как-никак, в доме дети.

? Хорошие всё-таки у вас получаются дети! - не удержалась от комплимента Айгуль. 
- Сто лет 
вас знаю, а в чём секрет - ума не приложу.
? Да, то, что я делаю не руками, у меня выходит неплохо, - согласился Николай. 
Илья, читающий в углу дивана книгу "Рыцари средневековья", усмехнулся, но сумел 
промолчать. Родители, встревожено ожидавшие от него обычной  язвительной 
реплики, облегчённо 
перевели дух.
- Невозможно при нём разговаривать, - вполголоса пожаловался глава семейства, - 
обязательно подколет. А то специально начинает разговаривать со мной по-
английски, знает, что я 
немецкий в школе учил.
Ильюша надул щёки, чтобы выдержать марку и сглотнуть замечание, аккуратно 
перевернул 
страницу.
"Взрослеет, - с гордостью подумала Юля. - Ладно, хоть к школе научился чуть 
скрывать своё 
ехидство, а то был бы всё время битым". Она посмотрела на Антошу с айгулькиным 
Маратиком, 
непривычно тихо играющих под столом, на Ильюшины поделки на полках, грамоты, на 
аккуратно 
сложенное кимоно маленького каратиста - и удовлетворённо вздохнула. Слава богу, 
она ёще не самая 
никудышная мать.
Телефонный звонок прервал столь редкое чувство удовлетворения собой и жизнью.
? Да?
? Ничего, что я всё ещё люблю тебя?
? Да.
Что угодно, только не "ничего". Иногда - очень хорошо, даже выразить нельзя, как 
прекрасно. Иногда - хуже некуда. А, впрочем, близко уже к "ничего". Слушаю 
сейчас тебя, а сама 
Коле и Айгульке улыбаюсь, на мальчишек смотрю с удовольствием. Слушаю сейчас 
тебя, голос твой 
- роднее родного, а ни любви, ни нежности не нахожу в ответ. Неужели отсушила 
так надёжно? 
Ничего.
Ничего - кроме боли нестерпимой в груди, оттого, что нет сейчас тебя рядом.
Да и не будет, по большому-то счёту. Разве меняют что-нибудь эти встречи 
постыдные 
урывками - на час, на два, на ночь? Ничего не меняют - дают передышку 
коротенькую, как укол 
обезболивающий. Дают чувство счастья и абсолютного покоя, когда ты обнимешь и 
прижмёшь к себе 
на коротенькие минуты. Боюсь, что я, как наркоманка, буду опять говорить себе: 
это последняя 
встреча (как - рюмка, доза, сигаретка), потом - завязываю. Потом опять - очень 
здорово, кайф 
полный. Снова зарок - всё. Потом - сразу очередная ломка. Ну, и дальше - как ты 
говоришь: нельзя 
отказываться ни от чего хорошего. И прав, как всегда, ведь это ты пишешь всю эту 
историю, а я 
только пытаюсь извиваться между твоих строк, чтобы не шли уж совсем по живому.
Но нет, я сумею освободиться от тебя, пусть мне это будет дорого стоить. Мне 
есть ради чего, 
ради кого стараться. Коля очень любит меня, очень любит сыновей, я очень люблю 
сыновей, сыновья 
любят нас обоих. И я люблю Колю. Получается достаточно устойчивая конструкция, 
которая вряд ли 
должна рухнуть только потому, что кто-то где-то предназначил нас с тобой друг 
другу. Если бы это 
предназначение было столь непременно, нас не повязали бы таким количеством 
дорогих и близких 
людей - тебя и меня. Предоставили бы лазеечку, в которую мы могли бы сбежать и 
просто быть 
вместе.
У меня есть все основания думать, что я сумею приобрести в этой ситуации, но 
боюсь, только, 
что ты потеряешь много. Больше, чем я. И не смогу ни уберечь, ни остеречь тебя - 
прости.
Я люблю Николая. Он сейчас старается заботиться о нас, обо мне, больше, чем 
всегда, не 
упуская и мелочей. Будто он виноват передо мной, а не я перед ним.
Я люблю его, как кровного родственника, как очень дорогого мне человека. 
Если бы только не было этих ночей с ним. Чтобы не шептать умоляюще:
? Ну, хотя бы разок скажи, что любишь меня!
? Ты же знаешь, ты же видишь, что люблю...
? А ты скажи, сам скажи, пожалуйста.
Чтобы не чувствовать себя шлюхой последней, отдавая и получая всё, стонать и 
задыхаться в 
судорогах - но так, будто не со мной это происходит, будто читаешь об этом 
сонно, по телевизору 
видишь вполглаза.
Чтобы не ловить лицом обжигающее семя и распределять пальцами в темноте 
заботливо - на 
лоб, на веки, на щёки, на шею, на грудь. Ведь завтра от этого, когда смоешь 
тёплой водой, кожа будет 
нежная, светящаяся изнутри чудесно. Ведь завтра так хочется быть красивой. Для 
тебя.
Чтобы не хрипеть тихой ночью рядом со спящим безмятежно мужем, не дышать, как 
больная 
кошка, мяукая беззвучно пересохшим ртом.
Лишь бы утром ты не прокрался тихонько, забежав по дороге (куда? - в 
поликлинику, в 
прокуратуру?), не стал бы целовать бережно, опасаясь разбудить мальчишей. 
Целовать в глаза, 
стянутые этой прозрачной косметической маской.
Я больше не могу. Это слишком для меня. И без тебя не могу. Но сумею.
? Я люблю тебя, родная.
? Да.
? Ты придёшь сейчас?
? Конечно.

Кирилл внимательно посмотрел на неё.
- Ты заметила, что у тебя желтизны в глазу стало меньше? - он поцеловал ей 
ресницы, 
провёл губами по бровям.
- Возможно. Зато у тебя появилась. И здесь, и здесь - ты видел?
- Нет. Привораживаешь меня? 
- Что ты! Ни в коем случае - наоборот, - Юля для убедительности даже головой 
помотала, 
как первоклассница, которая врёт.
- Какая у тебя кожа красивая - светится, - он опять поцеловал её. - Я люблю 
тебя. Почему 
же: "наоборот"?
- А зачем мне? Куда тебя девать? Держать в шкафу и выпускать погулять, когда 
дома нет 
никого? - она зло усмехнулась. - Да и ты без меня обойдёшься, есть кому рожать 
тебе сыновей и 
слушать твоё "Я люблю".
- Ты опять? - Кирилл с силой взял Юлю за плечи. - Ты понимаешь, что меня 
удерживает 
только то, что если я уйду, моя семья останется без средств к существованию. Я и 
пишу, надеясь 
денег заработать. Чтобы семье какие-то средства оставить, квартиру получше 
купить. Чтобы они не 
зависели от меня, хотя бы в материальном плане. Этот долг я должен отдать, хотя 
бы этот... А потом 
уже ждать тебя, жениться на тебе.

Тем вечером Кирилл не пошёл к Юле - Валя позвонила, предупредила, что задержится 
на 
работе, просила Машку из садика забрать. Кирилл даже обрадовался, сколько уже с 
дочерью не 
общался, то служба, то книга... Стыдно врать самому себе, просто у Юли все время 
пропадаешь. А 
Машка растет, не глупая получается девчонка, любопытная как все в этом возрасте, 
болтушка 
страшная. Самое нужное сейчас - с ней быть. И сказку она давно просит. Надо 
придумать, пока до 
детсада доеду. В трамвае хорошо придумывается. Надо только отдаться 
убаюкивающему движению, 
перестуку колесному. Ещё утром вертелись какие-то идеи в голове... Хорошая должна 
быть сказка и 
начинаться она будет так: "В те времена, когда мир еще был огромен и оставалось 
в нем место для 
волшебства..."
Валентина... Валя! Кирилл приник к окну, потянулся, стараясь открыть форточку. 
Трамвай 
дернулся, тормознув на остановке. Там была Валентина. Она выходила из 
блистающего стеклом 
магазина. Дверь ей придержал седоватый респектабельный мужчина в длинном плаще. 
Он подхватил 
Валю под руку и подвел к темному джипу.  Кирилл перестал пытаться открыть окно. 
Резкий толчок 
опустил Кирилла на изодранный дерматин сиденья. Трамвай покатился дальше.

"В те времена, когда мир еще был огромен и оставалось в нем место для 
волшебства, в 
маленьком королевстве родился у короля с королевой сын. 
Созвали они гостей, устроили дивный пир, и как повелось, пригласили на крестины 
фей. 
Пришли три могущественные феи - маленькие робкие старушки. Неловко просеменили 
они по 
огромному залу и подошли к колыбели.
Первая фея склонилась над колыбелью, и гневом вспыхнуло лицо ее. Вторая фея 
склонилась 
над колыбелью, и отразился на ее лице страх. Третья фея склонилась над колыбелью 
- лицо ее стало 
печально, и жалость была на нем. 
И когда пришла пора дарить новорожденному подарки, вышла вперед первая фея и 
лишила 
младенца человеческого голоса. Вторая фея вышла вперед, и лишила его 
человеческого разума. А 
третья фея вышла вперед - лишила ребенка человеческого облика. 
И ужаснулись все кто пришел на праздник, потому что лежало в колыбели поганое 
чудовище, 
с глазами пустыми и злобными, выло и рычало оно, и скребло стальными когтями, и 
лязгало 
огромной пастью, полной острых зубов.
Но тут вдруг дарил гром и пахнуло удушающе серой. Вышла из черного дымового 
столба 
старая ведьма, которую никто и не думал приглашать. Сказала она, обращаясь к 
копошащейся твари, 
той, что была недавно прелестным  младенцем - вот тебе последний подарок: не 
вечно ты будишь 
носить эту мерзкую личину, вернутся к тебе и голос, и разум, и облик 
человеческий, когда спасешь 
ты от неминуемой смерти прекрасную принцессу.
Топнула в гневе ногой первая фея и катнула на ведьму огненный шар. Вторая фея 
ударила 
ведьму небесным градом. А третья разверзла под ней землю. Но отбила ведьма их 
заклинания, 
оборотилась летучей мышью и пропала под сводами замка.
Три года росло во дворце маленькое чудовище. Было оно злобным и необузданно 
диким. И 
через три года прогнали его из дворца. Убежало чудовище в лес, и стало жить там, 
питаясь мелким 
зверьем. А когда подросло, принялось нападать на крестьянский скот и много вреда 
причинило 
мирным селянам.  Пошли тогда в лес охотники, чтобы убить его, но никто не 
вернулся. 
Понравился чудовищу вкус человеческого мяса. Стали пропадать в деревнях люди, 
опасно 
стало ходить в лес и путешествовать по лесным дорогам. Прислал король солдат. 
Устроили они на 
чудовище облаву, но так и не смогли убить его. Лишь загнали в самую глухую 
чащобу, в 
непролазные дебри и глухие болота. И решили, что сгинуло там чудовище.
Но оно, конечно не сгинуло, ослабело только от голода и долгой погони, заползло 
в глубокую 
берлогу и отлеживалось в ней, зализывая глубокие раны.
Исполнилось девятнадцать лет со дня рождения маленького принца. 
Выползло как-то раз чудовище из берлоги, побрело по лесу, воя от голода, и вдруг 
почуяло 
сладкий запах человечьего мяса. Кинулось чудовище на запах и видит: стоит, 
прижавшись спиной к 
дереву, прекрасная девушка, а перед ней свивается в кольца огромная змея, и 
капли яда стекают по ее 
изогнутым клыкам. 
С ревом бросилось чудовище на змею и сломало ей шею. И повернулось к девушке, 
чтобы 
растерзать ее, но не успело - превратилось чудовище в прекрасного юношу. 
Подошел юноша к девушке, подал ей руку и вывел ее из леса. Оказалась девушка 
дочерью 
соседнего короля.  
Стал юноша жить в королевском  дворце. И так он учтиво вел себя, так приятен был 
его 
голос, а сужденья глубоки и разумны, что приблизил король его к себе, отдал ему 
в жены принцессу 
и объявил своим наследником.
И никто не удивился, что, когда нашли старого короля мёртвым в постели, стал 
юноша 
править страной.
В те времена мир был ещё огромен и оставалось в нем место для волшебства, но 
никакое 
волшебство не в силах остановить зло, если заложено оно в человеке.
Стоном и плачем наполнилось королевство. Награбил молодой король несметные 
богатства, 
собрал огромное войско и пошел войной на соседние страны. Не было более жестокой 
войны в мире. 
Всё покорялось его жестокой воле. Гноем и кровью сочилась земля
И столько уже принёс он горя и зла в этот мир, что не обрушилось небо, когда 
своими руками 
убил он отца и мать. И только когда подошли войска его к замку трёх 
могущественных фей, 
закатилось вдруг солнце и луна появилась на небе. Словно огромный череп, повисла 
она над королём 
и смотрела на него пустыми глазницами, и некуда было спрятаться ему от этого 
взгляда. В первый 
раз в жизни почувствовал король страх, но собрал в кулак свою волю и плюнул в 
нахмурившиеся 
небеса и проклял их. И краска сошла с лица его, и подогнулись ноги, когда увидел 
он, как 
ухмыльнулся гигантский череп.
А когда вошли его солдаты в волшебный замок, не увидели они в нем ни одного 
человека. 
Исчезли старенькие феи, пропали слуги их, и чудные животные. Лишь в самой 
высокой башне 
встретила короля ведьма и обняла его как родного сына. 
Стал править король своим огромным королевством, пользуясь советами и черным 
знанием 
ведьмы. А когда он убил её, не осталось на белом свете никого, кто мог бы 
противостоять его силе, и 
ушло из мира волшебство.  Правил король своими землями долго, долго цеплялся он 
за жизнь на 
этом свете, потому что страшился того, но пришел ему срок умирать. Вспомнил 
вдруг он слова, что 
сказала ему мать, когда убивал он её - лучше бы бегать тебе мерзким чудовищем в 
диких лесах, 
зверем, который не ведает, что творит, чем быть человеком. носящим зверя в душе 
своей. И в ужасе 
бежали слуги из его покоев, и оставили замок его, и забыли путь туда. Потому что 
слышали они 
звериный вой и рёв, слышали, как скребло стальными когтями неведомое чудовище, 
как лязгало 
зубами. Как стонал в каменных стенах слабый человек".


Айгулька вечером забежала страшно довольная:
? Поздравь меня, - подставила щёку. - Я подала на развод.
? Поздравляю, - Юля на секунду перестала размешивать тесто. - Вот как у тебя всё 
повернулось...
? Да, - Айгуль пританцовывала от счастья. - А ты-то как?
? Как обычно.
? Не осточертели ещё друг другу с этим своим Кириллом?
? В смысле "наскучить"? Он мне - нет. Я ему - не знаю. А осточертел он мне ещё с 
первой 
минуты знакомства - сразу видно было, что это - лишнее.
Айгуль была слишком поглощена своим новым состоянием свободы, чтобы долго 
разговаривать о чужих проблемах, поэтому, беседа быстро переключилась на Павла 
Владимировича, 
его работу, отдых, семью, старую жену, на его отношение к молодой любовнице, 
Айгуль.
? А нам сейчас было бы совсем забавно, совсем в законе жанра - обзавестись 
незаконнорожденным ребёночком, - сказала вдруг задумчиво Юля, завернув на уже 
залепленном 
пироге затейливую завитушку. - Этакая злорадная, но очень традиционная ухмылочка 
судьбы.
? Господи, это было бы уже чересчур забавно! А ты, действительно, не боишься 
залететь?
? Нет.
? А, ты же ведьма, ты умеешь...
? Дело  не в этом. Я не боюсь - я хочу.
? С ума сошла? Это же убьёт тебя.
? Необязательно.
? Всё равно - безумие.
? В сравнении с размеренной спокойной жизнью - да. А если альтернатива - лечь на 
пол и тихо 
сдохнуть, лучше выбрать пошлый залёт. Я не имею пока права на смерть - слишком 
за многих в 
ответе.
? Что, так плохо? - Айгуль по привычке достала сигареты, и, также по привычке, 
поспешно 
спрятала - из-за Павла Владимировича она совсем отказалась от курения.
? Да. Очень плохо. Правда - лечь и помирать, не знаю, почему. Я понимаю, что 
такое ребёнок 
сейчас, мне ли этого не знать! Я всё понимаю, помню. Как это для меня опасно. 
Очень опасно. Но я 
не могу без Кирилла. И я не могу быть с ним. Это тупик, из которого нет выхода. 
Я действительно 
гибну, физически гибну, умираю. Читала раньше в книгах о смерти от любви,  
считала это 
художественным преувеличением. Оказывается, бывает. А так я получу его всего - 
полностью себе, 
понимаешь? Он будет весь мой, во мне, вот тут.- Она характерным, полным жадного 
материнства,  
жестом погладила себя по животу.
? А если то же сделает Валентина?
? Он больше меня не увидит. 
? А если ты узнаешь об этом, уже когда залетишь?
? Он не будет иметь ни малейшего отношения к этому ребёнку. - Задумалась. - Да 
он в любом 
случае не должен узнать. Зачем ему мучиться напрасно? Он же всё равно не должен 
бросать своих. 
Он всё равно не сможет быть со мной.
? Но будет заметно, он же догадается. Хотя бы вопросы возникнут, сомнения, разве 
нет?
? Я просто исчезну. Исчезну для него - и всё. Закончу поскорее все общие дела, и 
избавлюсь от 
этой напасти. Сразу было ясно, что нам не быть вместе, что нам нет смысла 
надеяться на что-то, 
мечтать, и ждать, когда судьба сведёт нас навсегда. Всё, что у нас должно было 
случится, уже 
случилось. Мне надо было наслаждаться каждой минутой с ним, а не мечтать о 
будущем, которого не 
может быть. А, впрочем, мне много чего нужно было делать или не делать,  но всё, 
что происходило 
и произошло - выше меня, моего разума и моей воли.
? Очень глупо.
? Да, конечно, но ведь речь идёт о том, что может произойти только случайно. 
Так-то мы всё 
делаем, чтобы этого не было.

И подумать страшно, но пожалуй, я смогла бы справиться с катастрофой в виде ещё 
одного 
ребёнка в семье.  Это будет менее страшно, чем семья без меня. Или без Коли. 
Теперь нужно 
поговорить с ним. Пожалуй, его отношение - то, что не совсем от меня зависит, с 
остальным я 
справлюсь. Хотя, с его отношением, наверное, - тоже. Сил у меня теперь много, 
желания наладить 
свой мирок - ещё больше. Да он и наладился уже, как ни странно, несмотря на 
бури, бушующие 
снаружи. Николай здорово продвинулся по службе, достиг многого, о чём мечтал, 
открыл для себя 
прелесть общения с сыновьями. Мальчишки чуть повзрослели, Ильюша охотно пошёл в 
школу, 
Антон скоро дорастёт до садика. Он совсем другой, чем старший брат, его можно и 
в детский сад 
запустить - он там не даст себя в обиду, наоборот - найдёт выход своей неуёмной 
энергии. Бабушки 
уже нет. Уюта и покою в доме стало больше, равнодушия - совсем нет. А любви?
А любви - сколько угодно! Мы с Колей вспомнили, что любим друг друга. Он - 
спохватившись, я - успокоившись. А мальчишек мы всегда любили, на них-то как раз 
и сходится всё 
хорошее в доме. И хорошее - это, конечно, не только внешняя устроенность. Точнее 
- совсем не она.
Ну, а как там с Кириллом всё решится- пусть думает его судьба. Если бы его 
судьба была я, 
то конечно... А, впрочем, что мечтать напрасно, рассуждать о вещах и событиях 
совершенно 
посторонних!

Глава двадцать вторая

- Слушай, Юль, - недовольно сказал в трубку Кирилл. - Давай делай что-нибудь с 
девятой 
главой, а то кроме неё, считай всё закончили. Больше месяца уже говоришь, что 
почти всё готово. 
- Прости, я неважно себя чувствовала.
- Завтра пресловутая встреча с читателями в редакции, хотелось бы на руках 
рукопись иметь, 
для пущей уверенности.
- Я, в общем-то, закончила. Там тебе нужно кусочек приладить, посмотришь? И, 
знаешь... Ты 
извини, я вставила те твои слова, помнишь, про дырочку на чулках.
- О, Господи! Ладно, дело твоё, глава твоя - сама разбирайся. Я там ни черта не 
смыслю, куда 
приткнуться.
- Хорошо, возьмешь в обед у Салаватушки дискету, я ему передала.
- Да я к тебе лучше бы зашёл.
- Не надо, мне, действительно, что-то худо.
- Тем более.
- Нет, давай завтра.

Интересно, как она всё описала. Действительно трудно, наверное. Проще сочинять 
всякие 
выдумки, а тут они практически себя вывели как действующих лиц. Может быть, в 
неясной надежде, 
что, прописав всё на бумаге, сумеют избавиться от незаконной и неудобной тяги 
друг к другу.
Так, где эта глава? Вот герои попали уже в совсем нецивилизованные районы, 
монстры тут 
всякие, чудовища в огромных количествах, та-ак. Теплее, теплее. Тут их волчица 
преследует, воет, 
тут его чуть тварь какая-то не загрызла. Драка волчицы с этой тварью... О, зачем 
Юля вставила, что 
ей левую лапу поранило? Вот этот кусок дальше всё-таки переделать бы. Так, здесь 
его, недоеденного 
монстрами, дикари подобрали. Ну, что ж, посмотрим:

"- Значит, ты попал на мою орбиту? - спросила сидящая напротив женщина. Она 
приветливо 
улыбалась, не разжимая губ, больше - глазами.
- "Орбиту"? Ты изучала астрономию? - удивился Волод.
- Астрономию? Нет, пожалуй в том смысле, что подразумеваешь ты - нет. Но мне 
нравятся 
звёзды, мы неплохо ладим с лунами. Мой вопрос не нужно понимать  буквально. Это 
просто 
метафора.
- Вот как? Где ты могла изучать филологию?
Женщина безмятежно посмотрела на потолок.

- Видимо - нигде. У меня тут народ очень дикий. Но и ты не похож на учёного.
- Он - разведчик, - сварливым голосом вставила Гу.
Женщина не обратила на её слова ни малейшего внимания. Она заботливо посмотрела 
на свою 
забинтованную левую кисть, потом, явно любуясь, - на правую, изящную, с 
аккуратными длинными 
ногтями.
- У дряни оказались ядовитые когти, - пояснила она, поглаживая повязку. - Но я 
нашла 
противоядие, так что скоро всё заживёт. Усмехнулась. - Тебе, правда, придётся 
потерпеть подольше. 
Шутка ли - ты был весь исполосован!
Волод не совсем понял смысл её слов, она, зная это, откровенно развлекалась, 
посмеиваясь 
над его недоумением.
- Видел бы ты, как тебя лечили! - упрямо желая участвовать в разговоре, 
воскликнула Гу. - 
Приволокли,  совершенно мёртвого. Выкопали длинную яму, как могилу, семь часов 
жгли там какие-
то ветки, натаскали туда разных трав, потом положили тебя на эти травы, накрыли 
тряпками, и ты 
лежал так, невесть сколько, пока эта ведьма не сказала...
- Ведьма? - смутился Волод. - Зачем ты так, если здесь меня лечили.
Женщина расхохоталась.
- Но меня действительно все зовут ведьмой. Что тут плохого? Ведать - это, 
конечно, не всегда 
приятно, но очень увлекательно.
- И что же ты ведаешь? - с невольной насмешкой спросил Волод. Очень уж непохож 
был дом, 
где он оказался, на лаборатории учёных. И была  совсем непохожа на всезнающих 
жрецов эта 
жизнерадостная статная женщина с длиннющими рыжеватыми косами ниже колен.
- Да много чего, - ответила ведьма, поднимаясь с обложенного шкурами диковинных 
животных низкого кресла, вырубленного из цельного куска исполинского дерева. 
Волод и не 
представлял, что в мире могут быть подобные деревья. - И куда идёшь, знаю, и 
откуда, и зачем - всё 
знаю. И тебе расскажу, придёт черёд. А пока, давай-ка, займёмся ранами, что-то 
ты неважно 
выглядишь.
Она, аккуратно развернув тряпицу со своей руки, самодовольно усмехнулась - кисть 
выглядела здоровой, остались лишь едва заметные узкие шрамы.
Неожиданно за дверью послышался шум: кто-то кричал, бранился, визгливые женские 
голоса 
перекрывали сердитые мужские, потом раздалось омерзительное верещание, после 
которого все 
прочие звуки стихли.
- О, спасители, - опять! - вздохнула ведьма и крикнула властно. - Пропустите её!
Дверь распахнулась, и в залу робко вошла молодая женщина со свёртком на руках. 
Следом 
протиснулись две старухи, непрерывно  тихо бурчащие под нос, из-за косяка 
выглядывали с 
недобрым любопытством лица охранников. Судя по звукам, за их спинами собралось 
немало народу.
Посетительница, опустив глаза, подошла к хозяйке и молча протянула ей свёрток.
- Подмёныш...злые духи... проклятье... - зашелестели старухи у входа.
Ведьма раскрыла свёрток, и Гу, с любопытством подошедшая поближе, в ужасе 
отшатнулась.
Существо у ведьмы на руках издало пронзительный нестерпимый для уха звук, уже 
слышимый всеми чуть ранее. Чем оно верещало, было непонятно, но сразу хотелось  
бежать от 
страшилища как можно дальше.
- Чует, - шептались бабки, - чует, проклятое, силу нашей госпожи...
- Мы не знаем, куда его кормить, - с жалостью в голосе сказала молодая женщина, 
передавшая 
свёрток. По-видимому, мать этого существа.
- Да, несомненно - подмёныш, - проговорила ведьма, рассматривая ребёнка. - Рита, 
- она, 
отставив осторожно руку с существом,  наклонилась к самому уху просительницы, - 
скажи, 
голубушка, это ведь не от Гата сыночек, правда?
Молодая женщина расплакалась безмолвно, почти не изменившись в лице - только 
крупные 
слезинки покатились быстро-быстро по щекам. 
Ведьма погладила её по голове и что-то зашептала ласково, после чего Рита, чуть 
успокоившись, начала рассказывать - так, чтобы было слышно только собеседнице, 
понимающе 
кивавшей в такт отрывистым словам.
- И я вот ни столечко не любила его, госпожа! - выговорившись, добавила 
несчастная мать, 
чуть громче. - Ну, его, от которого...
- В этом-то всё и дело, моя хорошая, - вздохнула ведьма. - Почаще нам, женщинам, 
нужно 
слушаться своего естества, меньше было бы в мире уродства. Но не расстраивайся, 
всё будет хорошо. 
Вы с Гатом ещё нарожаете кучу ребятишек!
- А это? - Рита кивнула на малыша. И все разом настороженно замолчали.
- Это не ребёнок, - громко объявила ведьма. - Кормить его не во что, да и не 
нужно, так что 
чудовище само умрёт завтра. А пока держите его в отдельной комнате, желательно 
без окон.
- А можно оставить его у тебя, госпожа? - испуганно попросила Рита, снова 
залившись 
слезами.
- Можно, - устало ответила хозяйка, опустившись в кресло. Существо молча 
таращилось на 
неё любопытным прозрачным глазиком.
Убедившись, что госпожа не намерена больше разговаривать, посетители 
почтительно, на 
цыпочках, вышли из зала и бесшумно прикрыли дверь.
- Что за чушь ты наговорила? - брезгливо посматривая на младенца, спросил Волод. 
- Какие 
ещё подменыши, какие духи! Типичная мутация.
- Да, типичный случай гомозиготы, - подтвердила ведьма, ласково поглаживая 
уродца по 
головке. - Два рецессивных гена - здесь это сплошь и рядом, очень замкнутая 
популяция. Я 
обследовала эту пару - Риту с её мужем,  у них всё должно было быть в порядке. 
Но девочка, как 
видишь, не зря пряталась от меня всю беременность - кто мог подумать, что Гата 
здесь ни при 
чём...Впрочем, и она, горемычная, не так уж виновата.
Прозрачный глазик на макушке у малыша замигал: сначала едва заметно, потом - всё 
быстрее, ещё быстрее...И, мгновенно налившись багровым, вдруг потускнел.
- Силы небесные! - вздохнула ведьма. - Отмучился, бедняжка... - Бережно прижав 
омерзительный трупик к груди, она подошла к маленькой дверце около камина. - 
Подождите меня 
недолго, хорошо? Я вернусь очень скоро. - И, пригнувшись, скрылась за дверцей.
- Куда мы попали, Гу? Ты можешь мне объяснить? - Волод, неуклюжий из-за 
стягивающих 
всё тело бинтов, повернулся к съежившейся около очага девчонке.
- Так-то могу, - неохотно отозвалась она. - Ну, что говорить: тебя разодрала эта 
паскудная 
бурая тварь, которую мы сначала приняли за камень; потом ты лежал, совсем как 
мёртвый, и я не 
знала, что с тобой делать; потом пришли люди с носилками, их вела эта ведьма. 
Она издалека ещё 
указала на нас и кричит своим: "Вон они, около того здания! Раненого только не 
трогайте, у него 
полно переломов и, возможно ...", - Гу запнулась, - ну, говорит: возможно, этот... 
пнема...пневма... 
ну... ракс какой-то.
- Пневмоторакс?
- Наверно. Потом тебя лечили, как я уже рассказывала, потом принесли сюда. Здесь 
эта 
ведьма всеми заправляет, её Кера зовут. А видел бы ты, сколько тут уродов!
- Откуда же она узнала, что я там покалеченный лежу?
Гу возмущённо фыркнула:
- Поди, сам её спроси! Тебе она скажет.
Волод, заметив наконец, что спутница сильно не в духе, поинтересовался:
- А ты-то, пигалица, как тут? Ничего, не обижают?
- Ничего. Кормят. - И она, надувшись ещё больше, демонстративно замолчала.
Волод осмотрелся.
Он, забинтованный, полулежал на чём-то похожем на кровать. Сооружение это 
держалось на 
четырёх огромных чешуйчатых лапах с покрашенными золотой краской длинными 
когтями. Сама 
комната, светлая, просторная, выглядела довольно странно: всюду изображения 
разнообразных 
невероятного вида животных - нарисованные прямо на стенах; пучки трав, 
подвешенные, где только 
возможно; гладкие деревянные фигурки всяких тварей, по-видимому, служили 
мебелью. 
Непривычным казалось и обилие драпировок из красивых, разных по фактуре тканей 
(откуда они  
только взялись в этих диких местах?). Также вокруг полно было предметов, о 
назначении которых 
Волод не мог даже догадываться. 
Кера, действительно, вернулась довольно скоро.
- Луны-то какие стоят! - сияя глазами, восхитилась она. - Хорошо! Ну, моя 
радость, как там 
твои раны?
Волод попробовал пошевелиться.
- Побаливает вроде, но терпимо, - и сам удивился, как робко это прозвучало.
Гу хмыкнула, продолжая упорно всматриваться в огонь.
Ведьма убрала из-под спины больного тугие кожаные валики, аккуратно, сняла 
повязки и 
повернула его лицом вниз. Стала ласково водить руками вдоль его тела, будто 
поглаживая, но не 
прикасаясь к коже. От рук её шло приятное успокаивающее тепло, и Волод 
почувствовал, что 
погружается в мягкою дремоту, его слегка покачивало, убаюкивало на неощутимых 
волнах. Кера 
тихо приговаривала сама себе что-то умиротворённым голосом:
- Та-ак...тут, вроде получше... Тут тоже неплохо. А здесь ты, голубчик, что-то 
сплоховал. 
Ладно, посмотрим... И тут. Ох-ох-онюшки, понесла же тебя нелёгкая...Ну тут, кажется, 
ты у меня 
молодец...Так, а теперь попробуй, ляг на спину. Сам повернись. - Волод, почти не 
чувствуя своего 
тела, перевернулся на спину. - Хорошо. Глаза не открывай, лежи спокойно. - Она 
легонько провела 
пальцами ему по векам, потом разгладила брови, провела ладонями по щекам. 
Положила руку 
раненому на грудь. - Спи. - И спросила совсем тихо, - Ты помнишь меня?
- Да.
- Помнишь, мы сидели на камне на берегу моря? Ты знаешь, что такое море?
- Да.
- Солёные брызги плясали в воздухе, и в каждой светилась маленькая радуга...
- Они затеяли скатываться с твоих волос прямо на скалы, но некоторые 
запутывались, и 
осколки радуг сыпались тебе на ресницы?
- Да. Спи.
Волод спал.
Ведьма бережно погладила его по волосам и отошла к камину.
- Ляг, тоже поспи, где тебе нравится, - сказала она девочке. - Здесь много 
уютных мест.
- Я лягу спать, когда захочу, - огрызнулась Гу.
- Дело твоё.
Кера медленно расплела косы, скинула мягкий шёлковый балахон и осталась нагая 
перед 
дрожащими отблесками огня. Сев в кресло, потянулась, скользнула кончиками ногтей 
по длинной 
красивой ступне, узкой щиколотке и - выше, выше, по всей стройной ноге, по 
крутому бедру, талии, 
тяжёлой груди, задержала там на мгновенье руку и вытянула её вверх, поигрывая 
пальчиками, как бы 
постукивая по огненным бликам.
Гу недовольно покосилась в её сторону.
Глаза у ведьмы, казалось, стали ещё больше, радужка странно посветлела - только 
чёрные 
ободки с точечками зрачков в центре. Она хмыкнула, разом перекинула обе ноги на 
другую сторону 
кресла, соскользнула на ковёр, и через секунду перед ошарашенной девчонкой 
стояла крупная 
серебристо-серая волчица.
Посмотрела очень светлыми, с чуть проявившейся желтизной глазами и, толкнув 
мордой 
дверцу около камина, выбежала прочь.
Несколько минут спустя, раздался протяжный хрипловатый вой, полный непереносимой 
тоски.

Кера прислушалась, как эхо унесло её вой в темноту, оббивая о стены домов.
Легла, положив морду на лапы, и снова с наслаждением  повела ушами. Что-то 
понравилось 
ей в последнее время оборачиваться именно волчицей. Улавливать, зажмурившись, 
все ставшие 
такими отчётливыми звуки; дышать, разинув пасть, пронзительными травяными, 
каменными, 
песчаными и прочими запахами; тереться шерстью о ночной воздух, чувствовать 
когтями 
мельчайшую галечку под ногами; всматриваться, удивляясь сходству, в бледно-
жёлтое распахнутое 
двулуние.
Всё сошлось, все звёзды встали на свои места. Он пришёл.
Всё получилось, как должно: он пришёл, теперь ей нужно передать ему те знания, 
те умения, 
которые могут пригодиться разведчику в его нелёгкой миссии. 
Как же она не уследила, дала подлой твари так изранить его?
Разрази меня гром, в этом не было никакого умысла! Просто чуть не успела. Зато 
теперь ему 
придётся задержаться в моих владениях подольше.
Тянулась ниточка, наматывался в душе клубочек - как долго пришлось ждать его! 
Выбегать 
волчицей, прыгать по холодным  крышам, выть в ночное небо. И вот ниточка 
смоталась, дёрнулась - 
кто же знал, что сразу будет так больно!
Стоп. Ты потеряла след, глупая псина! Сядь, подумай, понюхай воздух. От 
пришельца пахнет 
смертью.
Он несёт смерть моему народу. Бедный мой народ, солоно же ему пришлось! Мутации 
слишком часты, изменения всё более стремительны, за ними всё сложнее уследить. 
Всё чаще мамочки 
приносят мне таких уродцев, что хоть смейся, хоть плачь. Но, вполне вероятно, 
так зарождается 
новая раса. 
Они все мои дети. Самого древнего старика своего племени я помню с той минуты, 
когда он 
уже стал самостоятельной клеткой. Я помню, как впервые почувствовала ладонью, 
что в чреве его 
матери забилось крошечное сердце. Я помню, как он рос. Помню, как приняла его на 
свет, мыла ему 
крошечные пальчики, а сейчас прихожу погладить его дряхлые больные руки.
Пришелец несёт смерть моим детям. Но не в этом дело. Эту смерть он пока проносит 
мимо. И 
не мне суждено остановить его в этом страшном пути.
Но ведь я могу остановить его - оставить здесь навсегда. Мы одной крови, мы 
хорошо можем 
понять друг друга.
Но от него пахнет моей смертью! Древнее Заклятие. 
Так и признайся: то, что ты называешь ниточкой, эта проклятущая тяга - это 
просто тяга 
нарушить Заклятие ведьм. А это - смерть.
И без меня мой народ быстро пополнит стаи местных мерзких чудовищ.
Но ты же сильная, всемогущая ведьма! Почему бы и не потягаться с Заклятием? 
Вполне 
может быть, что это тебе уже по плечу.
Да, я, пожалуй, смогу.
Луны небесные! Ты - матёрая волчица, а не домашняя шавка! Так отчего же тебе, 
древней 
могучей твари, так хочется лизать руки этому глупому мальчишке и преданно бить 
хвостом у его 
башмаков?
Ну, уж нет! Я до крови раздираю когтями эту холодную каменистую землю - и кто 
скажет: 
моя это кровь или она сочится с корней выдранных мной растений! Я вою, задрав 
морду, но утром 
буду смеяться. Я научу этого мальчишку всему, чему он захочет учиться, а потом 
пусть идёт своей 
дорогой. И уносит запах смерти подальше от моих владений.
Всё сойдётся. Все звёзды встанут на свои места. И как хорошо, что можно 
притвориться, 
будто чего-то в этом мире не знаешь, дать судьбе возможность преподнести 
сюрприз.

- Да ты просто боишься её! -   обидно засмеялась Гу.
- Я?! - Волод щёлкнул кривляющуюся девчонку по носу. - Ты когда-нибудь видела, 
чтобы я 
боялся? - Он усмехнулся. - А вообще-то, я, наверное, действительно боюсь. Она не 
просто знает 
больше, не просто наделена большей властью, она сильнее меня. Но дело даже не в 
этом: я не 
понимаю её. Иногда я чувствую себя просто беспомощным мальчишкой.
- Конечно! Ведь ей не меньше ста лет.
- Думаю - больше.
- Значительно больше, - сказала Кера, входя в освещённую солнцем залу. - Но 
признайся - 
только честно! - ты видел женщину красивей меня?
- Да полно!
- Вот как? Покажешь как-нибудь - я эстетка, люблю всё красивое.
- Да уж, - Волод демонстративно посмотрелся в зеркало. - Чувство прекрасного в 
тебе 
развито вполне.
Ведьма засмеялась:
- О, южные ветры, до чего нелепый мальчишка!
- Волод, да она страшная старуха, - дерзко вставила Гу. - Попробуй, поцелуй её, 
ты увидишь, 
как она подряхлеет на глазах.
- Да, истлею и упаду костями на землю. Глупенькая, разве не видишь, что я 
никакая не 
старуха! Можешь подёргать за волосы. Но целовать меня и вправду не советую - 
ничего хорошего из 
этого не выйдет. - Она рассмеялась.
- Скажи, - Гу серьёзно посмотрела ведьме в глаза, - ты всегда смеёшься, когда 
тебе хочется 
выть?
Кера удивлённо подняла брови:
- Разве? Нет, вроде бы не всегда. Иногда я смеюсь, потому, что мне просто 
хочется смеяться.
- И иногда воешь, когда тебе просто хочется выть.
- Да, именно так. Ну, Волод, ты уже несколько дней слоняешься без дела, а, между 
тем, давно 
уже здоров. Попробуем ещё кое-какие упражнения. Дай-ка мне руку.
Волод вдруг заробел, но сразу разозлился и дёрнул рукой.
Бесполезно. Она как лежала на столе, так, не шелохнувшись, и продолжала лежать. 
Кисть, 
словно вросла в полированную столешницу, словно сама стала каменной - просто 
барельефом на 
малахите.
- Не бойся, я всего лишь прошу дать мне руку.
- Ты прекрасно знаешь, что я не боюсь!
- Не злись. Злость тебе не поможет. Лучше немного весёлого азарта. Ну, щёлкни 
меня по 
носу!
Волод, засмеявшись, протянул руку:
- Лучше я тебя сразу задушу!
Гу вышла, сердито хлопнув дверью.
- Умничка, молодец! А теперь потуши огонь, - Кера дала ему серебряный кувшинчик 
с водой.
Но Волод кувшинчик не взял, а  резко хлопнул голой ладонью прямо по горящим 
поленьям.
Ведьма, вскрикнув, схватила его за запястье.
- Зачем ты так? Пламя было довольно сильное.
Волод посмотрел на свою руку:
- Я знал, что не почувствую боли.
- Но пламя всё-таки было сильное! Тебе не следовало так рисковать.
- Ты бы вылечила меня, правда?
- Обязательно, - ведьма ласково погладила его кисть. - Такая рука! - она 
восхищённо 
улыбнулась. - Разве можно было не вылечить такую изумительную руку!
- Прекрати издеваться. Давай следующее задание.
- Хорошо. Существует больше сотни способов разжечь огонь. Самый простой - 
щёлкнуть 
пальцами. Попробуй вот так, - она показала как.
Волод щёлкнул, и мощная струя пламени, полыхнув, опалила край бархатной 
портьеры. От 
неожиданности он сам отшатнулся.
- Вот это да! - Ведьма с непонятной гордостью и одновременно с нежностью 
посмотрела на 
него. - Ты быстро всё усваиваешь. Очень способный мальчик. Я чувствовала, что мы 
с тобой одной 
крови.
- Думаешь?
- Несомненно. В тебе - немалая сила.
- Да, силы мне не занимать! - Волод внезапно схватил женщину на руки и чуть 
подбросил 
шутливо. - Я просто шею тебе сверну, будешь знать, как постоянно хвалить меня 
издевательски.
- Поставь на место, - он поставил.
- Ты обещала научить меня оборачиваться в разных животных.
- Научу. Хоть сегодня ночью. А пока пошли, покажу тебе свою обсерваторию.

Ночь выдалась хорошая - лунная.
- Чувствуешь, как прекрасно всё в тебе изменилось? Кровь совсем иначе течёт по 
жилам, по-
другому видишь, слышишь. А запахи! Попробуй-ка побежать!
Красивые,  с будто поблёскивающей металлом шерстью животные, волк и волчица, 
крупной 
рысью помчались наперегонки, разогнались, перешли на длинные прыжки - взлетали, 
едва касаясь 
лапами земли. Добежали до большой поваленной гранитной плиты и рухнули на неё, 
остужая горячие 
бока о прохладную матовую поверхность.
- Правда, здорово? Сядь-ка, насторожись. Улавливаешь?
- Что это?
- Всё. Ты по-другому стал ощущать мир. Скоро научишься различать свои ощущения. 
Вот это 
рядом - растёт трилистник. Он не думает, в общепринятом толковании этого слова, 
но ты его 
понимаешь, так ведь? Ты не видишь его за камнем, но вот это слегка похожее на 
бесшумное 
посвистывание - как раз он.
- А это - словно что-то обрывается в глубину?
- Так это сам камень. Хорошо тебе?
- Да. Только очень непривычно.
- Послушай, Волод, а ты не боишься, что я тебя навеки заколдовала в волка? 
Обманула, и 
теперь ты навсегда останешься таким.
- Нет, не боюсь. Я согласен быть твоим волком. И любым другим зверем, каким 
захочешь.
Волчица перекатилась спиной по плите и села, приняв человеческий облик. 
Распущенные 
волосы укрывали её почти всю, поблёскивая золотом в лунном свете. Волк подошёл 
поближе и 
положил здоровенную морду ей на колени.

- Нет больше никаких моих сил! - Кера почти упала в любимое кресло. - Подумай, 
это уже 
четвёртый случай почкования за неделю! За неделю - ты слышишь? Что же это такое 
делается.
- Обещанный твоими книгами конец света?
- Может быть и так.
- Что же ты тогда мучаешься с ними, если знаешь, что всё бесполезно?
Кера пожала плечами:
- Не знаю. Думаю, что вечности важен каждый день.
Волод ласково провёл ведьме по волосам:
- У тебя скоро шпилька выпадет.
Она, поправив шпильку, улыбнулась:
- Ты начинаешь предсказывать будущее?
- Да уж, с тобой поведёшься...
- Но целитель из тебя получается неплохой. Ты мне здорово помог сегодня. - Кера, 
взяв его 
руку, прижалась к ней щекой. - Какое счастье, что ты тут. Что ты вообще есть и 
сидишь сейчас 
рядом. Никогда не думала, что может быть так хорошо просто от чьего-то 
присутствия.
- Мне тоже очень хорошо с тобой. 
- Как ты думаешь, там ещё кто-нибудь есть?
- Отдохни, моя хорошая, ты очень устала. Я сам приму всех оставшихся. Если 
попадётся 
сложный случай, спрошу тебя, ладно?
- Да. Но что это ты делаешь с моей ступнёй?
- Ищу дырочку на чулках.
- Силы небесные, у меня никогда не было дырявых чулок! Что бы обо мне подумал 
мой 
народ? - Ведьма придирчиво осмотрела свою ногу. - А кстати, зачем тебе?
- Я бы туда поцеловал.
- О, громы и молнии! - она рассмеялась. - Лучше уж тогда сюда.

Луны угасли на небесах. Ночи пошли тёмные, даже узенькие щёлочки месяцев не 
приоткрылись ещё среди крошечных звёзд.
- Ну, давай, выкладывай.
- Уже сейчас?
- А когда же? - Кера причёсывалась перед зеркалом, Волод обнял её за плечи и 
серьёзно 
посмотрел  в глаза. - То, что со мной было, мы знаем, и ты, и я. Научила ты меня 
многому. А дальше 
что? Куда идти. Где Центр? Есть ли он вообще?
Ведьма, уютно потянувшись, взяла его ладони и, сняв с оголённых плеч, прижала к 
своим 
щекам.
- Ой, - вздохнула она. - До чего руки твои люблю...Ну да и вправду, не до них 
сейчас. Центр 
- это не шутки. Важный разговор - значит важный. Сейчас, вот только косы 
заплету. 
Кера неторопливо прибрала волосы, полюбовалась на себя в зеркало, взяла в руки 
веретено и 
медовым голосом завела:
(Вот тут, Кирилл Анатольевич, вставишь ту легенду, сделав её покрасивее, как ты 
умеешь - 
Ю.Г.)

Всё получилось, как должно: все звёзды встали на свои места.
- Ты же знаешь, мне надо идти. 
- Да, конечно, я тебя не держу. Иди. - Ведьма отложила арфу.
Волод взял её за руку.
- Прости.
- Что же мне тебе прощать? Я рада, что ты был моим гостем. Спасибо тебе.
- Тебе спасибо.
Гу нетерпеливо бряцнула у двери арбалетом. Они даже не посмотрели в её сторону.
- Береги девочку, Волод. Она очень славная, бедняжка.
- Я всегда тебе говорил, что она хорошая.
- Да. Жалко её очень. Я не даю тебе никаких амулетов, оберегов: ты многому 
научился и если 
не справишься с опасностью, сам будешь виноват. Когда ты уйдёшь, я уж не буду о 
тебе думать.
- Ладно, не думай. Ты нас не проводишь?
- Нет. С какой стати? Мои люди доведут вас до пограничной зоны, дальше им 
нельзя, они не 
смогут вернуться.
- Спасибо, мы пошли, - Гу, махнув рукой, распахнула дверь. Охранники с той 
стороны, 
отпрянув, вытянулись у косяков.
- Да. Счастливо оставаться, - Волод вышел за ней".

Чёртов телефон! Ладно, тут чуть-чуть осталось.

"- Вам счастливо, - сказала им вслед ведьма. Постояла секунду, потом медленно 
села к своему 
ткацкому станку и взялась за начатое рукоделие.
Не надейся, что я буду бежать за тобой, потом сяду на песок и завою.
Мне теперь некогда думать о тебе. Есть дела и поважнее. Мне надо одолеть Древнее 
Заклятие. 
И, можешь не сомневаться, я его одолею! А ты, дурень, так и не узнаешь об этом. 
- она провела 
ладонью по животу. - Теперь пришла пора побороться за моего мальчика. Слышишь - 
моего! Это 
мой сын, а ты можешь уходить хоть к своему Центру, хоть на край света. Да, 
весёленькие предстоят 
денёчки! Иди. Я уже забыла о тебе. Мне не по кому больше выть. -  И ведьма, 
откинув голову с 
рыжеватыми косами, тихо рассмеялась".

- Алло? Салют, это ты, Сал? Что случилось? Юля?


Глава двадцать третья

- Ну, здравствуй, малыш.
Юля повернула голову и увидела стоящего рядом с её койкой улыбающегося Юрия 
Леонидовича с неизменным букетом роз. ("Роза - царица цветов. Тебе, Юленька, 
можно дарить 
только розы". Видимо, это какие-то чисто возрастные предрассудки, ей не понять.)
- Привет, как тебя пропустили?
- Вот здорово! Не спрашивает, откуда ты взялся, а: "Как тебя пропустили?". 
- Хорошо: откуда ты взялся? Тебя твой Павел Владимирович вызвал.
Юра деловито пристроил цветы в принесённую медсестрой баночку и сел на 
единственный в 
палате стул. Погладил жалостливо Юлю по щеке.
- Что, так плохо, малыш?
- Не знаю.
- Нет, ты оставь, пожалуйста, этот похоронный тон. Где твоя обычная 
жизнерадостность? 
Ну, улыбнись, улыбнись.
- Я действительно не знаю, как мои дела. Эта больница не входила в мои планы.
- Тогда я тебе расскажу, у меня информация - из первых рук. От самого великого 
Паши. 
Вы пришли к нему со своей Айгуль, он тебя сразу определил на операцию. Думал 
сначала, что 
обойдётся небольшим разрезом - можно будет удалить пока только один 
воспалившийся тромб, так?
- Это я и без тебя знаю.
- Правильно. Потом ты начала хлопаться в обмороки, всех напугала.
- Так у меня кровь из вены брали на анализ.
- Да, а за тот день, пока не знали, что с тобой делать, воспаление пошло по 
венам вверх, и 
пришлось резать тебя капитально.
- Уже пора улыбаться? Или ещё что скажешь?
Юра, конечно, не обиделся на её недобрый тон. Как не обижался никогда. Только с 
ним она 
позволяла себе капризничать, грубить, сама не зная почему, а он лишь улыбался в 
ответ, спуская ей 
всё, как позднему любимому ребёнку.
Сейчас он, правда, не улыбнулся. Просто прижал её запястье к губам, как делал 
сотни раз за 
годы их дружбы. 
- Всё, малыш. Вот теперь я уже не уеду без тебя.
- Теперь?! - Юля наконец-то рассмеялась. - Разве тебе твой Пашенька ничего не 
сказал? 
Полюбуйся на меня, прежде чем предлагать всякие там увозы! - Она резко откинула 
одеяло. - Ну как, 
нравится?
- Конечно, - Юра спокойно укрыл её, подоткнув заботливо колючую материю под 
простыню. 
- Паша предупредил. В этом-то всё и дело. Поэтому я и не могу уехать один. Вот 
тут ты уже без меня 
не справишься.
Юля чуть ли не в первый раз в жизни действительно не знала, что ответить. Может 
быть, это 
предложение - именно то, что нужно, та дружеская уступка со стороны судьбы, 
обычно к такому 
великодушию не склонной.
- Но как же ты... - она боялась поднять глаза. - А как мальчишки мои? 
- Так, как я всегда говорил. Думаешь, я настолько стар, что не успею их поднять? 
Нет, не 
настолько.
Юля благодарно погладила его тёплую ладонь. Он мягко отнял руку и положил её на 
одеяло.
- Как я понимаю, это просто случайность.
- Да.
- Я люблю тебя, малыш. Всё будет хорошо. Ты ещё будешь смеяться, вспоминая своё 
нынешнее отчаяние, - она не ответила. Он отважился на вопрос, - А как поживает 
твой Кирилл?
- Нормально. Почему ты спросил? Откуда ты про него знаешь?
- Прости, я наводил справки. Мне не всё равно, какие люди окружают тебя.
- Вот как? И что ты узнал?
- У него семья.
- Ну и что? Он же просто мой коллега, соавтор. Наш роман закончен, первые главы 
уже с 
успехом публикуются. Нас больше ничего не связывает, до расставания осталось не 
так уж много.
- Соавтор? - Юрий Леонидович не сумел сдержать иронии. Он мог бы выразиться и 
покрепче. Старый солдат - Бейрут, Египет во времена его службы не располагали к 
слюнтяйству. Но 
не старый ещё дипломат и любящий мужчина не стал выразительно смотреть на 
одеяло, а участливо 
спросил. - Расставаться так обязательно? Другие варианты не проходят?
- Никак. Юрочка, он не готов ни к каким вариантам. А я не имею права даже 
надеяться на 
что-либо. С этим - всё. А главное, я узнала, поняла, что Николай не обойдётся 
без меня, я ему нужна. 
Вот, кстати, и ответ на твоё великодушное предложение. Извини, но видимо, и на 
этот раз я 
попробую справиться сама. Я справлюсь.
- Маленький кшатрий, - усмехнулся Юра, вставая. - В тебе-то я не сомневаюсь. А 
вот в 
медицине вашей - весьма. И голова твоя, боюсь, ещё не совсем отошла после 
наркоза. Лежи, думай, я 
приду завтра. И в раздумьях своих не упускай, пожалуйста, из виду, что я очень 
люблю тебя и что 
возможности мои достаточно велики.
Он вышел, а Юля отчаянно поняла, что ни за что не попросит двух старушек, двух 
важных 
дам - одну якобы читающую журнал, вторую якобы спящую -принести ей откуда-нибудь 
судно.
Сесть в кровати оказалось не так уж трудно. Встать - сложнее. Идти - никак. Но 
передвигаться можно было, подволакивая ноги, опираясь на стул, потом - на ручку 
двери, после - на 
перила вдоль стены. Причём, как ни забавно, боль от этого почти не усилилась. 
Видимо, отвлекало от 
боли сильное головокружение и тошнота.
Когда половина пути была уже преодолена, стал слышен голос дежурного врача из 
ординаторской. Он куда-то собрался и отдавал последние указания сестре.
- Там девочка во второй палате, утром прооперированная, - говорил он. - От 
обезболивающих и антибиотиков отказалась, но вы зайдите, предложите ещё раз, 
может не 
вытерпеть. И вообще, присматривайте за ней, сами понимаете. Э! Да вот и она 
ползёт! Это ещё что?!
- Извините, я хочу в туалет, - объяснила Юля.
- Что, попросить не могла, соседок на пост сгонять? - доктор не на шутку 
рассердился.
- У нас пожилые лежат. Я могу и сама.
- Ничего себе - сама! Ну, иди-иди.
Когда Юля собралась с силами для обратного пути, оказалось, что врач ждёт её за 
дверью 
уборной.
- Решил подождать, - сказал он. - Думаю, задержится ещё минут на десять - буду 
ломать 
дверь.
- Вот здорово! - Юля искренне рассмеялась. - Мало ли, сколько понадобиться 
человеку 
времени на уединение, а вы сразу - ломать!
Врач был вполне в её вкусе, и она поняла вдруг, что идти красиво не намного 
больнее, чем 
ковылять. Главное, не осмысливать сам момент соприкосновения ступни с полом, не 
выделять его из 
общего болевого ощущения. А Юля была вполне во вкусе молодого хирурга, и он 
понял вдруг, что 
нет ничего зазорного в том, чтобы предложить ей опереться покрепче на его 
локоть.
"Я же говорила тебе, что справлюсь,- мысленно обратилась она к Юре. - Без 
тебя.".
"И без тебя, Кирилл, мы справимся тоже".

Через неделю она уже довольно ловко передвигала туго забинтованными ногами по 
дому. 
Свободный сарафан до полу был ей вполне к лицу. 
Кирилл как всегда был у неё.
- Не знаю, можно ли тебя попросить... - она болезненно поморщилась - не хотелось 
бы. А, чёрт с ним! Ведь больше он меня всё равно не увидит. Как и я его. - У 
меня у Коли - 
экстренный выпуск номера, он сегодня не придёт...
- Конечно, я могу остаться.
 Юля рассмеялась:
- Нет, я имела в виду, что мне нужно сделать перевязку, а самой очень неудобно.
 Швы разошлись, что и разозлило Кирилла.
- Ты что, сдурела, совсем с головой рассорилась! - он вскочил, пробежался по 
комнате, 
чертыхаясь сквозь зубы, потом резко остановился перед Юлей. -  Ты что делаешь? 
Ты что делаешь с 
собой?! Сдохнуть захотела! Что - на рыночек сбегала с двумя детьми на загривке? 
Тебе ведь даже 
буханку хлеба поднимать нельзя после операции! Если мужу твоему наплевать - меня 
позвать надо 
было! Черт! Зла на тебя не хватает! Ты когда беречься начнешь? А?
 Лицо её взял в ладони, в глаза заглянуть - прячет глаза. 
? Ты что, ты что, Юля? Ты не пугай меня, слышишь! Ты что - правда, умирать 
собралась? 
Ну, отвечай, ну же... Вот дура. Господи, до чего дура великолепная! А поза 
какая! Как это все 
возвышенно и благородно! Сколько самопожертвования! Уйти в рассвете лет, вкусив 
напоследок, 
чего получится, что может быть лучше... и глупее. Куда, куда ты собралась раньше 
времени, или тебя 
ничего уже здесь не держит? А... - Кирилл рукой махнул. - Что с тобой 
разговаривать. - Снова хотел 
куда-то сорваться...
 Юля удержала его. Начала размеренно, глядя прямо перед собой, как прилежная 
ученица, 
повторяющая заученный урок.
? Подожди, Кирилл, подожди... С чего ты так мрачно вдруг? Давай рассуждать 
логически, 
как ты любишь. Что значит: раньше времени? Посмотри: у меня была счастливейшая 
семейная жизнь 
- всем на зависть, поверишь? В меня влюблялись прекраснейшие, лучшие мужчины, 
каждый из 
которых мог бы украсить жизнь любой самой привередливой женщины. Для каждого я 
была одним 
из самых ярких, прекраснейших впечатлений в жизни. И ни один не разлюбил меня до 
сих пор: 
Серёжа в Штатах, Абель в Эмиратах, Георгий в Израиле, Максим - в Казани, Олежка, 
Игорь, Алексей 
- в Москве, Славочка - в Ужгороде, Игорёша - в Павловке, Дима - в Новосибирске, 
Валентин - в 
Риге, не говоря уж о Уфе. А сколько прекрасных путешествий! Я видела моря, 
пустыни, горы, реки - 
столько прекраснейших мест, столько великолепных городов! Я пережила чувство 
полнейшей 
старости. А, может быть, и смерти. Мне посчастливилось испытать настоящую любовь 
- такую, что 
выпадает раз на тысячу. Даже физиологически при повышенной всё время на 
полградуса температуре 
все процессы быстрее. Извини, даже просто физически удовольствия с тобой было 
столько за какие-
то жалкие полгода, что хватило бы любой женщине лет до шестидесяти. Многие ли 
старушки в 
семдесят-восемдесят лет смогут сказать то же? Единственно, кого и чего по-
настоящему жаль: 
мальчишки. Но я не брошу их, буду хранить всегда. Как и тебя...
? Значит, решила, да? Решила, что всё - пожила и хватит, можно загибаться. Всё 
повидала, 
всё попробовала. А если не всё? Если впереди у тебя ещё больше, чем было? Книги, 
люди, страны, 
опять же я. Ты учти - в качестве бесплотного ангела-хранителя ты меня не 
устраиваешь. Собралась 
помирать - это ж надо! Маразм!  Нет, ну если ты сама хочешь, тогда разговоров 
нет - земля тебе 
пухом...
? Не бояться и хотеть - разные вещи. От жизни я не отказываюсь. На себе и на 
здоровье 
своем крест ещё не поставила... Вообще не поняла, что ты вдруг хоронить меня 
собрался,  - 
неожиданно добавила, непонятно к чему, - Да и вообще, у меня Юрий Леонидович уже 
больше 
недели в Уфе. Он в этот раз твёрдо намерен меня увезти.
Кирилл отреагировал более чем спокойно:
? Вот и прекрасно. Я буду очень рад. Хоть за тебя душа болеть не будет, если ты 
устроишься, наконец, прилично.
? Да не поеду я никуда, ты же сам прекрасно понимаешь.
? Из-за мужа?
? Да.
? Ну и зря. Ему же плевать на тебя давно. - Юля дёрнулась. - Скажешь, нет? Да я 
уже 
сколько здесь отираюсь, днюю и ночую, - ему до лампочки.
? Да, - зло согласилась Юля. - Это ты точно заметил. Только от наплевательства 
своего 
вдруг взял манеру насиловать меня чуть не каждый день. На любую размолвку, на 
любую обиду в 
ответ. И просто ни с того, ни с сего. Детей - за дверь, косу на руку, рот зажать 
покрепче - и давай, 
куда попало, чтоб не рыпалась!
? Так не позволяй, - буркнул Кирилл.
? Почему? Имеет право. Да и поделом мне - а то слишком хорошо будет.
? Дело твоё. Хочешь бичеваться и каяться - кто тебе запретит, - Кирилл помолчал, 
- Не 
думал я, что он так злится. Что может так... 
? Это не злость. Просто тот случай, когда грубость заменяет решительность, 
решительность 
выдаётся за силу там, где сила должна быть в нежности.
? Ты сама-то поняла, что сказала?
? Да, чем человек слабее, тем он больше зациклен на себя, и тем сложнее ему 
понять и 
почувствовать кого-то другого. Поэтому любят сильных - они умеют отдавать. Брать 
- удел 
слабаков. И, вообще, иди ты к чёрту с такими разговорами!
Кирилл равнодушно пожал плечами:
? Не я его начал. Я не виноват, что ты какая-то бешеная вышла из больницы. Пока 
ты там 
валялась, мне пришлось одному отдуваться - дописывать, ночами не спать. - Он 
демонстративно 
зевнул.
? Да ведь там как раз твою концовку и осталась доделать, - проворчала Юля. Потом 
добавила привычно ласковым голосом, слишком медовым, чтобы казаться искренним. - 
Ну, иди 
поспи, бедненький, отдохни.
? А правда можно? - доверчиво спросил Кирилл. - Я бы, действительно, прикорнул.
? Конечно, - Юля чмокнула его в щёчку. - Иди в детскую, отвались там ненадолго, 
я пока 
голову помою.
Безмозглая идиотка! Разве можно говорить такие вещи. Да ещё о родном муже, да 
ещё - кому! 
Тем более это всё неправда. Просто Коля привык, что столько лет инициативу 
проявляла я. А когда я 
перестала, обнаружил, что сам просто не умеет выразить своё желание. 
Но понимать, что и это - враньё, вспоминать эти тычки внезапные - лицом в 
холодильник, в 
стену, эту ярость животную, переходящую в мольбы и нытьё - понимать, вспоминать 
это было 
просто невозможным. Да и голову же успеть вымыть надо, пока мальчишки у Айгульки 
играют.
Впрочем, этим ей заняться не пришлось, потому что совершенно неожиданно прибежал 
Николай.
? Вырвался перекусить и поспать часик-другой, - объяснил он. - А то всю ночь ещё 
сидеть в 
типографии. Вся эта бодяга - у президента на контроле, так что гонки - дай бог.
? Давайте, устраивайте сонное царство, - засмеялась Юля, накладывая ему полную 
тарелку 
фасолевого супа. - Только имей в виду, что детская уже занята, тебе остался 
диван.
? А, так это его ботинки в коридоре, - догадался Коля. - Ну, столь священный сон 
я, 
конечно, не потревожу. - Усмехнулся.  - Вот, Валя! Ай да молодец баба - такого 
мужика за ночь 
укатывает. Что он, бедолага, каждую свободную минутку норовит отоспаться. Даже 
любимой 
женщины не постеснялся.
? Да, с женой ему повезло, - сдержанно согласилась Юля. - Тебе добавочки?
Тут в дверь позвонили, и на пороге возник Юрий Леонидович, как обычно сияющий 
улыбкой 
и с неизменными розами.
? Ну, здравствуй, - Юля всплеснула руками. - Да у меня те ещё не завяли! Вот, 
кстати, 
познакомьтесь, наконец. Юрочка, позволь представить тебе моего супруга, Николая 
Александровича.Коля, это - Юрий Леонидович, тот самый.
? Наслышан, - Николай пожал протянутую руку.
Оставив мужчин одних, Юля помчалась в ванную - обрезать и поставить розы. Обе её 
вазы 
были заняты, поэтому она рискнула прокрасться в детскую - взять там 
металлическую бабушкину, с 
которой обычно играли мальчишки
Но она напрасно боялась разбудить Кирилла - тот  не спал, просто лежал, глядя в 
потолок. 
? Заходи, присядь со мной, - тихо позвал он.
? Я не могу, мне Колю надо кормить, да ещё гость пришёл, - прошептала Юля, 
закрыв дверь 
и прильнув ему на грудь.
? Обойдутся пока без тебя, - обнял её, прижал сильно, вздох её поймал губами... 
любимая. 
Занятно, но Николай с Юрой, действительно, пока не нуждались в её обществе.
? Вы прямо как руки просить появились, - пошутил Коля. - Так торжественно.
? Почему бы и нет, - гость пожал плечами. - Почту за честь.
Николай рассмеялся:
? Но она, некоторым образом, несвободна.
? Да уж не некоторым образом, - вся юрина дипломатическая мягкость ушла из 
голоса, 
впиталась в песок, жёсткий, скрипящий. - Совсем несвободна. Просто живьём в 
склеп затолкана.
? Не понял.
? А давно понять надо было бы. Сразу сообразить, что кусок не по зубам отхватил. 
И сам 
подавился, и добро изнахратил.
Николай вскочил резко, разом побагровев, напрягшись. Юрий Леонидович - наоборот, 
расслабился на стуле, плечи ссутулил небрежно, ноги чуть расставил. Драться - 
пожалуйста, давно 
руки чешутся. Очень давно.
Но Николай не стал драться. Прошёл мимо, чуть не задев, выскочил, хлопнув 
дверью.

Кирилл бережно гладил любимую женщину по распущенным волосам, по щеке. На руки 
взял 
её, в гнездышко уютное, спрятал, как крыльями укрыл. Укачивал, словно ребенка 
обиженного 
баюкал, успокаивал, боль заговаривая... А самому как?.. Как быть? Как вину эту 
терпеть?
Что же, пусть берет так, если по-другому не может, пусть насилует, пусть 
утверждает свои 
права, мстит... Кому? Мне или тебе? Если мне, то слабая это месть, и не месть 
даже, а так... судороги 
от бессилия. Не достает он меня такой местью, не соответствует она - ведь он 
своё берёт, а я его... Вот 
только волосы твои я больше никогда на руку наматывать не буду. А если тебе он 
мстит, то... тут уж 
бессильно сжимаются кулаки... Стыдно. Нет ничего стыднее бессилия. Только 
трусость... И что за 
напасть тебе - влюбляться в таких никчемных мужиков! Уезжай ты от нас! Беги! 
Погубим мы тебя. А 
может, уже погубили...  
Больно тебе от него? А от меня? Больно. Я чувствую, правда, чувствую. Веришь? 
Это как 
сердце - болеет в груди, а боль в руку отдается. Я знаю твою боль. Я взял бы её 
у тебя, правда, взял 
бы... только не умею. Научи. Ты же ведьма, ты умеешь брать на себя чужую боль, я 
видел. Научи 
меня, чтобы я хоть ноженьки твои вылечил. Я сумею, я выдержу. И  боль  выдержу, 
я же тупой, меня 
надо поленом бить, чтобы почувствовал. Ну, что же ты? Научи, научи, ведь можно 
это, или что там 
тебе недобитые хранители твои говорят? Плевал я на них! Я люблю тебя! Я хочу, 
хочу твоей боли!.. 
Не отдаёшь? Нисколько? Жадничаешь. Ладно-ладно... 
Ну, иди ко мне, просто поглажу ножки твои бедные - швы эти страшные, синяки, 
пальчики 
маленькие поцелую... люблю я тебя. Прости.
? Я пойду, - она  высвободилась осторожно. - Спи.

Коли дома уже не было. Он ушёл внезапно, не сказав ни слова жене, что Юлю слегка 
удивило.
? Пойдём, - встретил её Юра. - Идём, всё, что держало тебя здесь - просто 
привычные 
иллюзии. Где сыновья?
? Да ну нет, это несерьёзно, - устало возразила Юля
? За что ты цепляешься, дурочка? - он чуть тряхнул её за плечи. - Ты за это 
цепляешься? - 
Юрий Леонидович ткнул в единственную уже полгода как наклеенную на голую стену 
полосу обоев. 
- Или за это? - качнул дверью в комнату, из которой мальчишки выбили месяц назад 
стекло.
? Ты же прекрасно знаешь, что нет, - ответила спокойно Юля.
Из детской, потягиваясь, вышел Кирилл.
? А, здравствуйте! - равнодушно протянул он, совершенно не удивившись высокому 
гостю.
? Добрый вечер, - ответил Юра. - Хорошо, что у тебя оба супруга дома. И с этим 
поговорим.
? Ты что? Это никакой не супруг.
? Тем лучше. - Юрий Леонидович принял решение, и его ничто не могло сбить. - 
Послушайте, - обратился он к Кириллу, - я вам объясню. Я люблю эту женщину очень 
давно. Очень. 
Встретить такую можно лишь раз в жизни, да и то - одному из тысячи. Мне повезло. 
Поздновато, но 
я не собираюсь упускать этот шанс. Понятно? - Кирилл слушал очень внимательно, 
солидно кивая 
головой в такт его словам. - Она погибнет тут. По-настоящему погибнет, вы 
понимаете? Я не допущу 
этого. Я её просто увезу и спрячу от всех болячек, от всех трудностей. Она не 
для них создана.
? А для чего? - спросил Кирилл.
? Для счастья, - печально объяснил Юра. - И для меня. Я, старый дурак, мог 
прожить всю 
жизнь, умереть - да так и не понять, что значит "любить". Не думать, что она 
есть на свете - уж не 
знаю, с какой звезды она сюда попала. Я ждал её очень долго, терпеливо, радуясь, 
что она довольна 
своей жизнью, любит близких. Радуясь, что она вообще есть. Но сейчас стоит 
вопрос так: оставшись 
тут, она умрёт. 
? Не умру, - упрямо вставила Юля.
? Тебя не спросили. Так вот такие дела, - закончил он. - Что вы на это скажете?
Кирилл, поправив очки, серьёзно посмотрел на бывшего дипломата, крупного 
бизнесмена в 
настоящем.
? Знаете что? - протянул он, демонстрируя задумчивость. И закончил резко, - 
Идите-ка вы 
на х..! И побыстрее, пока вас электронной почтой не отправили.
Юля только открыла и закрыла рот.
Юрий Леонидович, затвердев лицом, повернулся к ней:
? Едешь? - Она отрицательно качнула головой. - Ладно, я позвоню. - И вышел.
? Я не поняла, зачем ты так? - Неодобрительно спросила Юля. Кирилл равнодушно 
ковырялся в зубах. - Ты-то что лезешь?
Он отбросил спичку, взял её голову в ладони и поцеловал долго-долго.
? Стоит всё это квартиры в Москве и машины?  - спросил он минут через десять.
? Безусловно. - Она улыбнулась счастливо. - Безусловно.
? Тогда не знаешь,  где мне можно получить немного наличными - на баночку пива? 


Глава двадцать четвёртая

- Насчёт пива - не знаю. - Ответила Юля, вдруг очень серьёзно. - А тебе, 
пожалуй, тоже 
лучше идти. Уходи, ладно?
- С чего бы? - Кирилл пожал плечами. - Ты что, за хлыща своего обиделась?
- Понимай, как хочешь. Но уходи. Совсем.
- Пожалуйста, - он снял с вешалки куртку. - Как скажете.
Что ей за шлея под хвост попала? Бесится, что от палат белокаменных и бассейнов 
отказалась? Так - скатертью дорога. Нет, вряд ли - не будет она из-за денег да 
шмотья убиваться, 
меня прогонять. Устала, наверное. Просто устала, столько на неё всего 
навалилось. Уйду я, Юля, 
конечно, уйду. А ты отдохни, подумай. Обо всём подумай - нужен ли я тебе или всё 
- досталась ты 
моей любовью по самое "не хочу". Подумай, а я потом позвоню - узнаю.

? Кирилл! Кирилл! - Валин голос в телефонной трубке прервался плачем.
? Что? Что случилось? - тщетно пытаясь разобраться, он вслушивался в несвязные 
всхлипы. 
Ясно пока было только одно - случилось что-то ужасное. - Валя, успокойся! Ты 
где? Дома? Я 
сейчас... я иду к тебе. Слышишь! Я сейчас приеду.
Сославшись на какие-то срочные дела, Кирилл сбежал со службы. Через полчаса он 
уже был 
дома и слушал захлебывающуюся слезами Валю. 
? Стоп! Остановись, успокойся... На, глотни. Всё? Успокоилась? Теперь с самого 
начала, 
медленно и самую суть.
А суть была такова: на прошлой неделе Валентина по платежному поручению одной 
фирмы 
перевела с её счета на расчетный счёт банка 250 миллионов рублей за 
консультационные услуги...
? 250 миллионов за консультационные услуги?! Не многовато ли? Что это за фирма 
такая?
? Какое-то ТОО "Сфера". Они постоянно с нашим банком операции ведут. И всегда 
суммы 
крупные. Поэтому я ничего не заподозрила.
? Чёрт! - история складывалась препоганая. "Сфера" была одна из фирм Карузо. 
Оформленная на подставных лиц, занималась она в основном тем, что через своих 
людей в банке 
проворачивала всякие сомнительные махинации. Которые как раз очень удобно 
проводить под 
такими обтекаемыми формулировками как "консультационные услуги"...
? Ну, перечислила ты деньги, и что? 
? А то - сегодня ко мне подошел Виктор Иванович (помнишь, у Ленки на вечеринке 
был, 
мой руководитель) вместе с представителем "Сферы". Так вот представитель этот 
обвинил меня в 
том, что я сняла со счета фирмы лишних 200 миллионов рублей. "Сфера" должна была 
банку всего 50 
миллионов!
? Постой, а "платежка"? Ты же проводила расчет по "платежке" - надо просто 
поднять 
документы...
? Они показали мне платежное поручение. Там стоит пятьдесят миллионов! 
Пятьдесят, 
Кирилл! - Валя сорвалась в крик. - Везде стоит пятьдесят миллионов! Они или 
сейчас подменили  
"платежку", или еще неделю назад подсунули мне фальшивку!
Кирилл помолчал, что-то про себя прикидывая. 
? Да, неприятная история. Но не стоит так убиваться. В банке тебе теперь, 
конечно, не 
работать, но я не вижу ничего страшного. Вернёте лишние деньги на фирму, 
извинитесь и всё.
Валя, шмыгнув носом, проглотила слезы и лишь коротко глянула на Кирилла жалкими 
поплывшими глазами. 
? Кирилл, на счет банка пришло пятьдесят миллионов. Пятьдесят, а не двести 
пятьдесят. 
Все, как и должно было быть. Они говорят, что я украла двести миллионов рублей. 
Кирилл! 
Валентина снова заплакала.
? Они говорят - я перевела эти деньги на какой-то свой счет. Они требуют с меня 
эти 
деньги... Кирилл, я ничего не знаю. Это всё подстроено. Это мафия, Кирилл! Там 
все - мафия, даже 
Ленка, она уже и не смотрит на меня... и Виктор... Виктор Иванович... Кирилл, им нужны 
деньги. 
Они все могут, Кирилл, они на всё пойдут... Кирилл! Помоги! Виктор Иванович 
сказал, что ты 
можешь. Они пока не будут заявлять о краже. Он просил позвонить ему. Он сказал, 
что всё можно 
как-то решить, договориться... что-то по поводу проверки, которую ты назначил в 
банке...
? Постой! -  Кирилл жестом прервал Валентину, сильно потер виски. Когда её взяли 
на 
работу, он уже вел это дело и начинал уже пощипывать банк... Ведь ей, кажется, 
сначала отказали, 
извещение о приеме пришло только потом, как раз после того как он наложил аресты 
на некоторые 
счета... Идиот, как же он сразу не сообразил! Нельзя было отправлять Валю на 
работу в этот банк, 
нельзя. Черт, но как всё совпало! И Ленка, и новые вакансии в банке, и уголовное 
дело... Но как они 
связали Валентину с ним? Как вычислили, что досаждающий им следователь - муж 
одной из десятка 
претенденток на должность? Он сжал её пальцы. - Послушай, вспомни, пожалуйста, 
когда ты 
устраивалась на службу, ты говорила там кому-нибудь, что я веду дело, связанное 
с Химбанком, что я 
вообще следователь? Вспомни, говорила? 
 Валя задумалась.
? Ну... разве что Ленке. Я там больше никого и не знала. А что?
? Ничего. Всё понятно. Что там ещё говорил твой Виктор... Иванович?
? Не смотри на меня так. Я перед тобой ни в чем... Он просил позвонить ему. Он 
может всё 
исправить. Позвони ему, Кирилл!.. Ты позвонишь? Почему ты отворачиваешься? 
Почему ты 
молчишь?! Что ты молчишь, я тебя спрашиваю! Это же всё из-за тебя! Из-за тебя я 
пошла туда. Ведь 
ты же... Ты даже заработать не можешь! Сидишь в нищете на своей ментовской 
зарплате! А мы с 
Машкой... Только знаешь свои стихи да романчики с Юленькой! Если бы не ты, я бы 
никогда... Ты 
первый, первый со своей Юлькой!.. Кирилл, пожалуйста! Я боюсь. Они мне такое 
говорили! Я не 
хочу в тюрьму. Я не могу... Машка... Я не смогу без неё... Кирилл, я прошу тебя, 
пожалуйста! 
Сделай, что они скажут... Сделай! Я не пойду в тюрьму... Кирилл... Кирилл... - Уже 
только шептала 
она, прижавшись к нему крепко, словно пытаясь спрятаться.
Он машинально обнял хрупкие плечи, медленно погладил дрожащую спину. Она 
всхлипывала 
в его небритую шею. Горячая слезинка капнула ему на щеку, резво покатилась вниз 
и запуталась в 
плотной щетине. Пустота, пустота в голове и сердце. Кто для него эта женщина? 
Почему он 
чувствует ладонями, как ходит ходуном её маленькое сердечко?
? Нет. Конечно, не пойдешь. Только не ты.

Его выдержки хватило на четыре с половиной дня. На пятый он позвонил, попал на 
Колю. 
- Была, да вся вышла, - сказал тот мрачно. 
Кирилл хотел съязвить насчёт высокопоставленных персон, но язык не повернулся. И 
без него 
человеку плохо. 
Короче, Юля пропала. Залетела яркая птичка, махнула хвостом - и поминай, как 
звали. Ребята 
в Союзе поспрашивали, посудачили, да перестали. Ну, и он не будет особо 
расстраиваться. А что? 
Имеет право: рыба, как известно, любит поглубже, а Юля... Да чёрт с ней!
Что это я! Что я такое говорю?! Мне ли обвинять её, и за что? Что она от меня 
видела 
хорошего? Что я ей мог дать? Ничего. Ничего кроме боли. Ты, Юля, правильно 
решила - уходи. 
Уходи, раз тебе так лучше.  А я просто сволочь если могу говорить о тебе плохо. 
Типичная сволочь 
из тех, что судят по принципу: "не дала - вот сука". Прости.
Прости. Я слишком часто прошу у тебя прощения. Как человек, которого много били. 
Как 
нашкодивший пацан, не знающий, чем загладить провинность. Как подсудимый.
Прости, но наши отношения иногда напоминают мне киношную мелодраму, дамский 
роман, 
иногда плохой, иногда до дрожи пронзительный, иногда душевный.  И совершенно 
нереальный - 
слишком красивый, слишком выдержанный в рамках жанра. Как будто автору изменило 
чувство 
меры и вкус. Читаешь такой роман - как всё пригоже, как романтично, и прогулки 
при луне, и 
душевные страдания, и короткие ссоры и трогательные примирения, ранение героя и 
поцелуй у 
больничного одра, весь набор - налицо, ребеночка только для полноты картины не 
хватает. Читаешь 
всё это, как сказку, и вырастает в душе абсолютная уверенность - так не бывает. 
Знаешь, мне уже и 
самому так кажется. Так не бывает, а значит, ничего не было.

"Всякие разные истории случаются на свете, но чтобы стихийный дух полюбил 
человека!..

Жил в нашем городе бедный студент. Ничего удивительного в этом, как вы знаете 
нет - какой 
студент в нашем городе не бедный. Но случилась с ним нечто удивительное.
Так вот, жил он в ветхой мансарде старого дома. Студент, правда, всем говорил, 
что живёт он 
в старинном особняке, чуть ли не самом древнем в городе, но на самом деле дом 
был просто-
напросто старый и запущенный. Поэтому крыша его почти всегда протекала, а когда 
не протекала, 
сквозь дыры в ней, можно было любоваться кусочками неба. Чем студент и занимался 
большую часть 
своего свободного времени.
Студент, как вы уже, наверное, догадались, был существом легкомысленным. Вместо 
того, 
чтобы читать мудрёные книги на латинском или даже на греческом, валялся он 
целыми днями на 
соломенном тюфяке, пялился в небо да читал вслух стихи. 
А лето в том году выдалось жаркое, и небо чистое висело над городом, лишь 
изредка 
пробегали по нему светлые облака, напоминавшие то огромные замки и 
величественные дворцы, то 
древние языческие храмы.
И, видно, с одного из таких дворцов и слетела в наш город юная любопытная 
сильфида. Ну, 
как юная - вообще-то у сильфов и сильфид возраста не бывает, и живут они вечно, 
но эта сильфида 
даже у взбалмошных детей воздуха считалась на редкость несерьёзной. А чем ещё 
определяется 
возраст, как не серьёзностью. Так, по крайней мере, говорит наш ректор.
Слетела, значит, эта сильфида и опустилась прямо на крышу того дома, где жил 
студент. Села 
и сидит. А студент в это время как раз валялся на тюфяке и читал вслух сонеты 
Петрарки. И так он их 
хорошо читал, такой неземной гармонией и красотой веяло от этих строк, что 
заинтересовалась 
сильфида и заглянула в одну из дыр, посмотреть, кто же это издаёт такие 
музыкальные звуки. И 
увидела студента. 
Удивилась сильфида - лежит неуклюжее, грубое и нескладное существо, к тому же 
давно не 
бритое, машет ногой и читает стихи. Правда, то, что это стихи, узнала она потом, 
уже когда 
подружились они со студентом, и стала она частым гостем в его каморке. А тогда 
слетела она к нему 
вся прямо завороженная. 
Долго или нет, вели знакомство студент с сильфидой, а только влюбился в неё 
студент. А что, 
много ли бедному студенту надо! Влюбился и даже стишок ей написал. Сильфида 
стишок, конечно, 
похвалила, но все-таки лучше ты, говорит, мне Петрарку почитай. И он читал. 
А сильфида со временем тоже стала чувствовать к студенту что-то вроде любви, а 
может, и 
настоящую любовь, как могут чувствовать её бездушные существа. А раз такое дело, 
позвала 
сильфида студента с собой на небо, в облачную страну. Силой любви своей, 
говорит, будем носиться 
мы с тобой по поднебесью, оторвёмся от грязи земной, и познаешь ты счастье, и 
будет нам хорошо. 
Воспарил студент с сильфидой на небо. Жили они в воздушных замках, резвились меж 
облаков, летали под звёздами. Держал студент в объятьях её легчайшее тело, 
сотворенное из чистого 
эфира, питался вместе с ней розовым зефиром и манной небесной. Другие сильфы 
особо не 
протестовали и внимания на них не обращали - неба на всех хватит. 
Так бы и жили они, наверное, долго, да только чувствовать стал студент, что 
тяжеловато 
стало носиться ему в эмпиреях. Земля что-то уж сильно стала тянуть его вниз. И в 
один прекрасный 
день, раздалось вдруг облако под его ногами, и воздух, такой плотный и надежный, 
снова стал 
неуловимым и зыбким. И успел только заметить студент, как носится его сильфида 
над облаками, как 
вьётся вокруг прекрасного сильфа. 
Понёсся студент к земле, и разбился бы он, конечно, вдребезги, да то ли исхудал 
он совсем на 
зефирных кормах и легким стал, как пушинка, то ли пожалел его воздух и решил 
загладить вину 
легкомысленной дочки своей, только подхватил ветер студента у самой земли и 
опустил его прямо на 
мостовую родного города. 
Поднялся студент и пошёл в свою мансарду, почесывая здоровый синяк на правой 
ягодице. 
Одиноким прожил студент жизнь свою. Не мог он любить земных женщин - всё 
казались они 
ему слишком грубыми, неуклюжими и нескладными существами. Конечно, после 
сильфиды-то! Так и 
помер он в тоске по небу.
А когда умер, и полетела душа его в рай, даже взгляда не бросил он на облачную 
страну, 
потому что ждало его высшее небо, недоступное бездушным и легкомысленным детям 
воздуха."

Мне не нравится держать человека за горло. Не нравится и все тут. Ну, не 
испытываю я от 
этого никакого удовольствия. Может быть, это слабость... А вот эти двое 
испытывают. Им 
нравится...
Помнишь тогда, утром я сказал тебе: "Извини, я должен идти. Меня человек ждет." 
И ушел, и 
папочку свою захватил с бумагами. И поехал к тому человеку. А в папочке было 
постановление на 
его арест. Смешно, правда - получилось как будто человек ждал , когда я его в 
тюрьму посажу. А в 
тюрьме плохо. Особенно там, куда я его закрыл, в следственном изоляторе. Там 
люди друг на друге 
живут. Там даже дышат тюрьмой. Я, когда людей оттуда на допрос приглашаю, всегда 
форточку 
приоткрытой держу. Потому что не хочу тюрьмой дышать - страшно это.
И людей давить страшно. Даже если уже и не люди они совсем, и душу человеческую 
потеряли, а все равно страшно. Не от страха. А потому, что захлестывает эта сила 
дурная и власть, и 
даже если правильно ты все делаешь и по справедливости, все равно - человека 
давишь. Человека... Я 
прошлой зимой отпустил одного, сам отпустил, мне не советовали, но ничего на 
него не было, 
наркотики - и те явно подкинутые. Десять дней опера его в изоляторе мурыжили, да 
тот опытный 
попался, после двух отсидок - ни в чем не подписывался. Жена его приходила с 
грудным ребенком. 
Отпустил я его и дело прекратил. Все по закону. А через полгода взяли его за 
убийство. Вдвоем с 
подельником на трассе человека убили, закопали в лесу и сели пивка попить, 
охладиться. Из-за пивка 
их и взяли "гаишники". Машину осмотрели, а в багажнике нож и лопата со следами 
земли. Пошарили 
в лесу - нашли могилу.  
Не выпусти я тогда этого ублюдка - другой человек жив бы остался. Вот так.
Только это все ерунда. Сантименты. Работу я свою знаю, а нравится она мне или 
нет - никого 
не интересует. Даже меня. Делаю я её на совесть. И если уж за чужих людей я 
землю рою, то за своих 
любому горло перегрызу. Жалко, что ты не понимаешь этого, господин хороший. И 
этот фиксатый 
твой, зубастенький, что позади маячит, тоже не понимает. И кажется вам, что 
взяли вы меня за 
жабры, к стенке приперли, и готов уже этот сопливый следак в драной куртке перед 
вами на цирлах 
бегать. Хорошо, что вы так думаете, не буду я ни в коем случае разрушать эти 
ваши иллюзии. А 
наоборот, буду я слегка трусоватым и недалеким, и обязательно жадным, и продамся 
я вам на корню, 
за как можно большую сумму, и обязательно в "баксах". А вы поверите. Поверите, 
потому что сами 
такие и не встречали других, и не верите вообще что существуют другие.
Говори ты мне, крупный банковский работник, свои слова, говори. А я уже знаю, 
что ты мне 
скажешь. Что ты вообще можешь сказать. Да, я понимаю, недостача, утечка 
банковских средств, и 
произошла она по вине моей Валентины, Валентины Петровны. А она лицо 
ответственное - тоже 
понимаю. И уголовная ответственность ей грозит, ну, допустим. А самое главное - 
рассчитываться 
придется мне, и, судя по сумме, до конца жизни. Очень страшную действительность 
расписали вы 
мне, господин Бобровский. Видите - мне уже страшно, и голос  стал прерывист, и 
хватаю я вас 
трепетно, словно папу родного, за рукав кашемирового пальто, в глаза вам 
заглядываю. Ну же - 
предлагайте мне милостиво возможности избежать всего этого ужаса. Помогите мне, 
а уж я со всей 
своей покупной готовностью, да ради вас...
А всего-то вам нужно: ревизионную проверку в банке свернуть, снять арест с 
интересующих 
вас счетов, коллегу вашего бывшего под залог выпустить. Ничего не забыли? Может 
быть, ещё 
уголовное дело закрыть и орден вашему коллеге дать? Да мне легче жену в тюрьму 
отправить, чем 
самому так забесплатно подставляться! Женская тюрьма все-таки лучше, чем 
ментовская "красная 
зона". Нет, разговора у нас с вами не получится. Привет!
И сколько вы могли бы предложить?.. А потом?..  А с Валиной недостачей как?.. 
Отмажете?.. 
Прекрасно! Другое дело! Ради этого стоит рискнуть милицейскими погонами. Только 
смотрите, 
чтобы никто кроме нас с вами... а то я от всего отказываюсь... вы понимаете?  
Ну, до свидания, дорогой господин Бобровский, до свидания. Детали в подробностях 
мы 
обговорим в следующий раз. Только вы уж не забудьте, оговоренную нами сумму в 
твердой валюте... 
Очень приятно, что вы ничего не забываете. Значит, о встрече договоримся по 
телефону.  Не 
подбросите меня до центра? Нет... Ничего, ничего, я сам доберусь.
Человек в длинном пальто, не глядя на Кирилла, опустился на переднее сиденье, 
хлопнула 
лаковая дверь. За рулем довольно ухмыльнулся златозубый.
Черный "Джип", резко набрав обороты, швырнул на брюки Кириллу ошметки грязного 
снега. 
Машина легко вымахнула с обочины и ушла вперед, быстро потерявшись в цветной 
череде 
автомобильных спин. Ей вслед понесся смачный и длинный плевок. Где-то в кармане 
щелкнула 
смотанная до конца кассета. Кирилл отряхнул колени, выпрямился медленно, словно 
поднимая 
тяжесть... А какая же это тяжесть? Тяжело будет потом, когда он задавит этого 
человека. 


Глава двадцать пятая

Когда начинает звонить телефон, я уже слышу голос Виктора Ивановича. Он говорит 
обо мне, 
там, в своём белом кабинете, исполненном "евроремонта", он говорит обо мне, но я 
не могу 
разобрать - что, ведь я ещё не поднял трубку. 
Я жду Рината. А он всё возится со своими проводами и кнопками, ещё зачищает 
контакты и 
скручивает друг с другом тонкие медные жилки. Как всегда - всё у нас делается в 
самую последнюю 
минуту. Но вот Ринат кивает, я беру трубку, и подключенное к телефону 
записывающее устройство 
начинает наматывать на долгую корейскую кассету короткий разговор. 
Виктор Иванович занят, он деловой человек, у него нет времени долго 
рассусоливать с 
каждым следаком, которому он делает одолжение, вытаскивая его жену из дерьма. 
Виктор Иванович 
назначает место встречи и время. Он не обговаривает условия, он диктует их.
Но продажный следак трусит - слишком безлюдное место вы выбрали, господин 
Бобровский, 
он не хочет рисковать и не желает ждать - деньги нужны ему сейчас, мало ли что 
может случиться. 
Виктор Иванович улыбается понимающе и презрительно, откидывается в кресле, 
кладет ногу 
на ногу - я вижу это так же верно, как если бы он находился со мной в одной 
комнате, ведь я слышу 
его голос. Виктор Иванович презирает человека, с которым говорит, этот человек 
жалок - он боится 
и своих и чужих, он не верит ни своим, ни чужим, он хочет побыстрее 
почувствовать в руках деньги. 
Что ж, это всё так понятно. Но сегодня господин Бобровский не может, он занятой 
человек, не 
забывайте этого, у него нет времени для каждого мента. Он встретится с вами 
завтра. В полдень? В 
кафе "Гриль"? Как вам будет угодно. 
Виктор Иванович кладет трубку. Я поворачиваюсь к Ринату, тот стягивает наушники 
и 
поднимает вверх большой палец. Я вытаскиваю из кармана маленький запаянный 
полиэтиленовый 
пакетик с комковатым порошком зеленовато-бурого цвета. Бросаю его Ринату, на 
завтра, на всякий 
случай, и почему-то не чувствую себя подлецом.  

Странно, моя жизнь снова стала нормальной - такой, как полгода назад, чуть 
больше чем 
полгода, а я чувствую её так, будто уже умер. Глупости, конечно, ничего я не 
умер и даже не 
собираюсь умирать, у меня ведь семья... Меня просто выключили из жизни. Ты 
выключила. Остался 
ещё какой-то старый завод, который толкает меня, как детскую механическую 
машинку, и я не знаю, 
на сколько его хватит, сколько я ещё смогу двигаться по инерции.
Ловлю себя на том, что снова, как и полгода назад, говорю с тобой. Говорю с 
тобой, когда 
тебя нет. Снова, как и полгода, назад... Правда, тогда я мечтал, что ты будешь, а 
теперь я вспоминаю, 
что ты была... Я люблю тебя. 
Я думаю о тебе. Всегда, даже сейчас, когда ко мне подходит мой враг.
Он садится за стол. Прямо, не касаясь ни спинки стула, ни жирных разводов на 
драной 
клеенке. Я двигаю к нему пиво... Ну, конечно, он же не пьёт ослиную мочу.
Мы разговариваем довольно долго. Это нужно мне, я специально переспрашиваю - по 
несколько раз, в разных вариациях. Мне нужно, чтобы как можно чётче прозвучало: 
сколько, за что и 
как он платит. Мне нужно сделать так, чтобы ни один адвокат не смог отмазать 
его. Дача взятки, 
воспрепятствование производству предварительного следствия - что там еще можно 
навертеть...
Ну, всё. Вроде бы всё выяснено. Виктор Иванович встает... Одну минутку, вы ничего 
не 
забыли? Из нагрудного кармана пальто появляется плотный бумажный пакет, 
затянутый в целлофан. 
Неудачно - на целлофане сложно обнаружить отпечатки пальцев... Пакет плюхается на 
стол, и кафе 
взрывается стремительным движением - вскакивают из-за соседних столиков опера, 
собровцы 
подхватывают ошеломленного Виктора Ивановича за руки, Ринат выводит из подсобки 
понятых. Я 
жду. 
Прогнав первую растерянность, Виктор Иванович удивительно быстро 
успокаивается... 
слишком быстро. Ринат говорит, обращаясь к понятым:
? Вы присутствуете при попытке передачи взятки. Этот пакет, как вы видели, был 
передан 
гражданином в черном пальто вот тому человеку. Прошу вашего внимания.
Ринат осторожно, за краешки берёт пакет, поворачивая его так, чтобы понятым было 
видно, 
стягивает резинку. Он легонько трясет бумажный сверток... и на стол сыплются 
нарезанные газетные 
листы. 
Черт! Даже не кукла - просто бумага! 
А Виктор Иванович смеётся уже совершенно открыто. Обдурил ментов - нет денег, 
нет и 
взятки, а значит, нет и состава преступления. Что, взяли, идиоты! 
Да, ты прав, смейся. Не знаю, сразу ты меня раскусил или просто решил 
подстраховаться... 
Смейся, но любая шутка должна доводиться до конца.
Я внимаю из папки бланк протокола. Ринат ловит мой взгляд, я пожимаю плечами - 
правила 
должны быть соблюдены.
Тогда Ринат подходит к Виктору Ивановичу и вытаскивает из его кармана запаянный 
полиэтиленовый пакетик. И я уже без экспертизы знаю, что в нём.
И Виктор Иванович тоже знает, он перестает смеяться, он понимает, что это за 
порошок. 
Слишком быстро произошел переход от триумфа к краху, Виктор Иванович теряет лицо 
- он 
начинает возмущаться, кричать... но он все-таки сильный человек, быстро берёт себя 
в руки. Теперь 
он молчит, даже не требует присутствия адвоката, пока я составляю протокол 
личного досмотра и 
изъятия наркотического вещества. Я смотрю в его глаза, открыто, мне нечего 
стыдиться, и он 
отводит взгляд. 
Когда мы выходим из кафе, златозубый ещё лежит возле "Джипа", лицом в снег. Под 
его 
губой снег вытаял маленькой красной лужицей. 
Задержанных везут в "шестой" отдел. Ринат по дороге ругается - чуть не 
выпустили, козла. 
Спасибо, Ринат, за пакетик, ты сделал это только ради меня. Спасибо. 

Я сижу в камере с Виктором Ивановичем. Он молчит. Я тоже. Его положение 
достаточно 
серьёзно, он понимает это. Наркотики изъяты по всем правилам, при понятых, с 
видеозаписью - мы 
хорошо подготовились, ведь мы ждали "взятку". Даже такому, как Виктор Иванович, 
в этой ситуации 
сложно отвертеться. 
Мы молчим. Он знает, чего хочу я. Я знаю, что нужно ему. Мы знаем, и каждый из 
нас 
заплатит свою цену.
? Ладно, мент, - говорит он первым, - мы в расчете. Я тебя подставил, но и ты 
меня тоже. 
Ты убираешь свой протокол, я - недостачу с твоей жены... Кстати, смачная бабешка, 
в постели прямо 
кобылка необъезженная. 
Я соглашаюсь с ним - всё правильно. Я поднимаюсь медленно, очень медленно. Я 
специально 
поднимаюсь так медленно, чтобы не сорваться... Я уберу протокол. Конечно же, 
уберу. Я ведь для 
этого его и писал. Но сначала... Один удар, пожалуйста, я позволю себе только один 
удар...
? Теперь в расчете.

Предстоящий развод болтался в сознании досадной помехой, отравлял существование, 
как 
всякое не доведённое до конца неприятное дело.
Но,  как всегда в таких случаях, решилось всё гораздо проще, чем ожидалось. 
Естественно, 
благодаря вовремя прихваченным связям. 
Сложнее оказалось вручить бывшему супругу постановление. Он истово не верил в 
развод. 
Как в инопланетян. Как в собственную смерть. Это для него было нечто, чем часто 
пугают, но чего 
нет в действительности. Когда Айгуль принесла домой роковую бумажку, Ильшат 
затаился в туалете, 
не подавая никаких признаков жизни.
Айгуль стучала ему, кричала, сначала - со смехом, потом - раздражённо. Наконец, 
нашла 
простейший выход - подсунула листок преткновения под дверь и отправилась на 
кухню ставить 
чайник. Лишённый её внимания Ильшат немедленно выскочил следом, полюбовался в 
прихожей на 
своё скорбно-оскорблённое лицо, замер на пороге кухни в трагической позе с 
постановлением о 
разводе в руках.
? Свободна теперь, значит? - вопросил он, стараясь придать своей интонации 
побольше 
сарказма.
? Да.
Эта лаконичная подачка его совсем обидела. Захотелось, естественно, ударить в 
ответ 
побольнее.
? Теперь трахаться можешь направо-налево, никто не запретит.
? Могу, - спокойно подтвердила Айгуль.
? В тебе всегда дремала шлюха, тебе и замуж-то выходить не надо было.
? Да, просчиталась. Думала: выйду замуж, супруг разбудит дремлющую шлюху - 
порадуется.
? К любовнику своему можешь теперь убираться.
Она пожала плечами.
? Ещё чего! Это ты можешь убираться. А это - моя квартира, ты не забыл?
Он не забыл.
? Вот как, меня уже гонят?! - заметался Ильшат, скидывая с вешалки свою одежду в 
спортивную сумку. - Не бойся, лишней минуты тут не останусь! На вокзал пойду 
ночевать! На 
каменном полу! 
? Зачем же на вокзал? - удивилась вчерашняя жена. - У тебя ведь мама в двух 
шагах живёт. 
Авось, не прогонит любимое дитятко.
Но дитятко, не слушая, выскочило за дверь, чуть не всхлипывая на ходу от 
сочувствия к себе. 
Айгуль, пожалев его по привычке, чуть не бросилась следом - еле удержалась. И 
вправду, жалко 
мужика - пропадёт без няньки. Мама уже не захочет возиться: сбагрила однажды в 
чужие руки, 
теперь второго надо пристраивать, а тут этот...
Радость от долгожданной свободы была надёжно отравлена. Даже Паше не захотелось 
звонить. Так и уснула, томясь угрызениями совести и чувством вины перед бывшим 
мужем.
Кошмары, впрочем, не мучили. Не успели - часа в два ночи вернулся Ильшат. Отпер 
дверь 
своим ключом, засопел, промокший, перед айгулиной кроватью. Потом громче засопел 
- чтобы, 
наконец, проснулись, заметили его, горемычного.
? Ну, чего тебе? - сонно спросила Айгуль.
? Холодно очень на вокзале, - как можно жалобнее сообщил он.
? Мамочка обратно прислала? Ладно, иди, стели себе на диване. Утром уйдёшь.
? А почему на диване? 
Пришлось сесть в постели и открыть глаза - для внушительности.
? А с какой это стати я должна спать с посторонним - понимаешь, с абсолютно 
посторонним! - 
мужчиной? Шлюха во мне ещё не настолько проснулась. Да и я ещё поспала бы. Мне 
завтра на 
работу, в отличие от некоторых.
? Ну, вот! Начались бабьи докопки к словам! Ну, прости, погорячился я тогда 
насчёт шлюхи. - 
Айгуль отвернулась к стене. - Хватит дуться, что ты, в самом деле! - Попытался 
поцеловать в шею, 
но бывшая жена дёрнулась, как от укуса, и натянула на голову одеяло. --Да и 
старая ты уже для 
панели, так что придётся порядочной доживать.
? Пошёл к чёрту, - спокойно посоветовала она.
? Ну и пойду, - снова обиделся он.
И ушёл ещё часа на полтора. Потом вернулся, потом опять ушёл, и страдал так всю 
ночь, 
втягивая отчаянно зевающую Айгуль в долгие бессмысленные диалоги.
Утром она, злющая, с кругами под глазами, побежала на работу, а он, довольный, 
завалился 
спать в ещё тёплую постель.

? Ты знаешь, я по-настоящему счастлива с Павлом, - говорила Айгуль месяца через 
два после 
развода своей подруге Юле. - Плевать на его жену, на всё его семейство. Меня 
ничуть не смущает 
роль младшей жены. Младшая - а любимая, естественно. Он такой человек - привык 
брать на себя 
ответственность. Дома всё обеспечивает, и у нас с Маратиком никаких проблем - 
красота. Мы с его 
женой даже не знаем, что такое рынок: всегда в холодильнике полный набор 
продуктов, готовь - не 
хочу! Курорты любые в любое время года, тряпки, побрякушки - сколько угодно. 
Своих детей, 
внуков балует, как может,  и меня, Марата - тоже. Только люби его, ласкай, 
тёплые тапочки вовремя 
подавай.
? А карьера твоя желанная как? - Юля не знала, радоваться ей за подругу, или 
нет.
? Нормально. Да и не так уж она, как оказалось, важна. Понимаешь, при сильном 
мужике как-то 
приходиться быть послабее.
? Привыкла? 
? Айгуль закурила.
? Не совсем.
? Да, - протянула Юля. - Я бы, пожалуй, так не смогла - второй женой. Жадная 
очень, всего 
хочу, чтобы только меня любил. Испорчены азиатские корни, безнадёжно. У Николая 
точно нет 
никого, кроме меня,   и это почему-то радует.
? Что, Кирилл - совсем всё?
? Кирилл своей первой, единственной и любимой жене пусть ручки целует
Помолчали. Потом Юля спросила, стараясь отвлечься от тянущей боли:
? А сам-то Павел Владимирович тебя лелеет, слов ласковых говорит?
? Говорит... Иногда. Ну, послушай, не всё же сразу!
? Действительно, не всё.
Во входную дверь поскреблись. Юля, прихрамывая, открыла.
? Айгульчик, - проскулил через её голову Ильшат. - Дай сто рублей, будь другом.
? Сейчас, приду, дам, - отозвалась Айгуль.
Тот обрадованно исчез.
? Так и живёт у тебя? - посочувствовала Юля.
? Да, куда его денешь. Прикармливаю из жалости.
? И не работает до сих пор?
? Зачем ему? - усмехнулась Айгуль. - А спать когда же? А в приставку резаться? 
Тц, то-то! 
Паша давно обещал прогнать, да брезгует. Квартиру ему однокомнатную хочет 
устроить, чтобы 
отвязался. Ладно, пойду я, пожалуй.

Сколько прошло времени. Не знаю, говорят полгода. Наверное - зима прошла. А 
весна? 
Почему я не звонил Юле? Почему не искал встреч?  Чтобы не побеспокоить или чтобы 
не 
беспокоиться самому? Я не видел Юлю полгода, больше чем полгода. Почему я решил 
позвонить? 
Может быть, поэтому:
Девчонку звали Ангелина. Маленькая, тоненькая, очень неброская. Красивая? Не 
знаю, сразу 
не скажешь: белокурые вьющиеся волосики, бледные губы, черты, как размытая 
акварель - 
бесцветное лицо. Нет, не красивая. А Вале она понравилась - настоящий ангелочек. 
Может быть. 
Она сидела у нас в подъезде, скукоженная, нахохлившаяся, как вылинявший на 
прошлом 
летнем солнце зимний сизарь. Обнимала себя руками за плечи, согнувшись, так что 
белесые 
кудряшки скрыли лицо, и только носик выглядывал из них очень печально... А ведь 
ей действительно 
холодно. На улице пасмурно и ветер, а на ней только ветровка и нелепое мини, из-
под которого остро 
торчат капроновые коленки. 
Я всегда совершенно спокойно проходил мимо брошенных котят, щенят и прочей 
живности. 
Даже в детстве. Может, потому, что рос в деревне, где этого добра навалом и 
отношение к животным 
сугубо прагматичное. Я никогда не умилялся малым тварям, не притаскивал домой, 
не ухаживал 
трепетно, не прятал от родителей на сеновале и не воровал для них втихаря еду... 
а тут не смог 
переступить ступеньку, на которой она сидела.
Я завел её домой, она пошла покорно, словно ей было уже всё равно. Усадил на 
диван, она 
залезла на него с ногами, снова сжавшись в комочек. Дал ей теплую фланелевую 
рубаху, она 
закуталась в неё до самых пяток. Предложить ей Валин халат я почему-то счел 
неловким. Протянул 
несколько листов своих сказок, чтобы не скучала, и ушел на кухню.
Когда я вернулся, она смотрела на стену, на которой висела увеличенная 
фотография 
Валентины - с обнаженными плечами, в романтических тенях и с высокой прической. 
Красивая 
фотография. Сказки лежали на диване. Нескрепленные листы рассыпались, один 
соскользнул на пол.
? Это ваша жена? - взгляд обращен к портрету, - Человеку, который написал такие 
сказки, 
многое можно простить.
 Потом мы ужинали, пили чай. Я рассказывал ей какие-то писательские байки, потом 
анекдоты 
про ментов. Она оттаяла, заулыбалась, разговорилась. А я все думал, что же такое 
она ожидает от 
меня, за что собралась прощать. 
 Её выгоняли с первого курса истфака, куда с большим трудом затолкала её 
многочисленная 
деревенская родня. Она умудрилась разругаться с деканом, преподавателями, 
комендантом общаги, 
даже с девчонками, с которыми жила в одной комнате. В общежитии ночами она 
бегала по кухням - 
дышала газом. Она встречалась с тремя парнями и, судя по всему, была 
девственницей. Вчера она 
хотела порезать вены. А сегодня ходила сдаваться в психушку. 
? Смешно, правда - пришли две каких-то бабы и давай спрашивать по десять раз: ты 
не 
беременная, ты не беременная... Как будто это самое страшное, что может 
случиться с человеком. А 
потом пришел мужик, такой классный. Добрый и сильный. Сказал придти к нему 
завтра после обеда. 
Как будто завтра я приду...
 Когда вышла из диспансера, к ней приклеился какой-то парень. Они пошли вместе в 
парк, под 
трамплин к реке. Он, кажется, хотел изнасиловать её. Она опустилась на колени и 
заплакала. Парень 
плюнул и ушел.
 Я не знал, что мне с ней делать. Оставлять ночевать неудобно. Предложил 
проводить до 
общаги - идти-то два квартала. Она, кажется, обиделась, но согласилась. Во дворе 
студгородка я 
встретил Мишку - старого друга, вечного студента, трижды второгодника, опять 
готовящегося к 
изгнанию из института. Вместе с Мишкой я начинал на физмате. Взяли водку, пошли 
к нему. 
Ангелину я из вежливости пригласил с собой. Она согласилась. У Мишки мы спали с 
ней, не 
раздеваясь, на одной кровати. Она положила голову мне на грудь. Под ухо попалось 
жесткое 
удостоверение. Я убрал его в другой карман. Она снова улеглась, двигала тихонько 
рукой по моей 
груди.
? Ищешь свидетельство о браке? - не пошутил я.
Но она засмеялась.

Ангелина приходила ещё несколько раз. Я часто задерживался на работе, она 
терпеливо ждала 
в подъезде, прислонившись к грязной, в частых выбоинах стене, молчала. Я заводил 
её в дом, 
говорил с ней. О чём? Наверное, обо всём, о чём же ещё можно говорить с 
восемнадцатилетней 
девчонкой. Она писала дурные, даже для своего возраста, стишки, и вела дневник. 
Дневник она 
показала мне на третьей или четвертой нашей встрече. Он оказался неожиданно 
интересным, и я 
посоветовал ей попробовать написать что-нибудь в прозе. Свой рассказ она 
принесла мне на 
следующий день. 
В тот день я пришёл особенно поздно - взяли банду, было много допросов. На 
лестнице я 
увидел Ангелину, с гордым и возвышенным выражением лица глядевшую в стену, и 
"Бабку-старуху", 
как называла её Маша - нашу постпенсионного возраста соседку по этажу.
Бабка раздражённо выговаривала Ангелине.
? И что ты всё ходишь к нему, и ходишь, и ходишь. У него ведь семья, дочь. Жена 
у него 
злая, увидит тебя - волосы выдерет...  
Услышав такую характеристику Валентины, я невольно улыбнулся: "Говорил же я Вале 
- 
здоровайся ты с этой бабкой погромче". 
Я сказал старухе что-то доброжелательно-шутливое и, проскользнув мимо, тронул 
Ангелину 
за руку. Она обернулась, улыбнувшись мне бледно и чуть виновато. 
Не обращая внимания на моё присутствие, бабка продолжала ворчать что-то об 
"ошивающихся в подъездах", о  "липнущих к женатым мужикам, вместо того чтобы 
учиться" и о 
"наглых" в целом.
Дома я познакомил Ангелину с Валей. Валя сказала потом, что Ангелина влюбилась в 
меня. 
Вряд ли. Просто человеку надо было куда-то приткнуться. Просто плохо было 
человеку. Валя 
посмеялась над нашей дружбой. Действительно, нелепость какая. Мне-то Ангелина 
была не нужна. А 
я ей? Валя сказала, что нехорошо просто от скуки зажигать девочку - перегорать 
ей будет тяжело, уж 
Валя-то знает... А впрочем, я могу делать всё, что хочу - Валя одна не останется. 
Я очень рад за неё. 
Может быть, так было бы лучше. После всего. А Машка?
Рассказ оказался плохим. Но я советовал Ангелине писать ещё, пробовать в стихах, 
в прозе. 
Даже пригласил её на заседание нашего литобъединения.
Ангелина пропала через неделю - уехала в деревню. Ещё через неделю я случайно 
встретил её 
на улице. Теперь она жила с деревенским парнем, фермером, у него свой дом, 
хозяйство. Собираются 
пожениться? Не уверен. Учиться Ангелина вроде раздумала, писать тоже пока не 
получается. Что 
дальше? Дальше будет то, что принято называть жизнью. Как в сказке. Помните?
Не знаю, почему я решил позвонить Юле. Не знаю, но я позвоню. Обязательно. Ведь 
я люблю 
её.  

Когда Кирилл позвонил, ему ответил Николай. Он, казалось, ничуть не удивился.
- А, это ты, - небрежно буркнул в трубку, будто не прошло полгода. - Слушай, 
попозже 
позвони. Сейчас телефон нельзя занимать. Точнее, вообще не звони, незачем. 
Умерла Юля, точнее 
умирает. В реанимации она. Я на телефоне сижу, так что извини. - И трубку 
повесил. 


Глава двадцать шестая

   Что... Что за чёрт! Что он такое говорит? Кирилл хотел тут же перезвонить, 
крутанул диск и 
догадался набрать салаватов номер. 
? Салют, это Кирилл. Слушай, у тебя точно сестра в больнице лежит? Диктуй, пишу: 
где и что.
Он не хотел расспрашивать, разговаривать долго. А главное - не хотел думать ни о 
чём. 
Только действовать - чётко, оперативно. И всё будет хорошо.
В больнице на его вопрос пожилая толстуха в белом вскочила из-за стола и 
захлопотала 
вокруг ласково:
- Гареева, говорите? Да, конечно, сегодня привезли, сердечную. Мальчик у вас! 
Хороший 
мальчик, здоровенький, всё с ним в порядке. Спит пока. Его даже в седьмую 
больницу отправлять 
раздумали - хороший мальчик, доношенный. - Она суетливо пыталась нашарить очки 
на столе. - Вот 
сами прочитайте, я вписала его сейчас - рост, вес. Посмотрите. И звонить уж 
хотела, как вы просили.
Что за чушь она городит? Кирилл с первых слов понял, что за чушь, но не пускал 
это 
сообщение внутрь.
- А Юля? Я могу её увидеть?
- Нет, не надо, голубчик, после, после. Нельзя к ней,  никак пустить не могу, не 
могу.
А дальше что? 
? Я пойду тогда, пожалуй? - неуверенно спросил он у толстухи. Та закивала молча, 
теребя 
дужку очков. - Или лучше подожду здесь? Может, выяснится всё.
? Ну, подожди, - легко согласилась она. - Доктор выйдет скоро, расспросишь. А 
старшеньких-
то нашёл, с кем оставить? - Добавила жалостливо.
? Нашёл.
Мальчик. Сын. Его сын, конечно. Вот всё и выяснилось - так просто и так глупо. А 
он-то 
голову ломал: в чём дело? Значит, родил сына, написал книгу. Дом не построил. 
Дерева не посадил. 
Построю. И Юлю с сыном туда привезу, и дерево - под окно. Всё будет хорошо. Кого 
просить об 
этом, кого молить? Эх, был бы Бог!
Кирилл начал внимательно читать информационные бюллетени. Совершенно погрузился 
в это 
занятие, слова понимал, но смысл не доходил абсолютно. Зато не думалось.
Потом вспомнил про Николая. Нашарил жетон в кармане, вышел во двор, позвонил.
Николай отреагировал без эмоций. Помолчал. Явно хотел распрощаться побыстрее, но 
спохватился, оживившись неожиданно:
- Слушай, ты сейчас не очень занят? Может посидишь недолго с мальчишками, в 
больницу меня 
отпустишь?
Кирилл согласился. 

Ребёнка выписали довольно быстро, Николай упросил не отправлять малыша по 
больницам, а 
отпустить домой. Правда, плоховато представлял, что с ним делать одному - юлины 
родители снова 
были за границей, своя мама старенькая совсем, но был уверен, что всё 
образуется. Лишь бы Юля 
выкарабкалась и вернулась к ним. Она выживет. Она ещё придёт и удивится, как её 
мужчины 
справились без неё.

Кирилл прошел в квартиру. Антон и Илья возились на полу в зале, складывали что-
то из 
наборов "Лего" и разнокалиберных кубиков. Молча, без обычных визгов и криков. 
Мальчишки 
одновременно подняли головы и посмотрели на Кирилла. Кирилл отвернулся. Почему?
Теперь дальше по коридору. Включил свет, заглянул в детскую. Там стояла 
маленькая 
деревянная кроватка. Золотая, под изжелто-матовым светом перекошенной люстры, 
перевитая 
коричневыми узорами теплого дерева. Кирилла словно потянули за руку. Оступаясь 
на раскиданных 
по полу игрушках, подошел ближе. Кроватка была пуста.
Кирилл провел рукой по покатой спинке, погладил решетчатые борта. У Машки была 
другая, 
попроще, он взял её у товарища на время. Хорошая кроватка, Машка спит в ней до 
сих пор.
Кирилл поднял с пола мехового Мишутку. Детская кровать не должна оставаться 
пустой. С 
игрушки поднялось облачко пыли. Кирилл оглянулся и будто только сейчас заметил 
россыпи мусора, 
накопившиеся за время болезни Юли, развороченные постели Ильи и Антошки, хлам. 
Всюду хлам и 
пыль. 
Едкие пылинки с медвежьего меха ещё кружили в воздухе. Морщась, Кирилл выхлопал 
медвежонка, опустил на застеленную кроватку. Потом подхватил её и вынес в 
коридор.
Замер, на секунду привалившись к стене, закрыл глаза. Что это? Чуть вздрогнул, 
почувствовав чужое прикосновение - мягкая женская рука провела по голове, 
коснулась виска, 
тихонько, с ласковой грустью. Всё в этой жизни двигается по кругу, не обижайся. 
Это Судьба. 
Вспомни...
Конечно! Так уже было с ним когда-то. В голове колотилось это дикое узнавание, 
взрывалось, 
билось - оттуда, изнутри. Просилось на свободу. Кирилл зажал пальцем 
пульсирующую на виске 
жилку. Он вспомнил.
Было: он пришел из казармы домой к Вале. Завтра её выписывают из роддома. С 
Машкой. 
"Ты уж прибери тут, пожалуйста. Ради Вали. Мне, сам понимаешь, некогда. Я 
болею." - кто это 
сказал? Тёща, человек, который не работал уже лет десять. 
Конечно, я приберу. 
? Мальчишки, показывайте, где у вас здесь тряпки, ведра, щётки. И пылесос...
"Пылесос поставь на место, он плохо работает. Я сама его редко включаю". "Вы бы 
мусор из 
него чаще вытряхивали!" -говорит он, опуская в мусоропровод спрессованный брикет 
пыли. Это 
было.
Расшевелив мальчишек, Кирилл подключил их к уборке. Командирским голосом отдавал 
приказы:
? Всё оружие срочно нужно перенести в арсенал! Арсенал вот здесь, в этом ящике. 
Зверей и 
кукол в убежище, машины - в гараж. Скорее, скорее, враг наступает! Нет, Илюша, в 
"киндеры" потом 
поиграем, неси их сюда. Вот, молодец! 
Кирилл сгребал хлам, разбирал завалы, перетряхивал постели, выкидывал лишнее 
тряпьё из 
комнаты, запихивал по шкафам. Залез с веником во все углы, снял паутину, гонял 
мальчишек с 
влажными тряпками на шкаф... Не должно остаться никакой пыли. Через час с 
небольшим комната 
сделалась просторнее, но заметно чище не стала. Тогда Кирилл нашёл какой-то 
обмылок и одёжную 
щётку. Набрал ведро горячей воды. Он тер полы до белоснежной пены, до скрипучего 
блеска, 
облазил все щели, вылизал плинтуса. Потом пену собрал, потом ещё раз прошелся по 
всей комнате 
тряпкой, вытирая всё досуха. В школе МВД они так драили кубрики. Ещё не забыл.
К приезду Николая полы уже успели высохнуть. Он, кажется, не заметил, что в 
комнате стало 
чище. А может, просто раньше не замечал бардака. 

Кирилл вернулся на следующий день после работы. Первым делом хотел заглянуть в 
детскую, 
но что-то удержало его.
Было: "Да спрячь ты ей лицо. Нельзя маленьких чужим показывать. Почему, почему... 
Нельзя 
и всё". Это он говорил?
Вышел Николай, сказал что-то очень озабоченно, торопливо пробежал в детскую. 
Оттуда 
доносилось непонятное слабое мяуканье. Вышел с бутылкой и соской в руках, 
скрылся на кухне. Из 
соседней комнаты раздался дикий крик, сменившийся шумом яростной потасовки - 
мальчишки. 
Кирилл растащил драчунов, уселся в кресло, поставив братьев, друг против друга, 
и начал мирить.
Вошёл Николай. 
? Что-то он какает тяжело, - держал в руке, чуть наотлет, скрученные в комок 
пелёнки.
Кирилл привстал.
? Покажи... Чем ты его кормишь?
? Вот, - Илюша принёс из кухни коробку.
? Балда ты, - "не кормите моего ребёнка этой дрянью, у него от неё запор!" Это 
было. Он 
ругался с тёщей. Тогда он мог сказать "моего".
Оставив Николая в обидном недоумении, Кирилл быстро сбегал в магазин. Вынул из 
пакета 
несколько круглых жестяных банок, с нарисованным медвежонком. 
? Вот чем детей кормят. Двоих вырастил, а не знаешь.
? Юля грудью кормила.
? Ты пеленать-то умеешь?
? Раньше умел.
? Раньше я тоже. Ладно, ты его помой, а пойду постираю это дело, пока не 
засохло.
? Воду для мытья кипятить будем?
? Будем.
? Студить долго.
? А мы разбавим.
? Тогда зачем кипятить?..

Николай договорился отправить Илью с Антоном к бабушке.
? Кирилл, посидишь? Я быстро, часа три, туда и обратно.
? Давай. 
Малыш спал. Или просто лежал молча? Нет, спит, наверное. Кирилл прошёл мимо 
двери в 
детскую. Бросил быстрый взгляд на кроватку. Не видно. Прошёл обратно - спинка 
загораживает. 
Войти Кирилл почему-то не смог.
В зале расположился на кресле. Взял со стола какую-то книгу, прошелестел 
страницами. И не 
заметил, как раскрытый томик выскользнул из рук. Какое странное состояние, будто 
смотришь 
телевизионный спектакль. Не фильм, если вам доступна разница, а именно 
постановку, смотришь и 
сам участвуешь в ней. Звуки другие, изображение, всё другое, резкое, чёткое, 
мысли короткие, 
действия, декорации не живые, не естественные декорации. Это спектакль, но 
спектакль сыгранный 
не враз, на одном дыхании от начала до конца, нет, это дубли, огромное 
количество дублей, из 
которых надо сложить сюжет. И он складывается. И ты играешь, играешь 
старательно. Но никогда не 
знаешь, жизнь это или просто очередной дубль, который будет отброшен за 
бездарностью, а 
режиссер будет снова и снова гонять тебя по студии, среди тех же неживых 
декораций. 
Младенец заплакал. Кирилла вытолкнуло из дрёмы, точно подкинуло. Рефлекс на 
плач. Не 
забылся за четыре года. 
Было: "Ты поспи сегодня, Валя, я сам ночью за Машей послежу. Поспи". "Тебе же на 
работу 
рано". "Ничего, отдыхай".
Посмотрел на часы - пора кормить. Развел смесь, остудил под краном. Капнул на 
запястье из 
бутылочки - нормально. 
Кирилл подошел к кроватке. Надо же, он до сих пор не видел ребёнка. Боялся? 
Непонятно 
чего. Сына?
Включил настольную лампу, закутанную в полотенце - ночник. Поставив пока 
бутылочку на 
стол, сунул на полку раскиданные Ильёй книжки. Ребенок звал. Что же я?
Кирилл склонился над плачущим существом. Тот плакал негромко, солидным мужским 
баском, потешно кривя губки. Плакал не от голода, от обиды.
Кирилл сказал ему что-то. Тот сразу успокоился, умолк, завертел ещё полуслепыми 
глазенками. 
? Проголодался... сын, - это слово далось с усилием. - Мой сын. 
Кирилл, непонятно зачем, оглянулся по сторонам. Как мелкий воришка. Не бойся, 
никто не 
услышит. Никого нет.
На кого похож? "На маленького желтого китайчонка...", нет, это было. Это про 
Машку. А он 
совсем не желтый, скорее красный. Или как говорят о младенцах - розовый?  И 
ничуть не маленький, 
крепенький, здоровый. Достаточно здоровый, чтобы убить... Юлю. Господи! Что я 
говорю?!...
Вот он ты - мой сын. Всё как и положено в вульгарном романе - трогательная 
встреча отца с 
сыном. Только встреча не после долгой разлуки, а после... чего? Жизни? Смерти? 
Откуда пришёл ты, 
мой маленький сын? Откуда пришёл я?.. Где ты был? Где я был?
Странно, я смотрю на тебя - вот он ты, вижу, знаю, вот мой сын. Плоть и кровь 
моя, так, 
кажется, положено говорить в романах. Плоть и кровь... А душа? Своя, 
новорождённая, возникшая 
из небытия, или наша с Юлей - по половинке от каждого? Или чья-то чужая, 
вошедшая в нужный 
момент в подвернувшееся вовремя тело? Почему моя душа молчит, когда я смотрю на 
тебя, моего 
сына. Молчит. Молчит, и нет чувств в ней - смятение, муть какая-то, ересь дикая. 
Ненужная, словно 
боль. Почему я боялся смотреть на тебя? Чего боюсь сейчас? 
Ты улыбаешься? Уже умеешь? Ты не веришь в переселение душ? Ты ещё ни во что не 
веришь 
- ты знаешь. Правильно, не верь, и мне не верь - всё ложь, болтовня, как всегда. 
Правда одна - ты 
мой сын.
А что вообще должен чувствовать отец, глядя на своего новорождённого ребёнка? А, 
Судьба? 
Отвечай! Это единственное, чего я не могу вспомнить из того, что было. Может, 
спросить у Николая, 
он знает? Так что же, что? Счастье? Нежность? Гордость? Умиление? Любовь?.. 
Слишком много 
вопросов.
Любовь... Любовь к человеку, который едва не убил Юлю...
Говорят, у женщины появляются какие-то чувства к ребёнку, только когда она 
начинает 
кормить его грудью. Не знаю, правда ли это. Не знаю... 
А мужчина? Когда отец начинает чувствовать любовь к этому незнакомому человечку, 
который приходит вдруг ниоткуда и отнимает у него женщину, любимую. Отнимает на 
дни, часы, на 
целые ночи, а иногда навсегда.
Когда, когда приходит любовь к этому непонятному чужому существу...
Когда стоишь под окнами роддома и пытаешься разглядеть маленький свёрток в окне 
на 
пятом этаже, в руках своей жены...
Когда в больнице дрожащими пальцами держишь беленькую ручонку, а медсестра ловит 
на 
ней едва заметную вену, потому что в мороз ты не закрыл форточку в комнате и у 
ребёнка теперь 
бронхит...
Когда он кусает тебя в кровь от боли и страха, а ты терпишь и пытаешься разжать 
ему 
стиснутые зубы, потому что он сунул в рот разбитую стеклянную ампулу со стола...
Когда сажаешь в первый раз на карусель...
Когда показываешь звезды, закутав от ночного холода в старую куртку...
Когда приводишь в магазин, а он говорит тебе: "Папа, купишь мне такую куклу, 
если у нас 
будут деньги"... 
Когда подкидываешь к потолку и видишь восторг на его лице...
Когда ругаешь за капризы...
Когда бесишься как сумасшедший, потому что какая-то дура на улице сказала: "Ах, 
бедная 
девочка, не жилец"...
Когда...
Когда?
Не знаю. Не помню. Ничего, ещё успею узнать. Вспомню. У нас с тобой, сынок, всё 
впереди. 
Нам бы только Юлю дождаться. А там... Заберу я вас, и Юлю, и Антошку с Ильёй, и 
Машку. Давно 
бы забрал, если б знал... Эх, Юля, что же ты такого обо мне подумала - убежала, 
сына спрятала. 
Решила, что испугаюсь я, струшу, откажусь от вас. Глупая. Глупая девочка. Я же 
люблю тебя.  Я 
вытащу тебя, с того света вытащу, я всё  сделаю, чтобы ты счастлива была, чтобы 
сын наш с нами 
был.
Что ты, маленький? Я, кажется, начал говорить вслух? Испугался? Нет? Чего тебе 
бояться, за 
тебя боюсь я... и за Юлю. Скажи, ты ведь должен знать, с ней ничего не случится? 
Нет?

Кирилл говорил ещё. Малыш серьёзно хмурился, поглядывая на голос. Понимал? Нет, 
конечно. Потерял соску, завертел головёнкой, ротиком, снова пытаясь поймать это 
теплое и 
съедобное. Кирилл поднёс бутылочку.
Тот изловил её, сразу засопев от усердия, принялся насасывать молочную смесь. 
? Ешь, маленький. Ешь, мой сын.
Хлопнула входная дверь - это вернулся Николай. Кирилл заметался в необъяснимом 
смятении. Сунул Николаю бутылочку:
? Возьми, докорми его. Мне бежать надо.

Кирилл не очень хорошо представлял, зачем пришёл сюда, но не сомневался, что 
причина всё-
таки есть, и достаточно важная.
- Салют, - поприветствовал он открывшего дверь Николая. - Мимо бежал, решил 
заглянуть, спросить, не надо ли помочь чего.
- Привет, старик, - обрадовался тот. Вытер мокрые руки о фартук и поздоровался. 
- Слушай, 
будь другом, сбегай в магазин, а то я совсем закрутился. Кошелёк - на 
холодильнике, там же я 
списочек себе черкнул, что купить, для памяти.
Когда Кирилл вернулся с покупками, у Николая было по-прежнему сосредоточенное 
выражения лица, мокрые распаренные руки и тот же фартук.
- Ну, спасибо, выручил, - он перехватил сумки и понёс на кухню. - Проходи, если 
не 
торопишься.
- Да, собственно, не тороплюсь, - Кирилл разделся и прошёл в комнату.
Николай явно подошёл к своей задаче со всей ответственностью. На столе были 
аккуратно 
разложены пеленальные комплекты - с запасом. Все принадлежности младенческого 
обихода 
распределены по освобождённым от вещей полкам и прочим поверхностям.
- Побудь с ним, пожалуйста, пока я ванну приготовлю, ладно?
- Ладно.
Голенький малыш молча лежал в кроватке, не высказывая признаков беспокойства.
Потом сосредоточенно бултыхал в ванночке ножками и ручками, пока Кирилл 
придерживал 
его за головку, а Николай готовил на кухне питание. Общими усилиями вытащили 
ребёнка из воды, 
завернули в полотенца, одели и покормили. Получилось всё довольно ловко, если не 
считать, что 
резиновая соска никак не хотела надеваться на горлышко бутылки, прыгала на пол, 
и её приходилось 
бегать мыть по нескольку раз.
- Ты голодный, наверное? - спросил хозяин Кирилла, когда маленькое существо, 
убаюканное, заснуло. - У меня там картошка осталась с обеда и кусок колбасы 
найдётся. Составишь 
мне компанию?
- Составлю. 
Мужчины степенно поужинали, глядя в бормочущий вполголоса телевизор.
- Тебя дома не потеряли? - Николай собрал грязную посуду в стопку.
- Нет, я свободен, как ветер.
- Тогда оставайся у меня, что на ночь глядя тащиться. Я тебе на диване постелю.
Кирилл просыпался, когда Николай в соседней комнате вставал к мяукающему 
младенцу. 
Лежал в темноте с открытыми глазами, слушал, как тяжело ходит большой грузный 
человек и сонно 
напевает бессвязную бесконечную колыбельную. С  той же интонацией, что и его, 
Кирилла мама, и 
его старшая сестра. "Баю-баюшки, баю, не ложись-ка на краю, придёт серенький 
волчок," - 
успокаивает его сына.
Кирилл не удивился, когда Коля позвонил через пару дней, попросил помочь:  
- Слушай, старик, я, конечно, в отпуске по уходу, но тут материал один горит 
важный, 
который никто, кроме меня не подготовит. Ты не мог бы в выходные найти чуть-чуть 
времени, 
пособить ненадолго, а?
Кирилл мог,  так как делать ему в выходные было абсолютно нечего.
Малыш лежал на полу на большом одеяле, задумчиво повернув голову набок. Кирилл 
прилёг 
рядом, оказавшись лицом возле важной,  исполненной достоинства мордочки. 
Заметил, как 
изменилась эта мордочка за какие-то две недели. Глазки, правда, всё ещё 
неопределённого цвета, но 
видно, что смышленые, смотрят внимательно так, не рассеянно. Почувствовал, сразу 
вспомнив, ни с 
чем не сравнимый чудесный младенческий запах, особенно сильный в уютной 
ложбиночке затылка, 
где тонкие волосёнки мокро кудрявятся неровными вихрами.
Кирилл протянул малышу палец, и тот сразу, не глядя, вцепился в него крошечными 
пальчиками.
- Здравствуй, здравствуй, - шутливо потряс ручонку Кирилл. Погладил голенькую 
бархатную спинку, чувствуя с растущей нежностью, как напрягается под его рукой 
маленькое тельце.
Кирилл понял, что будет рассказывать этому мальчишке массу интересного, 
мастерить мечи, 
арбалеты, парусные корабли и самолеты, которые так здорово можно отправлять в 
полёт, 
раскручивая их вокруг себя на длинной верёвке, и ему стало легко и спокойно.
После он ещё много раз забегал к Николаю, созваниваясь, спрашивая, что купить по 
дороге, и 
просто так - по пути. Это обоим не казалось странным, нужно же было что-то 
делать. Чтобы не 
думать, не загадывать на будущее, не спугнуть это будущее, не сглазить. Чтобы 
легче было ждать 
Юлю.
Только один раз, когда малыш, как всегда с очень важной физиономией, уснул, 
Николай 
позволил себе помечтать. Потянулся, устало плюхнувшись на диван, потёр 
умиротворённо заросшую 
рыжеватой щетиной щёку.
- Хорошо всё-таки, - сказал он Кириллу. - Вырастут мои молодцы, будут горой 
стоять друг 
за друга. Как в сказке: было у крестьянина три сына... Нет, не в сказке даже, а в 
былине - три 
богатыря. Правда, здорово? Это, наверное, и есть счастье, а, Кирилл?

Сколько же я не видел тебя, любимая? 
? Целую жизнь, - Юля кивнула на кроватку. - Во всяком случае, его жизнь.
 Изменилась, очень. А люблю её по-прежнему, будто и не пытался забыть в эти 
бесконечно 
долгие месяцы.
? Что же ты наделала, глупая? - обнял, наконец, прижал к груди остриженную 
голову. - Как ты 
могла скрыть от меня всё? Как могла по-настоящему отказаться от всего, от меня?
? Очень просто, - не прильнула к нему, как раньше. Отстранилась - не движением 
даже, а 
внутренне как-то. Не себя отталкивала, сдерживала, а стояла рядом спокойно, 
безучастно - чужая. - 
Очень просто. Всё чаще стало бить накапливающееся омерзение. Пока совсем не 
вышибло. Вот и всё.
Кирилл улыбнулся недоверчиво.
? Ко мне омерзение? - не может быть. Сейчас пальчики тонкие поцелую, дрогнут они 
под 
губами, щёку его погладить потянуться ласково. Моя ведь она, моя, родная.
? К себе, в первую очередь. Но и к тебе тоже. К твоим губам, за час до меня 
целовавшим твою 
Валю. Так же пальцы её перебирающим, как мои. Так же грудь прихватывающим. 
Шепчущим её те 
же слова, что и мне. Целовать их стало противно, как из захватанного стакана 
пить. К рукам твоим 
омерзение, ласкающим моё тело, самые сокровенные места, так же, как и чужое 
тело. Какая уж тут 
сокровенность.
Чушь собачья.
? А раньше как же? Что изменилось вдруг? Ведь с самого начала так было.
? Раньше это ощущалось подспудно, но пряталось за чем-то другим, более важным, 
что стало 
разъедаться постепенно от твоих метаний. Да и просто стираться от времени. Вале 
было проще. Она, 
хоть и догадывалась, могла сделать вид для себя, что всё в порядке, что нет 
моего вкуса на твоих 
губах. А у меня ещё и Коля верил в семейную любовь и женскую верность. Так 
заставлял убеждать 
себя, что я сама поверила. 
? А сын? 
? Коля был рад, когда узнал, что появится малыш. Не испугался всех связанных с 
этим 
сложностей. Сказал: "Что ж, дети от бога". Понял, что не бывает несвоевременных 
детей. Что наши 
суждения о своевременности и несвоевременности так поверхностны, так упрощены, 
что и браться 
судить не стоит. Кому-то кажется, достаток в доме, благополучие, мамок-нянек 
полно для ухода - 
рожай себе, сколько нравится. А тут - война или революция, малышей покидали в 
пруд, мамок-нянек 
пожгли вместе со всем благополучием. Своевременно их родили или как? А бывает - 
родишь, 
выкормишь из последних сил, и нет большего счастья, и остальное не важно уже. 
Что мы знаем о 
жизни, чтобы судить? Можем ли найти веские причины для убийства не рождённого 
ещё, но живого 
существа? А Коля был со мной, сразу приняв ребёнка в душу, как своего. И мы 
вырастим всех своих 
сыновей, будь уверен.
Что же ты говоришь, дурочка!
- Но это же мой сын! Это мой, понимаешь - мой мальчик!
Малыш, как почувствовав, что пора вмешаться, завозился под одеялком. Кирилл 
схватил его 
на руки, и тот сразу прильнул к нему успокоенно. Кто же отнимет его у меня?
? Нет, - Юля холодно взяла ребёнка и дала ему специально расцеженную после 
больницы грудь. 
- Нет, это - мой сын. Только мой. Я рисковала всем, ты - только своим душевным 
спокойствием. У 
меня больше прав на принятие решения.
? Ну, и что за решение? - зло спросил Кирилл.
? Всё и так понятно. Он будет расти у нас, со своими братьями. Хочешь, приходи, 
проверяй, 
хорошо ли ему. Играй. Разговаривай. Тебя никто не прогонит. А скажешь хоть одной 
живой душе 
про него - прокляну!
? Ведьма...
? Ведовство - страшная обуза, мой хороший, - она сузила глаза.  - Знаешь, как 
страшно знать, 
что должно быть, как ни выкручивайся, как ни умоляй: "пронеси чашу мимо!". - 
Сразу успокоилась, 
заговорила ровнее. - Всё случилось, как должно было быть. Почему-то круговорот 
событий стал 
сейчас очень быстр - поступки и последствия не разделены уже поколениями ни в 
семь, ни даже не в 
одно колено. Что ж, мы поступаем так, как можем поступить или не можем не 
поступить, и мы же 
сразу платим по счёту, безо всякой отсрочки или кредита. Как ни кричала я себе: 
"Прочь от него!", я 
не могла ничего изменить. Но при этом мне приходилось идти на ложь и измену. За 
что я и получила 
сполна. Николай не хотел ни видеть ничего, ни слышать. Пусть не видит и дальше! 
А своё ты 
расхлебаешь сам.
Нам, может быть, и встретиться было суждено только ради этого мальчика. Что 
привело нас 
тогда в развороченный церковный дворик? Кто?
Кирилл обнял её вместе с малышом.
? Да, ради этого мальчика. Но зачем ты взяла всё на себя, почему не поделилась 
со мной - всё 
равно не пойму. Я ведь был рядом.
Убрал руки, встретив её взгляд.
? Поэтому и нужно было вычеркнуть тебя совсем. Я очень боялась, очень. Так 
хотелось, чтобы 
поддерживало твоё "я люблю". И ты легко создавал иллюзию своего присутствия. 
Помнишь, ты 
мечтал: "Когда у нас будет сын...". Помнишь, говорил, что сумеешь пробраться ко 
мне в палату, 
когда я буду рожать нашего сына, чтобы держать меня за руку? Вскользь, как само 
собой 
разумеющееся, ронял: "Когда я на тебе женюсь". Кирюша, ты умел заставить 
поверить в твои слова! 
Тут же счастливо размякала, хлюпая, душа, расслаблялись плечи,  и всё казалось 
лёгким, возможным. 
? Так оно и было.
? Но ты сразу начинал в самонадеянной мудрости просчитывать, сколько нужно будет 
распределить твоего внимания и любви между двумя семьями, двумя детьми и двумя 
женщинами, и 
как всё удобнее устроить, чтобы было по справедливости. "Пока Вале нужно, чтобы 
я говорил ей 
"люблю", я буду это говорить," - твои слова. Это всё - твоя мера. Тебе можно 
было сидеть 
прикидывать по своей теории удовольствия и неудовольствия - морального и не 
только. А у меня 
была своя мера. Я сидела, слушала твои многочисленные: "Когда, сколько, как, 
пока" и знала, что у 
меня уже одно - "Есть". Уже есть внутри малыш, который изначально мудрее и тебя, 
и меня.
? Не мог же я отказаться от своей дочери, ни с того ни сего бросить жену.
? Не мог. И был прав. Но у меня была своя мера - выжить и ему, и мне. На это был 
один шанс 
из тысячи тысяч. При условии, что соберу все свои силы, всю любовь. Я ходила по 
краю ещё раньше 
- несколько лет: старалась успеть дать побольше мальчишкам, что-то успеть 
сказать важное, 
написать, сделать. В любой момент могла ткнуться носом в землю - и всё. Больные 
сосуды - только 
видимая часть моих болячек. Беременность свела мои шансы на выполнение всех 
планов почти к 
нулю. Но её нельзя было обойти. Я не могла обойти тебя, не могла потом просто 
убить твоего 
ребёнка. Даже ради спасения своей жизни для моих детей. Я не могла себе 
позволить метаться за 
твоими справедливыми весами. Твои умные рассуждения рвало из меня, отнимая 
бесценные остатки 
сил. Когда на твоих детей рушится крыша, нельзя стоять прикидывать, что 
подставлять - палец или 
всю руку. Удержать её можно только всеми усилиями, собрав всю любовь и волю. Я 
не могла 
разрушить свою семью, потому что не хотела вызывать обиду и ненависть на малыша 
- это могло нас 
с ним добить, добавить тяжести на падающую крышу. Нужно было, чтобы его любило 
как можно 
большее количество людей. И враньё тут оказалось меньшим злом. Да и не чужой он 
никому в нашей 
семье.
? А в нашей? Почему не может быть нашей семьи?
? Не может. Я потратила все силы. Я больше тебя не люблю. Я очень любила тебя и 
держала изо 
всех сил. Как только из чувства самосохранения пыталась оттолкнуть, ты попадал в 
беду, а что могло 
быть страшнее для меня! - Она погладила Кирилла по щеке почти прежним ласковым 
жестом. - Тебе 
останутся маленькие подарки на память, сунутые тайком, которые ты долго ещё 
будешь 
обнаруживать повсюду. Попробуй послушать свои руки - они могут снимать боль и 
исцелять многие 
недуги. Посмотри вокруг: не заметил, как изменился угол зрения, какими оттенками 
обогатились 
краски? Тебе не кажется, что ты стал видеть насквозь некоторые предметы, что ты 
по-другому 
видишь людей?
Враньё.
? Не может быть, чтобы ты не любила меня. Я чувствую, что сейчас ты врёшь. Я 
люблю тебя.
? Нет, не люблю. Выжгла тогда всё внутри, что могло ослабить: твой взгляд, 
голос, запах. Всё 
чужое. Прости. Тебя больше нет для меня, - а сама с нестерпимой нежностью 
ощутила, что уснувший 
у неё на руках мальчишка - именно его, Кирилла, сын, зачатый когда-то в 
церковном дворике бабой с 
ведьмовской кровью и мужчиной с древней кровью воинов и поэтов. Хорошие сошлись 
соки - 
доброй вековой выдержки. 
Кирилл застыл, ни проронив больше ни слова, не глядя ни на неё, ни на сына, 
обессилевший, 
опустошённый,  уничтоженный. 
В дверь позвонили. Юля бережно опустила ребёнка в постельку и пошла открывать. 
Кирилл присел на корточки перед кроватью. Ноги не держат, что ли? Маленькое 
пухлое 
личико оказалось прямо перед ним. Серые круглые глазёнки с такими чистыми-
чистыми белками 
смотрели  прямо в его глаза. 
Вот так вот, сын. Так вот и узнаёшь, когда приходит отцовская любовь. 
Когда теряешь...
Когда отнимают у тебя твоё родное...
Когда понимаешь, что незачем жить без него...
Когда понимаешь, что ничего у тебя не будет. 
Не будет, потому что никакой ты, в сущности, не отец, а так - сородитель. А 
отцом будет 
вовсе вот он, совсем другой, вроде как посторонний и не виновный ни в чём 
человек.
Прости ты меня, сын.
Всё будет у тебя с другим отцом. Не знаю плохо это или хорошо - так есть. И не я 
так решил.
Чужой человек вырастит тебя, и будет любить, и воспитывать. И ты будешь любить 
его. Он 
хороший человек. Он действительно будет любить тебя, уже любит. Ему положено 
тебя любить. Ведь 
это он ждал тебя под окнами роддома.
Он будет растить тебя, и всё будет нормально, и ни тени сомнения не возникнет у 
него на 
твой счёт. Пока ты не выдашь себя группой крови, или тёмными волосами, или вот 
этой родинкой 
над губой. Но она появится позже, когда тебе будет лет десять.
Вот почти всё, что я смог тебе дать, да и то вряд ли на радость. Прости, сынок, 
даже в этом я 
тебя подвёл.
Плачешь? Ты плачешь, а слезы текут у меня. Смех - я-то думал слёзные железы 
давно 
атрофировались. Извини, видно, к старости становлюсь сентиментальным.
Ты будешь сильным, сильнее меня... и честнее. Должен же быть хоть один сильный 
мужчина 
в доме.
Расти, чтобы было на кого опереться нашей маме.

Кирилл ушёл. Молча, не прощаясь.
Чуть не столкнулся с радостным Николаем, прибежавшим пораньше  с работы.
? А он ничего, этот твой Кирилл, - сказал Коля жене. - Помог с ребёнком.

Дома Кирилла никто не ждал.
Машка опять гостила у бабушки с дедушкой. Валя была дома, но не ждала его. 
Напрасно он 
искал в её глазах любовь - там была только усталость. От мужа, от жизни, от 
несправедливости. От 
чего больше? Наверное, от мужа. Её идеал показали, дали потрогать, потом отняли, 
но не разрушили. 
А Кирилл - ох, как сильно до этого идеала не дотягивал! Что поделать, извини, 
родная. Бедненькая 
моя девочка, хорошая моя, прости.  Пусть не моя уже. Осталось ли у меня самого 
что-нибудь, кроме 
жалости к тебе? Только жалость к себе.
В общем, можно было и не приходить.

Глава двадцать седьмая

Два человека, случайно столкнувшиеся на улице, прошли мимо вахтёра, поднялись на 
третий 
этаж. Первый отпер дверь
? Заходи.
? Ага. Ты один?
? Один. Земляки на учёбе.
 Кирилл  переступил порог. Опустил на пол бутылочно звякнувший пакет. Хозяин 
комнаты 
прошёл вперёд, щёлкнул выключателем. 
? Заходи, брат, - повторил он, - располагайся.
 Стоваттная лампочка высветила немудрящее убранство: обои в разводах, две 
панцирные 
кровати, казённую тумбочку под японским моноблоком, флаг на стене - белый барс 
на зелёном 
поле... А что, общага как общага. 
 Хозяин замер посреди комнаты. Глаза чёрно и жгуче разглядывали гостя.
 Кирилл в неловко переступил с ноги на ногу. Качнул лежащей в руке бутылкой.
? Куда это?..
 Хозяин встрепенулся. Словно опомнившись, на его губы выползла дружелюбная 
улыбка. 
? Давай сюда, брат. С закуской только плохо - студенты мои подъели. 
? У меня сало есть, - тоже заулыбался Кирилл, - помнишь, как ты в казарме к салу 
приучался? А, мусульмен?
? Доставай, хохол, своё сало!
 После первой да второй, да сальца на чёрном хлебе, да воспоминаний, старым 
друзьям 
потеплело. 
? Ты где сейчас, Джан, я слышал, из милиции ушёл? - Кирилл  наполнил рюмки.
? Да, ушёл... Попросили, - хмуро протянул Джан. - С земляками сейчас кручусь. Дела 
делали, да вот война... А ты где, так же следователем?
? Да, только теперь в управление перебрался, по организованной.
? У, молодец. Работы много? Наши к тебе не попадались?
? Был один клиент, но давно...
? Понятно... Будем.
 За первой бутылкой из пакета появилась вторая. Кончилось сало и хлеб. У соседей 
попросили 
полбуханки. Посыпали солью, закусывали.
 Кирилл уже старался говорить внятно. У Джана проявился вдруг резкий гортанный 
акцент.
? Как у тебя с семьёй, брат? Женился?
? Да, давно. Дочка у меня... А с семьёй тяжко. Потерялся я.
? Плюнь. Одному веселее. Все бабы твои. Хочешь, пройдёмся по общаге, насобираем?
? Да, нет, знаю я, чего мы тут насобираем. Наливай, лучше...
 Джан сбегал за третьей к вахтёру. Потом сидели рядом, молчали. Неожиданно 
пробило на так 
тщательно избегаемую обоими тему.
? Война...
? Да, брат.
? Поедешь?
? Поеду. Род мой там. Не могу не поехать. Поеду.
? И что - воевать будешь?
? Буду.
? А чего нам делить-то, чего делить нам с тобой?
? Нечего делить, брат. Иначе я бы с тобой не пил сейчас. Горло бы перерезал.
? Смог бы?
? Смог.
 Кирилл мутно уставился на захламлённый стол.
? Знаешь, брат, я тоже еду...
? Воевать?
? Да.
? Зачем? Посылают? У тебя же глаза...
? Посылают... да нет - я сам. Линзы надел контактные на комиссию. А то бы не 
взяли. 
Я сам хочу. Умереть хочу, понимаешь? Брат. 
? Понимаю. Умереть в бою достойно мужчины. Теперь я уважаю тебя, Кирилл. Ты - 
как 
я... почти... или я, как ты. Я слишком долго жил не дома. Добрым стал. Теперь поеду 
воевать... 
Может тебя встречу.
? И что, стрелять будешь?
? Буду.
? Тогда и я в тебя буду. Наливай.
 Тихо булькнули остатки водки.
? Давай, за то, чтобы ты первый в меня попал...

Когда выдалось немного свободного времени, Юля принялась ностальгически 
перебирать 
тряпичное барахло в шкафу. Собиралась на кухне чуть прибрать, пока старших 
мальчишек нет дома, 
а малыш спит, да вот ткнулась с выпавшей одёжкой на полку и застряла перед 
зеркальными 
створками. Опасливо сняла с вешалки когда-то любимый жакет, внимательно 
проверила на молевые 
покусы. Повертела в руках так и сяк, ласково погладила мягкую ворсистую ткань. 
И, наконец, 
рискнула примерить.
Как ни странно, жакет оказался впору. Счастливо заулыбавшись своему отражению, 
Юля 
начала попеременно надевать когда-то с сожалением отложенные вещи. Все сидели 
великолепно, а 
юбки даже стали чуть попросторнее. Это было поистине радостное и знаменательное 
открытие, но 
надо было сворачивать стихийную примерочную - вот-вот нагрянут голодные сыновья. 
Напоследок 
не удержалась ещё раз покрасоваться в жакете, застегнулась на все пуговицы, 
подобралась вся, слегка 
наклонила голову, кокетливо опустила в кармашек кончики пальцев. И неожиданно 
нащупала в 
кармане довольно большой лист бумаги, сложенный в несколько раз. Вытащила, 
развернула - это 
оказался бланк какого-то документа, густо исчирканный каракулями знакомого 
почерка.
Она не почувствовала абсолютно ничего. Ни смятения, ни волнения, ни печали. Не 
почувствовала, что уже несколько минут по щекам проворно катятся слёзы, капают 
на воротник, 
соскальзывают комичным балаганным каскадом на ковёр.
И тут всё-таки заболело - впервые после многомесячного наркоза. Так сильно, что 
захлебнулось дыхание, подкосились ноги, и пришлось сесть поскорее, поджав колени 
под 
подбородок. И попытаться разобрать, что же понаписано на этом листке, чтобы 
заняться поскорее 
хоть чем-нибудь, отвлечься, обмануть уже однажды сбившуюся со следа боль.
Она вспомнила, как попал к ней этот листок. Приехал Кирилл, сказал, что придумал 
по дороге 
очередную сказку, и вот набросал на завалявшемся в куртке испорченном бланке. 
Юля и прочитать 
тогда её не успела, сунула в карман, чтобы не потерять, а потом они пошли куда-
то вместе, опять 
переругались по мелочи, в очередной раз бурно - со слезами и поцелуями - 
мирились. Из-за чего 
начинали тогда они эти ссоры? Из желания доказать себе и друг другу, что могут 
освободиться в 
любой момент, что нет между ними никакой совсем уж фатальной связи, никакой 
взаимной 
зависимости, что прожить врозь - не такая уж сложная штука? Нет бы, не тратить 
время, а замереть, 
обнявшись, пока последние общие минуты стекают по плечам, успеть шепнуть ещё 
раз: "Я люблю"...
Так и осталась не выправленной забытая сказка. Да и не сказка вовсе, а так - не 
поймёшь что:

"Кого только не встретишь в дальней дороге, каких разговоров не наслушаешься на 
ночных 
привалах. Вот сошлись как-то раз на глухом перекрестке, в заброшенной корчме 
четыре путника: 
магистр из столичного университета, молодой менестрель, священник местного 
прихода и рыцарь, 
возвращающийся из святой земли...

...долго иду я из королевства Иерусалимского и всем по пути рассказываю эту 
историю. 
Почему? Не знаю. Просится с языка.
Шли мы через пустыню. Десяток рыцарей и паломники, ходившие поклониться гробу 
Господню. Путь наш был к морю, где ждали нас корабли, отправляющиеся в 
Константинополь. 
Нелегка была наша дорога, но путешественники подобрались опытные и запасов было 
вдоволь, 
поэтому двигались мы быстро. 
Вот как-то раз отдыхали мы после тяжелого перехода и вдруг видим: мчится к нам 
одинокий 
всадник.  Вскочили мы, приготовили на всякий случай оружие.
Сарацины! - закричал всадник. Сарацины!
И точно, на полном скаку выскочили из-за холмов нехристи. Визжали и выли они, и 
размахивали саблями, и ринулись дикой толпой прямо на нас. 
Жаркая была схватка. Жестоко бились мы с басурманами, но сломили бы они нас, 
если бы не 
тот незнакомец. Беркутом  носился он среди сарацин, рубил их нещадно, а те 
завывали дико: Раххаль! 
Раххаль! И бросались на него скопом, как сучья свора на медведя. Только ему что 
один, что десяток 
противников - всех положит.  
Отбились мы. Бежали остатки сарацин в пустыню. Рассмотрели мы, наконец, 
незнакомца.
Странный это был человек. Не поймешь по виду - европеец он или азиат, на одном 
плече 
крест нашит, на другом полумесяц вышит. Доспехи иранские, меч прямой. Говорит и 
по-французски,  
и по-арабски. Но в троицу и Христа верует, "Отче наш" знает - значит, свой. Но, 
опять же, от 
доброго вина отказывается и лишь потягивает из своей фляги какую-то темную жижу. 
А самое 
странное - глаза, вроде голубые, глубокие как небо, а в бою наливаются желтизной 
яростной, и 
пылают, словно два адских горна. 
Снова двинулся в путь маленький караван. И он с нами. Да только беды начались с 
приходом 
незнакомца. Насели на нас нехристи. Откуда столько взялось посреди пустыни. Ни 
дня не дают 
покоя. Пытались мы оторваться от них, да разве сарацина обгонишь. Наскакивают и 
всё кричат: 
Раххаль! Раххаль! Может, незнакомца так называют? 
Повел он нас обходными путями, чтобы сбить сарацинов со следа. В самую глушь 
завёл, в 
каменистую пустошь, а впереди скалы. Но верили мы ему и шли за ним. И когда 
кончилась вода, 
добыл он воду. Будто из камня вдруг родник забил. А когда кончилась пища, уехал 
он в пустыню и 
вернулся с тушей газели. Кровавые полосы были на туше, словно орел схватил её 
сверху когтями. 
Ширкнул он пальцами, и появился огонь. 
Странный это был человек. Вроде товарищ хороший и в разговоре приветлив, и, даже 
когда 
молчит, благость такую возле него чувствуешь и покой. Но вдруг отъедет в сторону 
и молчит целыми 
днями, а подойдешь к нему рявкнет так, что сердце останавливается, и кажется, 
что зашел в клетку к 
бешеному зверю или что бездна под ногами раскрылась. Никогда, в самую жару не 
снимал он 
широкого плаща, и перчаток с рук. Тяжело было ему ходить по камням, 
соскальзывали ноги его, 
будто не ступал он на широкую подошву. Зато верхом мчался, словно парил в 
воздухе, и летел конь 
его, будто не чувствуя тяжести седока. 
Странный это был человек. Бросили бы, наверное, мы его в пустыне, если бы не был 
он 
добрым христианином и не грозила ему смертельная опасность.
Подошли к скалам. Узкой расщелиной должны были выйти мы в долину, но тут нагнали 
нас 
сарацины. Снова был жестокий бой и пробились мы к каменному проходу. Сказал 
тогда незнакомец: 
из-за меня попали вы в беду, я один нужен этим проклятым душам, идите вперед, я 
останусь здесь и 
задержу нехристей. Не смели мы возражать и потянулись узкой цепочкой меж 
базальтовых стен. А я 
шел последним. 
И видел я, как встал незнакомец среди камней, как поднял над головой меч и 
запел. Пел он 
дивный псалом, и никогда, ни до и ни после, не слышал я такого чудесного пения. 
Быть может, 
потом, коль удостоюсь рая, услышу я его в небесных чертогах. Зашагал я следом за 
своими 
спутниками. А за спиной моей, разрывая волшебные ноты, снова раздалось 
ненавистное: "Раххаль!" 
"Раххаль!"  И вдруг оборвался псалом, и страшный леденящий вопль разнесся по 
скалам. И столько 
ярости, боли и ненависти было в этом крике, что дрогнули горы. Не выдержал я и 
обернулся на крик. 
Но не увидел я незнакомца, даже тела его не увидел, лишь светлый блик, 
неуловимый сполох 
взметнулся в небо, да клуб черного дыма растекся по камням, словно просочился 
сквозь них в самые 
недра. 
Странный это был человек. И человек ли это был? Не знаю. Был он добрым товарищем 
в 
дороге и настоящим христианином. Не боялся драки и крови, ни своей, ни чужой, и 
за жизнь свою не 
цеплялся. Не знаю, были ли у него в сапогах копыта или крылья под плащом, но 
только умер он как 
человек, а что после смерти с ним стало, о том не мне судить.

...выехали наутро из заброшенной корчмы четыре случайных знакомца: магистр, 
священник, 
менестрель и рыцарь, и поехали каждый своей дорогой. Думал магистр, что надо по 
возвращении в 
университет засесть за трактат о сущности человека, включающей и дьявольское, и 
божественное. 
Священник составлял про себя проповедь о происках дьявола, принимающего разные 
формы для 
соблазнения христианских душ. Менестрель подбирал на лютне балладу о мстительном 
ангеле, 
сражающемся за гроб Господень. А рыцарь просто ехал и вспоминал глаза странного 
незнакомца."

Надо отдать Кириллу этот листок. Может быть, он ему нужен, что же зря пропадать.
Юля тихонько выскользнула в прихожую, набрала знакомый номер и смогла довольно 
внятно 
пригласить к телефону Кирилла, ни секунды не веря, что сейчас услышит его.
Серёга, напарник, удивился:
- Его же нет. 
- Извините, а когда можно перезвонить? - Она давно уже знала, что никогда.
- Так он давно уже воюет. В смысле отправили... Сама понимаешь куда. И ещё одного 
парня из отдела... Ты не знала?
- Нет. Извините.


Глава двадцать восьмая

Юля получила письмо, большой конверт из плотной бумаги с напечатанным на машинке 
адресом и фиолетовым штампом "МВД Республики Башкортостан".  В нём был ещё один 
бумажный 
конвертик и короткое письмо на типографском бланке. 
"Уважаемая Юлия Робертовна! Прилагаемые письма, содержащие Ваш адрес, были 
обнаружены в вещах погибшего сотрудника милиции, находившегося в служебной 
командировке в 
районе боевых действий.  По ряду причин, личность сотрудника не установлена. 
Если Вам известен 
автор прилагаемых писем, убедительно просим Вас сообщить об этом в органы 
внутренних дел по 
месту жительства. Начальник отдела управления кадров МВД РБ капитан внутренней 
службы Т. Н. 
Закиев".

Юля отложила бумагу в сторону, потрясла торопливо надорванный шуршащий 
четырехугольник. Со странным узнаванием посмотрела на три грязных обгорелых 
листочка, 
выпавших на стол. Взяла первое письмо и прочитала: "Здравствуй. Да, это не 
бред...".
Это я помню. Это я видела недавно. А вот здесь...
Ещё раз быстренько проверила глазами официальное извещение, все штампы, печати, 
подписи.
Моя вина. Так и должно было быть.
Додумать не успела. Бросив всё, побежала в комнату - заорал проснувшийся 
младенец.

"Здравствуй! Как я, наверное, надоел тебе со своими письмами. Ты ведь совсем 
недавно 
получила целую пачку. Так вышло, я отправил их все вместе, со своим сослуживцем, 
он как раз ехал 
в отпуск. Прости, но пишу снова. 
На прошлой неделе штурмовали Грозный. Наш взвод погрузили на броню и сунули в 
улицы. 
Нас били из окон, с крыш, из-за углов. Прямо перед гусеницей выскочил из 
подъезда пацанёнок и 
врезал из гранатомёта. Крупинка антивещества, подвешенная в магнитном поле и 
упрятанная в 
корпус гранаты, проела гусеницу в одно мгновение. Машина нелепо и косо 
развернулась. Второго 
выстрела, в башню, мальчишка сделать не успел. Я сжег его. Зачем? Ведь на башне 
сидел я. Дальше 
были завалы. Мы бежали вперёд, а танкетчики прикрывали нас из орудий. Прорвались 
к центру. Там 
шло несколько улиц, прямых и широких. Горцы поставили на них маршевые двигатели, 
снятые с 
межпланетников. Двигатели были ещё фотонные, допотопные, как и корабли, с 
которых их сняли. 
Когда все: люди и техника вышли на центральные улицы, горцы включили двигатели. 
Воистину, 
только дикарь мог придумать такое оружие. Реактивные струи, длинной до 
километра, рассеянные, 
широкие, ведь двигатели молотили вхолостую - их жара хватало, чтобы плавить 
камень. Я был 
совсем рядом с перекрёстком, прямо напротив сопла, только я не понял сначала, 
что это такое. Меня 
ударила плотная волна горячего воздуха - продувка. Волна прошла метров сто, 
закинув меня в узкий 
боковой проулок. Дальше прошёл огонь. 
Чертовы улицы накрыли "градом".
Я выбрался из завала, поднял у убитого горца автомат и пошел к своим. Свернул в 
какой-то 
дворик и столкнулся с тремя людьми. От неожиданности мы замерли друг против 
друга. Я опомнился 
первым, просто больше испугался, ведь их было трое. Я лупил и лупил в них, со 
всей неукротимой 
автоматной дури, пока не опустел рожок. А потом упал на раскуроченные свинцом 
тела, потому что 
кто-то шмальнул с улицы из подствольника. У меня вся задница в осколках. 
Очевидно, ранение в 
задницу стимулирует работу мозга. А может, просто в лазарете много свободного 
времени. Поэтому 
и думаю много. Копаюсь. 
Я вспоминаю часто то, чего у нас не было: своей семьи, дома, дней, проведённых 
вместе, 
вместе выдуманной книги... даже любви. Не было и не могло быть. Ничего. И сына, 
которого ты 
родила не мне. Тоже не было. А что было? Стихи. Просто несколько стихов, которые 
я написал для 
тебя. Нет, про тебя... про нас. И кто  это придумал, что судьбу можно написать? 
Написать, вычитать, 
а потом прожить. Сразу прожить, набело, без  черновиков и правки. От корки до 
корки. Вместе.
Только это всё ерунда. Болтовня, маразм, сопли... это всё осталось там, в той 
жизни. Нет, 
просто в жизни. Ведь моя жизнь кончилась. Точно тебе говорю. Всё получилось как 
в том стихе, 
когда в мёртвом теле осталась душа. Смешно, правда - опять, скажешь, что  я 
угадал... или 
предугадал. 
Знаешь, я больше не ищу смерти. Я понял, почему смерть бежит меня. Понял, для 
чего я 
здесь. Это же чистилище. Да, чистилище. Знаешь, одно есть между адом и раем, а 
это между жизнью 
и смертью. Оказывается, чтобы умереть, тоже надо быть чистым. И вот кто-то не 
пускает ко мне 
смерть. Хочет пройтись жесткой щеточкой по моей душонке. Выскрести, выцарапать 
из каждой 
извилинки, из каждой складочки въевшееся дерьмецо. Ладно, пусть чистит. Я 
подожду. Только уж 
очень больно скребёт. Очень больно скребёт щёточка, до крови.
Словом, я буду жить. И, зная себя и объём работ по вычищению моей души, жить я 
буду 
долго. Долго. Но ты не жди меня. Я не вернусь. Одна просьба: пожалуйста, если ты 
всё-таки издала 
наш роман, передай мою долю, хоть сколько-нибудь - сколько я там наработал, моей 
семье, тяжко 
им, наверное, приходится.
Ладно, да свидания, родная. Ничего, если я ещё буду писать тебе, иногда? Ты... 
прочтёшь?".


ноябрь 1998г. - март 1999г.

ПРИЛОЖЕНИЕ:

Стихи Кирилла Алексеева 



*    *    *

Мне не нужен твой дом - сон.
Мне достаточно быть здесь,
Здесь, где ветер несёт звон,
Где благая звучит весть.

Мне не нужен твой зов - крик.
Только шепот лесных трав
Мне поведает: день сник.
Я узнаю ночи нрав.

Я найду среди звёзд мост.
По следам колесниц - птиц
Я уйду. Мой исход прост
Для небесной страны жриц.

Но лишь Млечный пройду брод,
Я ладонь протяну сам.
Тает рук твоих в ней лёд
И сочится, как кровь ран.

Ты открой мне свой лик - свет
И зрачки твоих глаз - книг.
Я читаю, но слов нет
Для меня в глубине их.



*    *    *
Ртутный промельк того, что прошло,
Серебро той луны, что лишь будет,
В эту ночь, в перекрестии судеб,
Амальгамой легли на стекло.

Тихо шепчутся белые листья
Навсегда перечитанных книг.
Спит в бокалах рубиновый блик,
Что оставили пьяные кисти.

Темный мастер, мы платим вдвойне.
В это зеркало странной окраски,
Где все страхи полночные - сказка,
Мы глядимся с тобою во сне.

В нем движенье как будто случайно,
В нем прощанье в касании рук.
В миг, когда замедляется звук,
Разведет нас, не венчанных, тайна.

По зашторенной зыби окон
Я к звенящим рванусь переплетам,
Чтоб по звездам пропеть, как по нотам,
То ль отчаянный зов, то ли стон.

Но тревоги так неуловимы,
Так дурманит дремотная тишь...
По лоскутьям заснеженных крыш
Чье-то время проносится мимо.

*    *    *

Ты помнишь путь наших прежних рождений?
Быть может, в памяти где-то след их отыщем,
В памяти, что называют ложной, 
                                        встретим их ветхие 
тени.
Вспомни меня - я был профессиональным 
нищим.

Ты помнишь, как проходила мимо, 
                                        отворачиваясь 
брезгливо,
А я протягивал к тебе 
                          тщательно скрюченные пальцы.
Медь звенела в глиняной плошке, 
                                            а серебро суетливо
Прятал я под лохмотья в кожаный пояс, 
                                                     отнятый у 
испанца.

Но ты, конечно, не знаешь, 
                        как напивался я в грязной 
харчевне,
Выл и швырял монеты под ноги 
                                страшной как грех 
проститутке.
Ты даже представить не можешь, хотя бы 
вчерне,
Что она вытворять умеет и знает какие шутки.

Той ночью я дрался за доходное место у 
церкви.
О, как удобно наваха в ладонь ложится!
Ночная стража разогнала нас, 
                                   когда фонари уже меркли,
И я понес свои взносы старшине нищих 
столицы.

А днем на паперти я был королем в своем роде 
-
Слюни пускал, выворачивал язвы, 
                                         лез на глаза 
прохожим...
Может по этому я и не брошу сотни 
                                          в замызганном 
переходе
Нищим, глядя на их похмельные, 
                                         после вчерашнего 
рожи.

Случайность, что мы с тобою, 
                                   ведь я был один и буду -
Сотни лет до тебя, а после может быть тыщи.
Ты воплотишься в принцессу, 
                                       во все времена и всюду,
Я - в самого себя, я буду, конечно, нищим.



*    *    *

Не смотри в полумрак 
                              ослепительно-близких 
зрачков.
Круг объятий замкнулся, цепи этой не 
разорваться,
Если крутит рулетку крупье для двух игроков,
И пока вам на каждого выпало только 
шестнадцать.

Слышу шаг циферблатный 
                           размеренно точный и вскрик.
Это время твое оступилось на двадцатилетьи.
Это жалят твой нерв в полнолуние белых 
гвоздик
Ее губы-изгибы - безжалостно сладкие плети.

Ты хотел бы не знать, 
                            что нельзя не проснуться 
седым
После суетных дней, 
                    словно, слившихся в вяжущий 
морок.
В сытый сон, зарываясь, как зябко вам будет 
двоим
Осознать вдруг, как смерть, 
                                 это необратимое - сорок.

Вы научитесь видеть сквозь боли глухие слои,
Вслед за сердцем считая, что жизнь 
                                         это тоже работа.
И в бессонницу приметесь вы вспоминать 
                                                    все десятки 
свои,
Чтобы после шестого нечаянно сбиться со 
счета.

Не кляните закат, если луч не простившись, 
уйдет,
И, надир, обогнув, 
                 лишь для вас он не станет 
рассветным,
В этот день, в этот миг 
                            ваша старость больная умрет,
Чуткий сумрак закроет глаза вам - 
                                        шестнадцатилетним.


*    *    *

В небе месяц-бык навострил рога,
Словно чует где злого ворога.

Как совиный пух вьётся у лица
Чуткий сумрак-ночь зло-бессонница.

Слышишь дрожь мою - руку я даю,
Проведи меня правдой-кривдою.

По чащобам-топям меня води,
По литым волнам лунной заводи,

Под обрывом сна в небесах тони -
Подведи меня к звёздной росстани,

Чтоб забыть мне путь мой через года,
Чтобы принял нас дом твой пагода.

Оглянусь назад - ни звезды, ни зги -
Что казалось жизнью всё вдребезги,


Там всё ночь и смерть - лишь с тобой заря
Оживит меня, словно Лазаря.

Метит месяц-бык в сердце под ребро,
Сыплет седину - злато-серебро...

Пусть прожитых лет будет счёт расти -
На двоих нам не хватит старости...
 

*    *    *

Не спрашивай! Не убивай рассвет.
Нам их осталось на двоих несколько.
Я для тебя не подхожу - ответ.
И мне другим уже не стать - бестолку.

Не торговал и не копил впрок,
На позолоту я извёл золото.
Ты ждёшь, что будет из меня прок
Лишь потому, что выгляжу молодо.

Прости, что мыкаюсь, тебя зля,
Не рву себе то, что на всех делено...
Когда пойму, что прожил жизнь зря,
Пойду и просто посажу дерево.




*    *   *

Странные предметы 
выбрасывает  на берег волна -
один предмет это ты,
другой - это я.
Один предмет это я, 
другой это - ты -
до чистоты перламутровой
выморены, 
                       вы-
мы-
ты...  


*    *    *

Как странно услышать шорох
Разбегающихся вселенных,
Качая тебя на коленях...

И фонарь за окном
Начинает поигрывать 
красным,
Хотя никакой опасности
И сам он не светофор.
И сам я не астроном,
И ты не моя сверхновая,
Но к невесомости склонен я
В обыденном и земном.


*    *    *

Может, я это выдумал?
Или сложил стихи?
Может во сне я высмотрел
Божьи черновики?

Черти и херувимы
Припомнили мне долги.
Может ты пошутила?..
Смейся, только не лги.

Смейся: стуки вагонные,
Бег по этапу, бег.
Красные метры погонные -
Зэк я теперь, зэк.

Выпью болотную воду,
Сброшу таёжный гнус.
Я через пень-колоду
Волком оборочусь.

Вот из листов и строчек
Сохнут твои крыла.
Слышишь - ветер пророчит
Чёрные купола.

Лебедь навстречу волку -
Из полуночных зон.
Ветер даёт наводку 
Нам на венчальный звон.

Месяц саблею клонится.
Бьются сердца вразнос...
Это моя бессонница
Или тебе не спалось?..


*    *    *

Отвори мне дверь, подари огня.
Даже зверь цепной пропустил меня.
Даже дождь устал устилать мой путь.
Лунный свет играл, не давал свернуть.

Все, что помнил, вдруг предостерегло.
Мелкой дрожью рук зазвенит стекло.
Не прильну к окну, только брошу взгляд.
За порог шагну, а смогу ль назад?

Я не верю в тишь, воск иконных лиц,
Шепот шатких крыш, скрипы половиц.
Но я слышу зов, но я вижу ты,
И больнее слов говорят черты.

Глаже сонных рек дрема губ, но за
Темной гранью век нет, не спят глаза.
За тебя твой стон говорит со мной,
Словно ты не сон, словно я живой.



*    *    *

Золото исполнено цены.
Свет исполнен трассами фотонов.
Память ли исполнена вины?
Или я перед тобой вины исполнен?..

Мир исполнен страха и греха,
Небо - крови, мерзких жаб и молний.
Смертный миг - предчувствием стиха
И опустошением исполнен, -
мне поведал прошлым судным днём
ангел, преисполненный огнём


*    *    *

               По стылым нитям за звездных трасс,
               Которыми мрак прошит,
               Искать огонь незнакомых глаз,
               В зрачок, замыкая зенит.

               Разгадывать хитросплетение строк
               И ветхие рвать листы.
               Молиться распятию черных дорог,
               В чьем сердце она и ты.

               И с нею в закатном уснуть луче,
               Чтоб убедить себя в том,
               Что счастье спит на твоем плече,
               И к утру поверить в дом.

               Восход, как карлик, с рожденья стар.
               Он знает правду и ложь,    
               Чье тело податливо примет дар,
               Которому имя нож.

               Чтоб в те пределы, где жизнь не в 
масть,
               Где черви колеблют твердь,
               Как в забытье предрассветное пасть
               Украсть у мертвого смерть.


*    *    *

Дождь, как по Маркесу, потерявший начало,
Не может найти окончание -
Строки размыло водой.
Время, которому быть,
Возможно, уже настало.
Может быть... но как убедиться,
если в часах разнобой.
Если нас заперли в доме
Морось и лужи, которые
Раньше казались землёй...
Поговори со мною.
Пожалуйста - мне так нужен
Голос твой - чуть простуженный -
Просто голос твой.


*    *    *

               Вянет цветок на окне, не похожий
               На кактусы и герани,
               Ночь надкусанный месяц гложет.
               Время запирать ставни.

               Видно на солнце не отбелили 
               Пряжу - осталась черной.
               Видно с тобой мы не все поделили...
               Ночь обещает быть доброй.

               Ветер поет о таежной воле,
               Дремучие рвет кордоны.
               Дай мне руки твои для боли,
               Доверчивые ладони.

               Дай мне глаза твои для бессонниц -
               Был ли закат иль не был -
               Под копыта облачных конниц
               Звездами ляжет пепел.

               Дай мне губы твои для жажды -
               Сохнуть как лед и таять.
               Дай мне слово твое для правды -
               Мою забери память...


*    *    *

Наше время опять 
                      отклонилось от верной оси.
Шапки летят - значит, головы рубят.
Вечером, когда осень пробьют часы
Вспомним мы то, что будет.

Накрапает дождь путевые заметки,
Двигаясь по просторам страны,
А листья серые будут хвататься за ветки,
Которым они не нужны.

И взахлеб, то, сбиваясь с ритма,
То, переходя на жесткий размер,
Кто-то зафиксирует в рифмах
Время сопряжения сфер.

Кто-то лучший, чем я рассказчик
О нас поведает нежившим, другим.
Не бойся волхвов, дары приносящих -
Я стихи слагаю к ногам твоим.

По знаменьям, кофейной гуще
Мы прочли гимны новых дней...
Ты над нами рассмейся жгуче -
Юность старости мудреней.

Отразит все земные царства,
Словно взгляд пропуская за...
Горький сгусток антипространства -
Неопознанная слеза.




СКАЗКА СТРАНСТВИЙ
(Печальная сказка).

Есть на свете страна мировой печали...
К. Кедров

Я  недавно узнал, что на свете на нашей 
планете
Есть страна для меня - страна мировой печали.
Путь туда мне укажут 
                      познавшие несправедливость 
дети,
И попутчиком будет мне их недетская 
старость.

Не по детски безумным и слабым 
                                              я буду на этом 
пути,
Флегматично встречая мечи, палаши 
                                и в пропитых подъездах 
заточки,
Я  найду ту страну для себя, не могу не найти,
Где манерные дамы для слез вышивают 
                                     красивым узором 
платочки.

Я бродяга дорог суеты, 
                           я гонюсь только за небывалым,
Набреду на тебя и забуду, что думал о 
большем.
И пойдем мы с тобою по будущим нашим 
печалям,
Чтобы дальше глаголы 
                                 все были во времени 
прошлом.

Мы, не заняв у плута Гермеса крылатых 
сандалий
По колено брели в разнотравье лугов
                                                    и болотистой 
жиже.
Наши ноги до дыр истоптали далекие дали,
И далекие дали стали значительно ближе.

И срывая закат, словно занавес сцены заката,
В даль далекую плыли доныне оседлые птицы,
А кочевник за плуг становился 
                                       и, взрезав целинное 
злато,
В борозду выливал
                            терпкий хмель молока 
кобылицы.



*    *    *

Да, 
     я такой и сякой!
Я такой и сякой, как ты видишь.
Нет,  я не бес 
                     и меня не прогонишь - 
Изыди!
Я - не дурак,
ну, хотя б применительно к "выпить".
Я!.. - (впрочем, скромность) - 
       последняя буква в твоём 
алфавите.


*    *    *

Пусть умирают люди как цветы,
Рассыпав ворох лепестков бессильных,
В прожилках тонких символов чернильных,
Хранящих формулы бессмертной красоты.

Пусть умирают люди как цветы,
Не в душном омуте отравленных постелей,
А на земле, открытой для метелей
И для лучей, рождающих мечты.

Пусть умирают люди как цветы.
Пусть поминают их друзья и птицы,
В соцветиях, распознавая лица,
А в лепестках знакомые черты.

Пусть умирают люди как цветы...
Но только росы утренние знают:
Цветы не гибнут - только засыпают.
Так я засну, так засыпаешь ты.




*    *    *

Хочешь сказку? Не веришь - ладно,
Но в драконью лесную страну, 
В непроторенные дороги,
Сохранившие тишину, 
Уводил стихоплётов и бардов
Из подъездов, от алкашей
Старый гений мессир Леонардо,
Распорядитель шабашей.
И брели они как с похмелья,
Грязь месили, ругались - жуть,
А над ними летели ведьмы, 
Заметая мётлами путь.
Полагаешь душа бессмертна?
Запродать бы глупую мне,
Чтоб смотреть, задыхаясь ветром
Как ты мчишься на помеле.
А потом отыскать в безумьи,
Среди тысячи жарких тел...
Ты смеёшься. Конечно грустно.
Только я б всё равно хотел
В это адище безоглядно.
А потом хоть гони взашей
Подмастерье мсье Леонарда,
Повелителя шабашей.








*    *    *

Не поверите, господа,
Я когда-то был глупым мальчишкой
По салонам рубился в картишки
И выигрывал города...

Вы, наверное, скажете: "Враки!"
Не от жадности, право же нет,
Города эти ставил я на кон
И выигрывал белый свет.

Белый свет мне на чёрта не сдался,
Я с создателем бился ва-банк, 
И копейкою медной катался 
Белый свет между ярых гуляк.

"Здесь, - вы скажете, - место морали."
Да, вы правы, действительно здесь,
До копейки меня обобрали -
Шулера не допустят чудес.

Ну, скажите ещё: "Разве жалость!
Даровая - и так бы пропил!"
Свет не жаль - ты другому досталась.
За тебя я колоду крапил.

Так тащите же дёгтя и пуха, 
Коронуйте вонючим горшком!
Белый свет - вот она невезуха! -
В твоих пальцах блестит пятаком.


*    *    *

     Это ключ был - не нож, не спина, а замок,
     Где замочная скважина - рана,
     Но забыл захлебнувшийся в жизни клинок
     Провернуться и выпустить в алый поток
     Мою душу из тела-капкана.

     И душа, уколовшись о стылую сталь,
     Заметалась по мертвой темнице.
     Мне ни света, ни тени, ни жизни не жаль,
     Мне бы только судья мой невидимый дал
     Умереть, чтобы снова родиться.

     Разве может быть так, чтобы в теле душа,
     Когда сердце застыло как камень,
     Когда кровь замерла, в вязком сгустке 
глуша
     Слабый пульс, когда боль разъедает как 
ржа...
     Ты не верь, если скажут, что ранен.

     Да я мертв, и сто раз повторю для тебя
     Я - душа, не нашедшая выход.
     А не веришь, спроси у того, кто кляня
     И смеясь, словно в шутку, заставил меня
     Мое тело умершее двигать.



КОГДА...

Когда ежедневное небо 
было чистое и молодое,
когда земля была пряна 
не скошенною травою,
когда я поймал в ладонь 
пушинку солнечной скуки -
ты не отняла руку.

Сохли дожди,
и я был знаком с тобой 
уже больше года,
когда кто-то сыпал листья 
с низкого небосвода,
когда уходили в лужи
 берестяные пироги,
когда ветер пел горе.

Когда экономили солнце
и транжирили холод,
когда выключали день
 и зажигали город,
когда муж твой думал, 
что верит тебе безмерно -
легче принять ревность.

Умерло время, 
и то, что, правда для всех - 
стало для нас ложно,
когда лёд звенел - нет, 
когда таял снег - можно,
когда из своей весны 
нас не окликнули люди,
когда это всё будет...


*    *    *

...И не вынести этой немочи
И не справится с этой силою.
Сумасшедшим днём и в чужой 
ночи
Я шепчу тебе как ты милая?
Может ждёшь меня,
Может видишь сны,
Может ветер рвёт твои локоны.
И в надрыв кричишь
Над обрывом в высь
Уходи-гони, позови-вернись!
Кто же это так посмеялся зло!
Где ж хранители с берегинями!
Если сердце вон
                        может повезло...
если ты с небес сходишь в сны 
мои.







*    *    *

В зиму было, в лето?
Рассветало, меркло?
Помню, почему-то
Заглянул я в церковь.

Душу что-то грызло.
Тут не до веселья -
Муторно и тускло.
Видно был с похмелья.

Отошёл от грязи,
Шаркнул сапогами.
Вспомнил, как крестили
В православном храме...

Отломили хлеба -
Что мне в этом кусе?
Налили кагору.
Господи исусе...

Раз такое дело,
За твои мученья!
Крепости немного -
А всё ж облегченье.

Постоял, подумал.
Хорошо-то, братцы!
Хорошо, да мало
Всё. Пора прощаться...

Я с тех пор всё тот же.
Но не необъяснимо
За спиной своею
Чую серафима.

*    *    *

Сжечь что ли дом
                       и рассыпать голову пеплом?
И над каждой песчинкой 
                        спорить с осенним ветром?
Был бы индейцем - 
                          развеял бы себя над Гангом,
Да Колумб обманулся,  
                          здесь нет Гималаев - Анды.

Была бы мука, сделали бы пельмени,
                                                      да нет мяса.
Была бы весна - пел бы любовные песни,
                                                     да нет шансов.
Был бы умный, не поспешил бы напиться...
Не делай скорбные лица.

Я да банка вина,
обоим нам мера - четверть.
Ты улыбнись тому,
кто это небо вертит...



*    *    *

Слышишь, брось эту женщину, 
брось!
Ты не муж и она не жена.
За морями Елена живёт,
Что богами тебе отдана.

Ты оставь этот дом - тебя ждёт
Жадной Азии пурпурный кров.
Уходи в безначальную ночь
До стовратных твоих городов.

Будет зарево в трюмах трирем
Полновесной чеканной казны.
Уходи в предрассветный туман,
Если видел ты тайные сны.

Если плакался в звёздный лоскут, 
Если всё невпопад, вкривь и вкось
Будет злато плодов Гесперид,
Только брось эту женщину, брось!

Сможешь вылакать счастья 
сполна,
Выше самой высокой из мер,
Или выколоть колом глаза, 
Или зваться Великий Гомер,

Или просто стать равным богам...
Так за что тебе знать суждено,
Как старея пальцы её 
Вертят старое веретено.



*    *    *

Я умру, наверное, не сейчас,
Слёзынки солью ровно в лужицу
Да разую на небо полнолунный глаз
Дальше - поглядим, как получится.

Дальше водку пил заполошено,
Дальше ждал гостей полуношников.
Не дождался, ни званых, ни прошенных.
Вот и стал я принц на горошинах.

На колени встал, будто каяться.
Всё хотел скорбей - вышла здравица.
А не вышла - пусть, выйдет поутру...
Ты прости меня, я потом умру.













*    *    *

Однажды, а может дважды
Весенним погожим днём
Я шёл по бульвару вальяжно
И думал себе о Своём.

И в транспорте, и а общепите
Не стыдно признаться в том.
Ну, в самом деле скажите -
Не думать же о Чужом!

Стихи Юлии Гареевой





*  *  *

Так  спокойно,  и  как  же  жестоко
Снайпер-случай  в  затишии  быта
Выбивает  судьбою  до  срока:
Там  вчера,  тут  сегодня  -  убитый.

Еле  слышится  в  суетном  гаме
Тихий  посвист,  и  кожею  вижу:
Эти  пульки  снуют  между  нами,
И  полёты  их  к  близким  всё  ближе.
                                           

ВОПРОСЫ

Косу  я  плету,  решаю,
Шпильками  наполнив  рот:
То  ль  и  вправду  хороша  я,
То  ли  зеркало  мне  врёт?
Бог  ко  мне  являет  милость
Круглый  год  -  день  ото  дня.
Почему  так  получилось,
Что  Он  балует  меня?
Это  чудо,  совпаденье,
Или  правила  игры?
Или  феи  при  рожденьи
Мне  несли  свои  дары?
Наносили  целый  короб,
Но  прошу  я  об  одном:
Ты  открой,  Господь,  как  скоро
Уколюсь  веретеном?
Чем  платить  мне  за  удачу?
Я  любой  удар  приму,
Но  какой  слезой  заплачу?
И  когда,  и  по  кому?
Впрочем,  как  бы  не  судима,
От  судьбы  не  побегу.
Бог,  храни  моих  любимых,
Если  я  вдруг  не  смогу.


*  *  *

Я не чувствую мир настоящий,
Понапрасну вожу руками -
Я упрятана в каменный ящик:
Вижу камень, на ощупь - камень,
Пахнет каменным прахом - пылью,
Задыхаясь под серой крышей,
Я пытаюсь в немом  бессилии
Хоть какой-нибудь звук услышать
И сглотнуть мёртвый вкус металла.
От Всевышнего уходя,
Я предчувствовать перестала
Приход дождя...

   

  РОМАНС

Дом  мой  весь  -  из  тяжёлого  дыма,
На  туманную  глыбу  похож;
Проходи  ты,  пожалуйста,  мимо,
Не  шуми  и  меня  не  тревожь.
Тут  так  тихо,  так  пусто  и   глухо,
Не  слыхать  пробегающих  дней.
Только  кошка  из  серого  пуха
Где-то  бродит  в  квартире  моей.
Дотлевает  забытая  мужем
Сигарета  на  раме  окна.
Никому  этот  дом  мой  не  нужен,
Как  и  я  никому  не нужна.
Лучик  солнечный  в  блюдечке  чайном
Нагревает  пластмассовый  нож...
Если  мимо  проходишь  случайно,
То  зайди  -  нашуми,  потревожь.


*  *  *

Утро  приходит  ко  мне,
Чтоб  унести  страшный  сон.
В  солнечной  этой  весне
Я  себя  чувствую  псом.

Старый,  бездомный  и  злой,
Сонно  мусолю  куски.
Нет  ничего  за  душой,
Кроме  проклятой  тоски.

Тонкая  крепкая  нить
Тянет  за  сердце  моё  -  
Как  бы  мне  вырвать  её?
Как  бы  её  сохранить...

Вечер  приходит  ко  мне,
Чтоб  принести  страшный  сон.
В  этой  пьянящей  весне
Я  себя  чувствую  псом.

Долгие-долгие  дни
Тают  в  бездарной  гульбе,
Ведают  только  они,
Как  я  скучал  по  тебе.





*  *  *

Когда июльские дали
Звёздным дождём искрили,
На сердце мне оседали
Песчинки солнечной пыли.
Когда космический ветер
В душе творил кавардак,
Во мне и на этом свете
Всё было не так, не так.
Когда же с небесных дороженек,
Пыль накопилась в сердце,
Часы поворачивал Боженька,
Чтоб время
                   снова
                             могло          
                                      просеяться.


*  *  *

Пал на пепел оборванный повод,
Одиночество крикнуло вслед.
Что - причина оно или повод,
Разбираться нам времени нет.
Не вздохнуть, но не сдохнуть от боли:
Мне любимых как спрятать от  бед?
К их глазам поменялись пароли,
А угадывать времени нет.
Нет ведь времени. Стёрто пространство.
Оплывает с небес серебро.
И рулеткой, с тупым постоянством,
Стрелка компаса бьётся в "зеро".

*  *  *
 
Мерлин - маг или фокусник ловкий -
Волшебствует на потребу:
Белый заяц по белой верёвке 
Карабкается на небо!

Следом куклу он вынул из сумки:
Мой выход. Бегу! Слюною
Пусть внизу изойдут недоумки.
А ты поспешишь за мною.

До чего балаганчик нелепый:
Смеётся толпа над нами,
Маг над ними смеётся, мы в небе
Целуемся за облаками.

Больше всех веселился Лукавый.
Мы с тобой ничего не знали.
Чтобы действо случилось на славу,
Кого же убьют в финале?

Кто сегодня смеётся последним,
Что потребует чернь вместо хлеба -
Всё равно. Мы по зайчему следу
Опять убегаем в небо.




ВПЕЧАТЛЕНИЕ
          ( Из  символистов)

Над  морскою  чёрной  бездной
Мягко  светится  корабль,
Отражаясь  в  чёрном  небе
Перевёрнутой  луной:

С  этой  грёзой  бесполезной
Распроститься  мне  пора  бы,
Это  всё,  конечно,  -  небыль,
Это  было  не  со  мной.

Мандариновою  долькой  
Пью  минуту  за  минутой,
Ощущая  привкус  зноя
Зацелованной  губой.

Этот  мир  велик  настолько,
Что  совсем  не  сложно  спутать  -  
Это  было  не  со  мною,
А,  наверное,  -  с  тобой.



*  *  * 

Сводня-судьба  непрерывно  мне  козни
Строит  опять!
Разве  не  видит,  злодейка,  что  поздно
Что-то  менять?

Я  осторожненько  двигаюсь  к  счастью,
Как  по  лучу,
Дать  мне  подножку  -  вполне  в  её власти.
Но  не  хочу!

Нет,  не  поддамся  и  (Будь  ей  неладно!),
Споря  с  судьбой,
Я  нарисую  своих  ненаглядных
Вместе  с  собой.

Видишь,  на  этой  картинке  нет  места  - 
Ты  не  войдёшь.
Пусть  озорница  рисует  нас  вместе,
Всё  это  -  ложь!

Сводня-судьба  непрерывно  мне  козни
Строит  опять.
Разве  не  знает,  глупышка,   что  поздно
Что-то  менять?..












ПЕНЕЛОПА

Медленно тает солнечный срок,
Кто-то протопал мимо калитки,
Тихо мотаю душу в клубок,
Как Пенелопа вязкие нитки.
Утречком рано день свой вязать
Буду сначала. Снова без толку.
Ждать тебя стану. Что с меня взять?
Что мне осталось? Прясть втихомолку. 



*  *  *

Душа не прирученной ланью 
На полмгновенья замерла,
Вздохнув в потоке обожанья,
В нахлынувшей волне тепла,
Когда ты походя, помешкав,
Случайно приласкал зверька - 
Со снисходительной усмешкой 
Погладил спинку и бока.
И вмиг, отчаяньем томима,
Тревожно затрепещет вся,
Когда порой проходишь мимо,
Тепло ладони унося.

  


  *   *  *

Нарисуй  ты  мне  дом,
Посели  меня  в  нём,
Дай  мне  штопать  носки  -  
Я  умру  от  тоски.

Нарисуй  мне  дворец,
Дай  мне  злата  ларец
И  княжной  нареки - 
Я  умру  от  тоски.

Нарисуй  ты  мне  сад,
Где  -  плодов  аромат,
И  цветут  ноготки  -
Я  умру  от  тоски.

Нарисуй  мне  меня
В  карнавальных  огнях,
И  люби,  и  лелей  -  
И  я  буду  твоей!

Буду  штопать  носки,
Поливать  ноготки,
Терем  мыть  расписной  -
Лишь  бы  был  ты  со  мной.






*  *  *

Ты говоришь: "На улице - солнце и ветер",
Я посмотрю - снегопад.
Ты говоришь, что девчонку красивую встретил 
-
Я засмеюсь невпопад.
Ты говоришь: "А неплохо бы выпить" -
 Я наливаю чай.
Как нам из омута этого выплыть?
Как поделить печаль?


*  *  *

На меня твои печали - на меня!
Чтоб тебя не огорчали,
Мне отдай их, шутки ради.
Нанижу на ветра пряди -
Пусть звенят.

Пусть звенят дожём по крыше - вразнобой.
Ты их даже не услышишь.
Но когда из дома выйдешь,
Обязательно увидишь,
Как под клёкот голубиный
Держат радугу рябины
Над тобой.


*  *  *

Жаль, но просить я, конечно, не стану:
Вылечи, вычисти, выжги мне рану
Или же выпусти
Вылететь птицей,
Дай же мне взвиться,
Забыть всё -
Разбиться.

Я не могу просто сесть и заплакать.
Стать бы мне, что ли, бродячей собакой:
Выскочить в поле,
Волчком завертеться,
Выкусить боли
Обломок из сердца.

Я ведь ночной тишины не нарушу,
Только бы выплевать, выхаркать душу,
Только бы
Вытопить, вычерпать, выжать.
Только бы
Вытерпеть, 
                  вымолчать,
                                       выжить.









*  *  *

До чего же всё сегодня невпопад,
                                              невпопад:     
Не успел сыграть на лютне листопад,
                                              листопад,
Как зима залила студни в каждый двор,
                                              каждый сад.
Захотел пойти на люди - простоват,
                                               толстоват,    
Перед всеми я как будто виноват -
                                               сам не рад.
Высплюсь в праздники, а будни пролетят
                                               невпопад -
Не успел сыграть на лютне листопад.


ОСЕНЬ

Случайный  взгляд   дождинкой  на  ресницы
Упал,  качнулся,  но  не  бросил  в  жар,
А,  их  слегка  заставив  опуститься,
Скатился  на  подмокший  тротуар.

Осенний  ветер  тянет  ввысь  ли, вниз  ли,
Но  от  земли  не  отрывает.  Жаль.
Лишь  выдувает   порванные  мысли,
Что  паутинкой   улетают  вдаль.

В  пруду  вода  натянуто-недвижна,
Ей  даже  ветер  кажется  далёк.
И  лист  с  берёзы  вежливо,  неслышно,
Скользнул  не  в  воду,  а  немного  вбок...


* * *

Что чувствует бутылка пива
В салфетке мокрой на ветру, 
Прижавшись к поезду счастливо,
С  ним обогнавшая жару?

Её средь знойного броженья
Обвила холода струя
Предчувствием опустошенья
И жаждою небытия